Текст книги "Сказка о ночном музыканте"

Она вскрывает рану, как ножом,

Что некоторое время кровоточит.

За то её и Красною зовём!

Река, то есть, то нет её… Но многих

Сгубила эта «пришлая» вода.

Зачем и почему, нам неизвестно,

И верно не узнать уж никогда.

На всякий случай мы предупредили,

А там уж поступай, как хочешь сам.

Возможно, ты и большее откроешь,

Коль будет то угодно небесам.

Теперь прощай!» Тут два больших Дракона

Поднялись отчего-то быстро ввысь.

Наверное, у них была причина,

По коей они с места сорвались.

По виду только, страшные создания

Смогли Давиду искренне помочь.

Когда скрипач цветы поднял,

На землю тяжёлым покрывалом пала ночь.

И всё опять в округе зашуршало.

Герою это было ни к чему.

Он наступил ногою на подкову,

Сказал слова известные ему,

В конце, как уточнение, добавив:

«Неси в места, где Красная река!»

И вот уж он стоит в краях далёких,

Угрюмых и не ведомых пока.

Присутствием никто здесь не тревожил.

Стояла неземная тишина.

Скрипач не видел рядом Красной речки,

Вода была Давиду не слышна.

Здесь не было какого-то движенья,

Казалось, гладь на время замерла,

Иль сном глубоким в данный миг уснула,

Иль телом на поверхность не взошла.

Спать юноше теперь уж не хотелось.

Он, обессилив, долго почивал

Возле горы. Сейчас было иначе,

В кромешной темноте он ощущал,

Что тело его силой наливалось.

Витало материнское тепло.

Вокруг Давида местность осветилась,

Он знать не мог, как то произошло.

Непроизвольно взяв смычок и скрипку,

Он тут же для кого-то заиграл.

Ему казалось, что он был в пещере,

Где громкий звук присутствием пугал.

Поэтому мелодия витала

В звучании нежнейшем над землёй,

И позволяла тихо наслаждаться

Особою душевной глубиной.

И тут на небе звёзды проявились,

Открыла лик красивая луна.

Она была невероятно низко,

Как будто слушать музыку пришла.

Скрипач не мог понять, как он внезапно

В игре своей спокойно перешёл

На ту, что сон волшебный украшала.

Он чувствовал, что он сейчас нашёл

Часть выпавших и недоступных звуков,

Что в «кружево» созвучное сплелись.

И то, что музыкантом исполнялось,

Неспешно подниматься стало ввысь.

Мелодия тянуться стала в небо,

Собой рисуя некие пути,

Которые Давиду предстояло

Преодолеть в дальнейшем и пройти.

Он засмотрелся при игре на звёзды,

И не заметил, как из-под земли

Бесшумно рядом женщина поднялась

В плаще, чьи полы на траву легли.

Она была не очень молодая,

В лучах светилась проседь в волосах,

Лик был, как и положено, в морщинках,

И с небывалой добротой в глазах.

Явившаяся выросла до неба,

Но видно, чтоб собой не напугать,

По росту с парнем тут же поравнялась,

Смотря с любовью, будто его мать.

Ей нравилась мелодия которой

Давид её невольно пробудил,

И та, с которой он в ночи округу

Душой парить на небо проводил.

Казалось, что она с мгновеньем каждым

Моложе становилась во сто крат.

Мелодия любви её лечила.

О том и люди часто говорят.

От зависти и злости – увядают,

Стареют очень быстро от обид,

Зато от чувств, пропитанных любовью,

Вновь обретают моложавый вид.

Скрипач играл, играл, не замечая,

Что кто-то к нему тихо подошёл,

И оборвал мелодию услышав:

«Как мне с тобой сегодня хорошо!»

Давид от неожиданности этой

Сумел с трудом спокойно устоять.

Но женщина взяла его за руку,

И притянула, чтоб его обнять,

Как сделала бы мать, когда ребёнка

Хотела бы теплом своим согреть,

Чтобы в печали чуточку утешить,

Иль боль снимая, тихо пожалеть.

Ей чувствовалось в музыке страданье,

Услышалось, как парень одинок,

О чём мечтал и всё ещё мечтает,

О тяжести прошедших им дорог…

Восставшей и самой несладко было,

Но в этот час вдруг стало хорошо.

Она людей в который раз простила,

Увидев, кто сейчас сюда пришёл.

Здесь в тишине прислушиваться проще

К душе. Здесь человек – открытый лист.

Ничто не отвлечёт и не обманет,

Не выбелит, коль в помыслах нечист.

