Текст книги "Глиняная Библия"

– Мы тоже ходили весь день без остановки, – стал рассказывать Даниель. – Тут многие люди страдают. Мы посетили больницу, и от того, что мы там увидели, захотелось расплакаться: у них там вообще ничего нет.

– Да, я тоже обратил внимание на последствия блокады. Но меня очень удивили местные жители: несмотря на трудности, с которыми они ежечасно сталкиваются, эти люди еще умудряются оставаться приветливыми.

– Ну, постепенно здесь будет все хуже и хуже, – заявила Миранда. – Буш с дружками об этом позаботятся.

– Да, но и Саддам – не ангелочек с крылышками, – возразил Лайон.

– Конечно нет, однако Буш сует сюда свой нос вовсе не из-за Саддама. Его интересует нефть.

По тону Миранды было понятно, что она не прочь вступить в словесную перепалку, однако Лайон отнюдь не горел желанием о чем-то спорить. Ему было глубоко наплевать и на Буша, и на Саддама. Он приехал в Ирак, чтобы выполнить заказанную ему работу, а затем вернуться к своей спокойной жизни с Мэрией в их имении. Поэтому он предпочел промолчать. А вот у Даниеля было уж слишком много впечатлений от увиденного в Багдаде, и ему явно не хотелось так быстро заканчивать разговор.

– Саддама должны свергнуть сами иракцы, а не мы.

– Ты прав, но, как мне кажется, им будет очень трудно это сделать, – сказал Лайон. – Здесь тот, кто выражает недовольство, рано или поздно оказывается в тюрьме, и если ему повезет, смерть его будет быстрой. Не стоит надеяться на чудо: люди ведь терпят власть диктаторов именно потому, что их неимоверно трудно свергнуть. Иракцы либо получат помощь извне, либо будут и дальше жить так, как живут.

– Иногда помощь извне оказывается самым настоящим дерьмом! – гневно заявила Миранда. – Саддам – ставленник американцев, так же как Пиночет и Усама бен Ладен. Однако он отбился от рук, а потому они хотят от него избавиться. Ну и пусть избавляются, лично я не возражаю. Однако проблема заключается в том, что они заодно убьют тысячи невинных людей и обратят в руины целую страну. Когда война закончится, Ирак перестанет существовать.

– Давайте не будем спорить. По-моему, у нас у всех сегодня был трудный день. Может, лучше поужинаем?

Даниель сказал, что он устал и предпочитает пойти к себе в номер, а Миранда приняла предложение Лайона. Они направились в ресторан, где встретили других журналистов. Лайон и Миранда подсели к столу, за которым уже расположились два репортера из Испании, ирландец, трое шведов и четверо французов. Все они – кто лучше, кто хуже – говорили по-английски.

Сидящие за столом рассказывали о впечатлениях, полученных за сегодняшний день, хотя все знали, что более-менее стоящую информацию любой из них попридержит для себя: наряду с профессиональной солидарностью между журналистами существует и конкуренция.

После ужина Лайон и Миранда вместе с другими журналистами отправились в бар. «Ну и компания!» – подумал Лайон, которому показались довольно занятными оживленные разговоры то и дело перебивавших друг друга журналистов, их сальные анекдоты, да и внешность некоторых их них.

– Ну что, ты уже отправил какие-нибудь фотографии? – поинтересовалась Миранда.

– Завтра я их тебе покажу. Надеюсь, мне повезет. Если их удастся быстро продать, я побуду здесь дольше. Если нет – придется уехать.

– Что-то ты быстро сдаешься, – с сарказмом сказала Миранда.

– Видишь ли, я – реалист, и могу позволить себе лишь определенную степень риска. Кстати, я тебя так и не спросил: а откуда ты?

– Ну и вопрос! Почему ты мне его задаешь?

– Потому что я не знаю, откуда ты. Ты ведь работаешь на независимого телевизионного продюсера. Английским ты владеешь в совершенстве, хотя, как мне кажется, все-таки у тебя есть легкий акцент, правда, не знаю какой. Я слышал, как ты говорила по-французски, и говорила так хорошо, что, если бы я не слышал, как ты говоришь по-английски, подумал бы, что ты – француженка. Но затем я услышал, как ты спорила с кем-то с мексиканского телевидения, и, судя по тому, что ты ему и слова не давала сказать, я пришел к выводу, что ты свободно владеешь и испанским.

