Текст книги "Культура и империализм"

Не хочу быть неверно понятым: я не защищаю простую антинационалистическую позицию. Исторический факт состоит в том, что национализм – восстановление сообщества, утверждение идентичности, появление новых культурных практик – как мобилизующая политическая сила разжег, а затем способствовал развитию борьбы против западного господства по всему неевропейскому миру. Смысла спорить с этим не больше, чем с тем, что Ньютон открыл гравитацию. Куда бы мы ни посмотрели – на Филиппины, любую африканскую территорию, Индийский субконтинент, арабский или карибский мир, Латинскую Америку, Китай или Японию, – мы увидим, как туземцы объединяются в националистические группировки, базирующиеся на этнической, религиозной или общинной идентичности, и противостоят дальнейшему западному вмешательству. Так повелось с самого начала. В XX веке это стало общемировой реальностью, широко распространенной реакцией на западные вторжения, которые, в свою очередь, также стали происходить значительно чаще. За редкими исключениями люди объединялись для отстаивания своего права на сопротивление несправедливым практикам, причиной использования которых было в основном то, что эти люди не принадлежат к западному миру. Разумеется, случалось, что такие группировки, были резко шовинистическими, и это показали многие историки национализма. Но мы должны сосредоточиться на интеллектуальных и культурных составляющих националистического сопротивления, которые потребовались для создания новых воображаемых концепций общества, как только независимость была достигнута, для того чтобы избежать старых догм и несправедливости.

Ключевую роль здесь играет женское движение. Уже после того, как зародились первые очаги сопротивления и возникли первые полноценные националистические партии, центральными тезисами женского сопротивления стали такие неравноправные мужские практики, как внебрачное сожительство, полигамия, бинтование ног, сати[954]954
  Сати – индуистский ритуал сожжения жены вместе с телом покойного мужа. Размышления о статусе женщины в этом ритуале (в частности, добровольно ли она принимает решение или под давлением) являются одной из тем эссе Гайатри Спивак «Может ли субалтерн говорить?»


[Закрыть], порабощение. В начале XX века борьба за женскую эмансипацию в Египте, Турции, Индонезии, Китае и на Цейлоне стала органичной частью националистической борьбы. Одну из первых кампаний за права женщин в Индии начал Раджа Рам Мохан Рой[955]955
  Раджа Рам Мохан Рой (1772–1833) – индийский реформатор, писатель, политический деятель.


[Закрыть], националист XIX века, находившийся под влиянием Мэри Уолстонкрафт[956]956
  Мэри Уолстонкрафт (1759–1797) – британская писательница, философиня, активистка борьбы за женские права.


[Закрыть]. Он заложил общий шаблон поведения в колониях, где первые интеллектуальные выступления против несправедливости привлекали внимание к злоупотреблениям в отношении всех угнетенных групп. Позднее на первый план в борьбе за женское образование вышли писательницы и интеллектуалки, зачастую из привилегированных классов, выступавшие в союзе с западными поборницами прав женщин, такими как Анни Безант[957]957
  Анни Безант (1847–1933) – британская социалистка, активистка борьбы за женские права, сторонница самоуправления в Индии и Ирландии.


[Закрыть]. Работа Кумари Джайявардены «Феминизм и национализм в третьем мире»[958]958
  Кумари Джайявардена (род. 1931) – активистка-феминистка, исследовательница из Шри-Ланки.


[Закрыть] описывает усилия индийских реформаторов – Тору Датт, Д. Карве, Корнелии Сорабджи – и активистов, в частности, Пандиты Рамабаи. Их соратники на Филиппинах, в Египте (Худа Шаарави) и Индонезии (Раден Картини)[959]959
  Тору Датт (1856–1877) – переводчица и поэтесса; Дхондо Кешав Карве (1858–1962) – социальный активист, борец за здоровье женщин; Корнелия Сорабджи (1866–1954) – индийская писательница, юристка, первая женщина, изучавшая право в Оксфорде; Пандита Рамабаи (1858–1922) – активистка; Худа Шаарави (1879–1947) – египетская феминистка, суфражистка; Раден Картини (1879–1904) – индонезийская феминистка.


[Закрыть] расширили пространство того, что стало одной из главных повесток борьбы за освобождение, а после обретения независимости – феминизмом[960]960
  Jayawardena K. Feminism and Nationalism in the Third World. London: Zed, 1986. Особенно p. 43–56, 73–108, 137–154, and passim. Об освободительных перспективах феминизма и империализма см.: Nader L. Orientalism. Occidentalism and the Control of Women. // Cultural Dynamics I. No. 3 1989. P. 323–355; Mies M. Patriarchy and Accumulation on a World Scale: Women in the International Division of Labour. London: Zed, 1986. Callaway H. Gender. Culture and Empire: European Women in Colonial Nigeria. Urbana: University of Illinois Press, 1987; и Western Women and Imperialism: Complicity and Resistance. eds. Nupur Chandur and Margaret Strobel. Bloomington: Indiana University Press, 1992.


