Текст книги "Глиняная Библия"

34

Том Мартин прочел факс, присланный ему директором агентства «Фотомунди» еще утром. Он не мог прочесть его раньше, так как только что приехал из Парижа, где весь день только то и делал, что встречался со своими коллегами из таких же, как у него, агентств. Секретарша заранее сообщила ему, что пришел факс, а потому Мартин сразу же направился к себe в кабинет. Он решил немедленно позвонить директору агентства «Фотомунди».

Тот крепко спал, когда затрезвонил телефон.

– Алло!

– Привет, это я.

– Кто это «я»? А-а, извините, я еще толком не проснулся. Который час?

– Два часа ночи.

– Вы начинаете работать так рано? – мрачно спросил ли. ректор фотоагентства.

– И даже еще раньше, намного раньше. По правде говоря мы работаем круглые сутки. Скажите, вы получали еще какое-нибудь сообщение от своего сотрудника в Багдаде?

– Нет.

– И по телефону он вам не звонил?

– Нет.

– Ну что ж, тогда вставайте и отправляйтесь в свой кабинет. Я уверен, что он вам скоро позвонит.

– Да, но в столь ранний час… – начал было директор агентства.

– Не теряйте времени – ни своего, ни моего – и сделайте то, что я вам сказал. Я жду новостей и знаю, что мы получим их этой ночью.

Директор агентства «Фотомунди» что-то буркнул себе поднос, но все-таки согласился выполнить требование Тома Мартина. Он не мог ему отказать, потому что Мартин входил в число его постоянных клиентов, причем самых лучших. Следовательно, если Мартин просил его подняться в два часа ночи с кровати и отправиться к себе в агентство, то ему ничего не оставалось делать, кроме как подняться и отправиться.

Впрочем, Лайону Дойлю был известен номер его мобильного телефона, поэтому «фотограф» мог связаться с ним в любой момент – даже когда он безмятежно дрыхнул в собственной постели. Но, как бы то ни было, директор агентства встал с кровати и пошел принимать душ, чтобы окончательно прогнать сон. Затем он, конечно же, намеревался поехать к себе на работу, чтобы дожидаться там звонка от этого чертова Лайона Дойля.

Он уже завязывал галстук, когда зазвонил его мобильный телефон. Он сразу узнал голос Дойля и тут же включил запись разговора, чтобы потом передать ее Тому Мартину.

– Рад вас приветствовать. Вы получили факс?

– Да, получил. Как у вас дела?

– Я удивился, не дождавшись от вас звонка, и горю желанием вернуться домой, особенно после событий, произошедших в последние дни. Вы и представить себе не можете, что тут творится! Кто-то убил дедушку Клары Танненберг – той самой женщины-археолога, которая финансировала археологические раскопки вместе с профессором Пико. Ее дедушка был уже очень болен, и никто не может объяснить, каким образом его ухитрились убить – его ведь охраняли круглые сутки. Так или иначе, кто-то обхитрил его охранников и перерезал ему горло, а заодно тем же способом прикончил и ухаживавшую за ним медсестру. Вот и представьте, какая тут теперь сложилась ситуация. К счастью, мы уже находимся в Багдаде и готовимся сегодня же покинуть Ирак. Не знаю, хотите ли вы, чтобы я задержался в Ираке и подготовил еще один спецрепортаж. Вообще-то работы здесь полно. Кстати, хотя от этого вряд ли будет какая-то польза, я все же сделал несколько снимков тех трагических событий, которые произошли в Сафране – так, на всякий случай. Директор агентства «Фотомунди» сказал Дойлю, что позвонит в редакции различных газет и журналов, чтобы выяснить, есть ли ему смысл оставаться в Ираке. После этого они должны будут созвониться, поэтому он постарается, чтобы его мобильный телефон был, по возможности, не занят.

Ровно в три часа ночи Том Мартин, находясь в своем кабинете, получил запись телефонного разговора Лайона Дойля с директором агентства «Фотомунди», за которой один из людей Мартина съездил к директору агентства.