– А ты, я гляжу, любопытный.

– Нет, не очень. А у тебя что, есть какие-то основания не отвечать на мой вопрос?

– Да, он мне не нравится. Дело в том, что я – ниоткуда. Я ненавижу флаги, гимны и все то, что разделяет людей.

– Но ведь ты же родилась в какой-то конкретной стране…

– Да, я родилась в какой-то конкретной стране, но не считаю своей родиной ни эту страну, ни любую другую. Я предпочитаю быть гражданином мира.

– Тебе и паспорт выдали как гражданину мира? – с любопытством спросил Лайон.

– У меня паспорт гражданки одной из бывших социалистических стран, ведь чтобы переезжать с одного места на другое и чтобы тебя при этом не задерживали на границах, необходимо чем-то подтверждать, что у тебя есть имя и фамилия и что ты гражданин какой-то определенной страны.

– Ну что ж, если не хочешь отвечать на мой вопрос, не отвечай.

– Да ладно, отвечу. Мой отец родился в Польше, но его родители – немцы. Моя мать родилась в Англии, но ее отец – грек, а мать – испанка. Я родилась во Франции. Итак, по-твоему, откуда я?

– А чем занимались твои родители?

– Отец был художником, а мать – чертежницей. Они не считали ни одну страну мира своей родиной, и жили то в одной стране, то в другой. Они ненавидели границы.

– И научили этому и тебя.

– Нет, я сама к этому пришла, мне для этого не нужно было слушать лекции.

Миранда отвернулась от Лайона и присоединилась к общему разговору за стойкой бара.

Лайон узнал, что испанские журналисты готовятся к поездке в Басру, а шведы хотят отправиться в Тикрит – город, в котором родился Саддам Хусейн.

– А ты, Лайон, останешься в Багдаде?

Этот вопрос ему задал француз, из тех журналистов, с которыми он познакомился в Аммане. Подумав несколько секунд, Лайон решил сказать правду.

– Я хочу поехать в те места, где находился древний Ур.

– А зачем? – поинтересовался француз.

– Мне сказали, что в том районе работает археологическая экспедиция, и если я сделаю хороший фоторепортаж о проводимых раскопках, возможно, его у меня купят.

– А где именно базируется эта экспедиция? – не унимался француз.

Я знаю, о какой экспедиции ты говоришь, – вмешался журналист из Германии. – Ее возглавляет профессор Пико, так ведь?

По-моему, он, – ответил Лайон. – По правде говоря, я мало что знаю об этой экспедиции, но она, наверное, может представлять интерес.

– Насколько мне известно, они там обнаружили развалины то ли дворца, то ли храма, где, возможно, находятся очень ценные глиняные таблички с текстом Книги Бытие, – пояснил немецкий журналист. – Что-то в этом роде я прочел в газете «Франкфуртер». Я этим интересуюсь, потому что среди участников экспедиции есть несколько археологов из Германии. Но мне даже в голову не приходило, что в нынешней обстановке это может иметь хоть какое-то значение.

– Ну» для вас это, может, и не имеет значения, а вот если я сделаю хороший фоторепортаж об этих раскопках и мое агентство затем продаст его какому-нибудь специализированному журналу, то…

– Вообще-то неплохая идея, – вмешался журналист из Италии. – Если, конечно, удастся сделать там хороший фоторепортаж.

– До того как Буш начнет бомбить, нам нужно тут хвататься за все, – задумчиво произнес один из журналистов-шведов.

– Слушайте, друзья, не вздумайте присвоить мою идею о фоторепортаже об экспедиции, иначе пустите меня по миру! – начал было возмущаться Лайон.

– Ничего мы не собираемся присваивать, – успокоила его Миранда. – Тут, кстати, все принадлежит всем.