[Закрыть].

Расширение поля борьбы за освобождение наиболее ярко проявилось там, где достижения националистов оказались умеренными или в значительной мере урезанными, – в Алжире, Гвинее, Палестине, некоторых регионах исламского и арабского мира, в Южной Африке. На мой взгляд, исследователи постколониальной политики недостаточно изучали идеи, минимизирующие влияние ортодоксии, авторитаризма или патриархальности, которые строго осуждают насильственную природу политической идентичности. Вероятно, именно поэтому Иди Аминам и Саддамам Хусейнам третьего мира удалось полностью подчинить себе национализм с такими ужасными результатами. Очевидно, что одни националисты могут оказаться более склонными к насилию, а другие – более интеллектуальными, но мой основной тезис состоит в том, что националистическое сопротивление империализму всегда было критично в отношении себя. Внимательное прочтение творчества таких основополагающих фигур национализма, как Сирил Джеймс, Неруда, Тагор, Фанон, Кабрал, позволяет увидеть самые разнообразные силы, боровшиеся за первенство внутри антиимпериалистического, националистического лагеря. Джеймс тут может служить превосходным примером. Давний сторонник черного национализма, он всегда предварял свою пропаганду оговорками и напоминанием, что одного утверждения этнической уникальности недостаточно, как недостаточно и солидарности без критики. Из этого можно извлечь огромную порцию надежды, если только понимать, что нам еще далеко до конца истории, что мы еще многое способны сделать с нашим настоящим и будущим, вне зависимости от того, живем ли мы в метрополии или за ее пределами.

Резюмируя, деколонизация – это многосоставная битва за направление различных политических судеб, историй и географий, и она насыщена работой воображения, академическими исследованиями и спорами. Эта борьба принимала форму забастовок, маршей, жестоких нападений, расправ и мести. Ее ткань создавалась романистами и колониальными чиновниками, писавшими о природе индийской ментальности, о схемах земельной ренты в Бенгалии или структуре индийского общества; а в ответ индийские писатели сочиняли романы о предоставлении им большей роли в управлении, интеллектуалы и ораторы призывали массы к новым свершениям и мобилизации во имя независимости.

Мы не можем составить расписание этой борьбы с точными датами. Индия следовала одним путем, Бирма – другим, Западная Африка – третьим, Алжир – четвертым, Египет, Сирия и Сенегал – каждый своим. Но в каждом случае можно увидеть постепенно все более заметное разделение между мощными национальными блоками: Западом – Франция, Британия, Голландия, Бельгия, Германия – с одной стороны, и большинством туземцев – с другой. В целом антиимпериалистическое сопротивление постепенно развивалось от спорадических и безуспешных мятежей вплоть до конца Первой мировой войны к взрывному появлению крупных партий, движений и личностей по всем империям. И за три десятилетия после окончания Второй мировой войны оно стало совершенно независимым в своем мышлении и породило новые государства в Африке и Азии. В процессе антиимпериалистическое сопротивление постоянно меняет положение дел внутри западных держав, разделившихся на сторонников и противников имперской политики.

III
Йейтс и деколонизация

Сегодня Уильям Батлер Йейтс почти полностью включен в канон, равно как и в дискурсы современной английской литературы и европейского высокого модернизма. Оба дискурса признают его как великого ирландского поэта, тесно связанного с местной традицией, историческим и политическим контекстом своего времени и сложной ролью поэта, пишущего по-английски в охваченной национализмом Ирландии. Несмотря на очевидное, я бы сказал даже, устойчивое присутствие Йейтса в ирландской и британской культуре и литературе, а также в европейском модернизме, он выделяется в одном аспекте: это неоспоримо великий национальный поэт, который в период антиимпериалистического сопротивления выразил опыт, чаяния и восстанавливающееся самосознание народа, страдавшего от подчинения державе, расположенной по ту сторону пролива.

С этой точки зрения Йейтс оказывается поэтом, принадлежащим к той традиции, к которой его обычно не относят, – традиции управляемого европейским империализмом колониального мира на пике мятежной стадии. Поскольку это не совсем привычный способ толкования Йейтса, то мы вынуждены сказать, что он также принадлежит и к той культурной сфере, которая соответствует колониальному статусу Ирландии и объединяет ее со многими неевропейскими регионами, – это сфера культурной зависимости и антагонизма одновременно.

