Текст книги "43. Роман-психотерапия"

К слову о птицах, была одна история, которую, будь я режиссёром, непременно обложил бы красочными подробностями и снял фильм – короткометражку в духе Озона или Ларри Кларка. С подсматривающей за сексуальной сценой камерой и ночными эротическими кошмарами с невозможностью побороть одеяло.

Я очень дружил с одним парнем – мы все звали его Локси, ну знаешь, как клёст на латыни, только без последней буквы a. Прозвище он получил из-за странного устройства рта, на самом деле это не сильно было заметно, но его губы так неожиданно время от времени накладывались одна на другую, что вызывали ассоциацию с перекрещенным клювом клеста. По правде говоря, это даже выглядело симпатично и несомненно выделяло Локси среди прочих, потому что губы порой таят за собой такие тайны, что глазам и не снились.

Он начал взрослеть самым первым из нас, проявляя к девчонкам тот интерес, который выходил за рамки сверхдружеского общения; когда дружишь с девочкой не только потому, что она девочка и необходимо показать ей своё расположение или отпустить принимающие форму торнадо чувства, а когда от состояния, в котором вы вроде как даже встречаетесь, переходите к вполне естественной стадии, которая для девочек обычно означает крайнюю степень доверия и ментальный переход на другой уровень, а для мальчиков является всего лишь поводом обнаружить свою мужественность и, по сути, служит вообще единственным оправданием дружбы с девочками.

Локси добрался до этой стадии так стремительно, что никто и понять не успел. Хотя он и до этого не слишком сдерживал себя, то есть сдерживал, конечно, но весьма условно. Разве можно заподозрить в ханжестве или застенчивости человека, который в процессе разговора спокойно отлучается в туалет подрочить? При этом я бы не рискнул обвинить Локси в невоспитанности – он всегда извинялся, говорил, что ему надо в уборную, что он скоро вернётся и что обращать на него внимание совершенно не обязательно. При этом он порой использовал обороты, которыми оперируют пожилые мужчины, но уж никак не тринадцатилетние подростки. Локси выходил помастурбировать, как иные выходили покурить или приготовить чаю, разве что не искал для этого компании. Хотя если он не предлагал этого мне – это ещё не значит, что он не предлагал этого никому, может, я просто был не в его вкусе, учитывая его открытость. Но он доверял мне все свои секреты, делился фантазиями и снами и спрашивал – нет ли каких простых способов справиться с внезапной эрекцией. А я отвечал, что в нашем возрасте справиться с эрекцией можно, только если носить широкие штаны – так она менее заметна.

Ещё у Локси были очень откровенные отношения с родителями, особенно с мамой. Я был свидетелем их разговора, когда, будучи совершенно измучен собственной сексуальной энергией, Локси подошёл к ней, чтобы… то есть сначала мы разговаривали в его комнате, и он рассказывал мне о том, как влюблён в одну девчонку – как же её звали… у неё были такие прекрасные рыжие волосы, и она была самой высокой во всей школе.

– Я реально схожу с ума! – признавался Локси, повышая голос. – Она снится мне каждую ночь, даже порножурналы не помогают! Ты немедленно должен что-то сделать, друг ты мне или нет?

Добра в виде порножурналов, раз уж зашёл разговор, у него было навалом, ума не приложу, где он их брал в таких количествах. Нет, правда, они валялись на полу, на кровати, были на письменном столе и стояли на книжной полке, между томиком Верлена с одной стороны и сборником американских стихов с другой. Локси, при всей своей порывистости, очень любил поэзию.

– Что мне делать? – спросил он меня однажды, усевшись рядом на локоть кресла, в котором я бездумно листал учебник по геометрии. – Что делать? Ты слышишь меня? Брось уже эту книгу! Ты видишь, я пропадаю! – Должен пояснить, что в этих его словах не было никаких сексуальных намёков в мою сторону. Ему была нужна только та рыжая, как же всё-таки её звали…

– Прекращай вести себя, как дитя, Локси, – ответил я, закрывая учебник. – Сходи в ванную комнату, полегчает. Ты же знаешь, что в нашем трудном возрасте ни одна одноклассница тебе пока ещё не даст, а взрослые женщины не возьмутся за дело, потому что это будет выглядеть совращением малолетних. Впрочем, почему выглядеть? Это и будет совращением малолетних. Никто не захочет идти в тюрьму даже ради прекрасного тебя.