– Вы работаете по заказу телекомпаний и газет, а я приехал сюда на свой страх и риск и сам плачу за эту поездку… – снова запричитал Лайон.

– Да ладно, не хнычь, – сказала Миранда. – Эта экспедиция – никакой не секрет. Судя по тому, что сказал Отто, о ней писали в газетах.

– И в Италии тоже, – ввернул спецкор одного из информационных агентств Рима.

Лайон еще некоторое время пытался играть роль встревоженного фоторепортера-новичка, а затем попрощался с журналистами и отправился спать. Ему нужно было подготовиться к поездке в Сафран – независимо от того, дадут ему в Министерстве информации «зеленый свет» или нет.

Утром его разбудил телефонный звонок. Али Сидки – тот самый служащий из Министерства информации – был, похоже, в прекрасном настроении.

– У меня для вас хорошие новости. Мое руководство считает, что будет замечательно, если вы поедете в Сафран и подготовите там репортаж об археологической экспедиции. Мы вас туда отвезем.

– Это очень любезно, но я предпочитаю действовать самостоятельно.

– Нет, так не получится. Туда можно поехать только с разрешения правительства. Это военная зона, и археологическая экспедиция находится под охраной властей. Никто не имеет права им мешать, и отправиться туда из Багдада можно только по специальному разрешению. Поэтому либо вы поедете туда с нами, либо не поедете вообще.

Лайону пришлось согласиться: у него не было другого выхода. Али Сидки попросил его зайти в пресс-центр министерства сутра, чтобы можно было сразу же решить организационные вопросы. «А может, у вас есть коллеги, которые тоже захотят посетить Сафран?» – поинтересовался Али. Лайон недовольно ответил, что предпочел бы ни с кем не делиться своей идеей, и если другие журналисты и фотографы поедут туда, то пусть уж лучше после того, как он, Лайон Дойль, вернется оттуда с уже готовым материалом.

Когда Лайон приехал в Министерство информации, Али Сидки представил его своему шефу, который, похоже, был в восторге от того, что в Англии будет опубликован репортаж о профессоре Пико и проводимых им раскопках.

– Интеллигенция Европы не оставила нас в трудное для нашей страны время, – заявил руководитель пресс-центра.

Лайон в знак согласия кивнул. Ему было наплевать на то, что говорил этот чиновник правительства Саддама Хусейна, который, кстати, заставил Лайона заполнить подробную анкету, а также приказал сделать копию его паспорта.

– Мы отвезем вас туда через пару дней. Вы пока подготовьтесь. Надеюсь, вам не станет дурно в вертолете.

– Не знаю, я никогда на нем не летал, – соврал Лайон.

Том Мартин наконец получил сообщение от Лайона Дойля. Точнее, директор агентства «Фотомунди» переслал Мартину с ящика электронной почты, адрес которого сообщил ему Дойль, подробнейшее письмо Лайона. В этом послании излагались впечатления о Багдаде, а также говорилось о том, что Лайону повезло и он сумел пробраться в деревушку под названием Сафран. В приложении к письму Лайон прислал подборку фотографий с тем, чтобы их постарались как-нибудь продать.

Директор агентства «Фотомунди» не особенно интересовался содержанием послания Лайона: ему достаточно хорошо заплатили, чтобы он ничего не видел и ничего не слышал, а главное – чтобы помалкивал. Вот что он и в самом деле намеревался сделать, так это попытаться продать присланные фотографии. Они оказались значительно лучше, чем он предполагал, тем более что он, по правде говоря, не очень-то и надеялся получить какие-либо фотографии от этого самого Лайона Дойля.

Мартин принялся внимательно читать послание от своего человека в Ираке. Лайон уже находился в Сафране, причем даже с благословения чиновников правительства Саддама Хусейна.

Сегодня я прибыл в Сафран. Вертолет, на котором я летел, – старая советская развалюха, издающая ужасный шум.