Считается, что пик империализма начинается в 1870-е годы, но в англоговорящих государствах он начался более чем семью веками ранее, как прекрасно показал Ангус Колдер в захватывающей книге «Революционная империя»[961]961
  Ангус Колдер (1942–2008) – шотландский историк, поэт, писатель, историк.


[Закрыть]. Ирландию папа римский уступил Генриху II в 1155 году[962]962
  Генрих II (1133–1189) – король Англии, получил Ирландию от Адриана IV (1115–1159), единственного англичанина на престоле папы римского.


[Закрыть], сам Генрих высадился на острове в 1171 году. С этого момента в отношении Ирландии сохраняется удивительно устойчивая культурная позиция, представляющая Ирландию страной варваров, выродившейся расы. Историки и критики последних лет – Шеймас Дин, Николас Кэнни, Джозеф Леерсон, Ричард Лебоу[963]963
  Джозеф Теодор Леерсен (род. 1955) – голландский историк культуры; Ричард Нед Лебоу (род. 1942) – политолог, специалист по международным отношениям и политической психологии.


[Закрыть] и другие – изучили и восстановили эту историю, формированию которой способствовали в значительной степени такие великие фигуры, как Эдмунд Спенсер и Дэвид Юм[964]964
  Дэвид Юм (1711–1776) – шотландский философ, историк.


[Закрыть].

В этом отношении Индия, Северная Африка, страны Карибского бассейна, Центральной и Южной Америки, многие регионы Африки, Китай, Япония, острова Тихого океана, Малайзия, Австралия, Новая Зеландия, Северная Америка и, собственно, Ирландия относятся к одной группе, хотя большую часть времени о них писали по отдельности. Все они были местом противостояния задолго до 1870 года, причем противостояния как различных местных групп сопротивления, так и европейских держав между собой. В Индии и Африке борьба за внешнее подчинение происходила одновременно задолго до 1857 года и задолго до европейских конференций конца XIX века, посвященных разделу Африки.

Я думаю, что – как бы кто ни определял границу расцвета империализма того периода, когда почти каждый в Европе считал, что служит высокому цивилизаторскому и торговому делу империи, – на самом деле империализм был растянувшимся на несколько столетий процессом заморских завоеваний, алчности и научных исследований. Всё это время для индийца, ирландца или алжирца его земля была покорена чужой страной, чужой властью, и неважно – либеральной, монархической или республиканской.

Но модерный европейский империализм был сущностно радикально иным типом заморского владения по сравнению с предыдущими формами. Размер и масштаб были только одним из проявлений этих различий, хотя, конечно, ни Византия, ни Рим, ни Афины, ни Багдад, ни Испания с Португалией в XV–XVI веках не контролировали ничего и близкого по той территории, которая подчинялась Франции и Британии в XIX веке. Более значимыми различиями были, во-первых, поддерживаемая длительность неравенства сил, а во-вторых, масштабная организация власти, затронувшей многие детали жизни колоний, а не только ее общие рамки. К началу XIX века в Европе началась промышленная революция в экономике, и Британия возглавила этот процесс. Феодальные и традиционные структуры землевладения менялись, устанавливались новые меркантилистские правила морской торговли, размеров флота и поселений колонистов. Буржуазные революции входили в свою победоносную фазу. Все эти новшества вывели Европу на следующую стадию господства над заморскими владениями, придали новый облик давящей, даже устрашающей власти. К началу Первой мировой войны Европа и Америка удерживали большую часть поверхности суши в колониальном подчинении.

Это происходило по многим причинам, к которым ряд систематических трудов (начиная с таких критиков империализма в его агрессивной фазе, как Гобсон, Роза Люксембург и Ленин) относит в основном экономические и двусмысленно определяемые политические факторы, а в случае Йозефа Шумпетера еще и психологическую агрессию. В этой книге я продвигаю гипотезу, что культура также играла весьма значимую, даже необходимую роль. В основе европейской культуры на протяжении многих десятилетий имперской экспансии лежал не подвергаемый сомнениям европоцентризм. Она аккумулировала опыт, территории, народы и истории, изучала их, классифицировала, верифицировала, и это дало, по словам Колдера, «европейским деловым людям» силу «действовать схематично»[965]965
  Calder A. Revolutionary Empire: The Rise of the English–Speaking Empires from the Eighteenth Century to the 1780’s. London: Cape, 1981. P. 14. Философский и идеологический аккомпанемент дается, увы, на ужасном жаргоне в: Samir Amin. Eurocentrism. trans. Russell Moore New York: Monthly Review, 1989. Анализ с уклоном в либерализм: Nederveen Pietersee J. Empire and Emancipation London: Pluto Press, 1991.


