Текст книги "Культура и империализм"

Часть 2
Консолидированное видение

Мы называли себя «Группой вторжения», поскольку намеревались ворваться в затхлые коридоры английской внешней политики и создать на Востоке новый народ, не оглядываясь на рельсы, проложенные предшественниками.

Т. Лоуренс. Семь столпов мудрости[295]295
  Томас Эдвард Лоуренс (1888–1935) – британский офицер, дипломат, участник арабского восстания (1916–1918) против Османской империи. «Семь столпов мудрости» – автобиография Лоуренса о жизни среди бедуинов во время восстания.


[Закрыть] 

I
Нарративное и социальное пространство

Практически в любом факте британской и французской культуры XIX – начала XX века мы можем найти аллюзии на империю, но, пожалуй, нигде они не встречаются столь регулярно и часто, как в британском романе. Собранные вместе эти аллюзии составляют то, что я назвал структурой оценок и отсылок. Роман «Мэнсфилд-парк», роман Джейн Остин, в котором сконцентрированы моральные и общественные ценности, присутствующие и в других ее произведениях, пронизан отсылками к заморским владениям сэра Томаса Бертрама: они обеспечили ему состояние, они служат причиной его отлучек, определяют его социальный статус на родине и за границей, подкрепляют его ценности, под которыми в конечном итоге подписывается Фанни Прайс (а вместе с ней и сама Остин). Если это роман об «упорядочивании» (ordination), как заявляет Остин, то право на колониальные владения помогает напрямую установить социальный порядок и расставить моральные приоритеты в доме. Или возьмем Берту Мэйсон, невменяемую жену Рочестера в «Джейн Эйр». Она родом из Вест-Индии, и ее тревожащее других присутствие ограничивается мансардой. Взбалмошное поведение и несметное (возможно, незаслуженное) состояние Джозефа Седли, индийского набоба[296]296
  Набоб (урду) – богатый человек, заработавший состояние в Азии, особенно в Индии XVIII в.


[Закрыть] в «Ярмарке тщеславия» Теккерея, противопоставляется неприемлемому коварству Бекки, которое, в свою очередь, контрастирует с порядочностью Амелии, достойно вознагражденной в конце концов; Уильям Доббин показан в конце романа увлеченно пишущим историю Пенджаба[297]297
  Пенджаб – историческая область на севере Индии. Регион является колыбелью сикхизма, философского течения.


[Закрыть]. Достойный корабль «Роза» в романе Чарльза Кингсли «Вперед, на Запад!»[298]298
  Чарльз Кингсли (1819–1875) – священник англиканской церкви, романист, профессор. «Вперед, на Запад!» – исторический роман 1855 г.


[Закрыть] бороздит воды Карибского моря и Южной Атлантики. В «Больших надеждах» Ч. Диккенса Абель Мэгвич – каторжник, отправленный в Австралию, богатство которого, ускользнув из рук Пипа, провинциала, пытающегося преуспеть в Лондоне, замаскировавшись джентльменом, – по иронии судьбы подпитывает большие надежды Пипа. Во многих романах Диккенса деловые люди связаны с империей, наиболее показательные примеры – Домби и Квилп. В «Танкреде» Б. Дизраэли и «Даниэле Деронде» Джордж Элиот[299]299
  Джордж Элиот (1819–1880) – псевдоним британской писательницы и журналистки Викторианской эпохи. «Даниэле Деронде» – роман 1876 г.


[Закрыть] Восток – отчасти среда обитания туземцев (или европейских иммигрантов), отчасти территория под владычеством империи. Ральф Тачит из «Женского портрета» Генри Джеймса[300]300
  «Женский портрет» – роман Генри Джеймса 1881 г.


[Закрыть] путешествует по Алжиру и Египту. А если мы обратимся к Киплингу, Конраду, Артуру Конану Дойлу, Райдеру Хаггарду, Стивенсону, Джорджу Оруэллу, Джойсу Кэри, Форстеру и Лоуренсу[301]301
  Роберт Льюис Стивенсон (1850–1894) – шотландский романист, поэт; Джойс Кэри (1888–1957) – ирландский романист и колониальный администратор.


[Закрыть], то везде империя составляет основу сюжета.

Ситуация во Франции была иной, поскольку имперские успехи Франции в начале XIX века отличались от британских, подкрепленных стабильностью и долгосрочностью английской политической жизни. Политические пертурбации, потеря колоний, неустойчивость власти и сдвиги в философских учениях, произошедшие за время Революции и правления Наполеона, привели к тому, что империя во французской культуре присутствовала не столь постоянно и однозначно. Риторику имперского величия можно найти у Шатобриана и Ламартина[302]302
  Альфонс де Ламартин (1790–1869) – французский поэт и государственный служащий.


[Закрыть]; в живописи, исторических и политических трудах, в музыке и театре часто встречается живое изображение французских заморских владений. Но в культуре в целом вплоть до середины XIX века редко можно увидеть то весомое, почти философское осмысление имперской миссии, которое мы видим в Британии.