Прослушав запись с циничными объяснениями своего агента, Мартин улыбнулся. «Лайон – талантливый актер», – подумал президент агентства «Глоубал Груп».

Получалось, что Лайон уже выполнил как минимум половину заказа, причем, без сомнения, самую трудную его часть, а именно – устранил Альфреда Танненберга. Так что клиенты Мартина могут быть довольны. Он, конечно, должен немедленно им позвонить, чтобы выяснить, не отказываются ли они от своего желания убить Клару Танненберг или же все-таки будут настаивать на том, что эта женщина непременно должна умереть. Мартину было, в общем-то, все равно, однако он считал, что суметь убить старого Танненберга в Ираке, да еще при таких обстоятельствах, – это уже едва ли не подвиг, потому что, как-никак, Танненберг находился под защитой режима Саддама Хусейна.

Так или иначе, Мартин решил срочно позвонить мнимому мистеру Бертону, несмотря на то что была глубокая ночь: часы показывали три часа десять минут.

Профессор Гауссер спал чутко, как человек, юность и зрелые годы которого уже давно минули. Когда зазвонил один из его постоянно включенных мобильных телефонов, он тут же проснулся. Включив лампу, он взял телефон.

– Слушаю.

– Мистер Бертон?

– Да, это я.

– Это мистер Мартин…

Ганс Гауссер тут же почувствовал жжение в желудке. Он взглянул на часы и удивился – Мартин звонил ему посреди ночи.

– Говорите.

– Ваш заказ выполнен. Точнее, половина заказа. Можно сказать, самая важная его часть. С главным объектом покончено.

– Вы уверены?

– Абсолютно уверен.

– У вас есть подтверждения?

– Конечно.

– А как обстоят дела с… с другой частью?

– Чтобы выполнить то, о чем вы меня просили, пришлось совершить едва ли не чудо. Вы знаете, какая в том месте сейчас ситуация?

– Так когда же будет выполнен весь заказ?

– Именно по этому поводу я вам и звоню. Возможно, это удастся сделать позднее здесь, в Европе. А в том месте, учитывая сложившуюся ситуацию, шансов завершить дело сейчас очень мало, уж слишком это рискованно, но если вы настаиваете, мы попытаемся все закончить именно там. Поэтому я вам и звоню. Мне нужны ваши указания: либо мы немного повременим с выполнением второй части заказа, либо предпримем попытку прямо сейчас. Однако, как я вам уже сказал, шансов сделать это в том месте у нас действительно очень мало.

Профессор не знал, что ответить, и, чтобы выиграть время, глубоко вздохнул. Он не мог принимать такое решение в одиночку – ему нужно было посоветоваться со своими друзьями.

– Я вам перезвоню через несколько минут.

– Хорошо, я буду ждать. Но вы должны дать мне ответ не позднее шести часов утра.

– Я дам его намного раньше.

Карло Чиприани читал книгу. Этим вечером он ходил в ресторан поужинать вместе со своими старыми друзьями – тоже врачами. Очень поздно вернувшись домой, он уселся в кресло, чтобы спокойно почитать в ночной тишине. Когда раздался телефонный звонок, Карло испуганно вздрогнул и тут же схватил трубку.

– Карло…

– Ганс?

– Да, друг мой, это я.

– Что случилось? – испуганно спросил врач.

– Дело сделано. Его уже больше нет.

– Что? Ты хочешь сказать, что…

– Он мертв, Карло, мертв. Мне только что позвонили, чтобы об этом сообщить, и у них есть подтверждения, что это действительно так.

– Но… ты в этом уверен, Карло?

– Уверен. Дело сделано.

Они оба на некоторое время замолчали, не зная, что еще можно сказать. Каждый из них искал в своей душе какое-то особенное ощущение, которое соответствовало бы этому моменту, но ничего ожидаемого не находил. Единственное, что сейчас приходило им на ум, – так это то, что они ждали этого почти всю свою жизнь.

