Текст книги "Культура и империализм"

Помимо мощного ресентимента (к примеру, во влиятельном иранском трактате «Окцидентоз» Джалаля Али Ахмада, опубликованном в 1978 году, где автор обвиняет Запад во всех грехах мира), есть еще две причины, по которым следует отвергнуть нативизм и шовинизм или как минимум с осторожностью относиться к ним. Говорить, что Йейтс непоследователен и все-таки, при всем отрицании политики и истории, героически революционен, как это делает Дин, на мой взгляд, означает вставать на те же позиции шовинистов, уверяющих, что это единственный выбор для сопротивляющегося, деколонизирующего национализма. Однако перед нами свидетельства его злоупотреблений: принимать нативизм значит принимать последствия империализма – расовое, религиозное и политическое разделение, навязанное обществу империализмом. Предоставить мир метафизике таких сущностей, как негритюд, гэльское самосознание, ислам или католицизм, означает отдать историю на волю стереотипов, обладающих силой настраивать людей друг против друга. Такое отступление секулярного мира часто приводило к милленаризму, если движение обладало достаточной численной базой, но могло вырождаться в мелкие безумства или в немыслимое принятие стереотипов, мифов, предрассудков и традиций, взращенных империализмом. Едва ли великие движения сопротивления могли ставить себе целью такую программу.

Лучший способ аналитически охватить эту проблему, взглянуть на пример ее разбора в африканском контексте – жесткая критика концепции негритюда, опубликованная Воле Шойинкой в 1976 году. Шойинка отмечает, что сам термин «негритюд» занимает второе, подчиненное место в оппозиции «европеец – африканец», что «это принятая диалектическая структура европейской идеологической конфронтации, но заимствующая из нее компоненты расовых силлогизмов»[998]998
  Soyinka Wole. Myth. Literature and the African World. Cambridge: Cambridge University Press, 1976. P. 127. См. также: Mudimbe. Invention of Africa. P. 83–97.


[Закрыть]. Получается, что европеец аналитичен, а африканец «неспособен на аналитическое мышление. Соответственно, африканец не так высоко развит, как европеец». В результате, по мнению Шойинки:

…негритюд загнал сам себя в ловушку изначально оборонительной роли, несмотря на все атакующие акценты, гиперболический синтаксис и агрессивную стратегию. <…> Негритюд остался в рамках предустановленной системы европоцентричного интеллектуального анализа человека и общества и пытался переопределить африканца и его общества в терминах, заимствованных извне[999]999
  Soyinka Wole. Myth. Literature and the African World. Cambridge: Cambridge University Press, 1976. P. 129, 136.


[Закрыть].

Мы остались с парадоксом, сформулированным Шойинкой (очевидно, державшим в голове мысли Фанона): обожать темнокожих – это такая же болезнь, как и ненавидеть их. Но пока невозможно избежать первых – боевых, установочных – стадий развития туземной идентичности, это будет происходить всегда. Ранняя поэзия Йейтса – она не только про Ирландию и ирландцев, в ней уже содержится обещание уйти за пределы этих границ, не оставаться в ловушке самооправдания или воспевания собственной идентичности. Во-первых, есть возможность открытия мира, не построенного на конфликтующих стереотипах. Во-вторых, есть возможность универсализма, не ограниченного или принудительного, полагающего, будто у всех людей есть одна единственная идентичность: все ирландцы – только ирландцы, индийцы – индийцы, африканцы – африканцы и так далее, ad nauseam[1000]1000
  До тошноты (лат.).


[Закрыть]. В-третьих, и самых главных, движение за пределы нативизма означает не отказ от национальности, а осмысление недостаточности локальной идентичности, отсутствие страха, ограничивающего человека собственным кругом со встроенными ритуалами принадлежности, шовинизмом и чувством безопасности.

Национальность, национализм, нативизм – мне кажется, это движение ко всё большему количеству ограничений. В таких странах, как Алжир и Кения, мы видим, как героическое сопротивление общины, отчасти вызванное колониальным упадком, ведет к затянувшемуся вооруженному и культурному конфликту с имперскими державами, а затем ему на смену приходит однопартийное государство с диктаторской формой правлений и – в случае Алжира – бескомпромиссной оппозицией в лице исламских фундаменталистов. Сложно сказать, что изнурительный деспотизм режима Мои в Кении стал завершением освободительного восстания Мау-Мау[1001]1001
  Восстание Мау-Мау (1952–1960) – антиколониальное восстание в Кении, подавленное британцами.