Существует также внушительный корпус американских текстов, современных британским и французским, демонстрирующий мощный имперский оттенок, даже несмотря на то, что его ядром служит яростный антиколониализм, направленный против Старого Света. Можно вспомнить, к примеру о пуританском «странствовании по диким местам»[303]303
  Речь идет о проповеди в Массачусетсе 1670 г., обращенной к проблеме божественного поручения. Нестабильность самой идеи поручения – ключевая идея этого текста. В книге Перри Миллера (1905–1963) 1956 г. «Странствие по диким местам» (с отсылкой на текст проповеди) ставится вопрос о том, что происходило с потомками первых переселенцев в США, с их осознанием своего положения вдали от исторической родины. Perry Miller. Errand into the Wilderness. 1956.


[Закрыть], а позднее удивительно навязчивая идея экспансии Соединенных Штатов на запад у Купера, Твена, Мелвилла и других, сочетающаяся с полноценной колонизацией и разрушением жизни американских аборигенов[304]304
  Этот процесс блистательно изучен Ричардом Слоткиным, Патрицией Лимерик и Майклом Полом Рогином. Slotkin R. Regeneration Through Violence: The Mythology of the American Frontier. 1600–1860. Middletown: Wesleyan University Press, 1973; Limerick P. N. The Legacy of Conquest: The Unbroken Past of the American West. New York: Norton, 1988; Rogin M. P. Fathers and Children: Andrew Jackson and the Subjugation of the American Indian. New York: Knopf, 1975; Ричард Слоткин (род. 1942) – историк, культуролог; Патриция Лимерик (род. 1951) – специалистка по истории Американского Запада; Майкл Пол Рогин (1937–2001) – американский политолог, интересовался историей литературы и кино.


[Закрыть]. Имперский мотив появляется как соперник европейского. В четвертой части книги я разберу другие, более свежие аспекты имперских действий Соединенных Штатов в конце XX века.

Для большинства европейцев XIX века империя функционирует как точка отсчета, легко воображаемая цель путешествия, источник богатства, место службы, как кодифицированное, хотя и едва видимое, присутствие в художественной литературе. Всё это напоминает роль слуг в крупных усадьбах и в романах – их работа принимается как должное, хотя они едва упоминаются по имени, редко изучаются[305]305
  Впрочем, Брюс Роббинс недавно написал о них работу. Robbins B. The Servant’s Hand: English Fiction from Below. New York: Columbia University Press, 1986. Брюс Роббинс (род. 1949) – американский литературовед.


[Закрыть] или обретают плоть. Можно предложить другую любопытную аналогию. Имперские владения приносят анонимную, обобщенную пользу там, вдали, подобно бездомным (проанализированным Гаретом Стедмэном Джонсом[306]306
  Jones G. S. Outcast London: A Study in the Relationship Between the Classes in Victorian Society. New York: Pantheon, 1984.


[Закрыть])[307]307
  Гарет Стедмэн Джонс (род. 1942) – английский историк, специалист по истории рабочего класса и марксизму.


[Закрыть] или вахтовым рабочим, сотрудникам-совместителям или сезонным ремесленникам: их существование всегда учитывается, а их имена или идентичности не имеют значения, они приносят пользу, не полностью присутствуя. Это литературный эквивалент пафосного выражения Эрика Вольфа[308]308
  Wolf E. Europe and the People Without History. Berkeley: University of California Press, 1982.


[Закрыть] о «людях без Истории»[309]309
  Эрик Вольф (1923–1999) – антрополог, изучал крестьян Латинской Америки, сторонник марксизма в антропологии.


[Закрыть], на которых держится экономика и политика империи, но чья реальность не привлекает внимания в историческом и культурном плане.

Во всех этих примерах упоминание империи связано с постоянным владением, далекими и зачастую неизвестными территориями, эксцентричными или неприемлемо ведущими себя людьми, с богатством и выдуманной деятельностью, эмиграцией и сексуальными приключениями. Лишенные наследства младшие сыновья отсылаются в колонии, захудалые старшие родственники отправляются туда в попытке вернуть утраченные состояния (например, в «Кузине Бетте» Бальзака[310]310
  «Кузина Бетте» – роман французского писателя Оноре де Бальзака, написанный в 1846 г.


[Закрыть]), предприимчивые юные путешественники уезжают ради экзотических впечатлений и «сбора дикого ячменя»[311]311
  To sow your wild oats – идиоматическое выражение, означающее делать глупые вещи «по молодости лет», получать сексуальный опыт.


[Закрыть]. Территория колоний – это царство возможностей, и она всегда ассоциируется с реалистическим романом. Робинзон Крузо практически немыслим без колонизаторской миссии, позволяющей ему создать новый мир по своему усмотрению на далеких просторах Африки, Тихого океана и Атлантики. Но большинство великих писателей-реалистов XIX века не были столь самоуверенны, как Дефо или позднее Конрад и Киплинг, в эпоху которых избирательные реформы и участие масс в политической жизни привели к более решительному вторжению имперской темы во внутриполитическую жизнь. В последний год XIX века, когда шла драка за Африку, произошла консолидация Французского имперского союза, Америка захватила Филиппины, а британское правление на Индийском субконтиненте достигло своего пика, империя стала всеобщей заботой.