И вот на счастье тот, ради которых

Земля себя во благо отдаёт.

Она готова перед ним раскрыться.

Пусть, что он ищет, побыстрей найдёт!

«Я слышала мотив, что разносился

В тиши, для тебя чуждой стороне.

И чувствую, что ты сюда явился

Не просто так, а именно ко мне.

И думаю, что я не ошибаюсь.

Тогда присядь и всё мне расскажи.

Мы здесь одни, никто не помешает

Пока на небе звёздные огни».

Сказала это, парня отпустила,

Движением руки явила пни,

Давида аккуратно усадила,

Сама присела… «Что ж ты? Говори!

Рассказ свой можешь начинать не с детства,

Что было, я уж сердцем поняла.

Ты поделись отчаяньем и болью.

Мне нужно вникнуть в прошлые дела.

Утаивать о чём-либо не нужно,

Желая быть приятней – не хитри,

Ведь всё на мне: озера, реки, горы,

Враги и почитатели твои!»

Сказала это женщина спокойно

И ласково, как сделала бы мать,

Смотря на парня с нежной теплотою.

И он пред ней стал душу раскрывать.

Давид в речах не сильный был рассказчик,

Ему хотелось изредка играть,

Так изъясняться парню было проще,

Чтоб правильнее мысли передать.

Он говорил, играл, сопровождая

Местами свою повесть о былом,

И ярче всех мелодия звучала,

Когда сказ был о самом дорогом.

Он сообщил о нужной ему чаше,

Что в это место чудом привела.

А женщина внимательно смотрела,

И речь его пока не прервала.

Когда же парень приостановился

И далее признался ей в любви

К единственной красавице на свете.

Земля сказала: «Что ж, тогда возьми,

Что ищешь в моей речке ранним утром.

Проявится она в рассветный час.

Не бойся, что я рану приоткрою,

Ты боль уменьшил во сто крат сейчас.

Что выплеснет наружу, в самом деле,

Отравленную кровь в себе несёт.

То зло в меня проникшее людское.

Кто выпьет эту воду– тот умрёт.

Но если ты сумеешь эту реку

Добром и теплотою излечить,

То с нежной набегающей волною

Сумеешь и подарок получить.

Любой другой не пожалел бы месяц –

Тогда ведь всё очистится само.

Но ты спешишь, да и в тебе есть сила,

Что может победить мгновенно зло.

Луна ушла, свет звёзды потушили,

Ещё чуть-чуть и солнышко взойдёт.

Не бойся, что от взгляда укрываюсь,

Отравленная кровь прорыва ждёт».

Земля, держась за сердце, приподнялась,

И, не прощаясь, твердью став, ушла.

Давид ещё смотрел заворожёно,

Где женщина ступала и была.

Ему казалось, что она всё рядом,

Он ощущал объятья и тепло.

И так сидел довольно-таки долго,

Пока луч солнца ни пригрел чело,

Пока вода, окрашенная ярко

В цвет крови перед ним не потекла.

Он удивлён был, как же много лиха

Земля в себя впитала и взяла.

А это ведь за год один скопилось!

Как было тяжело ей то носить!

И юноше тот час же захотелось

Помочь ей эти «воды» излечить.

Он взял цветок, что принесли Драконы,

Сначала лепесток один размял

И бросил в речку. Но поток бурлящий

Свой цвет не очень сильно потерял.

Тогда Давид бросать стал непрерывно

Оставшиеся чудо – лепестки.

Один цветок, второй… Их не хватало

Для излеченья полного реки.

И тут он вспомнил, что она сказала:

«В тебе есть сила…» Видимо она

Не на цветы – другое намекала,

Что может удалить наличье зла.

А то что в нём, он мог излить лишь в звуках,

Никак иначе. Парень заиграл.

Душой открытой и огромным сердцем

Он, в самом деле, воды врачевал.

Река вдруг стала светлой и прозрачной,

И перестала яростно бурлить.

Она теперь пред ним не волновалась,

А стала снова в землю уходить.

И при прощанье, за его услугу,

Волною нежной вынесла к нему

Волшебную, таинственную чашу,

Что обещала женщина ему.

Она была похожа на две первых,

Но не была, как прежние, пустой,

В ней находился красочно расшитый

Платок работы тонкой, дорогой.

Похоже, это был ему подарок.

А может быть и вовсе не ему?

И тут Давид услышал тихий голос

Земли: «Жить очень сложно одному.

Мне хочется помочь тебе немного,

Чтоб легче было к суженой идти.

Возьми платок из чаши, он согреет,

И охладит, коль нужно на пути.