[Закрыть]. Но в первую очередь культура подчинила чужие территории, народы и истории, ограничив их идентичность нижним уровнем, отделив их от культуры и самого понятия «белая христианская Европа». Этот культурный процесс следует рассматривать как жизненно необходимый, информирующий и подпитывающий контрапункт для экономической и политической машины, функционировавшей в сердце империализма. Европоцентричная культура без устали наблюдала и кодифицировала всё неевропейское, периферийное, и делала это так тщательно и детально, что практически не осталось не затронутых этим процессом предметов, культур, народов и участков суши.

С этих позиций сложно найти значимые различия с эпохой Возрождения, и как бы ни было неприятно для нас констатировать, что те элементы общества, которые долгое время считались прогрессивными, оказываются, как только дело касается империи, все как один реакционными, мы не должны бояться это признавать. Передовые писатели и художники, рабочий класс и женщины – маргинальные группы на Западе – выказывали такое же империалистическое рвение, которое усиливало пылкий энтузиазм по мере того, как соревнование между несколькими европейскими державами и Америкой привело к росту жестокости и бессмысленного, даже невыгодного контроля. Европоцентризм проник в сердце рабочего и женского движения, художественного авангарда, не оставив в стороне никого, имевшего минимальную значимость.

По мере того как росли масштабы и глубина империализма, в колониях поднималось сопротивление. Подобно тому, как в Европе глобальный выход всех колониальных владений на рынок мировой экономики поддерживался и обеспечивался культурой, которая выдала империи идеологическую лицензию, так и в заморских владениях (imperium) мощное политическое, экономическое и военное сопротивление двигались вперед и подкреплялись провокативной культурой сопротивления. За спиной этой культуры существовали долгая традиция и ощущение правоты, она не была просто запоздалой реакцией на западный империализм.

В Ирландии, как пишет Колдер, идея убийства гэлов[966]966
  Гэлы – коренное население Ирландии, Шотландии, острова Мэн.


[Закрыть] с самого начала была «одобрена королем или королевской армией, [и считалась] патриотичной, героической и справедливой»[967]967
  Calder. Revolutionary Empire. P. 36.


[Закрыть]. Идея расового превосходства англичан плотно укоренилась. Даже такой поэт-гуманист и джентльмен, как Эдмунд Спенсер, в «Обзоре современного состояния Ирландии» 1596 года смело предлагает, что поскольку ирландцы – это варварские скифы, то большинство их следует уничтожить. Естественно, мятежи против англичан начались мгновенно, и к XVIII веку, в эпоху Вольфа Тона и Греттэна[968]968
  Теобальд Вольф Тон (1763–1798) – ирландский деятель, один из лидеров восстания 1798 г.; Хенри Грэттен (1746–1820) – ирландский политический деятель, адвокат, член ирландского (1775–1801) и британского (1805–1820) парламента, выступал против унии с Британией.


[Закрыть], оппозиция обрела собственную идентичность, организации, язык и правила. В середине века «патриотизм вошел в моду»[969]969
  Calder. Revolutionary Empire. P. 650.


[Закрыть], продолжает Колдер, и выдающиеся таланты Свифта, Голдсмита и Берка[970]970
  Джонатан Свифт (1667–1745) – ирландский сатирик, писатель, англиканский клерик.


[Закрыть] придали ирландскому сопротивлению исключительно собственный дискурс.

Сопротивление империализму во многом, но ни в коем случае не целиком происходило в рамках более широкого контекста национализма. Сегодня слово «национализм» по-прежнему означает множество разнородных вещей, но оно кажется мне адекватным для обозначения той мобилизующей силы, которая помогла разным частям наций, обладающим общей историей, религией и языком, срастись в единое сопротивление чужим, захватническим империям. Однако при всей успешности – а на самом деле по причине этой успешности – в деле избавления территорий от колониальных владельцев национализм оказался весьма проблемным предприятием. Когда он выводил людей на улицы, на марши против белых хозяев, то его часто возглавляли юристы, врачи и писатели, зачастую получившие колониальное образование и в определенной степени ставшие продуктами колониальной власти. Национальная буржуазия и ее отдельные элиты, о которых так зловеще говорит Фанон, старались заменить колониальные силы новым, таким же эксплуататорским классом, то есть воспроизвести старые колониальные структуры в новом обличье. По всему колониальному миру существуют государства, унаследовавшие патологии власти, как выразился Экбаль Ахмад[971]971
  Ahmad E. The Neo-Fascist State: Notes on the Pathology of Power in the Third World. // Arab Studies Quarterly 3, No. 2 (Spring 1981). P. 170–180.