Эта фраза может показаться слишком стройной или даже напыщенной, но я точно помню, что сказал именно так. Я вообще тогда только такими словами и разговаривал.

– Это совсем меня не успокаивает! – Локси перебрался на кровать. – И ванная комната меня не успокаивает тоже. Это временное расслабление, а мне нужна женщина!

– Не знаю, чем тебя утешить. Все через это проходят, – как можно участливее заметил я.

– Да при чём тут все! Тебе разве не хочется?

– Я не знаю.

– Что значит – ты не знаешь? Если бы сейчас перед тобой оказалась голая девушка, ты что – отказался бы?

– Я не знаю, – повторил я, чеканя слова.

– Как ты можешь не знать? Как ты можешь этого не хотеть? Ты врёшь мне! Я не верю, что тебе не хочется! – почти кричал Локси. – Я вообще тебя не понимаю!

– Конечно, мне хочется! – я пытался его успокоить. – Просто я не уверен, что если сейчас тут окажется голая девушка, я немедленно на неё наброшусь. Я просто не уверен, что я готов. Морально, понимаешь?

– Но я-то готов! И морально, и как угодно! – не унимался Локси. – Вопрос только в том, где взять эту девушку. Может, просто подкатить к… – тут он произнёс имя, которое я забыл; имя своей рыжей пассии.

– Подкати.

– А если она мне не даст?

– Скорее всего, она тебе не даст. Да нет, она точно тебе не даст.

– Откуда ты знаешь?

– Не знаю, мне кажется, она приличная. Семья, старший брат, и всё такое…

– Да, чёрт, точно – она слишком приличная. Но я был бы с ней ласков. Я бы на ней женился!

Тут я закатил глаза.

– Ты себя слышишь вообще? Женился… тебе тринадцать лет, какое женился?

– Ну и что, – расстроился Локси, но тут же пришёл в себя. – Пойду поговорю с мамой.

Вот в этом он был весь – по любому поводу он советовался с мамой; я повторю – он действительно мог с ней советоваться по любому поводу. И вот он уже встаёт с кровати, вот он выходит из комнаты, оставляя открытой дверь, и вот я уже слышу его всегда одинаковое «Ма-а-ам».

– Что, милый? – спрашивает она, вытирая руки кухонным полотенцем. По профессии она повар и не может отделаться от бесконечной готовки и дома.

Меня эта часть их жизни страшно радовала – с точки зрения мамы Локси я был его лучшим другом, и поэтому она не только всегда звала меня на ужин, но и с собой выдавала то пироги, то печенье, то домашний мармелад или даже сливовую настойку. Это называлось «передай привет своей маме, в благодарность за такого хорошего сына».

Помню, моя мать обалдела, когда я впервые принёс домой литровую бутыль настойки. «Где ты это взял?» – спросила она. Я говорю: «Мама Локси передала тебе за хорошего сына». С хорошим сыном она согласилась, а чуть позже согласилась и с благодарностью, которую мне оценить было трудно, потому что в том юном возрасте мои взаимоотношения с алкоголем пребывали в том же состоянии, как и взаимоотношения Локси с девушками, то есть исключительно на уровне этикеток.

Но я отвлёкся.

– Что, милый? – спрашивает мама Локси, вытирая руки кухонным полотенцем. – Хочешь поесть?

– Нет, мам, есть не хочу. Хочу совсем другого.

– Чего именно?

– Мне нужна женщина, – говорит он, словно отдаёт приказ. Словно его мать сейчас отбросит своё полотенце, выключит плиту и пойдёт выполнять задание.

Я слышу как на её лице ничего не меняется… или, как это лучше сказать, – я не слышу, чтоб на её лице что-нибудь изменилось.

– Это единственное, в чём я тебе помочь не могу, – говорит она. – Тут тебе лучше поговорить с отцом. Он всё-таки мужчина, а я не могу встать на место мужчины.

– Но ты знаешь всё о женщинах! – не унимается Локси. – Ты можешь сказать мне, что им надо!

– О, это очень просто, – говорит мать Локси, возвращаясь к своим делам. – Женщины делятся на две категории: одним никогда не будет хватать того, что у тебя есть, а другие и вовсе хотят противоположного. Твоя задача – лишь выбрать из двух зол.

Впитав эту жизненную мудрость опытной женщины, Локси вернулся в комнату и снова уселся на кровать.