Здесь работает более двухсот человек. Руководитель археологической экспедиции – профессор Ив Пико – только о том и думает, как бы уложиться в столь сжатые сроки. Он понимает, что времени у них осталось очень мало. Я познакомился с руководством бригады археологов, и они любезно рассказали мне о значимости той работы, которую они делают. Один из археологов – некий Фабиан Тудела – объяснил мне, что храм, который они раскапывают, был построен в эпоху упоминаемого в Библии царя Амрафела. Надеюсь, что фотографии и репортаж будут интересными для читателей – исходя из важности проводимых раскопок.

В лагере сейчас царит суматоха, потому что, как стало известно, сюда на какое-то время приедет дедушка одной из женщин-археологов – Клары Танненберг. Эта новость попала в Сафран еще до моего приезда, и все только об этом человеке и говорят. Некоторые из местных вздрагивают при одном только упоминании его имени. Похоже, он прибудет сюда через три или четыре дня. Сейчас для него готовят дом и даже привезли мебель из Багдада, чтобы обеспечить ему надлежащий уровень комфорта.

Еще один интересный момент: за Кларой Танненберг ухаживает шиитка, с ног до головы укутанная в темные одежды. Клара ест только то, что ей готовит эта ее старая служанка, которая будет также ухаживать и за ее дедушкой. Я краем уха слышал, что дедушка Клары прибудет в сопровождении супруга своей внучки, занимающего важную должность в Министерстве культуры, с ним приедут врач и медсестра, для которых сейчас также подготавливают жилье. Кроме того, из Каира сюда уже прибыл небольшой полевой госпиталь. По всей видимости, дедушка Клары серьезно болен.

Я пишу обо всем этом потому, что здесь все только и говорят о предстоящем приезде дедушки Клары Танненберг.

А еще здесь все организовано таким образом, что больше похоже на военную базу, чем на безобидную археологическую экспедицию. Но я все-таки надеюсь, что сумею подготовить и отправить свой репортаж в срок.

Президент агентства «Глоубал Груп» улыбнулся. У него не было ни малейших сомнений, что Лайон Дойль сумеет выполнить то, что он назвал безобидным словом «репортаж» и что на самом деле означало устранение семьи Танненберг.

Ему в данном случае повезло. Поиски семейства Танненберг в Ираке могли оказаться весьма сложным делом, если бы Тому Мартину не стало известно ее местонахождение от его друга Пола Дукаиса. Мартин в который раз подумал, что в жизни случается много удивительных совпадений, потому что только удивительным совпадением можно было назвать то, что Дукаис попросил подыскать ему людей, которых можно было бы отправить в Ирак для слежки за Кларой Танненберг, а вскоре после этого в кабинет к Мартину явился мистер Бертон и предложил два миллиона евро за убийство дедушки Клары и всех его потомков, включая и саму Клару.

Мартина снова стали мучить сомнения: он не мог решить, рассказать ли Полу Дукаису о полученном им заказе, касающемся семьи Танненберг. Поразмыслив, Мартин снова пришел к выводу, что этого не стоит делать. Уж лучше пусть профессиональная тайна будет сохранена, тем более что его интересы не противоречат интересам Пола.

Мартин набрал номер мобильного телефона таинственного и изворотливого мистера Бертона. Лишь после пятого звонка в трубке раздался мужской голос.

– Слушаю.

– Мистер Бертон, я хочу поставить вас в известность, что один мой друг навестил некоторых ваших друзей. Он выяснил, что у них все хорошо – и у дедушки, и у его внучки, и у мужа внучки. Правда, дедушка хворает, однако моему другу еще неизвестно, насколько серьезна его болезнь, но я надеюсь, что мы узнаем об этом в ближайшее время.

– Больше нет ближайших родственников?

– Насколько я знаю, нет.

– Он выполнит свое задание?

– Конечно.

– Что-нибудь еще?

– Пока ничего, если только вам не интересно узнать кое-какие мелкие подробности.

– Мне интересно знать все.

– Ваши друзья находятся на юге страны, в одной чудесной деревушке. Дедушкина внучка работает… как бы это сказать… во главе многочисленной бригады, и дедушка к ней скоро приедет. Вы за них не переживайте: они под надежной защитой, причем не только штатного персонала, но и частных охранников.

– Что-нибудь еще?

– Ну, это были, скажем, наиболее существенные подробности.