– Значит, подонок мертв, – наконец пробормотал Карло.

– Да, мы своего добились. Знаешь, у меня на душе какая-то пустота, – сказал Ганс, и в его голосе не чувствовалось никаких эмоций.

– И все-таки…

– И все-таки мы должны были это сделать. В противном случае мы не смогли бы умереть спокойно.

– Ты звонил Бруно и Мерседес?

– Нет, я позвонил тебе первому. Нам прямо сейчас нужно принять решение относительно его внучки.

– Она жива? – спросил Карло.

– Да. Выполнить наш заказ оказалось чрезвычайно трудно и она пока жива. Они спрашивают, обязательно ли нужно сделать это там или же можно будет завершить это дело здесь, в Европе. Она вроде бы собирается сюда приехать.

– А куда именно?

– Не знаю. Но оттуда она уезжает.

– Ганс, что, по-твоему, нам следует делать?

– Не знаю. Мы можем оставить все как есть или же…

– Мерседес с этим не согласится, – печально сказал Карло.

– А мы, Карло? Мы-то с этим согласимся?

– Думаешь, совесть позволит нам это совершить?

– Что касается меня, то моя совесть позволит мне все, уверяю тебя, друг мой, – без тени сомнения заявил профессор Гауссер.

– Ты прав. Наверное, я все еще в состоянии шока…

– Я в таком же состоянии, – сказал Ганс.

– Наверное, нам нужно предоставить им право самим принять решение относительно того, какое место лучше подходит для… для выполнения нашего заказа, – сказал Карло, думая о том, что Мерседес ни за что не отступится и потребует осуществления плана мести в полном объеме.

– Я согласен.

– Так или иначе, скажи им, что мы не отменяем вторую часть заказа.

– Нет, не отменяем. Мы прождали всю жизнь, и сегодня Бог наконец-то решил обрадовать нас известием о смерти этого подонка.

– Бог никогда не был с нами, Ганс, никогда. Его не было с нами в то далекое время, его не было с нами все эти годы. Мерседес права: если он и существует, то ему не до нас.

Они замолчали, задумавшись каждый о своем. Перед их мысленным взором мелькали видения из прошлого – прошлого, которое они так и не смогли забыть.

– Я сейчас позвоню Бруно, а затем – Мерседес. Если появятся еще какие-нибудь новости, я тебе сразу же сообщу.

– Хорошо, Ганс, хорошо. Это будет очень длинная ночь.

– А я думаю, что буду спать спокойно, Карло.

– Спокойной ночи, Ганс.

Услышав, что зазвонил телефон, Дебора вздрогнула и испуганно подскочила на кровати.

– Дебора, успокойся, это всего лишь телефонный звонок, – сказал ей муж.

– Но сейчас же ночь, Бруно. В такое время звонят только чтобы сообщить о чем-то очень плохом, о каком-нибудь несчастье…

Бруно Мюллер поднялся с кровати и направился в гостиную, где находился телефон. Дебора робко пошла за ним, подрагивая от озноба, вызванного сильным испугом.

– Кто это? – твердо спросил Мюллер, подняв телефонную трубку.

– Бруно, это Ганс…

– Ганс, что случилось? – с тревогой спросил Бруно.

– Подонок мертв.

– Боже мой! – воскликнул музыкант.

– Бог не имел к его смерти никакого отношения. Это сделали мы.

Бруно почувствовал, как по его телу пробежала волна жара, которую затем сменил ледяной холод, охвативший все внутренности. Его лицо так перекосилось от нахлынувших эмоций, что, казалось, он вот-вот потеряет сознание.

– Бруно! Бруно! Что случилось? – спросила не на шутку перепугавшаяся Дебора.

– Оставь меня, Дебора, вернись в спальню.

– Но Бруно… – пробормотала Дебора.