– Через сорок минут будем ужинать, – произнёс он таким тоном, словно в комнате кроме меня было ещё человек десять. Я лишь понимающе кивнул.

Но это история не о взаимоотношениях Локси с матерью и не о нашей с ним дружбе, растворившейся в серной кислоте лет. Это история о том, как через три дня ко мне пришла Анжелика, та девочка, чья семья держала лошадей, и рассказала, что Локси изнасиловал её в раздевалке школьного спортзала.

Мне сделать паузу, чтобы ты стёр это удивлённое выражение с лица? Меня почему-то такое заявление Анжелики совсем не удивило. Я не упал в обморок, не сказал что-нибудь вроде «да ты гонишь» или «кончай свистеть», я даже не позавидовал никому из них. Напротив – я немедленно ей поверил, понимая, что она на него не заявит. Да и вряд ли это было изнасилование.

– Как это произошло? – спросил я, когда мы отошли в тихий угол в левом крыле школы. Я чувствовал себя Шерлоком Холмсом, готовым поймать лгунишку на неточностях повествования.

– Я задержалась после тренировки, – начала она, – ну, знаешь, у нас подготовка к этому школьному вечеру, и мы с девчонками разучиваем номер… – Я кивнул. – Ну вот. А я задержалась. Задумалась о чём-то, как обычно, а тут он. Прямо в раздевалку заходит, хватает меня за руки, прижимает к стене, потом задирает мне юбку, видишь, вся помятая, снимает трусики и начинает.

– А сам он без штанов, что ли, был? – ехидно спросил я.

– Почему без штанов, в штанах.

– И когда он их снял?

– Откуда я знаю, когда он их снял, я не следила, он так меня зажал, что я вообще понять ничего не успела. Только что думала о чём-то, а через секунду меня уже трахают. Скотина. Я хочу на него заяву написать, поможешь мне?

– Это было спереди? – не обращая внимания на её просьбу, допрашивал я.

– Что спереди?

– Ну, спереди или сзади?

– В смыыыыслееее? – изображая непонимание, протянула Анжелика. Вопрос и правда был поставлен двусмысленно.

– Лицом вы были друг к другу или он тебя развернул? Что непонятного? – переспросил я.

– Лицом, конечно, если б он стал меня разворачивать, я бы вырвалась. А так он меня зажал сначала, целовать начал, а потом мы на пол повалились и вот тут, наверное, он штаны и снял.

– Ты ж говоришь – к стене прижал!

– Ну, сначала прижал, потом на пол повалил. Что ты дурацкие вопросы задаёшь, будто не знаешь, как это делается!

– Не знаю и, надеюсь, не узнаю, – отрезал я, чувствуя странное возбуждение. – И ты не кричала?

– Так он мне рот зажал, как кричать-то?

– Через руку! Кусаться, пинаться! Дала б ему в пах, да и всё!

– Я пыталась, но не смогла ничего! Сам знаешь, какой он сильный.

– Ты тоже не слабая.

– Я слабая! Я девушка, а он кобель здоровенный! Так поможешь мне заяву на него написать?

Нет, Анжелика не держала меня за дурака. Более того, она прекрасно понимала, что я не поведусь на её россказни. Как девочкам, ставшим причиной гонений на Салемских ведьм, ей просто было скучно, и она то и дело старалась заполнить свою жизнь событиями, выходящими из-под родительского контроля. Но это не значит, что выдумкой был весь её рассказ, что и подтвердил мне Локси через несколько минут.

Во время следующего урока я передал ему записку с вопросом (он сидел прямо передо мной):

– Ты трахнул Анжелику?

– Откуда ты знаешь? – ответил он.

– Она мне рассказала.

– Вот сучка.

– Ты сам бы мне всё равно рассказал.

– Так в том и дело, что я сам хотел тебе рассказать.

Анжелика в этот момент сидела на первой парте и с самым скучающим видом наматывала на палец прядь волос. Если её и занимала физика, то явно в другом контексте. Словно почувствовав мой взгляд, она обернулась и одарила меня хитрой улыбкой, заметив, как я снова передаю Локси записку.

– То есть всё-таки трахнул, – я написал то ли вопрос, то ли утверждение.

– Ага, – ответил Локси, и в этом «Ага» было полно гордости и удовлетворения.

– И как?

– Круто.

– Я не об этом, дебил!

– А о чём?

– Она сказала, что ты её изнасиловал. Это правда?

– Вот сучка. Не насиловал я её. Она сама меня завела.