Я хочу подчеркнуть здесь, что литературная критика уделяла недостаточно внимания колониальным и имперским реалиям, хотя в других темах была скрупулезна и изобретательна. Относительно немногие писатели и критики, обсуждавшие отношения между империей и культурой, – в частности Мартин Грин, Молли Махуд, Джон Макклюр и особенно Патрик Брантлингер[312]312
  Молли Махмуд (1919–2017) – британская литературоведка, чьи интересы варьировались от Шекспира до постколониальной африканской литературы; Джон МакКлюр – почетный профессор английского языка и литературы в Ратгерском университете; Патрик Брантлингер (род. 1941) – профессор Индианского университета, специалист по английской литературе.


[Закрыть], – внесли очень ценный вклад, но их работы скорее нарративны и описательны: они указывают на наличие этих сюжетов, значимость определенных исторических связок, влияние или присутствие империалистических идей[313]313
  Green M. Dreams of Adventure. Deeds of Empire. New York: Basic Books, 1979; Mahood M. The Colonial Encounter: A Reading of Six Novels. London: Rex Collings, 1977; McClure J. A. Kipling and Conrad: The Colonial Fiction. Cambridge. Mass.: Harvard University Press, 1981; Brantlinger P. The Rule of Darkness: British Literature and Imperialism. 1830–1914. Ithaca: Cornell University Press, 1988. Barrell J. The Infection of Thomas de Quincey: A Psychopathology of Imperialism. New Haven: Yale University Press, 1991.


[Закрыть]. Почти во всех случаях они пишут об империализме критически, пишут о том образе жизни, который Уильям Эпплман Уильямс характеризует как совместимый со всеми видами других идеологических установок, даже внутренне противоречивых, поэтому на протяжении XIX века «имперский размах привел к необходимости разработать соответствующую идеологию» в сочетании с военными, экономическими и политическими методами. Последние дали возможность «сохранить и расширить империю без лишней траты психических, культурных или экономических ресурсов». В работах этих ученых есть указания на то, что империализм создает себе проблемный образ, например, снова цитируя Уильямса, образ «доброжелательного прогрессивного полицейского»[314]314
  Williams W. A. Empire as a Way of Life. New York and Oxford: Oxford University Press, 1980. P. 112–113.


[Закрыть].

Но эта описательная, позитивистская критика разительно отличается от небольшой группы общих теоретических и идеологических работ, к которой относятся, в частности, «Мифология империализма» Ионы Раскина, «Рабство, империализм и свобода: статьи об английской радикальной мысли» Гордона Льюиса, «Марксизм и империализм» В. Г. Кирнана[315]315
  Иона Раскин (род. 1942) – американский профессор, писатель и журналист; Гордон К. Льюис (1919–1991) – уэльский историк, специалист по истории Карибских островов.


[Закрыть] и его же ключевая работа «Повелители рода человеческого»[316]316
  Raskin J. The Mythology of Imperialism. New York: Random House, 1971; Lewis G. K. Slavery. Imperialism. and Freedom: Studies in English Radical Thought. New York: Monthly Review, 1978; Kiernan V. G. The Lords of Human Kind: Black Man. Yellow Man. and White Man in an Age of Empire, 1969; rprt. New York: Columbia University Press, 1986. И его же: Marxism and Imperialism. New York: St Martin’s Press, 1974. Более поздняя работа: Cheyfitz E. The Poetics of Imperialism: Translation and Colonization from The Tempest to Tarzan. New York: Oxford University Press, 1991.


[Закрыть]. Все эти книги, во многом основанные на марксистских теоретических положениях и анализе, указывают на центральное место империалистической мысли в модерной культуре Запада.

К сожалению, ни одной из этих работ не удалось стать настолько влиятельной, как это было необходимо, чтобы изменить наши взгляды на канонические произведения европейской культуры XIX–XX веков. Наиболее крупные критики просто игнорировали империализм. Перечитывая недавно чудесную небольшую книгу Лайонела Триллинга об Э. М. Форстере[317]317
  Лайонел Триллинг (1905–1975) – американский литературовед, эссеист.


[Закрыть], я был поражен, как среди весьма проницательных по другим вопросам рассуждений о «Говардс-Энде»[318]318
  «Говардс-Энд» – роман 1910 г. о правилах поведения в Англии на изломе веков.


[Закрыть] он ни разу не упоминает империализм, который мне, читая книгу, было очень трудно пропустить, тем более игнорировать. В конце концов, Генри Уилкокс и его семья – колониальные каучуковые плантаторы: «Они обладали колониальным духом и всегда создавали точки, где белый человек может нести свое бремя незамеченным»[319]319
  Forster E. M. Howards End. New York: Knopf, 1921. P. 204.