– Делай то, что я тебе сказал! – свирепо гаркнул кроткий музыкант.

Ганс Гауссер слушал этот разговор на другом конце телефонной линии, прекрасно понимая, какой поток эмоций захлестнул его друга.

– Ганс, ты уверен? – робко спросил Бруно.

– Да. Этого подонка больше нет, мы с ним покончили.

– Мы своего добились. Да, мы все-таки своего добились… Теперь я могу умереть спокойно.

Гауссер ничего не ответил – он лишь молча кивнул, полностью соглашаясь со словами своего друга.

Мерседес Барреда спала глубоким сном. Чтобы дать отдохнуть своему измученному организму, она приняла снотворное: в последние месяцы ей почти не удавалось нормально выспаться. Телефон долго трезвонил, прежде чем она услышала звонок и сняла трубку.

– Алло…

– Мерседес?

– Да, это я…

Гансу Гауссеру показалось, что его подруга разговаривает с ним откуда-то из потустороннего мира. Она говорила так тягуче и с таким трудом произносила слова, что Ганс забеспокоился.

– С тобой все в порядке?

– А кто это говорит? – через силу произнесла Мерседес, не в состоянии окончательно проснуться.

– Это Ганс…

– Ганс? А-а, Ганс… О Господи! Что случилось?!

– У меня хорошие новости. Именно поэтому я тебе и звоню в такое позднее время. Ты, наверное, очень крепко спала.

– Ганс… Ну давай, говори!

– Подонок мертв.

Мерседес издала крик, больше похожий на вой. В нем чувствовалась безграничная боль, и исходил он из глубины ее души. Схватив стоявший на столике стакан с водой, она сделала глоток, пытаясь развеять окутавшую ее сознание пелену. Затем она с большим трудом села на кровати и опустила ноги на пол.

– Мерседес, с тобой все в порядке? – спросил Ганс.

– Я… я очень крепко спала. Я приняла снотворное, потому что мне было трудно заснуть… Ганс, это правда?

– Да. Он мертв, и тому есть подтверждения.

– А как это произошло? И когда? – один за другим посыпались вопросы.

– Его уже похоронили.

– Он мучился?

– Не знаю. Мне пока не известны подробности.

– Надеюсь, что он мучился и перед смертью узнал, за что его убивают. А его внучка?

– Она жива.

– Почему? Нет прощения никому из его потомков! – в голосе Мерседес зазвучали истерические нотки.

– Да, им нет прощения, ты совершенно права, однако наши действия должны быть продуманными. Похоже, что с окончательным выполнением нашего заказа возникли трудности, а потому нас спрашивают, обязательно ли нужно выполнить вторую часть заказа именно там или же можно попытаться сделать это здесь, в Европе, потому что его внучка собирается сюда приехать.

– А мы-то откуда знаем, как им лучше поступить? – раздраженно спросила Мерседес.

– Они нам уже говорили, что на выполнение столь сложной работы потребуется время, возможно, даже несколько месяцев. Так оно и есть на самом деле, ведь действительно прошло несколько месяцев. Ну и какое же будет наше решение?

Пусть сделают то, о чем мы их просили, пусть полностью выполнят все условия контракта, и чем скорее, тем лучше.

– Ну тогда…

Ганс, а ты уверен? Этого подонка и вправду уже нет в живых?

Да, я уверен, Мерседес, абсолютно уверен.

Мерседес начала плакать, и ее всхлипывания так взволновали ее старого друга, что и он не смог удержаться от слез.

– Мерседес, не плачь. Ради бога, успокойся! Мерседес не плачь… Пожалуйста, Мерседес, тебе нужно быть сильной Мерседес. Не плачь…

35

– Мерседес, не плачь. Пожалуйста, девочка, не плачь.