[Закрыть]. Здесь нет никакой трансформации общественного сознания, а только отвратительная патология силы, усиливающаяся повсюду – на Филиппинах, в Индонезии, Пакистане, Заире, Марокко, Иране.

В любом случае нативизм – это не единственная альтернатива. Есть опция более щедрого, плюралистичного взгляда на мир, в котором империализм продолжает свое запоздалое существование (и поляризация «север – юг», традиционная для нашей эпохи, это одна из его форм), а отношения господства сохраняются, но при этом открыты возможности для освобождения. Несмотря на то, что к концу жизни Йейтса, умершего в 1939 году, Ирландия уже стала свободным государством, сам он остался отчасти на второй стадии, что видно по сохранившимся антибританским настроениям, ярости и шуткам в его вызывающе анархической поздней поэзии. На этой стадии новой альтернативой становится освобождение, а не националистическая независимость, освобождение, которое по своей природе включает, говоря словами Фанона, трансформацию общественного сознания за пределы национального сознания[1002]1002
  Fanon. Wretched of the Earth. P. 203.


[Закрыть].

С этой точки зрения соскальзывание Йейтса в хаос и мистицизм в 1920-е годы, его отказ от политики, его возмутительное, хотя и милое, заигрывание с фашизмом (или авторитаризмом в итальянском или южноамериканском духе) сложно оправдать и поспешно трактовать в духе негативной утопии. Но можно достаточно легко критиковать эти неприемлемые позиции Йейтса, не меняя свою оценку Йейтса как поэта деколонизации.

Этот путь за пределы нативизма отлично виден в кульминационном моменте «Дневника возвращения» Сезера, где поэт понимает – после нового открытия и проживания своего прошлого, нового проникновения во все страсти, ужасы и обстоятельства своей негритянской истории, после прочувствования и последующего освобождения от злости, после принятия:

 
Я принимаю, … принимаю … без оговорок
Мою расу, что никаким маслом иссопа[1003]1003
  Иссоп – «синий зверобой».


[Закрыть] и лилией не очистить,
Мою расу, изъеденную язвами,
Мою расу – зрелый виноград для пьяных ног[1004]1004
  Césaire. Collected Poetry. P. 72.


[Закрыть].
 

После всего этого он внезапно, охваченный ощущением жизненной силы, «как бык», начинает понимать, что:

 
Неправда, что дело человека завершено,
Что нам нечего делать в мире,
Что мы паразитируем на мире,
Что нам хватило бы идти в ногу с миром,
когда дело человечества только началось
и человеку еще предстоит преодолеть запреты,
обездвиженные в уголках его ярости, и никакая раса
не владеет монополией на красоту, ум и силу
 
 
есть место всем на встрече преодоления,
и мы знаем теперь, что солнце вращается
вокруг нашей земли, освещая частицу, назначенную
одной лишь нашей волей, и что всякая звезда, падающая с неба
на землю, подчиняется безгранично нашим приказам[1005]1005
  Césaire. Collected Poetry. P. 76 and 77.


[Закрыть].
 

В этом отрывке есть два поразительных образа – «преодолеть запреты, обездвиженные в уголках его ярости» и «солнце… освещая частицу, назначенную одной лишь нашей волей». Ты не обязан впадать в закостенелость самонавязанных ограничений и запретов в интересах расы, момента или среды; вместо этого ты движешься сквозь них к живому, расширяющемуся ощущению смысла «встречи преодоления», которая с неизбежностью будет шире конкретно твоей территории – Ирландии, Мартиники или Пакистана.