[Закрыть]. Форстер часто противопоставляет или увязывает этот факт с изменениями, происходившими в Англии, изменениями, влиявшими на Леонарда и Джеки Баст, на Шлегелей и само поместье Говардс-Энд. Или еще более удивительный случай Рэймонда Уильямса, чья «Культура и общество» вообще никак не упоминает имперский опыт. (Когда в интервью Уильямсу задали вопрос об этом крупном упущении, поскольку империализм «не был чем-то внешним и второстепенным, а напротив, основополагающим для природы английского социального и политического порядка… это бросающийся в глаза факт»[320]320
  Williams R. Politics and Letters: Interviews with New Left Review. London: New Left, 1979. P. 118.


[Закрыть], он ответил, что его валлийский опыт, позволяющий ему размышлять об имперском опыте, был «в значительной степени в латентном состоянии в то время, когда он писал „Культуру и общество“»[321]321
  «Культура и общество. 1780–1950» Уильямса была опубликована в 1958 г. London: Chatto & Windus.


[Закрыть].) Те несколько манящих страниц «Страны и города», где затрагиваются вопросы культуры и империализма, являются периферийными по отношению к основной идее книги.

Почему случаются такие пробелы? И каким было ядро имперского видения, которое культура сначала произвела, зафиксировала и поддержала, а затем в какой-то степени замаскировала и одновременно трансформировала? Естественно, если у вас колониальный бэкграунд, то имперская тема становится определяющей в вашем образовании и притягивает вас, даже если вам довелось стать профессиональным литературоведом, специалистом по европейской литературе. Индийский или африканский ученый читает «Кима» или «Сердце тьмы» с той критической необходимостью, которую не ощущает в той же мере критик британский или американский. Но каким образом мы можем сформулировать отношения между культурой и империализмом за пределами радикализма личных пристрастий? Появление бывших подданных колоний в роли толкователей империализма и его великих произведений культуры придало империализму ощущаемую, если не сказать назойливую, идентичность, которая доступна изучению и строгому пересмотру. Но как установить контакт между особым типом постколониальных свидетельств и знаний, обычно остающихся за пределами критического дискурса, с актуальными теоретическими проблемами?

Взглянуть на имперские проблемы как принципиально значимые для культуры модерного Запада, на мой взгляд, означает изучать культуру с позиции как антиимпериалистического сопротивления, так и проимпериалистической апологии. Что это значит? Это значит помнить, что вплоть до середины XX века западные авторы, будь то Диккенс, Остин, Флобер или Камю, писали, держа в уме исключительно западную аудиторию, даже когда они описывали персонажей, места или ситуации, имеющие отношение к заморским территориям, занятым европейцами. Но если Остин упоминает Антигуа в «Мэнсфилд-парке» или царства, посещенные британским флотом в «Доводах рассудка», безо всякой мысли о возможном ответе со стороны карибских или индийских туземных жителей, то у нас нет никаких оснований поступать так же. Мы уже знаем, что неевропейские народы отнюдь не приняли с безразличием установленную над ними власть и то общее молчание, которое в разных формах приглушало их существование. Мы должны прочитать великие канонические тексты и, возможно, весь архив модерной и домодерной европейской и американской культуры, с тем чтобы дать голос тому, что в ней присутствует молчаливо, на обочине или представлено сугубо идеологически (здесь я имею в виду индийских персонажей Киплинга).

На практическом уровне «полифоническое чтение», как я назвал этот метод, означает чтение текста с пониманием того, что стояло за изображением, к примеру, роли колониальной сахарной плантации в поддержании определенного стиля жизни в Англии. Более того, как и все литературные тексты, они не связаны формальными историческими границами. Упоминания Австралии в «Дэвиде Копперфильде» или Индии в «Джейн Эйр» случаются потому, что эти территории могут существовать благодаря тому, что британская власть (а не только фантазия автора романа) сделала возможными эти отсылки к массовым образам. Но и дальнейшее знание не менее верно: эти колонии последовательно освободились от прямого или непрямого управления, и этот процесс начался и развернулся в тот период, когда британцы (французы, португальцы, немцы и так далее) еще находились там. Впрочем, усилия по подавлению туземного национализма упоминаются в художественной литературе лишь случайно. Идея состоит в том, что полифоническое чтение принимает во внимание оба процесса – развитие империализма и сопротивление ему, что можно сделать, лишь расширив наше чтение, включив тексты, некогда насильственно исключенные: в «Постороннем», к примеру, это вся предшествующая история французского колониализма и разрушения алжирского государства, а также более позднее возникновение независимого Алжира, противником которого был Камю.