Девочка, вцепившись в руку своей матери и дрожа от холода и истощения, едва держалась на ногах. Охранник только что грубо толкнул ее за то, что она пошевелилась, стоя в шеренге заключенных-женщин и их детей. От этого толчка она упала, угодив личиком в грязь. Она тут же поднялась: мать отчаянно потянула ее за руку, побелев от ужаса. В концлагерях заключенные всегда старались казаться незаметными и не привлекать к себе внимания ни офицеров и рядовых СС, ни капо, ни кого-либо другого из тех, кто испытывал удовольствие от их страданий.

Мать сильно сжала ручку Мерседес и тихо, замирая от страха, стала умолять ее не плакать. Внимание охранника, толкнувшего девочку, на несколько секунд отвлек один из малышей, который выбился из шеренги, и Мерседес, послушавшись свою мать, воспользовалась этими драгоценными секундами, чтобы вытереть слезы.

Она посмотрела на офицеров СС, обнимающихся с другими офицерами, только что приехавшими на черных автомобилях. Эти люди выглядели очень довольными, и один из них сказал остальным, что сегодняшний день будет незабываемым.

Несколько секунд Мерседес размышляла над тем, что такого особенного могут сотворить эти люди, чтобы сегодняшний день стал незабываемым, а затем она снова стала дрожать от страха. Один из капо – его звали Густав – подошел к заключенным и приказал детям выстроиться в шеренгу напротив их матерей. Самые маленькие из них стали хныкать, боясь отпустить руку матери, однако один из охранников подошел к ним с кнутом и начал раздавать удары направо и налево, отчего уже сами матери стали уговаривать своих детей немедленно выполнить то, что от них требовали.

– Слушайте сюда! – крикнул офицер СС таким устрашающим тоном, что все малыши испуганно притихли. – Из Берлина, чтобы взглянуть на вас, прибыл совет ученых. Вам предстоит помочь науке – по крайней мере, вы сможете быть ей кое в чем полезными. Все вы сейчас спуститесь в карьер, где вас ждет подарок, с которым вы должны сразу же подняться сюда. А это ваше отродье останется здесь, для них у нас есть другой подарочек.

Альфред, услышав это заявление своего коллеги – офицера СС, засмеялся, а Георг с любопытством спросил, сколько времени будет длиться эксперимент.

– Так мы как раз и собираемся проверить, как долго смогут продержаться эти сучки, – ответил Альфред.

Мерседес всхлипнула, еле сдерживая слезы, а ее мать, начав спускаться в карьер, оглянулась и улыбнулась ей, стараясь хоть как-то успокоить свою дочь. Мать Мерседес была на восьмом месяце беременности. Ее привезли в концлагерь Маутхаузен семь месяцев назад, и она сама удивлялась тому, что ей удалось так долго здесь продержаться и до сих пор не умереть. По-видимому, она унаследовала выносливость от своих родителей, всю жизнь проработавших в поле – так же как и их родители, и родители их родителей, и все их предки, о которых она хоть что-то слышала. Другие женщины, тоже будучи на восьмом месяце беременности, уже давно скончались, не выдержав истязаний и непосильного труда от зари до зари. Некоторые из этих женщин исчезли после того, как их увели в лазарет, чтобы проверить, как протекает беременность. Однако мать Мерседес была теперь даже более худой, чем до того, как по округлившемуся животу стало заметно, что она беременна.

Гестаповцы схватили ее в вишистской Франции, когда она пыталась убежать оттуда вместе со своей дочерью. Затем их обеих перевезли в Австрию на товарном составе, перевозившем скот, не выпуская при этом из вагона круглые сутки. Толкаясь в этом до предела тесном вагоне среди сотен других заключенных, она повторяла своей дочери, что, поскольку они еще живы, значит, не должны терять надежды. Ее муж был испанцем и, как и она, участвовал в движении Сопротивления. Его убили гестаповцы в центре Парижа, когда он попытался убежать от патруля при очередной проверке документов, и она осталась одна, даже не подозревая, что беременна. Она попыталась перебраться вместе с маленькой дочерью в Испанию, чтобы попросить помощи у родственников погибшего мужа, которые смогли – хотя далеко не все – выжить во время испепелившей Испанию гражданской войны. Точнее говоря, она намеревалась пробраться в Барселону и разыскать там свою свекровь, так как была уверена, что та не оставит ее в беде. Руководители движения Сопротивления согласились переправить ее в Испанию, но когда она подошла уже к самой границе, ее схватили гестаповцы.