Я не собираюсь противопоставлять Сезера Йейтсу (или «Йейтсу Шеймаса Дина»), а, скорее, хочу более полно увязать главный стержень поэзии Йейтса с поэтикой деколонизации и сопротивления и историческими альтернативами шовинистическому, нативистскому тупику. Во многих отношениях Йейтс похож на других поэтов, сопротивлявшихся империализму, – в настойчивом создании нарратива для своего народа, в неприятии английских схем разделения Ирландии (и поддержки ее целостности), в торжественной памяти о насилии при установлении нового порядка, в извилистом переплетении лояльности и предательства националистических идей. Прямая ассоциация Йейтса с Парнеллом и О’Лири, с Театром аббатства [Abbey Theatr] и Пасхальным восстанием[1006]1006
  Чарльз Стюарт Парнелл (1846–1891) – ирландский националистический политик, член парламента; Джон О’Лири (1830–1907) – ирландский революционер, лидер фенианцев; Театр аббатства – ведущий театр Дублина; Пасхальное восстание (1916) – неудачное выступление ирландских революционеров, пролог к объявлению независимости Ирландии.


[Закрыть] привносит в его поэзию «ужасную двойственность непосредственного опыта», как описал это Ричард Блэкмур[1007]1007
  Ричард Палмер Блэкмур (1904–1965) – американский поэт и культуролог; Карл Юнг (1875–1961) – психоаналитик.


[Закрыть], отчасти цитируя Юнга[1008]1008
  Blackmur R. P. Eleven Essays in the European Novel. New York: Harcourt. Brace & World, 1964. P. 3.


[Закрыть]. Творчество Йейтса начала 1920-х годов своей вовлеченностью и двойственностью в изображении насилия, непреодолимой печали и удивления, отображении исторических событий и политики, поэзии как противопоставления жестокости и оружию, поиска места для отдыха за последней пересеченной границей, за последним убегающим небом, поразительно схоже с поэзией палестинца Дарвиша (смотри его замечательное стихотворение «Роза и словарь»[1009]1009
  Darwish M. The Music of Human Flesh. trans. Denys Johnson-Davies London: Heinemann, 1980. P. 18.


[Закрыть]), созданной полвека спустя. «Священные кентавры холмов исчезли, – пишет Йейтс. – У меня нет ничего, кроме озлобленного солнца».

Когда читаешь великие стихи переломного периода после Пасхального восстания 1916 года – «1919», «Пасха 1916 года» и «Сентябрь 1913 года», то ощущаешь не только разочарование в жизни, вызванное «жирной глиной» или жестокостью дорог и лошадей, «клубком дерущихся хорьков» или ритуалами того, что назвали поэзией «кровавой жертвы», но также и потрясающую новую красоту, которая меняет прежний политический и нравственный ландшафт. Как и все поэты деколонизации, Йейтс стремится провозгласить новые контуры воображаемого или идеального сообщества, вычерченные ощущением не только себя, но и своего врага. Идея «воображаемого сообщества» хорошо сюда ложится, если не брать на себя обязанность принимать ошибочную линейную периодизацию Бенедикта Андерсона. В культурном дискурсе деколонизации циркулирует множество великих языков, историй и форм. Как показала Барбара Харлоу в «Литературе сопротивления», нестабильность времени, создаваемого и воссоздаваемого народом и его лидерами, стала сюжетом, представленным во всех жанрах – духовных автобиографиях, протестных стихотворениях, тюремных воспоминаниях или дидактических пьесах об освобождении. В статьях о великих циклах Йейтса упоминается эта нестабильность, равно как и легкий переход в его поэзии между народным и официальным языком, фольклором и учеными конструкциями. Беспокойство того, что Т. С. Элиот называет «извилистой историей и запутанными коридорами»[1010]1010
  Автор слегка искажает строку из стихотворения Элиота «Герантион», которая в оригинале звучит так: «В истории много извилистых переходов и запутанных коридоров» (History has many cunning passages, contrived corridors).


[Закрыть] времени – повороты не туда, петли, бессмысленные повторы, случайные моменты славы, – питает Йейтса, как и всех поэтов и литераторов деколонизации (в том числе Тагора, Сенгора, Сезера), острыми боевыми акцентами, героизмом и мучительным присутствием «тайны, неподвластно вершащейся в хлеву»[1011]1011
  «The uncontrollable mystery on the bestial floor». Строка из стихотворения «Волхвы» У. Б. Йейтса. Пер. Э. Шустера.


[Закрыть]. Таким образом автор восстает из национальной среды и приобретает универсальную значимость.