Ты не смотри на то, что он так тонок.

В нём кроется тепло, что я дарю

Тебе, как сыну, дорогой мой мальчик.

Я за тобой теперь уж присмотрю…»

И дальше не услышав продолженья,

Давид вслух произнёс: «Благодарю!»,

Затем Земле нижайше поклонился,

Вдруг вспомнив маму добрую свою,

Её вниманье и её заботу

О нём, когда ещё был малышом,

До той поры пока беда с несчастьем

Не постучались в их уютный дом.

Скрипач вздохнул, убрал платок подальше,

И искры поднимая, заиграл.

И в третий раз уже не удивился,

Когда огонь красиво засиял,

Поднявшись ввысь из чаши фейерверком.

А вот когда он слово прочитал,

Вновь был, скажу, немного озадачен.

На дне «Рисунок» золотом сиял.

Слова «Рисунок», «Девушку», «Качели» –

Пока секрет не вскрыли для него.

И потому Давид свершать продолжил

Своей игрой чудесной, волшебство.

Пред этим расстелив свою рубаху

И бросив в чашу липкую смолу,

Которая под музыку растаяв,

Расплющилось, как тесто по столу,

Упав на ткань рисунком очень странным,

Не думая тянуться чем-то ввысь.

Пред скрипачом пустыня расстелилась

С барханами, что чуть приподнялись.

Цвет тоже был довольно необычен,

Хоть музыканту был давно знаком.

Он чувствовал «оранжевый», как радость,

Что заполняет одинокий дом.

Окрас пустыни обещал дать силы.

Каким же цветом может лечь тропа?

Давиду оставалось ждать заката,

Когда с лучом проявиться она.

И так как ещё время представлялось

В сей местности чудесной пребывать,

Он чуть поел, оставив угощенье,

Прилёг, чтоб на траве чуть-чуть поспать.

И так уснул, что даже не услышал,

Кто близко к его телу подошёл,

Кто взял еду и досыта наевшись,

С великой осторожностью ушёл,

А после вновь неслышимо вернулся,

На пень стоящий рядышком присел,

И посмотрев на парня с недовольством,

Не очень-то приятно засопел.

Затем он встал, прошёлся вкруг рубахи,

Рисунок стал с вниманьем изучать,

Присел опять, и на пеньке поёрзав,

По-старчески кряхтеть стал и стонать.

Он делал это тихо специально,

Чтоб не пугать того, кто крепко спал,

А также потому, что не хотелось,

Ждать долго, пока юноша не встал.

Давид от звуков эдаких проснулся.

Пред ним сейчас сидело существо,

Что, в общем-то, по-доброму смотрело

Молчком, с прищуром хитрым, на него.

И был то не известный ему Леший,

А маленький и дряхлый старичок.

Размером с годовалого ребёнка,

Похожего на маленький грибок.

Он сразу почему-то возмутился:

«Ты что же лёг в такое время спать?

Здесь могут появиться те, кто сможет,

Всю силу из тебя себе забрать!

Похоже, что ты юноша – везунчик,

Ведь не они, а я нашёл тебя.

Прости, я съел еду, что ты оставил,

Без спроса, голод лютый не стерпя.

Хотел уйти, но всё-таки вернулся.

Меня, брат, любопытство извело:

Кто ты такой? Зачем сюда явился?

Откуда тебя ветром занесло?

А уж когда рубаху на поляне

Внимательно поближе разглядел,

То понял, кто ты есть на самом деле,

И даже ненадолго обомлел.

По виду ты обычный вроде парень,

А вот те на, свершаешь чудеса!

И ждёшь, поди, когда на карте ляжет,

Указанная цветом полоса.

А знаешь ли ты то, что это место,

Имеет скрытый от людей секрет?

Всех тонкостей тебе я не открою,

Но в благодарность, дам один совет:

«Я слышал, что песок этот мечтает,

Красивыми цветами зацвести.

И если ты ему поможешь в этом,

То что угодно у него проси.

Я дам тебе мешочек с семенами.

Сказать по правде, я их просто ем.

Насытившись, могу и поделиться.

Мак лёгок, мал, такого хватит всем!

Развей его над этим местом ветром,

Полей поизобильнее дождём,

И будь уверен – всё зазеленеет

И зацветёт «пылающим огнём».

Не сомневайся, что тогда пустыня

Откликнется на твой негромкий зов.

Перед тобою царь песков предстанет –

Высок, огромен! Будь к тому готов!

Поверь мне, он поднимется в том месте,

Не испугать, а поблагодарить.