Когда она попала в концлагерь, ее – как и других женщин-заключенных – заставили раздеться и дали ей лагерную робу на которой был пришит красный треугольник с нарисованной посреди него буквой F. Такие красные треугольники были на одежде политических заключенных, а по букве можно было определить, из какой страны попал сюда узник.

Лишь много позже она поняла, что у нее будет ребенок. Возможно, беременность проявилась так поздно потому, что будущая мама испытывала страх, подвергалась истязаниям, недоедала и тяжело работала. Когда она осознала, что скоро снова станет матерью, долго и безутешно рыдала. Ее мучила мысль о том, что ей предстоит произвести на белый свет ребенка, который уже с первого дня своей жизни будет заключенным концлагеря. Однако постепенно ее отчаяние трансформировалось в надежду. Она страстно желала выжить, потому что именно беременность придала ей новых душевных сил: теперь ей обязательно нужно было остаться в живых – и ради Мерседес, и ради того ребенка, которого она носила под сердцем. Они оба нуждались в ней, потому что у них никого больше не было. Правда, она заставила Мерседес запомнить адрес ее бабушки в Барселоне на тот случай, если девочке вдруг удастся выбраться из лагеря одной.

– А почему это отродье тоже не спускается в карьер за камнями? – спросил Георг.

– Хорошая идея, но для них мы приготовили отдельный сюрприз. Вон там они будут принимать душ. Посмотрим, как долго они смогут выдержать, – ответил, усмехнувшись, Генрих.

– Давайте и мы спустимся в карьер и посмотрим, что там происходит с этими сучками, – предложил Альфред.

Улыбающиеся офицеры и люди в гражданском спустилась на несколько ступенек по «лестнице смерти», чтобы лучше увидеть то, что происходило на дне карьера. Было видно, что женщины лишь с трудом выдерживали вес камней, которые им нагрузили на спину. Некоторые охранники толкали женщин сзади, крича, чтобы они не останавливались, однако многие женщины были не в состоянии нести такой груз и падали наземь под тяжестью камней. Из пятидесяти женщин пятнадцать уже были мертвы от жестоких побоев, наносимых им охранниками. Они с размаху били женщин ногами и палками, пытаясь заставить их подняться с земли и пройти сто восемьдесят шесть ступенек вверх по лестнице, ведущей из карьера к центральной площадке концлагеря.

Шанталь едва могла дышать. Лишь стоявший у нее перед глазами образ Мерседес и желание сберечь жизнь еще не родившегося ребенка заставляли ее находить в себе силы и идти вверх. Она шла, согнувшись, с трудом передвигая ноги и стараясь сдержать подступившую к горлу тошноту. Хотя ее лицо было искажено нестерпимой мукой, она мысленно довольно улыбалась после каждого шага, который ей удавалось сделать.

Шаг, второй, третий… Она вдруг подняла взгляд и с ужасом увидела, что охранники толкают детей, заставляя их спускаться в карьер.

Она лишь с трудом различала среди детей Мерседес и чувствовала, что ее дочь сильно напугана и готова вот-вот заплакать. Шанталь выпрямилась, чтобы дочь ее увидела и хоть немного воспрянула духом, она хотела отдать девочке часть своих сил, которых у нее самой было уже слишком мало. А еще ее очень испугало, что их мучителям, похоже, пришла в голову какая-то новая идея: она не могла понять, зачем охранники гонят детей в сторону карьера.

А это была идея капитана Альфреда Танненберга, и ее с энтузиазмом восприняли его друзья. Он предложил заставить детей идти рядом со своими матерями и бить их палками по спине, словно вьючных животных.