В первом томе мемуаров Пабло Неруда рассказывает о конгрессе писателей в защиту Республики, который прошел в Мадриде в 1937 году. «Бесценные ответы [на приглашения] поступили изо всех уголков. Один был от национального поэта Ирландии Йейтса, другой от знаменитой шведской писательницы Сельмы Лагерлёф[1012]1012
  Сельма Лагерлёф (1858–1940) – шведская писательница, первая женщина, получившая Нобелевскую премию по литературе.


[Закрыть]. Они уже были слишком стары, чтобы приехать в осажденный Мадрид, который к тому еще и постоянно бомбили, но все они выступили в защиту Испанской Республики»[1013]1013
  Neruda P. Memoirs. trans. Hardie St Martin London: Penguin, 1977. P. 130. Этот фрагмент может застать врасплох человека, подпавшего под влияние статьи Конора Круза О’Брайена ‘Passion and Cunning: An Essay on the Politics of W. B. Yeats.’ из его сборника: Passion and Cunning. London: Weidenfeld & Nicolson, 1988. Его заявления и данные не вполне справедливы, особенно если сравнить с: Cullingford El. Yeats. Ireland and Fascism. London: Macmillan, 1981; Каллингфорд также отсылает к фрагменту из «Мемуаров» Неруды.


[Закрыть]. Неруда не видит никаких проблем считать себя поэтом, одновременно борющимся с внутренним колониализмом в Чили и с внешним империализмом по всей Латинской Америке, и, на мой взгляд, точно так же мы должны относиться к Йейтсу – как к ирландскому поэту, значение и актуальность которого выходят за строго локальные ирландские рамки. Неруда принимал его как национального поэта, представляющего ирландский народ в его войне против тирании, и, если верить Неруде, Йейтс позитивно откликнулся на однозначно антифашистский призыв, несмотря на его часто цитируемые благожелательные высказывания относительно европейского фашизма.

Поражает сходство между знаменитым стихотворением Неруды «Народ» (El Pueblo) и «Рыбаком» Йейтса. В обоих стихотворениях главный герой – анонимный мужчина из народа – своей силой и одиночеством служит молчаливым выражением всего народа, вдохновляющего поэта на творчество. Йейтс:

 
Давно я уже начал
Смотреть в глаза
Этого мудрого, простого человека.
Весь день смотрел бы на лицо.
Я надеялся, смогу писать
Для моего народа
И реальности[1014]1014
  W. B. Yeats. Collected Poems. New York: Macmillan, 1959. P. 146.


[Закрыть].
 

Неруда:

 
Вот почему никто не удивлен,
что вроде я один – но, может быть, и нет,
что рядом никого – но говорю для всех.
Они не знают, что меня кому-то слышно.
Лишь те, кто мной воспет и это знает,
родятся вновь, чтоб мир собой заполнить[1015]1015
  Neruda. Fully Empowered. trans. Alastair Reid New York: Farrar. Straus & Giroux, 1986. P. 131 / Рус. перевод Л. К. Масиеля Санчеса.


[Закрыть].
 

Цепочка на этом не останавливается, поскольку далее Неруда (в стихотворении «Долг поэта») заявляет, что «через меня свобода и море / ответят темному сердцу», а Йейтс в «Башне» говорит о распространении информации дальше и «вызывает образы и воспоминания / из руин или старых деревьев»[1016]1016
  Yeats. Collected Poems. P. 193.


[Закрыть]. Поскольку эти ритуалы наставления и распространения взглядов произносились из-под гнета чужой власти, то мы можем связать их с нарративом освобождения, так памятно описанным в «Проклятьем заклейменных» Фанона. В то время как разделение и отделение от колониального порядка замораживают способности населения и погружают его в мрачное оцепенение, «новые отдушины… порождают цели для насилия колонизированных народов»[1017]1017
  Fanon. Wretched of the Earth. P. 59.


[Закрыть]. Фанон конкретизирует, что речь идет о декларациях прав, призывах к свободе слова и требовании профсоюзов; позднее разворачивается новая история, когда революционный класс боевиков, вышедших из рядов городской бедноты, изгоев, преступников и деклассированных, направляется в деревни, там медленно образуются ячейки вооруженных активистов, которые возвращаются в город для финальной стадии восстания.