У каждого текста есть свой особенный гений, как есть он у каждого региона на земле, со своими перекрывающими друг друга опытами и взаимозависимыми историями противостояний. Когда речь идет о произведениях культуры, то различие между особенным и суверенным (или герметично исключенным) может оказаться полезным. Разумеется, никакое чтение не должно пытаться прийти к такой генерализации, за которой стирается идентичность текста, автора или движения. Аналогичным образом следует допустить, что то, что было – или казалось – определенным для данного произведения или автора, может стать предметом оспаривания. Индия в «Киме» Киплинга обладает постоянством и неизбежностью, принадлежащими не только этому прекрасному роману, но и всей Британской Индии – ее истории, чиновникам, апологетам и, что не менее важно, той Индии, которую стремились отвоевать обратно индийские националисты. Если принять во внимание весь масштаб давления и сопротивления в киплинговской Индии, то мы поймем и процесс империализма, как он представлен в великом произведении, так и более позднее антиимпериалистическое движение. Читая текст, следует быть открытым как тому, что вошло в него, так и тому, что автор намеренно исключил. Каждое произведение культуры представляет моментальный образ, а мы должны сопоставить этому образу разнообразные последующие реакции на этот образ, в данном случае – националистический опыт Индии после обретения независимости.

Читатель должен увязать структуру нарратива с идеями, понятиями, опытом, которые питают этот нарратив. Африканцы Конрада, к примеру, пришли как из огромной библиотеки африканизма, так и из личного опыта Конрада. В языке художественного текста не бывает такого явления, как непосредственный опыт или размышление о мире. Африканские впечатления Конрада неизбежно оказались под влиянием предшествующего знания и чтения об Африке, на что он намекает в «Личном деле»[322]322
  «Личное дело» – автобиография Конрада, опубликованная в 1912 г.


[Закрыть]. Текст «Сердца тьмы» стал итогом его впечатлений от прочитанных текстов, к которым он отнесся творчески, и наложения этих впечатлений на требования и конвенции нарратива, его личный гений и историю. Говорить, что эта удивительно богатая смесь «отражает» Африку или даже отражает опыт Африки, было бы трусовато и, несомненно, увело бы нас не в ту сторону. В «Сердце тьмы» – очень влиятельном произведении, которое вызвало много разных прочтений и образов, – мы имеем политизированную, идеологически насыщенную Африку, превращенную в часть империи с определенными намерениями и целями, где яростно реализовывались интересы и идеи многих людей, а не простое фотографическое, литературное «отражение».

Возможно, это преувеличение, но все-таки я хочу подчеркнуть, что при всей удаленности от чистой литературы и образа Африки «Сердце тьмы» удивительным образом оказалось органичной частью «драки за Африку», происходившей ровно в тот момент, когда Конрад сочинял свой роман. Бесспорно, аудитория Конрада была невелика, и столь же бесспорно, что он сыграл ключевую роль в бельгийском колониализме. Но для большинства европейцев чтение такого изысканного текста, как «Сердце тьмы», создавало ощущение, что они сами съездили в Африку, и в этом ограниченном смысле роман стал частью европейских усилий по удержанию Африки. Репрезентировать Африку – значит вступить в бой за Африку, неизбежно оказываясь связанным с позднейшим сопротивлением, деколонизацией и так далее.

Литературные произведения, особенно те, в которых явным субъектом выступает империя, обладают громоздким, неуклюжим обременением в виде тяжеловесной политической декорации. И несмотря на всю свою замечательную сложность, такие произведения, как «Сердце тьмы», оказываются дистилляцией, упрощением, набором авторских предпочтений, гораздо менее перепутанных и смешанных, чем реальность. Было бы нечестно считать их абстракциями, поскольку романы столь тщательно проработаны автором, который заботится о читателях и стремится соблюсти требования нарратива, в результате они (романы) весьма специфическим образом вмешиваются в борьбу за Африку.

Такие гибридные, нечистые, сложные тексты требуют от нас особой бдительности при их толковании. Модерный империализм был настолько глобальным и всеохватным, что буквально ничто не могло ускользнуть от него. Кроме того, как я уже говорил, спор XIX века об империи продолжается и сегодня. Поэтому вопрос рассмотрения или не-рассмотрения связей между текстами культуры и империализмом – это уже сама по себе позиция: либо вы изучаете эту связь, чтобы ее критиковать и размышлять об альтернативах, либо не изучаете, позволяя ей оставаться неразобранной и неизменной. Одна из целей создания этой книги – показать, как далеко простирались искания, опасения и размышления относительно заморских владений. Не только у Конрада, но и у тех авторов, о произведениях которых практически никогда не думали с этой точки зрения, например у Теккерея и Остин. Я хочу показать, насколько плодотворным и значимым для критика оказывается внимание к этому материалу, не только по очевидным политическим причинам, но также и потому, что этот необычный взгляд позволяет читателю с новым интересом толковать канонические произведения XIX–XX веков.