[Закрыть]. Культурные горизонты национализма могут быть фатально ограничены общей историей колонизатора и колонии. Империализм – это все-таки совместное предприятие, и существенной чертой его модерной формы было стремление к образованию или, по крайней мере, претензия на это. Он вполне осознанно занимался модернизацией, развитием, обучением, цивилизацией. Школьные учебники, миссии, университеты, академические сообщества, больницы в Азии, Африке, Латинской Америке, Европе, Северной Америке наполнены этой историей, которая со временем освоила так называемый модернизационный тренд, равно как и научилась замалчивать более острые аспекты империалистического доминирования. Но в своей основе она сохранила разделение XIX века на туземцев и жителей западного мира.

Великие колониальные школы на протяжении нескольких поколений обучали туземную буржуазию важным истинам в сфере истории, науки и культуры. В процессе обучения миллионы людей постигали основы модерной жизни, оставаясь при этом подчиненными и зависимыми от власти, укорененной в каждом аспекте их жизни. Одной из целей колониального образования было продвижение истории Франции или Британии, поэтому оно принижало местную историю. Поэтому для туземцев всегда существовали некие Англии, Франции, Германии, Голландии как далекие носители Слова, несмотря на все тесные связи, возникшие между туземцами и «белым человеком» за долгие годы продуктивного сотрудничества. Знаменитый пример того, как человек обнаруживает это, стала сцена встречи Стивена Дедала с английским деканом:

Язык, на котором мы сейчас говорим, – прежде всего его язык, а потом уже мой. Как различны слова семья, Христос, пиво, учитель в его и в моих устах. Я не могу спокойно произнести или написать эти слова. Его язык – такой близкий и такой чужой – всегда останется для меня лишь благоприобретенным. Я не создавал и не принимал его слов. Мой голос не подпускает их. Моя душа неистовствует во мраке его языка[972]972
  Рус. текст: Джеймс Джойс. Портрет художника в юности. М. Терра, 1997. Пер. М. Богословской-Бобровой.


[Закрыть].

Национализм в Ирландии, Индии и Египте был укоренен в многолетней борьбе за права туземцев и независимость, которую вели националистические партии – Шинн Фейн[973]973
  Шинн Фейн («Мы сами») – ирландская националистическая партия.


[Закрыть], Конгресс[974]974
  Имеется в виду Индийский национальный конгресс.


[Закрыть] и Вафд[975]975
  Хизб аль-Вафд (Партия делегации), – националистическая партия Египта, основана в 1918 г. Боролась за независимость Египта, распущена после революции 1952 г.


[Закрыть]. Схожие процессы протекали и в других регионах Африки и Азии. Неру, Насер, Сукарно, Ньерере, Нкрума[976]976
  Сукарно (1901–1970) – революционер, первый президент Индонезии; Кваме Нкрума (1909–1972) – политик, первый премьер-министр и президент Ганы, панафриканист, основатель Организации африканского единства (1963–2002).


[Закрыть] – Бандунгский[977]977
  Конференция в Бандунге (1955) – встреча деколонизированных стран, начало Движения неприсоединения.


[Закрыть] пантеон расцветал во всем своем страдании и величии благодаря импульсу национализма, культурно питавшегося вдохновляющими автобиографиями, учебниками, философскими размышлениями этих великих национальных лидеров. В каждой истории классического национализма мы можем разглядеть безошибочно патриархальный выбор главных героев, что откладывало решение вопроса прав женщин и меньшинств (не говоря уже о демократических свободах), что ощущается и сегодня. На материале классического национализма построены такие ключевые работы, как «Азия и западное доминирование» Паниккара, «Пробуждение арабов» Джорджа Антониуса[978]978
  Каналам Мадхава Паниккар (1895–1963) – индийский дипломат, историк.


[Закрыть] и несколько работ об Ирландском возрождении.

Внутри процесса националистического возрождения, как в Ирландии, так и в других странах, возникли два различных политических течения, обладавших каждое своей воображаемой культурой, причем второе немыслимо без первого. Первым было артикулированное осознание европейской и западной культуры как империализма; этот рефлексивный момент позволил жителям Африки, Карибских островов, Ирландии, Латинской Америки и Азии постулировать конец культурным претензиям Европы на руководство и/или обучение неевропейцев или жителей не-метрополии. Первый шаг зачастую делался «пророками и священниками», как показал Томас Ходжкин[979]979
  Hodgkin Th. Nationalism in Colonial Africa. London: Muller, 1956. P. 93–114.


[Закрыть], в том числе поэтами и визионерами, и другими вариантами тех, кого Хобсбаум назвал «примитивными мятежниками». Второй этап, уже откровенно нацеленный на освобождение, характерен для драматически затянувшейся западной имперской миссии после Второй мировой войны в различных регионах – Алжире, Вьетнаме, Палестине, Ирландии, Гвинее и на Кубе. Во многих текстах и концепциях, будь то Индийская конституция, манифесты панарабизма и панафриканизма, или в таких специфических формах, как Gaelic Пирса[980]980
  Патрик Пирс (1879–1916) – ирландский поэт, автор Гэльского возрождения, лидер Пасхального восстания 1916 г.