Успей в минуты, что он будет рядом,

Его о самом главном попросить!

О чём? Тебе я думаю, виднее…

Вот это и подсказка и совет.

Возьми же мной обещанный мешочек,

Другого у меня подарка нет!»

И вот старик достал из-под рубахи

Котомочку размером с ноготок,

На землю положил её, и тут же

Та выросла в значительный мешок.

Нет, не огромный, а такой, что можно,

Не сильно напрягаясь, понести,

И в то же время, чтоб семян хватило

Пески заставить буйно зацвести.

Давид, увидев с чем старик расстался,

Решил его ещё чуть подкормить.

Он снова разложил свою салфетку,

Желая гостя щедро угостить.

Как только сделал это – приподнялся.

И вовремя. Ударил в спину луч,

Что путь, увы, никак не обозначил,

А очень быстро скрылся среди туч.

Не мудрено, что парень растерялся.

Да и любой был тоже б удивлён,

Когда бы ни сумел найти подсказку,

Что каждый раз на карте видел он.

Один лишь старичок не изумился.

Он приподнял с насмешкой одну бровь,

И произнёс: «Ты, вижу, потерялся.

Так приглядись же к карте своей вновь!

Возможно, цвет тропы, как цвет пустыни.

Придётся посредине её встать.

Уверен, что тебе так будет проще,

По кругу с ветром семя раскидать».

Давид собрал смолу, убрал в рубаху,

Попутно отвечая: «А ты прав!

И почему я сам не догадался?

Ты очень мудр и чуточку лукав!

Я слышу, что душа твоя смеётся

Над тем, что зелен я ещё совсем.

Всё так и есть. Я это не скрываю,

И рад прислушаться, задумавшись над тем

Что ты сказал. Спасибо за подсказку.

Я постараюсь бросить семена,

Полить дождём и музыкой своею

Взрастить их, чтоб пустыня ожила.

Теперь прощай! Уже укрылось солнце.

Мне вновь невероятно повезло.

Я повстречал чудеснейшего друга –

И нет того прекрасней ничего».

Давид достал подкову, осторожно

Ногой своей на чудо наступил,

Сказал слова волшебные, добавив:

«В пески, что цветом словно апельсин!»

Миниатюрный старичок печально

Вздохнул, ведь задержать его не мог,

Но сердце его песнею звучало

От радости, что юноше помог.

Он неспешна собрал всё угощенье,

Чем музыкант его вновь одарил

И еле слышно ножками ступая,

Ушёл туда, где домик его был.

Давид же, как не трудно догадаться,

Попал в иные дивные места.

Там встало уже утреннее солнце,

И наступала жуткая жара.

Тут не было деревьев, чтоб укрыться,

И жизнь облегчить чуточку в тени.

Давид стоял по центру в самом пекле,

И вспоминал, как рай былые дни.

Следов людей не виделось. Казалось

Никто в краях подобных не ходил.

Хотя на самом деле это ветер

Песчаную поверхность изменил.

Он чувствовал себя тут, как художник,

Рисуя, то полоски, то круги,

Выстраивая дивные барханы,

Меняя направление дуги…

В действительности здесь было красиво,

Но портила всё жуткая жара.

Не доставало озера иль моря –

Того, где находилась бы вода.

Давид решил шалаш себе построить,

Но это ему мало помогло,

Хотя, сказать по правде, ему с веткой

И с дивною салфеткой повезло.

Он от души мог даже тут напиться,

И сытно, при желании, поесть,

Но только на песок, что обжигает,

Давид не думал лечь или присесть.

Скрипач стал с непривычки задыхаться,

И лишь тогда припомнил о платке,

Который был красив и очень тонок,

Что он недавно отыскал на дне.

Подарок дивный был, бесспорно, кстати.

Земля, похоже, знала наперёд

О важности подобного подарка,

Предвидя, что потом произойдёт.

Давид же оценил его тогда лишь

Когда тот на него воздушно лёг.

Ему комфортно стало и прохладно.

И виделся иным уже денёк.

Теперь он мог получше приглядеться,

Величие пустыни оценить,

Подняться на высокие барханы,

Чтоб в памяти надолго сохранить.

Потратив час иль два на изученье

Чарующей размахом стороны.

Давид решил немножечко добавить

В огромные просторы красоты.

Он чуть поодаль от себя поставил

Раскрытый и наполненный мешок

Мельчайшими, как точка, семенами,

Чтоб вырастить из каждого цветок.

Затем он в руки взял смычок и скрипку,

И ветер, призывая, заиграл.