– Я, пожалуй, навещу вас.

– Нет необходимости. Как только я узнаю что-нибудь новое, я вам позвоню.

– Уж будьте любезны!

Берта оторвала взгляд от книги и озабоченно посмотрела на отца.

– Кто это был? – спросила она.

– Звонили из университета, – ответил Ганс Гауссер.

– Почему бы тебе наконец оттуда не уйти? У тебя ведь нет и какой необходимости этим заниматься. Ты уже не раз говорил, что тебе хочется окончательно расстаться с университетом, чтобы у тебя было время почитать и подумать, а сам все никак на это не отважишься.

– Позволь мне жить так, как я сам считаю нужным. Когда я хожу в университет и общаюсь с молодежью, чувствую себя моложе. Если в моем возрасте остаешься один, время тянется мучительно медленно.

– Но ты ведь не один! – возразила Берта. – Или ты меня и детей в расчет не принимаешь?

– Ну что ты, дочка, ты – самое дорогое, что у меня есть в жизни! Но ты должна понять: мне нужно вести активный образ жизни, чтобы осознавать, что я не просто какой-то там никчемный старикашка и еще могу приносить пользу.

Ганс подошел к дочери и обнял ее. Он любил ее больше кого бы то ни было и больше чего бы то ни было, она была смыслом его жизни. Берта почувствовала, как разволновался отец.

– Ты прав, но я за тебя очень переживаю, тем более что ты в последнее время какой-то странный.

– Берта, позволь мне иметь свои секреты.

– А вот у меня от тебя никогда не было секретов… – обиженно сказала Берта.

– Но я – твой отец, а родители не всегда все рассказывают своим детям. Ты ведь тоже не все рассказываешь своим детям, так ведь?

– Папа, они еще очень маленькие.

– А ты для меня тоже еще маленькая. Ну да ладно, это была шутка. Нет у меня от тебя никаких секретов, однако мне нравится быть независимым и ходить куда вздумается, не объясняя, куда и почему. Тем более что, по правде говоря, единственное мое занятие – навещать своих старых друзей.

Ганс Гауссер еще некоторое время разговаривал с дочерью, хотя думал при этом о другом: Том Мартин только что сообщил ему, что Альфред Танненберг жив, а стало быть, они наконец-то смогут выполнить клятву, данную ими еще в детстве. От этих мыслей Ганса охватило волнение, и он почувствовал ноющую боль в желудке.

Надо было позвонить Мерседес, Карло и Бруно, чтобы сообщить им, что их предположение, сначала казавшееся маловероятным, теперь окончательно подтвердилось. Больным стариком о котором упомянул Том Мартин, мог быть только этот подонок, которого они ненавидели до глубины души.

Первым делом Ганс позвонил Мерседес. Он знал, что его подруга потеряла сон и аппетит с того самого дня, когда Карло позвонил им из Рима и сказал, что вроде бы есть информация о Танненберге.

Мерседес, слушая Ганса, чувствовала, как у нее все быстрее начинает стучать сердце, и стала опасаться, что вот-вот может случиться сердечный приступ.

– Мне хотелось бы туда поехать, – заявила она Гансу.

– Это было бы безумием, и ты сама это понимаешь. Кроме того, ты все равно ничего не смогла бы там сделать.

– Мы должны убить Танненберга собственными руками и сказать ему при этом, за что именно мы его лишаем жизни.

– Мерседес, я тебя умоляю!

– Есть вещи, которые необходимо делать лично.

– Да, но в сложившейся ситуации мы не сможем это сделать лично. Он находится в Ираке, в деревне, расположенной на юге этой страны, и его охраняют вооруженные люди.

– У тебя есть дочь и внуки, у Карло и Бруно тоже есть дети и внуки, и поэтому мне вполне понятно, почему вы не стремитесь совершать безрассудные поступки. А вот я одна, у меня нет никого, и в моем возрасте только и остается, что стареть в одиночестве. Мне нечего терять.

Теперь Ганс уже не на шутку испугался: Мерседес, чего доброго, и в самом деле могла рвануть в Ирак и попытаться там прикончить Танненберга.