– Просто завела или соблазнила?

– Что хочешь, то и думай, – обиделся Локси.

– Какая разница, что я думаю – важно, что произошло. Если ты её изнасиловал, она на тебя заявит, и тебя отправят в колонию.

– Да не насиловал я её!

– Эй, вы двое! – как гром среди ясного неба раздался голос учителя. – Что у вас там? Ну-ка дайте сюда.

Я даже не сразу понял, что эта реплика обращена к нам. Но через мгновение я представил, что может произойти, если листок бумаги окажется в руках учителя. Выход был только один. За те две секунды, что учитель шёл в нашу сторону, я разорвал лист на две части, одну из них стремительно всучил Локси, и каждый из нас как по команде запихнул свою половину себе в рот, чтобы замести все следы. Если заглянуть в карманы учитель ещё мог, то во рту он точно бы не стал ковыряться.

– Считаете себя взрослыми, а поведение, как у мальчишек-первоклашек, – с досадой произнёс учитель и вернулся на место.

Ох, если б он только знал, насколько взрослыми считали себя некоторые из нас. И вряд ли можно спорить с тем, что кое-кто имел для этого серьёзные основания.

Я не рискнул больше ничего спрашивать у Локси во время урока и с нетерпением ждал перемены. Оказавшись на свободе, я тут же ухватил его за руку и поволок на улицу, подальше от любопытных ушей – точно так же как час назад Анжелика утащила меня в угол, показавшийся ей надёжным.

Выйдя на улицу, Локси удовлетворённо закурил, традиционно предложив мне сигарету, но я упорно отказывался становиться рабом табака раньше времени.

– Расскажи мне всё, – потребовал я.

– А что тут рассказывать, – изображая загадочное высокомерие, ответил Локси, – отлично потрахались! Это было супер! Мне парни рассказывали как это, но я и подумать не мог насколько круто! Ты обязательно должен сделать это! Секс – это охуительно!

– Да я не про секс, дубина! – еле сдерживаясь, выпалил я. – Я ещё раз тебя спрашиваю! Она сказала, что ты её изнасиловал – ты понимаешь, как это серьёзно?!

– А я тебе ещё раз говорю, что я её не насиловал…

– Так как всё было? – снова спросил я, чувствуя, что моё воображение играет против меня и, выспрашивая подробности, я в прямом смысле обрекаю себя на борьбу с эрекцией.

– Она сама попросила меня о встрече после их репетиции, они там что-то репетируют для школьного…

– Да знаю я! – перебил я, начиная злиться.

– Ну я и пришёл, привет, говорю, а она там стоит полуодетая, в лифчике и юбке, на ней даже трусиков не было!

– Почему не было? – не понял я.

– Наверное, потому что она их не надела!

– И что дальше?

– А дальше она давай крутить своими бёдрами и заманивать меня.

Я говорю:

– Ты зачем меня позвала?

А она отвечает:

– Хватит болтовни, малыш, и сама подошла и стала меня целовать. У меня тут же колом! И тогда она расстегнула мне штаны, ну и понеслась.

– И всё?

– А что тебе ещё надо? – Локси затушил сигарету и посмотрел на часы. До следующего урока оставалось две минуты. – Кстати, она не девственница! И производит впечатление опытной. А если не веришь, проверь сам! – Локси хитро улыбнулся: – Пойдём, а то опоздаем.

На следующем уроке я постоянно возвращался взглядом к Анжелике и спрашивал себя: кому я верю больше? Хотя этот вопрос не должен был появиться в принципе. Конечно, я верил Локси. И я прекрасно понимал, что представляет собой Анжелика – мы ведь были знакомы много лет, и я хорошо знал её семью, и да, мы были друзьями. И я знал её страсть к фантазиям и к постоянному желанию наполнить свою жизнь эпизодами, достойными любовных романов и голливудских драм. Ещё до этого случая мы часто запирались с Анжеликой в её комнате и делились первыми сексуальными фантазиями, желаниями и наблюдениями о реакциях организма. Мы писали эротические рассказы и рисовали похабные картинки. Одну из таких картинок я помню очень хорошо. На ней была изображена Анжелика и трое парней со вздыбленными членами, направленными в сторону каждого из трёх её отверстий. Одним из героев был Локси. Вторым – наш приятель, красавчик Ян – интересно, что с ним сейчас? Третьим был я. И если тебе интересно, на картинке мне доставалось оральное удовольствие.