И вот уже мешок поток воздушный

Немного над пустыней приподнял,

И закружил легчайшим вихрем в танце,

Опустошая внутренность его.

Когда мешок на землю опустился,

Уж в нём не оставалось ничего.

В одно мгновенье музыка сменилась,

На небе тучи тёмные гоня…

Давид тотчас же в шалаше укрылся,

Предвидя струи сильного дождя.

Он продолжал играть, ведь нужно было

Песок волшебный пропитать водой.

Раздался гром, сверкнули пики молний,

Что находились в туче грозовой.

И полились тяжёлые потоки

Невидимого много лет дождя,

Которые вбирала без остатка

Пустыня ненасытная в себя.

Игра лишь ненадолго прекращалась.

Давид уже не спал, который день.

Лишь на исходе третьего забылся,

И пал без сил на землю, словно тень.

Что дальше было он уже не помнил.

Проспал он сутки, двое… – не скажу.

И за такой довольно долгий отдых,

Конечно, я его не осужу.

Очнулся парень только от движений

Песков под ним. Лишь солнышко взошло,

Светило, что царило в небе ночью

За горизонт устало уползло.

Давид же набрав силы, приподнялся.

Он не готов ещё был к чудесам.

Увидев пред собою пирамиду,

Он не поверил собственным глазам.

Мираж то был, иль нет, но только рядом,

Как страж, стал подниматься человек.

Под стать строенью явленному ростом,

В одежде белой, словно первый снег.

Скрипач произнести не мог ни слова,

А великан сам начал разговор:

«Я смельчака, что управляет ветром

И тучами, не видел до сих пор.

Откуда и зачем сюда явился,

Намерено пустыню напоил,

И семена какие-то развеял?

Тебя никто об этом не просил!

Я думаю, на это есть причина.

Тогда незамедлительно ответь,

Что ты за это в царствии песчаном

Желаешь как награду заиметь?»

Давид был удивлён, ведь в этом крае

Ещё не зацвели в красе цветы,

А царь песков открыто приподнялся

И знать желает про его мечты.

И потому скрипач вот что ответил:

«Я не исполнил до конца дела.

Мне искренне душою захотелось,

Чтоб местность эта ярко расцвела.

Оранжевые краски с красным тоном

Несут в себе и радость, и любовь,

Излишнее снимают напряженье,

И возвращают в счастье тебя вновь…

Мечта моя, чтоб состоялся праздник,

Хотя сюда явился я за тем,

Чтоб отыскать таинственную чашу,

Что как другие не доступна всем».

«Я рад, что ты решил разнообразить

И приукрасить одноцветный мир.

И если бы ты сам не догадался –

За чашу я тебя бы попросил

Подобное деяние исполнить.

Так вот, когда распустятся цветы

И дом мой станет схож с чудным садом,

Получишь, что желаешь также ты».

Сказал то царь песков и сел спокойно,

При этом ноги под собой сложив –

Как говорят в народе «по-турецки».

Из всех царей, он был неприхотлив.

Давид не видел слуг его и трона.

Властитель этот был довольно прост.

Его из многих выделял, бесспорно,

Невиданных размеров знатный рост.

А что Давид? Он также, как и раньше,

Взял в руки свой волшебный инструмент

И заиграл мелодию для всходов,

Что было очень важным в сей момент.

А так как делал это он с душою,

Внутри себя рисуя райский сад,

Поднялись в тех местах не только маки,

А даже те, что под песками спят.

Скрипач и сам при этом поразился –

Насколько изменился вокруг мир.

Он был, как прежде, сказочно-прекрасен,

Но сад его немного оживил.

Хозяин встал, глазам своим не веря

Насколько вокруг стало хорошо.

Сказать по правде, музыка Давида

Была вторым подарком для него.

Здесь слышен чаще был «гулящий» ветер,

Порой, при перелёте – крики птиц,

Шаги верблюдов в редких караванах,

Скупые разговоры пришлых лиц…

Он слышал голос струнных инструментов,

Но скрипку, я скажу вам, никогда!

Ребаб звучал довольно заунывно,

А в скрипке ощущалась теплота.

В тончайших, задушевных переливах

Ласкало солнце, пробуждалась страсть…

Цветы благоухали, пели птицы…

Звук тонких струн имел большую власть!

Царь слушал и смотрел на всё любуясь,

И долго скрипача не прерывал.

Но только солнце начало садиться –

Он юношу мгновенно оборвал,

Сказав: «Смотри, что совершил, не зная

Зачем на самом деле мне цветы.

Ты всё поймёшь, воочию увидев

Красавицу небесной красоты.