Необычная сила текста Фанона состоит в том, что он представляет собой тайный контрнарратив надземной силе колониального режима, который в телеологии нарратива Фанона обречен на поражение. Разница между Фаноном и Йейтсом состоит в том, что теоретический и, возможно, даже метафизический нарратив антиимпериалистической деколонизации Фанона пронизан акцентами и установками освобождения: он заходит гораздо дальше, чем реактивное защитное поведение туземцев, главная проблема которого (как показал Шойинка) в том, что он имплицитно соглашается с тем, чтобы не идти дальше базовой оппозиции европеец – неевропеец. Дискурс Фанона предвещает триумф, освобождение, характерное для второго этапа деколонизации. В ранних произведениях Йейтса, напротив, звучат националистические ноты, а сам он останавливается на пороге, который не может пересечь, хотя и встает на ту же траекторию, что и другие поэты деколонизации – Неруда и Дарвиш, но не может дойти по этой траектории до конца, а они, вполне возможно, могли бы уйти дальше него. Но, по крайней мере, надо отдать ему должное за намеченные в его поэзии контуры освободительной, утопической революционности, пусть они были замазаны и даже стерты его позднейшими реакционными политическими взглядами.

В последние годы Йейтса часто цитировали как поэта, предупреждавшего об эксцессах национализма. К примеру, его цитирует, правда без упоминания, Гэри Сик[1018]1018
  Гэри Сик (род. 1935) – аналитик, специалист по Ближнему Востоку, специализирующийся на Иране, служил в Совете национальной безопасности США при президентах Форде (1913–2006), Картере (род. 1924) и Рейгане (1911–2004). Захват заложников в Иране (1979–1981) – акция по задержанию американских дипломатов группой студенческой молодежи во время Исламской революции. Операция по спасению заложников силовым путем провалилась. Ситуация еще больше усугубила кризис в отношениях США и Ирана.


[Закрыть] в книге о поведении администрации Картера во время кризиса с заложниками в Иране 1979–1981 годов[1019]1019
  Gary Sick. All Fall Down: America’s Tragic Encounter with Iran. New York: Random House, 1985.


[Закрыть]. Покойный Джеймс Маркхэм[1020]1020
  Джеймс Маркхэм (1943–1989) – старший корреспондент «Нью-Йорк Таймс».


[Закрыть], корреспондент The New York Times в Бейруте в 1975–1977 годах, цитирует те же фрагменты из «Второго пришествия» в статье о начале гражданской войны 1976 года в Ливане[1021]1021
  Гражданская война в Ливане (1975–1990) – крупный конфликт между христианскими и мусульманскими общинами страны, осложнившийся вмешательством соседних государств. Память об этом конфликте оказала значительное влияние на культуру и восприятие истории страны.


[Закрыть]. «Все рушится, основа расшаталась», пишет он в одном месте, и дальше: «У добрых сила правоты иссякла, а злые будто бы остервенились»[1022]1022
  Строки из «Второго пришествия» приводятся в переводе Г. Кружкова.


[Закрыть]. Сик и Маркхэм пишут от лица американских либералов, обеспокоенных революционной волной, накатывающейся со стороны третьего мира, где некогда правили западные державы. Они используют Йейтса как грозное напоминание: оставайтесь послушными, иначе вы обречены на хаос, который не сможете контролировать. Как именно в пожаре колониальной ситуации подчиненные народы должны поддерживать «основу», ни Сик, ни Маркхэм нам не рассказывают, но они предполагают, что в любом случае Йейтс выступил бы против анархии гражданской войны. Оба мужчины даже не смогли подумать о том, чтобы увидеть истоки беспорядков в колониальном вторжении, как это, например, проделал Чинуа Ачебе в блестящем романе 1959 года «Все рушится»[1023]1023
  Achebe Ch. Things Fall Apart. 1959; rprt. New York: Fawcett, 1969. / В русском переводе этот роман известен под названием «И пришло разрушение». В данном случае очевидно, что для Э. Саида важно подчеркнуть, что Ачебе задействовал ту же цитату из Йейтса.


[Закрыть].

Мой тезис состоит в том, что Йейтс в лучших своих произведениях наиболее точно отражает текущий момент. Полезно вспомнить, что «англо-ирландский конфликт», которым подпитывалось поэтическое творчество Йейтса, стал «моделью освободительных войн двадцатого века»[1024]1024
  McCaffrey L. J. Components of Irish Nationalism. // Perspectives on Irish Nationalism. eds. Thomas E. Hachey and Lawrence J. McCaffrey Lexington: University of Kentucky Press, 1989. P. 16.