Вернемся к «Сердцу тьмы». Конрад предлагает нам жутко приблизительную точку отсчета для знакомства в непосредственной близости с этими сложными материями. Напомним, что Марлоу с удивительной проницательностью противопоставляет древнеримских колонизаторов своим современникам, высвечивая особую смесь силы, идеологической энергетики и прагматичного отношения, характерную для европейского империализма. Он говорит, что древние римляне были «не колонизаторами: их управление было простым принуждением, ничего больше». Эти люди просто завоёвывали территорию и больше почти ничего не делали. Напротив, «нас спасает сознание целесообразности, верное служение целесообразности», в отличие от римлян, полагавшихся на грубую силу, которая «является случайностью, возникшей как результат слабости других людей». Сегодня же:

Завоевание земли – большей частью оно сводится к тому, чтобы отнять землю у людей, которые имеют другой цвет кожи или носы более плоские, чем у нас, – цель не очень-то хорошая, если поближе к ней присмотреться. Искупает ее только идея, идея, на которую она опирается, – не сентиментальное притворство, но идея. И бескорыстная вера в идею – нечто такое, перед чем вы можете преклоняться и приносить жертвы[323]323
  (Здесь и далее рус. перевод цитат из «Сердца тьмы» приводится по: Дж. Конрад. Сердце тьмы и другие повести. СПб., Азбука, 1999. Пер. А. Кравцовой). Про демистифицирующий разбор связи между модерной культурой и искуплением вины см.: Bersani L. The Culture of Redemption. Cambridge. Mass.: Harvard University Press. 1990.


[Закрыть].

Рассказывая о своем путешествии по великой реке, Марлоу расширяет рамки, чтобы отметить различия между ненасытностью бельгийцев и (принятой по умолчанию) рациональностью британцев в реализации политики империализма[324]324
  После 1880 г. возникало много теорий и оправданий имперского стиля – античное против модерного, английское против французского, и так далее. Знаменитый пример: Cromer E. B. Ancient and Modern Imperialism. London: Murray, 1910. Bodelsen C. A. Studies in Mid–Victorian Imperialism. New York: Howard Fertig, 1968. Faber R. The Vision and the Need: Late Victorian Imperialist Aims. London: Faber & Faber, 1966. Более ранняя, но остающаяся полезной работа: Knorr K. British Colonial Theories. Toronto: University of Toronto Press, 1944.


[Закрыть].

В этом контексте интересно использование понятия «спасение». Оно отделяет «нас» от проклятых, презираемых римлян и бельгийцев, алчность которых не приносит выгод ни их собственной совести, ни землям и телам, ими завоеванным. «Мы» же спасены, потому что, во-первых, нам необязательно напрямую смотреть на результаты своей деятельности; мы находимся внутри круга целесообразности, которая заставляет нас полностью использовать людей и территорию; земля и ее обитатели полностью подчинены нашему управлению, которое, в свою очередь, полностью подчиняет себе и нас самих, чтобы мы эффективно отвечали на его требования. Далее устами Марлоу Конрад рассуждает об искуплении грехов, следующем шаге в том же направлении, что и спасение. Если спасение экономит нам деньги и время, а также уберегает нас от разорения в результате краткосрочных завоеваний, то искупление грехов расширяет поле спасения. Искупление грехов мы находим в самооправдывающей долговременной идее или миссии, в структуре, которая нас окружает полностью и почитаема нами, даже если вы ставите структуру на первое место и больше не изучаете ее вплотную, потому что принимаете ее как должное.

Таким образом, Конрад в сжатом виде излагает два разных, но тесно связанных аспекта империализма: идею базирования на силе, необходимой для захвата территории, идею в высшей степени понятную по своему весу и однозначности последствий; и практику, маскирующую или затуманивающую этот захват, развивая оправдательный режим самовозвеличивающегося, самозарождающегося авторитета, помещенного между жертвой империализма и его преступником.

Мы бы полностью упустили всю поразительную мощь этого тезиса, если бы пытались вытащить его непосредственно из «Сердца тьмы», словно послание из бутылки. Тезис Конрада вписан в саму форму нарратива, которую он наследовал и воплощал. Без империи, не устану повторять это, не было бы того европейского романа, который мы знаем. Если мы изучим импульсы, давшие начало его расцвету, то мы увидим далеко не случайное совпадение между паттернами нарративной власти, определяющими форму романа, с одной стороны, и сложную идеологическую конфигурацию, лежащую в основе стремления к империализму, – с другой.

Каждый романист, каждый критик или теоретик европейского романа отмечает его институциональный характер. Роман связан фундаментальными узами с буржуазным обществом. По выражению Шарля Моразе[325]325
  Шарль Моразе (1913–2003) – французский историк и политик, способствовавший институционализации гуманитарных наук во Франции.


[Закрыть], он сопровождает завоевание западного общества les bourgeois conquérants[326]326
  Буржуа-завоеватели (фр.).


[Закрыть]. Не менее важно, что в Англии жанр романа начался с «Робинзона Крузо», где главный герой – основатель нового мира, которым он правит и который цивилизует во имя христианства и Англии. Но если Робинзон в открытую создан идеологией заморской экспансии и напрямую стилистически и по форме связан с рассказами о путешествиях XVI–XVII веков, заложивших основу великих колониальных империй, то крупные романы, созданные после Дефо, и даже поздние произведения самого Дефо уже не столь однозначно подчинены увлекательным заморским перспективам. «Капитан Синглтон» – это история о пирате, много путешествующем по Индии и Африке, а «Молль Флендерс»[327]327
  Речь идет о романах Д. Дефо «Жизнь и пиратство славного капитана Синглтона» (1720) и «Радости и горести знаменитой Молль Флендерс» (1721).