[Закрыть] или теория негритюда Сенгора, проявилось, что конвенциональный национализм недостаточен, но был необходим в качестве первого шага. Из этого парадокса вырастает идея освобождения, новая мощная постнационалистическая тема, которая имплицитно присутствовала в работах Коннолли, Гарвея, Марти, Мариатеги, Кабрала и Дюбуа[981]981
  Джеймс Коннолли (1868–1916) – ирландский республиканец, социалист; Маркус Гарвей (1887–1940) – ямайский политик, журналист; Жозе Карлос Мариатеги (1894–1930) – перуанский писатель, журналист, философ.


[Закрыть], но требовала дополнительного топлива в виде теории и даже вооруженного восстания, чтобы быть сформулированной и высказанной в явном виде.

Давайте снова обратимся к литературе первой из двух перечисленных стадий, стадии антиимпериалистического сопротивления. Если и есть у антиимпериалистического воображения какая-то одна характерная отличающая его черта, то это будет приоритет географии. Империализм, в первую очередь, это акт географического насилия, в процессе которого буквально каждый участок земли исследуется, наносится на карту и в конечном счете берется под контроль. Для туземцев история колониального рабства начинается с уступки территории чужаку. Следовательно, необходимо как-то вновь обрести и восстановить географическую идентичность. Пока на земле присутствует чужак-колонизатор, ее можно вернуть только в воображении.

Приведу три примера того, как сложное, но прочное географическое «право мертвой руки» империализма двигалось от общего к частному. Самый общий случай представлен в книге Кросби «Экологический империализм». Кросби пишет, что куда бы европейцы ни отправились, они тут же начинали менять местную среду обитания; у них была осознанная цель преобразования территорий, чтобы привести их к образу земли, оставленной дома. Этот процесс был бесконечным. Огромное количество растений, животных, сельскохозяйственных культур, а также новые методы строительства постепенно превращали колонию в новое место, дополненное новыми болезнями, нарушениями баланса экосистемы и травматичным перемещением побежденных туземцев[982]982
  Crosby Al. Ecological Imperialism: The Biological Expansion of Europe. 900–1900. Cambridge: Cambridge University Press, 1986. P. 196–216.


[Закрыть]. Измененная экология приводила к изменению политической системы. В глазах более поздних поэтов или визионеров-националистов этот процесс отчуждал народы от исконных традиций, образа жизни и политических организаций. Значительная доля романтического мифотворчества перешла в националистические версии того, как империализм захватил землю, но не следует сомневаться в масштабе актуальных изменений.

Второй пример – рационализаторские проекты долгосрочного территориального владения, стремившиеся сделать землю прибыльной на постоянной основе и в то же время включить ее в сферу внешнего управления. В книге «Неравномерное развитие» географ Нил Смит[983]983
  Нил Смит (1954–2012) – шотландский географ.


[Закрыть] блестяще формулирует, как капитализм исторически создавал особый тип природы и пространства, неравноценно развитый ландшафт, объединявший бедность и богатство, промышленную урбанизацию – с угасанием сельскохозяйственных территорий. Кульминацией этого процесса стал империализм, который властвует, классифицирует и превращает в товар любое пространство, находящееся под эгидой метрополии. Его культурным аналогом стала коммерческая география конца XIX века, перспективы которой (например, в работах Маккиндера и Чизхольма) оправдывали империализм как результат «естественной» плодородности или неплодородности, доступных морских путей сообщения, постоянно наполняющихся различиями регионов, территорий, климатических зон и народов[984]984
  Smith N. Uneven Development: Nature, Capital, and the Production of Space. Oxford: Blackwell, 1984. P. 102.


[Закрыть]. Так обретала окончательную форму «универсальность капитализма», заключающаяся в «дифференциации национального пространства в соответствии с территориальным разделением труда»[985]985
  Smith N. Uneven Development: Nature, Capital, and the Production of Space. Oxford: Blackwell, 1984. P. 146. Дальнейшие дифференцирования пространства в интересах искусства и отдыха реализовывались в форме ландшафтных и национальных парков. См.: Mitchell W. J. T. Imperial Landscape. // Landscape and Power. ed. W. J. T. Mitchell. Chicago: University of Chicago Press, 1993; и Carruthers J. Creating a National Park. 1910 to 1926. // Journal of South African Studies 15. No. 2. January 1989. P. 188–216. Сравните на другом материале: Bassin M. Inventing Siberia: Visions of the Russian East in the Early Nineteenth Century. // American Historical Review 96. No. 3. June 1991. P. 763–794.