Отдать ли чашу, нет – её желанье,

Но думаю, нас щедро наградят.

Ты лишь молчи и ни за что на свете

Не отводи при ней на что-то взгляд.

Она сочтёт то за неуваженье…»

Продолжить дальше речь царь не успел.

Подул невероятно сильный ветер,

Который с быстротою облетел

Вокруг стоящей рядом пирамиды,

Подняв завесой лёгкие пески,

А вместе с ними также закружились

Взращенные поблизости ростки.

Но вдруг гулянье ветра оборвалось.

Оранжевая россыпь пала вниз.

Цветы легли рисунком небывалым,

В который неизвестно как сплелись.

Вход в пирамиду был теперь открытым,

А перед ними появилась та,

Кому цветы дарились в угождение,

Та, что без них на божий свет не шла.

Рост был её под стать царю пустыни,

Пониже может на полголовы.

На ней всё те же белые одежды…

Глаза в цвет очень яркой синевы.

Лицо почти что всё было прикрыто.

Его скрывала лёгкая вуаль.

Одни глаза, красивые, большие

Сейчас смотрели почему-то вдаль.

Красавица стояла неподвижно

Вокруг не замечая никого.

Что говорить про «кроху» музыканта,

Но и владыку мест тех самого!

Давид и царь на девушку смотрели,

Боясь переместить куда-то взгляд,

Хотя обоим было интересно

Узнать на что глаза её глядят.

Но вскоре оказалось всё понятным.

С той стороны вновь ветерок подул,

Неся охапку сорванных букетов.

Он ими деву нежно обернул.

Да, да… Вы не ослышались, случилось

Невиданное прежде волшебство.

Цветы обрисовались на одежде,

А после, в довершении всего,

Оставшиеся пали лепестками,

Осыпав её с ног до головы.

И в тот момент красавица очнулась,

Взглянув сначала только на цветы

Которые лежали под ногами,

Затем горящим взглядом на царя,

И мимолетно только на Давида,

Как на букашку или дикаря.

Она изящно руку протянула

И позвала царя идти за ней.

Движенья её были грациозны,

Просчитаны до малых мелочей.

Давида, понапрасну упредили,

Чтоб он не отводил от девы взгляд.

Он, видя их – стоял заворожённый,

Не смея даже сделать шаг назад.

И вот они ушли внутрь пирамиды,

А скрипачу лишь оставалось ждать,

Ведь эти двое, зная, что он рядом,

Не захотели юношу позвать

Идти туда же. Время потянулось…

Но наконец-то девушка в цветах

С царём пустыни вышла к музыканту,

И к счастью, с чашей сказочной в руках.

Теперь она смотрела на Давида.

В глазах был интерес не показной.

И потому сказала: «Трудно верить,

Что я теперь в долгу перед тобой!

Ты очень мал, но кажется всесилен,

Раз смог меня на время оживить.

Поверь, цветы в пустыне – это редкость.

Мой царь тебе то может подтвердить.

На мне лежит небесное заклятье.

Пока сто раз меня не пробудят

Цветущим пышным цветом чудо-сада –

Меня возьмут заложницей назад.

Ты, говорят, пришёл за этой чашей.

Возьми. Тебе отдать её не жаль.

Нетрудно прочитать в глазах открытых

При чистоте любовную печаль.

Ты мне помог, а я тебе – всё верно.

Мы на шажок продвинемся с тобой

К возлюбленным, к которым мы стремимся.

Визит твой предначертан был судьбой.

Цветы, увы, при солнце увядают…

Мне вновь придётся до поры уйти.

Я уделить последние минутки

Хочу другому, так что извини.

И ты спеши. Не стоит распыляться,

Когда твоя невеста долго ждёт.

Ей тоже очень дороги мгновения,

Притом что неизвестность сердце рвёт».

Красавица отдала парню чашу,

И больше не смотрела на него.

Она прильнула с нежностью к мужчине,

Что был дороже прочего всего.

И даже, когда юноша игрою

Поднял вверх фейерверки из огня,

Влюблённые ушли, им в это время,

Похоже, было только до себя.

Да и Давид был занят важным делом.

Ему хотелось поскорей прочесть

Ещё одно таинственное слово,

Которое на дне, возможно, есть.

И в самом деле, в чаше показалось

Написанное только для него.

Светилось золотым «Отобразится»,

Что вновь не проясняло ничего.

Да, это было в общем-то понятно,

Ведь не хватало ровно девяти,

Что отыскать Давиду предстояло.

Не так-то просто будет их найти.