[Закрыть]. Его величайшие деколонизирующие произведения затрагивают тему рождения насилия или насильственного рождения изменений, как в сонете «Леда и лебедь», когда ослепляющая вспышка мелькает перед его колониальным взором – изнасилование девушки и тут же рядом вопрос: «Познала ль она его знания и силу, / Прежде чем безразличный клюв выпал из нее?»[1025]1025
  Yeats. Collected Poems. P. 212. (Русские переводы слишком далеко отходят от оригинальных строк в этом случае, поэтому мы привели подстрочный перевод.)


[Закрыть] Йейтс помещает себя в точку пересечения, где насилие изменений неоспоримо, но результаты насилия еще требуют необходимого, пусть и не всегда достаточного, обоснования. Одна из главных тем его поэзии, достигающая кульминации в «Башне» (1928), – как примирить неизбежное в колониальном конфликте насилие с повседневной политикой, продолжающейся национальной борьбой, и как уместить власть разных сторон конфликта в дискурс разума, убеждения, организации и требований поэзии. Йейтс пророчески улавливает, что в какой-то момент насилия окажется недостаточно, что в игру должны вступить политические стратегии, и насколько я знаю, это первое значимое заявление в контексте деколонизации о необходимости баланса силы и повседневных политических и организационных процессов. Тезис Фанона, что освобождение не может быть достигнуто простым захватом власти (хотя «Даже в мудрейшем человеке заведена пружина какого-то насилия»[1026]1026
  Yeats. Collected Poems. P. 342.


[Закрыть]), прозвучит почти полвека спустя. Но симптоматично, что ни Йейтс, ни Фанон не предлагают советов, как после деколонизации осуществить переход к тому периоду, когда новое политическое устройство достигнет моральных высот. С этой проблемой сегодня сталкиваются миллионы людей.

Поразительно, что ирландское освобождение не только продолжалось дольше, чем другие сравнимые истории, но и зачастую не рассматривается в рамках проблемы империализма или национализма, наоборот, Ирландия считается отклонением среди британских доминионов. Однако факты решительно говорят об обратном. Со времен трактата Спенсера 1596 года об Ирландии[1027]1027
  Имеется в виду уже упомянутый выше памфлет «Взгляд на современное состояние Ирландии».


[Закрыть] целая традиция британской и европейской мысли рассматривала ирландцев как отдельный, низший народ, чаще всего – как неисправимо варварский, склонный к преступлениям и примитивный. На протяжении минимум двух столетий ирландский национализм отмечен междоусобной борьбой по вопросам земли, Церкви, природы политических партий и лидеров. Но главным импульсом движения были попытка восстановить контроль над землей и борьба за то, чтобы, говоря словами прокламации 1916 года, которая легла в основу Ирландской республики, «право народа Ирландии на владение Ирландией и на ничем не ограниченное распоряжение ее богатствами было суверенным и неоспоримым»[1028]1028
  Цит. по: Hachey and McCaffrey. Perspectives on Irish Nationalism. P. 117.


[Закрыть].

Йейтса невозможно отделить от этой борьбы. Он способствовал, говоря словами Томаса Флэнэгэна[1029]1029
  Томас Флэнэгэн (1923–2002) – американский профессор, писатель.


[Закрыть], «и в рамках Ирландии, и, разумеется, в своей уникальной, мощной манере тому, чтобы в основу национализма лег процесс одновременной абстракции и реификации, пусть и вопреки логике»[1030]1030
  Hachey and McCaffrey. Perspectives on Irish Nationalism. P. 106.


[Закрыть]. Этому также способствовало творчество нескольких поколений менее заметных писателей, формулировавших ирландскую идентичность как привязку к земле, кельтским корням, к разрастающемуся корпусу националистического опыта и его лидерам (Вольфу Тону, Коннолли, Митчелу, Айзеку Батту, О’Коннеллу, движениям «Объединенные ирландцы»[1031]1031
  Вольф Тон (1763–1798) – ирландский революционер; Джон Митчел (1815–1875) – ирландский активист, журналист; Айзек Батт (1813–1879) – ирландский адвокат, политик; Дэниэл О’Коннелл (1775–1847) – политический лидер большинства католиков Ирландии; Общество объединенных ирландцев – движение за сохранение политических прав и равное представительство ирландцев в национальном парламенте, разгром движения был прологом для инкорпорирования Ирландии в Соединенное Королевство.