[Закрыть].

Вслед за Гегелем, Марксом и Лукачем Смит называет создание этого научно-естественного мира второй природой. Для антиимпериалистического воображения родное пространство на мировых окраинах было узурпировано и использовалось чужаками для своих целей. Следовательно, необходимо отыскать, нанести на карту, изобрести или открыть третью природу, не первобытную, не доисторическую («Романтическая Ирландия умерла и ушла», говорит Йейтс), а вытекающую из лишений в настоящем. Среди наиболее ярких примеров этого картографического импульса можно назвать ранние стихотворения Йейтса из сборника «Роза», поэмы Неруды, описывающие чилийский ландшафт, стихи Сезера об Антильских островах, Фаиза – о Пакистане или Дарвиша о Палестине[986]986
  Махмуд Дарвиш (1941–2008) – палестинский поэт.


[Закрыть]:

 
Верни мне цвет лица
И тепло тела
Свет сердца и глаз
Соль хлеба и земли… Родина[987]987
  Darwish M. A Lover from Palestine. // Splinters of Bone. trans. B. M. Bannani Greenfield Center. N. Y.: Greenfield Review Press, 1974. P. 23.


[Закрыть]
 

И третий пример, когда колониальное пространство должно быть преобразовано настолько, чтобы больше не казаться чуждым имперскому взору. Ирландия больше, чем любая другая колония, подвергалась бесконечным метаморфозам путем постоянных проектов переселения и, на пике, виртуального включения в территорию Англии Актом об унии 1800 года. После этого в 1824 году было учреждено Картографическое управление Ирландии, целью которого была англикация топонимов, перерисовка границ землевладений (что позволит их оценить, а в дальнейшем экспроприировать в пользу английских и «сеньориальных» семей и усилить гнет местного населения). Исследования проводились почти исключительно силами англичан, которые, как убедительно показала Мэри Хэймер[988]988
  Мэри Хэймер (род. 1944) – специалистка по истории культуры.


[Закрыть], «немедленно определили ирландцев как некомпетентных и… принижали их национальные достижения»[989]989
  Hamer M. Putting Ireland on the Map. // Textual Practice 3. No. 2. Summer 1989. P. 184–201.


[Закрыть]. В одной из самых сильных пьес Брайана Фрила «Переводы» освещается разрушительный эффект для местных жителей Картографического управления. «При этом процессе, – продолжает Хэймер, – колонизируемый, предполагается, ведет себя пассивно, безмолвно, не контролирует собственную репрезентацию, а описывается в соответствии с обобщающим импульсом, создающим из местных жителей стабильное, унитарное единство»[990]990
  Hamer M. Putting Ireland on the Map. // Textual Practice 3. No. 2. Summer 1989. P. 195.


[Закрыть]. Те же процессы происходили и в Бенгалии, а Франция проводила такую же политику в Алжире.

Одной из первых задач культуры сопротивления стало переименование и переобживание земель. А вслед за этим происходил целый набор деклараций, восстановлений, обозначений, и все они буквально основывались на намеченной поэтами основе. Поиск подлинности, более подходящих, чем описанные в колониальной истории, национальных корней, нового пантеона героев и (временами) героинь, мифов и религий – всё это становилось возможным благодаря ощущению земли, возвращенной народу. А вслед за этими националистическими попытками оформления деколонизированной идентичности всегда почти волшебным образом, квазиалхимически, происходило возрождение местного языка.

Случай Йейтса особенно интересен. Наряду с карибскими и некоторыми африканскими писателями он оказался в затруднительном положении, творя на общем с колониальными властителями языке, но к тому же он принадлежал к «протестантскому господству», поэтому его ирландская принадлежность оказалась, мягко говоря, смешанной, если не весьма противоречивой. Мы видим логичное движение от ранних тем и проблем, по преимуществу гэльских, кельтских, к позднейшей системной мифологии, выраженной в таких программных стихах, как «Ego Dominus Tuus»[991]991
  Я твой господин (лат.).


[Закрыть] и в трактате «Видение». В случае Йейтса мы видим переплетение ирландского национализма и английского культурного наследия. И то, и другое властвовало над ним и придавало ему сил, но неизбежно вызывало напряжение, и можно долго размышлять о том, в какой мере это политическое и секулярное напряжение заставило его предпринять попытку разрешить его на более «высоком», то есть не-политическом уровне. Глубоко эксцентричная, эстетизированная история, изложенная в «Видении» и в поздних квазирелигиозных стихотворениях, поднимает напряжение на небывалый уровень, как будто Ирландию лучше всего захватывать, так сказать, на внеземном уровне.