– Знаешь что, Мерседес? Я никогда тебе не прошу, если по твоей вине Танненбергу удастся остаться в живых.

– По моей вине?

– Да. Если ты поедешь в Ирак, сразу же откроется, что ты пытаешься добраться до Танненберга, и тогда провалится операция, которая уже началась. Единственное, чего ты добьешься, – так это того, что Танненберг останется жив, тебя бросят в иракскую тюрьму, а нас… Нас тоже арестуют.

– Почему ты думаешь, что все произойдет именно так?

– А что, эмоции уже лишили тебя способности здраво мыслить?

Мерседес замолчала. Ее больно задели слова Ганса, хотя она и понимала, что он прав. Но… но ведь она всю жизнь мечтала о том, как вонзит нож в брюхо Танненбергу, прокричав при этом подонку, за что она его убивает.

Ей много раз снились по ночам кошмары, в которых она подбиралась к этому негодяю и вонзала ногти ему в глаза. А еще ей иногда снилось, что она превращается в волчицу и вгрызается зубами в его плоть, из него фонтаном хлещет кровь…

Мерседес считала, что именно она должна убить Танненберга и что ни в коем случае его смерть не может быть мгновенной, он должен осознавать, что умирает.

Голос Ганса вернул ее к действительности.

– Мерседес, я с тобой разговариваю!

– Да, я тебя слушаю.

– Я переговорю с Карло и Бруно. У меня нет желания закончить свою жизнь в тюрьме из-за того, что запальчивость и ярость затмевают твой рассудок. Если ты собираешься предпринять какие-либо самостоятельные действия, я в таком случае не хочу иметь к этому делу абсолютно никакого отношения. Я умываю руки, и можете больше на меня не рассчитывать.

– Что это значит?

– А то, что я не хочу впадать в маразм и отказываюсь подвергать себя неоправданному риску. Карло, Бруно, ты и я – всего лишь четверо старичков. Да, именно старичков, и поэтому нам нужно смириться с тем, что его за нас убьет кто-то другой. Если ты передумала, скажи мне об этом; если нет, то, повторяю еще Раз, на меня можете не рассчитывать.

– Ты, похоже, разгневался…

– При чем здесь мой гнев!

– Единственная цель моей жизни – это чтобы все Танненберги умерли, корчась от боли.

– Однако нет необходимости убивать их своими руками.

– Вы меня никогда не оставите одну. Я это знаю.

– Подумай над тем, что я тебе сказал. А я сейчас позвоню Карло и Бруно. Пока.

Профессор Гауссер, нажав на кнопку телефона, прервал разговор и тяжело вздохнул. Он, пожалуй, уж слишком сурово разговаривал со своей подругой. Но ведь он и в самом деле ее боялся – точнее, боялся того, что она не прислушается к доводам разума.

В жизни Мерседес действительно не было иной цели, кроме как разыскать и убить Танненберга. И она вполне была способна это сделать.

Когда Ганс Гауссер рассказал Карло Чиприани, как отреагировала Мерседес, узнав, что теперь нет никакого сомнения в том что Танненберг жив, тот почувствовал сильное беспокойство. Та же реакция была и у Бруно Мюллера. Они решили, что Карло отправится в Барселону и попытается убедить Мерседес не отклоняться от плана, который они разработали вчетвером. Бруно хотел поехать вместе с Карло, однако и Ганс, и Карло понимали, что, если их друг отправится в Барселону, Дебора опять начнет нервничать, а потому они убедили Бруно остаться в Вене. Если Карло не удастся переубедить Мерседес, тогда они попытаются это сделать втроем, однако к этому варианту они решили прибегнуть лишь в крайнем случае.

В Барселоне шел дождь. Карло застегнул плащ на все пуговицы и стал терпеливо ждать, когда наступит его очередь сесть в такси и он сможет поехать в центр города. В руке у него был чемоданчик с самыми необходимыми вещами на тот случай, если в Барселоне ему придется заночевать, однако он все-таки рассчитывал вернуться в Рим в тот же день. Все будет зависеть от того, насколько упрямой окажется Мерседес.