Я не знаю, где теперь живёт Анжелика и кем она стала, – мои связи со школой безнадёжно утеряны. Я чувствую, что ты хочешь от этой истории больше драмы, может быть, даже реальных обвинений со стороны Анжелики и последующего процесса – такой полудетективной истории, где в конце всё встаёт на места и выясняется, что секса у Локси с Анжеликой вообще не было. Может, его и не было – я не знаю. Я знаю только, что Локси её точно не насиловал. И эта не слишком аккуратная история – она про то, что тогда я впервые понял, насколько правдиво человек может лгать. Будь на моём месте кто-нибудь другой, он бы непременно поверил Анжелике, и тогда Локси угодил бы в серьёзную заварушку.

Сейчас я вспоминаю об этом с нежностью и удивлением. Нам было по тринадцать лет. Сегодня я смотрю на тринадцатилетних, как на детей, которые, безусловно, способны на подлость, но для меня закрыта их сексуальность. И слава богу. Но это ведь так странно – всё время ошибаться в людях. Полагать, что ты способен разобраться в чём угодно, а на деле позабыть даже о собственных проделках.

Недавно я встретил одну знакомую, и она поделилась со мной переживаниями на счёт поведения своего сына.

– Представляешь, – сказала она, – ему одиннадцать лет, а он лежит и трёт себя в диван.

– А ты себя не тёрла? – спросил я.

– Нет, – ответила она.

– Твои проблемы, – сказал я, не придумав ничего лучше и давая понять, что в детстве она кое-что упустила. Мне показалось, что она даже расстроилась.

И вот здесь даже не проси, я не расскажу тебе о своём первом сексе. Во-первых, потому что рассказывать особо нечего, а во-вторых, потому что мне эта история представляется довольно взрослой, а я не хотел бы переходить границы. Тем более, я вряд ли смогу справиться с искушением что-нибудь приврать, даже не отдавая себе в этом отчёта. Просто, чтобы убедить себя самого, что мне нечего стесняться. А мне правда нечего стесняться, но как уберечься от соблазнов?

Если ты хочешь признаний, я лучше скажу, что довольно много в этой жизни врал. Иногда, чтобы набить себе цену, иногда, чтобы избавиться от неприятностей, а иногда, как Анжелика, от скуки.

В этом вообще кроется один из главных парадоксов – сначала родители заставляют тебя говорить правду, а потом выясняется, что всё в жизни зависит от того, насколько удачно ты научился врать.

Не хочу хвастаться, но я достиг определённых высот во лжи уже в юном возрасте, как-то встречаясь с тремя девочками сразу, при этом они были подругами, и, я хочу в это верить, ни о чём не догадывались, по крайней мере поначалу, хотя кто им мешал водить меня за нос. В конце концов я испытал первое в своей жизни любовное разочарование, когда был отвергнут одной из них в пользу неизвестного мне парня с соседней улицы, в котором я, признаться, увидел достойного конкурента, а значит, поймал не только боль проигрыша, но и кризис самооценки. И я рассказывал про неё гадости по подворотням, я называл её шлюхой, я обвинял её в предательстве, совершенно не понимая, что компрометирую в первую очередь себя. Особенно перед оставшимися двумя девочками, которые никак не могли взять в голову – с чего это я так сокрушаюсь. А я врал, что до этого она встречалась с моим другом-старшеклассником, а потом с его братом, а теперь вообще ошивается неизвестно с кем. Но девочки дружили и задавали вопросы не только мне, и в ответ получали правду о том, что никакого друга-старшеклассника нет и что роль брошенного парня досталась исключительно мне. А я снова врал, что на меня специально наговаривают, потому что я выступаю с такими обличительными речами, а правда режет глаза. И так по кругу.

Меня не раскусили только потому, что все эти детские влюблённости столь же призрачны, сколь наивны. Это было время, когда при встрече мы ещё не держались за руку и нашим главным средством были слова и тайные взгляды. Разве есть что-то более романтическое, чем переглядываться в десятилетнем возрасте в стиле Александра Дюма и представлять свою жизнь источником ненаписанной пьесы?

Тем более, что правда утомляет, правда? Это как читать биографию и сказку. Сказка увлекательней даже самой яркой биографии. В сказке хотя бы можно спастись, а в биографии герой всегда умирает.

Так что давай ещё по пинте Kilkenny, и с днём рождения меня.