[Закрыть] определяется той возможностью климатического искупления за преступную жизнь, которую Новый Свет дарит героине. Но Филдинг, Ричардсон, Смоллетт и Стерн[328]328
  Генри Филдинг (1707–1754) – английский романист; Сэмюэл Ричардсон (1689–1761) – английский писатель, автор эпистолярных романов; Тобиас Смоллетт (1721–1771) – шотландский романист, хирург, драматург; Лоуренс Стерн (1713–1768) – ирландский писатель и англиканский клирик.


[Закрыть] уже не связывают напрямую свои повествования с накоплением территорий и богатств в далеких краях.

Однако эти авторы помещают сюжеты своих романов в тщательно контролируемую территорию большой Британии, и это связано с тем, что так прозорливо начал делать Дефо. Великолепные работы Иэна Уотта, Леннарда Дэвиса, Джона Риккетти и Майкла МакКиона[329]329
  Леннард Дэвис (род. 1949) – американский профессор, исследователь проблем ограничения способностей человека (инвалидности), литературовед, ученик Э. Саида; Джон Риккетти (род. 1938) – специалист по английской литературе; Майкл МакКион – исследователь литературы XVII–XVIII вв., почетный профессор Ратгерийского университета до 2021 г.


[Закрыть], посвященные английской прозе XVIII века, уделили значительное внимание взаимоотношениям между романом и общественным пространством, но имперская перспектива осталась ими неохваченной[330]330
  Watt I. The Rise of the Novel. Berkeley: University of California Press, 1957; Davis L. Factual Fictions: The Origins of the English Novel. New York: Columbia University Press, 1983; Richetti J. Popular Fiction Before Richardson. London: Oxford University Press, 1969; McKeon M. The Origin of the English Novel. 1600–1740. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1987.


[Закрыть]. И дело не только в отсутствии уверенности, насколько, к примеру, детальные описания Ричардсоном буржуазного искусства соблазнения или алчности имеют отношение к британским военным действиям против Франции в Индии, которые происходили в те же годы[331]331
  Имеются в виду столкновения между Британией и Францией в процессе расширения колониальных владений в 1756–1763 гг.


[Закрыть]. Вполне очевидно, что они никак не связаны в буквальном смысле. Но в обеих ситуациях мы видим общие ценности соревнования, преодолевающего напасти и препятствия, терпения в установлении своей власти при помощи искусства увязывать принципы с поиском выгоды. Другими словами, мы должны критически взглянуть на то, как пространства «Клариссы» или «Тома Джонса»[332]332
  «Кларисса, или История молодой леди» – эпистолярный роман Ричардсона (1748); «История Тома Джонса, найденыша» – комический роман Филдинга (1749).


[Закрыть] оказываются двойственными: это и внутреннее сопровождение имперского проекта по присутствию власти на далеких территориях, и практический нарратив о расширении своего пространства, которое должно быть активно освоено и использовано, прежде чем будут установлены его пределы и границы.

Я не пытаюсь доказать, что роман или культура в широком смысле «вызвали» империализм. Я хочу сказать, что роман как культурный артефакт буржуазного общества и империализм немыслимы друг без друга. Из всех главных литературных форм роман является самой молодой, и его появление легко датировать. Он самый западный по распространенности, его нормативные паттерны социальной власти самые структурированные. Империализм и роман подкрепляли друг друга до такой степени, что невозможно, по моему мнению, читать одно и не сталкиваться тем или иным способом со вторым.

И это еще не всё. Роман – это инкорпорирующая, квазиэнциклопедическая культурная форма. В готовом виде он представляет собой одновременно и хорошо отрегулированный сценарный механизм, и целую систему социальных отсылок, зависимую от существующих институтов буржуазного общества, их власти и могущества. Герой или героиня романа демонстрируют постоянную активность и энергию, характерные для предприимчивой буржуазии, им дозволены приключения, в которых им открываются границы того, на что они могут рассчитывать, куда они могут отправиться, кем они могут стать. Романы обычно заканчиваются либо смертью героя/героини (Жюльен Сорель, Эмма Бовари, Базаров, Джуд Незаметный), которые в силу переполняющей их энергии не вписываются в существующий порядок вещей, либо достижением протагонистами стабильности – обычно в форме женитьбы/замужества или подтверждения идентичности, как это было в романах Остин, Диккенса, Теккерея и Джордж Элиот.