[Закрыть] и Гомруль[1032]1032
  Home Rule – букв. «самоуправление». Движение за самоуправление Ирландии при сохранении подчинения Британии.


[Закрыть]), к отдельной национальной литературе[1033]1033
  См.: Lloyd D. Nationalism and Minor Literature: James Clarence Mangan and the Emergence of Irish Cultural Nationalism. Berkeley: University of California Press, 1987.


[Закрыть]. Ретроспективно у литературного национализма можно найти много предшественников: Томас Мур, ранние историки – аббат Макгогеган и Сэмюэл Фергюсон, Джеймс Кларенс Мэнган, движение «Оранжевая молодая Ирландия», Стэндиш О’Грэди[1034]1034
  Томас Мур (1779–1852) – ирландский поэт; Джеймс Макгогеган (1702–1763) – католический священник и историк; Сэмюэл Фергюсон (1810–1886) – ирландский поэт, адвокат, служащий; Джеймс Кларенс Мэнган (1803–1849) – ирландский поэт и переводчик; Стэндиш Джеймс О’Грэди (1846–1928) – ирландский журналист и историк.


[Закрыть]. В поэтической, драматической и академической работе современной труппы «Филд Дэй» (Шеймас Хини, Брайан Фрил, Шеймас Дин, Том Полин[1035]1035
  Шеймас Хини (1939–2013) – ирландский поэт и драматург, лауреат Нобелевской премии; Том Полин (род. 1949) – североирландский поэт, историк литературы.


[Закрыть]), а также историков литературы Деклана Кайберда и Билла МакКормака[1036]1036
  Билл МакКормак (род. 1947) – псевдоним ирландского поэта и исследователя.


[Закрыть] это возрождение ирландского национального опыта блестяще отображается и придает националистическому предприятию новые формы выражения[1037]1037
  Подборку некоторых из их текстов см.: Ireland’s Field Day. London: Hutchinson, 1985. В этот сборник включены тексты Полина, Хини, Дина, Керни и Кайберда. См. также: McCormack W. J. The Battle of the Books. Gigginstown. Ireland: Lilliput Press, 1986.


[Закрыть].

Главные темы Йейтса звучат на протяжении всего творчества, как в ранний, так и в поздний периоды: проблемы сочетания знания и власти, осознание насилия. Интересно, что они созвучны работам Грамши, создававшимся примерно в то же время, но в совершенно другом контексте. В ирландском колониальном контексте Йейтсу удалось снова и снова ставить провокационные вопросы, используя свою поэзию как метод нарушения спокойствия, говоря словами Блэкмура[1038]1038
  Blackmur R. P. A Primer of Ignorance. ed. Joseph Frank New York: Harcourt. Brace & World, 1967. P. 21–37.


[Закрыть]. Затем он идет дальше и в своих великих произведениях подводит итоги и излагает свое видение – «Среди школьников», «Башня», «Молитва за дочь», «Под Бен Балбеном» и «Брошенные цирковые животные». Это стихи о генеалогии и итогах: он рассказывает и пересказывает историю своей жизни со времен ранних националистических волнений до статуса сенатора, гуляющего по классу и размышляющего о том, как Леда изображалась в прошлом. Он пишет о любящем отце, думающем о ребенке, или о пожилом художнике, пытающемся достичь бесстрастности зрения, или, в конце концов, о престарелом ремесленнике, как-то пережившем утрату всех своих умений. Йейтс поэтически реконструирует свою жизнь как эпитому жизни нации.

Эти стихотворения разрушают упрощающую, оскорбительную герметизацию ирландских реалий, которые на протяжении восьми столетий находились в руках писателей-англичан, и уничтожают антиисторические ярлыки вроде «картофелеедов», «кикимор болотных» или «хибарников»[1039]1039
  Leerssen J. Mere Irish and Fior-Ghael: Studies in the Idea of Irish Nationality, Its Development, and Literary Expression Prior to the Nineteenth Century. Amsterdam and Philadelphia: Benjamins, 1986.