– Ваши матери – мулы, – сказал Танненберг, смеясь, – а вы – погонщики этих мулов. Вы должны быть строгими: если кто-нибудь из них споткнется и упадет, сразу бейте их палками, пусть даже это будет ваша мать. Если вы не станете этого делать, мы и вам привяжем к спинам камни и погоним вас кнутами до самого верха лестницы.

Малыши очень перепугались, однако все же не решались заплакать, потому что знали: их тут же за это покарают. Они взяли палки и начали робко спускаться по лестнице. Те женщины, которым уже удалось доковылять до нижних ступенек лестницы, с недоумением уставились на детей: они не сразу поняли, какую жестокую игру придумали наиболее изощренные из мучавших их извергов.

– Тот, кто не станет бить мулов, будет сурово наказан, – крикнул Альфред Танненберг под смех своих друзей и других зрителей этого жуткого действа.

– Давайте, давайте, начинайте! – кричали капо.

Дети с отчаянием смотрели на своих матерей, не смея поднять руки для ударов.

– Мерседес, бей меня палкой, ради бога, дочка, бей, не бойся! – стала умолять свою дочь Шанталь.

И вдруг одна из женщин упала, плюхнувшись лицом в грязь. Один из капо подошел к ней и стал бить ее ногами, однако Танненберг велел ему отойти от женщины и найти ее ребенка.

– Эй, ты! Подойди сюда! – приказал он девочке, которая была такой худой, что казалась призраком.

Эта девочка – ей было лет восемь, и у нее едва-едва хватало сил, чтобы держать в руках палку – робко сделала несколько шагов к офицеру СС.

– Это твоя мать? – спросил капитан Танненберг.

Малышка молча кивнула.

– Тогда бей этого мула, пока он не встанет. Давай, бей!

На несколько секунд воцарилась тишина. Девочка не тронулась с места. Она не поняла того, что ей сказал этот человек, поэтому что была глухой. Обычно она старалась читать по губам, однако этот офицер говорил так быстро, что по его губам она ничего не смогла прочесть.

Капитан Танненберг, разозлившись из-за того, что девочка его не слушалась, схватил палку и начал безжалостно бить лежащую на земле женщину. Девочка с ужасом посмотрела на офицера, а затем бросилась на землю рядом со своей матерью под громкий хохот наблюдавших за этой сценой офицеров СС.

И вдруг мальчик, года на два старше этой девочки, подошел к ней и ее матери и стал помогать им подняться. У Танненберга от ярости едва глаза не повылазили из орбит.

– Да как ты смеешь! Ублюдок!

Он вытащил из своей кобуры пистолет и, отбросив мальчика в сторону ударом ноги, выстрелил из пистолета в девочку. Та, обмякнув, замерла на земле у подножия лестницы. Ее мать, уже не в силах даже вскрикнуть, попыталась придвинуться к неподвижному телу своей дочери, но Танненберг тут же с силой ударил женщину ногой по голове, превратив ее лицо в кровавое месиво. Отброшенный ударом ноги Танненберга мальчик попытался подняться, однако офицер начал избивать его ногами и бил до тех пор, пока малыш не потерял сознание. Он так и остался лежать в грязи рядом со своей матерью и своей сестрой, которые были уже мертвы.

– Вперед, мулы! А ну вперед! Того, кто не будет шевелиться, ждет такая же участь. А вы, маленькие ублюдки, либо будете погонять палками мулов, либо с вами произойдет то же самое, что и с вот этими. Их мать была проклятой коммунисткой, итальянской шельмой, но правосудие наконец свершилось. Эта грязная свинья родила вот это существо, которое она называла дочерью. Но разве это девочка? Это какая-то уродка! – орал Танненберг, взбудораженный спектаклем, участником которого был и он сам.