Здание, в котором располагался офис компании, принадлежащей Мерседес, находилось на склоне горы Тибидабо. Секретарша провела Чиприани в помещение для посетителей, чтобы он там мог подождать, пока, как она сказала, сеньору Барред поставят в известность о его приходе. Однако уже через нескол ко секунд она вернулась в сопровождении Мерседес.

– Что ты тут делаешь? – удивленно спросила Мерседес.

– Я приехал в Барселону по делам и решил зайти проведать тебя.

Мерседес взяла Карло за руку и завела его в свой кабинет. После того как ее старательная секретарша принесла им кофе и они остались вдвоем, они сели рядом и впились друг в друга взглядами.

– Это Ганс попросил тебя ко мне приехать…

– Нет. Я сам решил это сделать. После разговора с Гансом я испытываю сильное беспокойство, да и Бруно тоже. Что ты задумала, Мерседес?

В голосе Карло чувствовалась боль, но помимо того еще и твердость: он явно не был склонен идти на уступки и вряд ли принял бы какие-либо оправдания.

– Ты что, не можешь понять, что я больше всего на свете хочу убить его своими руками?

– Нет, могу. Я могу это понять. Могу понять твое желание убить его собственными руками, потому что у меня есть такое же желание. И у Ганса, и у Бруно. Но нам не следует так поступать, потому что мы не сумеем это сделать.

– Вонзить нож в живот человека не так уж и трудно.

– Да, но очень трудно пробраться в Ирак. А еще очень трудно проникнуть в то место, где он сейчас находится. А еще очень трудно объяснить, зачем ты туда едешь. А еще очень трудно умудриться обмануть охрану и подойти к Танненбергу вплотную. А еще очень трудно выбрать удачный момент для того, чтобы вонзить в него нож. Все это – очень трудно. Именно поэтому мы и наняли профессионала, то есть человека, который знает, как поступать в подобных ситуациях. Он умеет убивать, и сможет выбрать для этого подходящий момент. Мы же не сумеем с этим справиться, пусть даже мы и ненавидим Танненберга до глубины души и пусть даже нам кажется, что мы в состоянии убить его своими руками.

– Вы даже не даете мне возможности попытаться это сделать… – буркнула Мерседес.

– Прошу тебя, Мерседес! В таком случае у нас не будет ни второй, ни третьей попытки. Если ты попытаешься его убить и у тебя ничего не получится, тогда уже никто не доберется до Танненберга, и мы не сможем ему отомстить. У тебя нет права на такой поступок, ты можешь все испортить.

– Ты тоже на меня разозлился, – сказала Мерседес, и в ее голосе прозвучала обида.

– Я? Ты ошибаешься. Никто из нас на тебя не злится – ни я, ни Бруно, ни Ганс. Но и ты не заставляй нас убеждать тебя в очевидном. Жажда мести, которая объединяет нас четверых будет все такой же сильной, что бы ни произошло. Однако ты не имеешь права предпринимать какие-либо действия без нашего согласия. Это не твоя месть, Мерседес, это – наша месть всех четверых. Мы тогда поклялись, что отомстим вместе, и ты не должна нарушить клятву.

– А почему бы нам не отправиться туда вчетвером?

– Потому что это было бы глупостью.

Затем они некоторое время молчали, погрузившись каждый в свои мысли. Они размышляли над тем, что сейчас скажут друг другу.

– Я знаю, что ты прав, но…

– Если ты туда поедешь, ты и нас уничтожишь, и Танненберга все равно не сумеешь убить. Вот чего ты добьешься. Скажи мне: ты твердо намерена туда поехать?

– Пожалуйста, не внушай мне, что мой поступок приведет к таким трагическим последствиям.

– Можешь быть уверена, что именно так и будет. Впрочем, единственное, о чем я тебя прошу, – так это чтобы ты хорошенько подумала, как ты умела думать в самых сложных ситуациях, как ты умела думать все эти годы, как ты умела думать в течение трех последних месяцев – с того момента, когда мы обнаружили Танненберга.

– Арабы говорят, что месть – это блюдо, которое подают холодным.