Можно задаться вопросом: зачем уделять такое внимание именно романам и Англии? Можем ли мы проложить мост над пропастью, отделяющей одиночную эстетическую форму, от таких крупных тем и явлений, как «культура» и «империализм»? Во-первых, к началу Первой мировой войны Британская империя стала безоговорочно доминирующей державой в результате процесса, начавшегося в конце XVI века. Этот процесс был столь мощным, включал столь разнообразные формы деятельности, а результат его оказался столь явным, что Сили и Гобсон в конце XIX века назвали его центральным фактом британской истории[333]333
  Seeley J. R. The Expansion of England. 1884; rprt. Chicago: Universtiy of Chicago Press, 1971. P. 12; Hobson J. A. Imperialism: A Study. 1902; reprt. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1972. P. 15. Гобсон уличает другие европейские державы в извращении идеи империализма. Англия на их фоне выгодно отличается.


[Закрыть]. Нельзя считать случайным совпадением, что именно Британия создала и поддерживала производство романов, не имея реальных конкурентов или аналогов в Европе. Во Франции существовало, по крайней мере в первой половине XIX века, больше развитых интеллектуальных институций – академий, университетов, институтов, газет, и многие британские интеллектуалы, в частности Арнольд, Карлейль, Милль и Джордж Элиот, отмечали это и сокрушались. Но удивительной компенсацией за этот разрыв стали постоянный рост и постепенно сформировавшееся неоспоримое первенство британского романа. (Только когда Северная Африка стала регионом колониального присутствия во французской культуре, мы видим после 1870 года возникновение схожего эстетического и культурного течения; Лоти, ранний Жид, Доде, Мопассан, Милле, Псишари, Мальро, такие любители экзотики, как Сегален и, разумеется, Камю[334]334
  Альфонс Доде (1840–1897) – французский романист; Ги де Мопассан (1850–1893) – автор коротких рассказов, писатель, представитель натуралистской школы; Пьер Милль (1864–1941) – журналист, специализировался на репортажах из колониальных владений Франции, писатель; Эрнест Псишари (1883–1914) – французский солдат, религиозный мыслитель, писатель, правнук Эрнеста Ренана; Андре Малро (1901–1976) – французский романист, министр культуры Франции; Виктор Сегален (1878–1919) – французский этнограф, археолог, писатель, лингвист, фотограф.


[Закрыть], изображают глобальную согласованность между внутренней ситуацией и империей.)

К 1840-м годам английский роман достиг своей вершины как самостоятельная эстетическая форма и как главный интеллектуальный голос английского общества. Поскольку роман добился такого значимого места в вопросе о «положении дел в Англии»[335]335
  Автор отсылает к памфлету Т. Карлейля 1839 г. – Condition of England Question («Вопрос о положении дел в Англии»).


[Закрыть], то мы видим, и как он участвует в делах британской заморской империи. Проецируя то, что Рэймонд Уильямс назвал «узнаваемым сообществом» английских мужчин и женщин, Джейн Остин, Джордж Элиот и миссис Гаскелл[336]336
  Элизабет Гаскелл (1810–1865) – английская романистка, авторка коротких рассказов и биографических произведений.


[Закрыть] сформировали идею Англии таким образом, чтобы придать ей идентичность, наличие и наделить способами многократной артикуляции[337]337
  Williams R. The Country and the City. New York: Oxford University Press, 1973. P. 165–182 and passim.


[Закрыть]. Составной частью этой идеи были отношения между «родиной» и «заграницей». Англию изучали, оценивали, раскрывали, тогда как «заграница» просто упоминалась или кратко показывалась без ощущения присутствия, актуальности, щедро разлитых в Лондоне, сельской провинции или северных промышленных городах, таких как Манчестер или Бирмингем.

Эта постоянная, жизнеутверждающая работа, проделанная романом, уникальна для Англии и должна быть признана значимым культурным явлением как во внутренней жизни, так и в событиях, происходивших в Индии, Африке, Ирландии или на Карибских островах, хотя второе пока не задокументировано и не изучено. По аналогии со взаимосвязями между британской внешней политикой и ее торговлей, эти взаимоотношения следует изучать. Со времен классической (и до сих пор обсуждаемой) работы Д. К. М. Плэтта «Финансы, торговля и политика в британской внешней политике, 1815–1914»[338]338
  Дезмонд Кристофер Мартин Платт (1934–1989) – специалист по экономической истории.


[Закрыть] мы знаем, какими плотными и сложными были эти взаимосвязи и как сильно сращивание британской торговли и имперской экспансии зависело от культурных и социальных факторов – образования, класса, освещения в газетах, кросс-культурных браков. Плэтт говорит о «социальном и интеллектуальном контакте [дружба, гостеприимство, взаимопомощь, общий социальный и образовательный бэкграунд], который активно давил на британскую внешнюю политику» и далее замечает, что «конкретных доказательств [результатов таких контактов], возможно, никогда и не существовало». Тем не менее если взглянуть на изменение позиции правительства по таким вопросам, как «иностранные займы… защита держателей акций, поощрение заморских контрактов и концессий», то можно увидеть возникающий консенсус на тему империи между широкими группами людей. Он должен был «определять, как чиновники и политики склонны реагировать»[339]339
  Platt D. C. M. Finance. Trade and Politics in British Foreign Policy. 1815–1914. Oxford: Clarendon Press, 1968. P. 536.


[Закрыть].