Шеймас Дин в «Кельтском возрождении», самом интересном и блестящем обзоре сверхмирской идеи революции Йейтса, предположил, что ранняя, придуманная Йейтсом Ирландия была «послушна его воображению… тогда как в конце он обнаружил, что Ирландия неподвластна ему». Когда бы Йейтс ни пытался примирить свои оккультистские взгляды с современной ему Ирландией, как в «Статуях», результат получался неестественным, в этом Дин прав[992]992
  Deane S. Celtic Revivals: Essays in Modern Irish Literature. London: Faber & Faber, 1985. P. 38.


[Закрыть]. Поскольку Ирландия Йейтса была революционной страной, он мог использовать ее отсталость как источник радикального разрыва и возвращения к духовным идеалам, утраченным в слишком развитой модерной Европе. В таких драматических событиях, как Пасхальное восстание 1916 года, Йейтс видел нарушение цикла бесконечного, возможно, в итоге бессмысленного возвращения, олицетворением которого могут служить, очевидно, безграничные труды Кухулина. Гипотеза Дина состоит в том, что рождение национальной идентичности Ирландии совпадает в глазах Йейтса с нарушением цикла, хотя это также подчеркивает – и усиливает у самого Йейтса – колониалистские британские оценки специфичного ирландского национального характера. В итоге возвращение Йейтса к мистицизму и его обращение к фашизму, проницательно замечает Дин, подчеркивают сложность колониальной ситуации, которую мы можем наблюдать также в изображении Индии Вирджилом Найполом. Сложность состоит в том, что культура колонии многим обязана метрополии своим существованием и ощущением «английскости», но все-таки поворачивается лицом к колонии: «такой поиск национального почерка становится колониальным, учитывающим разные истории двух островов. Величайшим расцветом такого поиска стала поэзия Йейтса»[993]993
  Deane S. Celtic Revivals: Essays in Modern Irish Literature. London: Faber & Faber, 1985. P. 49.


[Закрыть]. Отнюдь не являясь репрезентацией отсталого национализма, своенравный мистицизм и непоследовательность Йейтса воплощают революционный потенциал, и поэт настаивает, «что Ирландия должна отстаивать свою культуру, сохраняя открытость своего сознания к метафизическим вопросам», как пишет Дин[994]994
  Deane S. Celtic Revivals: Essays in Modern Irish Literature. London: Faber & Faber, 1985. P. 49.


[Закрыть]. В мире, из которого суровые ограничения капитализма изъяли мысли и рассуждения, поэт, способный вернуть ощущение вечности и смерти в сознание человека, становится подлинным мятежником, фигурой, колониальное унижение которой подстегивает к негативной оценке как своего общества, так и «цивилизованной» модерности.

Такая формулировка затруднений Йейтса в духе Адорно[995]995
  Теодор Адорно (1903–1969) – немецкий философ, член Франкфуртской школы.


[Закрыть], безусловно, крайне привлекательна. Однако ее слабость в том, что она хочет изобразить Йейтса более геройским, что предполагает строгое политическое прочтение, и извинить его неприемлемую, неперевариваемую политическую реакционность – его откровенный фашизм, фантазии о старом образе дома и семьи, его непоследовательные оккультные метания, переводя всё это в пример «негативной диалектики» Адорно. Мы должны более пристально рассмотреть Йейтса как усугубленный пример идеологии нативизма, которая расцвела по всему миру (в частности, в форме негритюда) как итог колониального столкновения.

Физические и географические связи между Англией и Ирландией значительно теснее, чем между Англией и Индией или чем между Францией и Алжиром или Сенегалом. Но во всех этих случаях мы имеем дело с имперскими взаимоотношениями. Ирландцы никогда не смогут стать англичанами, равно как камбоджийцы или алжирцы не смогут стать французами. Мне кажется, это справедливо для любых колониальных отношений, потому что первый принцип состоит в том, что чистая и абсолютная иерархия между правителем и подчиненным должна оставаться постоянной вне зависимости от расовой принадлежности последнего. Нативизм усугубляет это различие даже тем, что повышает самооценку более слабого, подчиненного партнера. Он часто ведет к дерзким, но демагогичным оценкам прошлого туземцев, их нарратива или актуального состояния, которые становятся свободными от секулярного времени. Кто-то может увидеть пример этого в теории негритюда Сенгора, кто-то в движении растафарианцев[996]996
  Растафарианство – религия, основанная в Ямайке, базирующаяся на особом прочтении Библии.


[Закрыть], кто-то – в проекте Гарви для афроамериканцев «назад-в-Африку»[997]997
  Гарвеизм – следование идеологии Лиги африканских сообществ и Всемирной ассоциации улучшения положения африканцев, созданной Маркусом Гарви.


[Закрыть] или в повторных открытиях доколониальных мусульманских обычаев.