– И они правы. Только при таком подходе можно получить удовлетворение от свершенной мести. Мы никогда не забудем того, что тогда произошло, и никогда этого ему не простим, однако нам следует действовать хладнокровно. В противном случае все наши усилия закончатся ничем.

– Дай мне поразмыслить над всем этим.

– Нет. Ответ мне нужен прямо сейчас. Я хочу знать, придется ли нам отменить нашу операцию в Ираке. Мы не можем подвергать опасности жизнь человека, который отправился по нашему заданию в Ирак.

– Он – профессиональный убийца.

– Ты сама сказала: «профессиональный». Отсюда следует, что если мы вмешаемся, то тем самым подвергнем его жизнь опасности, и нам придется отвечать за последствия. Мы заключили контракт с агентством – агентством, предоставляющим услуги наемных убийц.

– Это агентство занимается вопросами безопасности.

– Ты же знаешь, Мерседес, что одно другое не исключает. Помимо всего прочего, эти люди занимаются и убийствами, и именно за это они получают большие деньги.

– Ты прав, нам нельзя допустить оплошность.

– Итак, что ты собираешься делать?

– Думать, Карло, думать…

– Таким образом, мне тебя переубедить не удалось…

– Не знаю… Мне нужно подумать.

– Ради бога, Мерседес, не делай глупостей!

– Я не буду вас обманывать. Не буду вам говорить, что не стану ничего предпринимать, если еще для себя не решила, как поступлю. Пусть уж лучше вы меня возненавидите, чем я стану вам врать.

– Похоже, тебе хочется, чтобы Танненберг остался жив, – заявил Карло.

– Нет! – с яростью выкрикнула Мерседес. – Как ты можешь такое говорить? Я хочу, чтобы его убила именно я! Я! Я! Вот чего я хочу!

– Я вижу, с тобой разговаривать бесполезно. Мы отменим операцию. Ганс позвонит Тому Мартину и скажет, чтобы тог отозвал своего человека. Все кончено.

Мерседес гневно посмотрела на Карло. Она так сжала кулаки» что ногти впились в ладони, а губы искривились в горькой усмешке. Ее лицо исказилось настолько, что стало похоже на жуткую маску.

– Вы не можете этого сделать, – пробормотала она.

– Нет, можем, и мы это сделаем. Ты решила нарушить клятву, которую дала вместе с нами, и тем самым ты ставишь под угрозу всю операцию. Если ты теперь не в одной упряжке с нами, тогда все прекращается. Мы отказываемся от возможности отомстить. И мы тебе этого никогда не простим – ни-ког-да. После стольких лет поисков мы его наконец-то нашли. Мы вполне могли бы их убить – и Танненберга, и его внучку. Нам это уже почти удалось, но ты вдруг ни с того ни с сего пытаешься этому помешать, потому что считаешь, что должна сделать это своими руками. Ну что ж, поступай как знаешь. До сего момента мы держались вместе, теперь же ты остаешься одна.

На правом виске Карло стала пульсировать жилка – это явно свидетельствовало о том, что он испытывал сильное волнение.

Мерседес, тоже сильно разволновавшись, почувствовала острую боль в груди.

– Ты хочешь сказать, Карло, что…

– Что мы больше никогда не увидимся, что Ганс, Бруно и я уже не захотим ничего о тебе даже слышать до конца своей жизни и что мы тебя никогда не простим.

Карло с трудом выносил напряжение этого разговора. Он очень любил Мерседес и понимал, какие тяжкие муки она сейчас испытывает, однако не мог смириться с тем, что она хотела совершить.

– Я не потерплю никаких ультиматумов, – сказала Мерседес, став бледной как мел.

– Мы тоже.

Они оба замолчали. Это было неловкое и напряженное молчание, предвещавшее разрыв отношений, которые до этого казались нерушимыми.

Карло поднялся с кресла, посмотрел на Мерседес и направился к двери.

– Я ухожу. Если передумаешь, позвони нам, однако сделай это сегодня. Завтра Ганс отправится в Лондон, чтобы разорвать контракт с Томом Мартином.