[Закрыть]. Поэзия Йейтса возвращает людям их историю, тем более императивно, что в статусе отца, или «шестидесятилетнего улыбающегося мужчины», или сына и мужа поэт предполагает, что нарратив и плотность его личного опыта эквивалентны опыту его народа. В последних строфах «Среди школьников» можно увидеть, как Йейтс напоминает своей аудитории, что история и нация неразделимы, подобно тому как танцор неотделим от своего танца.

Фанон отлично описал сложность ситуации, которую пришлось преодолеть Йейтсу для достижения своей цели – восстановления подавленной истории и воссоединения с ней нации: «Колониализм не удовлетворяется удержанием людей в своих лапах, изъятием из мозга туземцев любой формы и содержания. По своей извращенной логике он обращается к прошлому народа и искажает, разрушает, разрывает его»[1040]1040
  Fanon. Wretched of the Earth. P. 210.


[Закрыть]. Йейтс поднимается с уровня личного и фольклорного опыта до уровня национального архетипа, не теряя непосредственности первого и своеобразия второго. А его безошибочный выбор генеалогических басен и фигур говорит еще об одном аспекте колониализма, также описанном Фаноном: способности отделять индивида от его/ее собственной, инстинктивной жизни, разрывать генеалогические связи внутри национальной идентичности:

Колониализм не пытался добиться того, чтобы туземцы считали его нежной, любящей матерью, защищающей свое чадо от враждебной среды, он скорее хотел, чтобы туземцы считали его матерью, беспрерывно ограждающей своего изначально испорченного отпрыска от самоубийства или выпускания наружу всех своих ужасных инстинктов. Колониальная мать защищает своего ребенка от себя самого, от собственного эго, собственной физиологии, биологии, собственного ощущения несчастья, составляющего его самую суть.

В подобной ситуации призывы туземных интеллектуалов [и поэтов] – это не роскошь, а необходимость для любой последовательной программы. Туземный интеллектуал, берущий в руки оружие, чтобы защитить национальную легитимность, срывающий с себя все одежды, чтобы изучить историю своего тела, просто обязан иссечь сердце своего народа[1041]1041
  Fanon. Wretched of the Earth. P. 214.


[Закрыть].

Неудивительно, что Йейтс так наставлял ирландских поэтов:

 
Верьте в ваше ремесло,
Барды Эрина! – назло
Этим новым горлохватам,
В подлой похоти зачатым,
С их беспамятным умом,
С языком их помелом[1042]1042
  Yeats. Collected Poems. P. 343. // Пер. Г. Кружкова.


[Закрыть].
 

Если верить Блэкмуру, то в результате Йейтс создал не индивидуумов, а типы, которые «не могут преодолеть абстракцию, из которой они произошли»[1043]1043
  Blackmur R. P. Language as Gesture: Essays in Poetry London: Allen & Unwin, 1954. P. 118.


[Закрыть]. Однако это предположение будет считаться верным только в том случае, если проигнорировать всю деколонизационную программу и ее корни, лежащие в истории ирландского порабощения, как это обычно делает Блэкмур; его толкования мастерские, но антиисторические. Если принимать в расчет колониальные реалии, то мы увидим вдохновение и опыт, а не «аллегорические симулякры, вспененные действием»[1044]1044
  Blackmur R. P. Language as Gesture: Essays in Poetry London: Allen & Unwin, 1954. P. 119.


[Закрыть].

Полная система циклов, кругов Йейтса, имеет значение только как олицетворение его усилий по выхватыванию далекой, но все-таки упорядоченной реальности в поисках убежища от треволнений своего личного опыта. Когда в стихотворении «Византия» он просит собраться под огнями вечности, то мы видим, как еще острее проявляется необходимость в небольшом отдыхе от того, что он позднее назовет «борьбой мухи в варенье». Иным образом трудно прочитать бо́льшую часть его произведений и не почувствовать, как Йейтс обуздал свифтовский опустошительный ужас и гений, чтобы снять с Ирландии бремя колониальных невзгод. Да, он остановился за шаг до воображения полного политического освобождения, но это не умаляет его достижения в деле мировой культурной деколонизации.