Скрипач вновь расстелил свою рубаху,

Расплавил в чаше липкую смолу,

Когда она разбрызгалась узором,

То он приметил маленький в углу

Неброский силуэт летящей птицы,

Размашисто раскрывшей два крыла.

Скрипач был изумлён: «Зачем рисунком

На карту та пернатая легла?»

Садилось обжигающее солнце.

Встал музыкант опять к нему спиной,

Чтоб луч тропу подсказкою окрасил,

Средь многих ярко выделив собой.

Под музыку смола преобразилась,

Большие горы встали чередой,

И в этот миг одна из всех дорожка

Окрасилась приятной бирюзой.

Путь упирался в озеро, что цветом

Ему в тон было и подстать,

И находилось точно рядом с птицей,

Что карта захотела показать.

Давид собрал вокруг себя пожитки.

Прощаться было не с кем – все ушли.

Войти внутрь пирамиды – не решился.

Да и зачем? Ведь чашу принесли.

Он наступил ногою на подкову,

Вслух произнёс волшебные слова,

Добавив: «К водам, схожим с бирюзою,

Что обрамляет странная гора».

И, как всегда, он очутился тут же

В том месте, что недавно загадал.

Он прибыл не в ночи, а на рассвете,

И чуть, сказать по правде, не упал

С обрыва в водоём столь необычный.

Но что-то дало силы устоять.

Хоть голова от высоты кружилась –

Скрипач не собирался отступать.

Он просто сел, вниз свесив свои ноги.

Подсказка находилась перед ним.

В горе, как в чаше, озеро лежало,

Над ним туман предутренний как дым.

При красоте здесь было одиноко.

Тут не звучали трели певчих птиц,

И взору даже травка не встречалась,

Хотя б в размере малых единиц.

Гора стояла, в удивленье, голой.

И как же было чашу здесь найти,

Когда нельзя обмолвиться и словом

Хоть с кем-нибудь? Неужто вниз сойти

Придётся к сожаленью музыканту?

По счастью, он иначе всё решил.

Он просто снова взял волшебный камень,

И взгляд внутрь, как и прежде устремил.

Давид означил только два вопроса:

«Зачем на карте птица у горы

Указана? Случилось то впервые,

Ведь здесь таких не видится, увы.

И если цвет дороги есть подсказка,

Так значит нужно в озере искать

Бесценную, таинственную чашу.

Раз так, то я готов её достать!»

Пришлось немного ждать, пока спокойно

Знакомый голос с ним заговорил:

«Что птица на смоле нарисовалась,

Тем самым ты меня не удивил.

Ведь это знак единственной защиты,

Что может удержаться здесь помочь.

Лишь с ней ты получить сумеешь чашу,

Что явится, когда настанет ночь.

Всплывёт она при звёздах в лунном свете.

Та птица тебя сможет приподнять

И над водой, пока ты схватишь чудо,

Сумеет, сколько нужно удержать.

Входить в сей водоём небезопасно.

На дне его живёт недобрый Джин.

Он манит смельчаков подобным даром,

Конечно, тех, кто смог достичь вершин.

Но стоит только в воду опуститься,

Как этот монстр ужасный тут как тут.

В одно мгновенье ока исчезают

И человек и сказочный сосуд.

Но птицу приручить будет непросто.

Она сама к тебе не прилетит.

Суть слов, на что та тут же отзовётся,

Джин, как охранник, тщательно хранит.

Сумеешь обхитрить его – расскажет,

И выдаст охраняемый секрет.

А если ты хоть в чём-то ошибёшься,

То, как ты понимаешь, значит – нет!

И помни, колокольчик не поможет.

Птиц добрых понапрасну не губи.

Здесь пребывать одна имеет право.

Ты лучше стража как-то обмани».

Поверхность тверди быстро изменилась,

Сменив свой цвет на нежно-голубой.

Ответы камня музыкант расслышал,

При этом недоволен стал собой.

Он ощущал себя довольно жалким,

Беспомощным, как слабое дитя.

«Как мало знаю я ещё о жизни» –

Подумал он, немножечко грустя.

Давид для всех открыт был своим сердцем,

И в хитростях с обманом толк не знал.

«Придётся видно этому учиться…» –

Вот так сидел скрипач и размышлял.

И думал он теперь на редкость долго,

Но к вечеру, похоже, всё решил.

Он счастливо чему-то улыбнулся,

Тряпицу, что кормила разложил,

Поел, попил, вздремнул с часок примерно,

Боясь невольно пропустить тот миг,

Когда всплывёт сияющая чаша,

И может Джин в воде проявит лик.

Спустилась ночь, позволив видеть звёзды,

Взошла красиво яркая луна,

Поверхность вод приятно осветилась,

А следом чаша чудная всплыла.

Была она, скажу вам, необычной,

И очень отличалась от других,

Ведь с виду на цветок была похожа,

И вся в листах тончайше-кружевных.

Свет шёл от чуда небывало яркий,

Хотя внутри не виделось огня.

Явившаяся медленно крутилась

Магически движением маня.

И в этом преднамеренном вращенье

Возможно проявлялось волшебство.

Давид смотрел и кроме этой чаши,

Уже не видел больше ничего.

Хотелось непременно в воду прыгнуть,

Иль прикоснуться с нежностью рукой.

Давид не просто чувствовал волненье –

В нём рос необъяснимый непокой.

И было это словно наважденье.

Но юноша себя сумел сдержать.

Он, во спасенье, взял смычок и скрипку

И стал чудесно, сказочно играть,

При этом всё же взгляд не отрывая

От нежного свечения воды,

Он почему-то очень был уверен,

Что вскоре станет «пожинать плоды».

И в самом деле, озеро забилось

О берега кипучею волной.

От чаши шли круги и рядом с нею

Вдруг появился «житель коренной».

То Джин был, с виду страшный и ужасный,

И более того, он быстро рос.

На нём была повязка травяная,

Он лыс был, гол, возможно даже бос.

Свисали по бокам большие руки,

Что были очень редкостной длинны,

На них под стать тонюсенькие пальцы,

А ногти крючковаты и черны.

Глаза напоминали больше рыбьи,

Над ними брови из зелёных трав,

Рот с крупными, неровными зубами…

Джин сразу показал недобрый нрав.

Он мог, похоже, сжечь одним лишь взглядом,

Но норов свой немного удержал,

И, повертев чуть мутными глазами,

При недовольстве юноше сказал:

«Зачем явился ты сюда – понятно.

Я видел тебя днём и поджидал.

Не ясно лишь – чего не прыгнул в воду

И на своей «дощечке» заиграл?

Неужто тебе чаша не по нраву?

Пред красотой такой не устоять.

Уж если удалось сюда добраться,

То попытайся чудо это взять».

Давид в игре своей остановился.

А Джин его не скрыто подстрекал

К воде незамедлительно спуститься.

Зачем? Скрипач об этом уже знал,

И потому ответил: «К этой чаше

Пока я не питаю интерес.

Хотя о ней я знаю много больше,

И совершить могу с ней сто чудес.

Сейчас я жду прилёта своей птицы.

Что много больше, кажется твоей.

Она в ночи сумела б побороться

Со щупленькой и слабенькой твоей.

Вот это для нас было б развлеченье!

Ты хоть когда-то созерцал бои

Двух высоко летающих созданий?

Коль нет, то зря потратил свои дни!»

Джин снова повертел чуть-чуть глазами,

И, негодуя, тут же произнёс:

«Не может твоя птица быть сильнее.

Моя спокойно долетит до звёзд!»

А скрипачу, как раз и нужно было

Вступить с огромным в необычный спор.

Давид наперекор ему продолжил

Задуманный им прежде разговор:

«То всё слова. Мою я представляю,

И потому так смело говорю,

А ты мне лишь словесно обещаешь,

И тешишь этим значимость свою.

Я слышал о твоей, но не уверен,

Действительно ль она так хороша?

А может то фантазии людские,

И на поверку не дадут гроша

За это никудышное созданье?

Мне очень бы хотелось посмотреть –

Насколько подходяща та для боя.

Заметь, я не прошу её запеть!

Хотя бы в малом пусть себя покажет

И о себе рассказы подтвердит.

Действительно ль она собой большая

И внешне очень грозная на вид?

Ты не сердись. Во мне на самом деле

Родился неподдельный интерес

Её сравнить с красавицей своею,

Не зря же я на гору эту лез!»

Джин очень удивлён был. В этом месте

Никто о птице не упоминал.

Возможно потому, что видя чашу,

О в сём, что есть на свете, забывал,

А тут вдруг разговор пошёл иначе.

Ему пообещали дивный бой

Между его огромной и могучей

С такой же великаншею большой.

Поверив, что такая существует,

А ещё больше, чтобы доказать,

Что чем его крупнее не бывает,

Джин стал свою примчаться призывать.

И здесь не только обошлось словами.

Сначала Джин уменьшившись, ушёл,

Как было часом ранее под воду,

И снова стал расти, когда пришёл.

В руках его была, похоже, дудка,