Мерседес задрожала от страха, увидев, что ее друг Карло лежит на земле совершенно неподвижно. Карло был старше ее, ему уже исполнилось десять лет, однако он заботился о ней, был отзывчивым и приветливым мальчиком и всегда говорил ей, что она не должна бояться.

Офицеры и солдаты СС стали кричать детям, чтобы они били женщин палками, и у Мерседес по щекам потекли слезы. Она не хотела бить свою маму и, оглянувшись по сторонам, увидела, что никто из ее друзей не бьет матерей палками. Вдруг она почувствовала, как кто-то коснулся рукой ее плеча. Это был Бруно. Он взглядом показал ей, чтобы она двигалась вперед.

– Мерседес, пожалуйста, не стой на месте. Ты иди и махай палкой, как будто бьешь свою маму.

– Нет, нет… – пролепетала девочка.

Раздался пронзительный крик: одна из беременных женщин рухнула на ступеньки. От невыносимых страданий, которые она испытывала, у нее начались преждевременные роды – прямо здесь, на этой лестнице. Она была австриячкой – точнее, австрийской еврейкой, преподавателем музыки. Эта женщина скрывалась в доме своих друзей, но ее кто-то выдал, и вот уже четыре месяца она находилась в этом аду вместе со своим маленьким сыном Бруно.

Капитан Танненберг подошел к ней и окинул ее ледяным взглядом. Затем он жестом подозвал одного из лагерных врачей.

– Доктор, как вы считаете, у евреек в утробе такой же плод. как и удругих женщин? Нам нужно это проверить, тем более что от этой свиньи все равно уже не будет толку.

Все выжидающе замолчали, а врач наклонился над женщиной и скальпелем взрезал ей живот. Взвыв от боли, женщина изогнулась в конвульсиях и тут же перестала кричать: она была уже мертва. Другие врачи столпились вокруг нее, с любопытством наблюдая за тем, как делалось импровизированное «кесарево сечение» без каких-либо обезболивающих средств.

Маленький Бруно горько расплакался и попытался убежать прочь, однако капо притащил его обратно и силой заставил смотреть на кровавую расправу, учиненную над его матерью.

Некоторых детей, не выдержавших этого жуткого зрелища, стошнило, а приехавшие из Берлина гости, наоборот, восторженно зааплодировали.

Дойдя до пятнадцатой ступеньки, Шанталь споткнулась и упала. Из уголка ее губ побежала струйка крови.

Капитан Танненберг толкнул Мерседес к ее матери.

– Бей ее! Давай, бей! Эта женщина – животное! Она – всего лишь мул! Делай то, что я тебе говорю!

Мерседес оцепенела от ужаса. Она была не в силах произнести ни звука и лишь смотрела обезумевшими глазами на мужчину, который ее грубо толкал.

– Бей мула! Делай то, что я тебе приказываю! – орал Танненберг, все больше распаляясь.

Шанталь уже настолько обессилела, что даже не могла говорить. Она чувствовала, что вот-вот умрет и тогда уже не сможет ни защитить свою дочь, ни сберечь ребенка, которого вынашивала. Собрав остаток сил, она подняла руку и протянула ее в сторону Мерседес. Девочка в отчаянии опустилась на колени рядом со своей матерью и залилась слезами.

Капитан Танненберг подошел к Шанталь и ударил ее ногой в живот, от чего она потеряла сознание, а между ног у нее заструилась кровь. Затем офицер поднял кнут, чтобы хлестнуть им Шанталь, но так и не смог этого сделать: Мерседес бросилась на него и с необычайной силой впилась своими маленькими острыми зубами в его запястье, вызвав настоящий взрыв хохота у гостей, приехавших из Берлина.

Затем девочка принялась разъяренно кусать руку капитана. Ей было всего лишь пять лет, и она была очень худой – кожа да кости, – однако у нее откуда – то вдруг появились и силы, и мужество, и теперь она могла дать отпор этому зверю.

Капитан Танненберг отбросил ее в сторону, и она упала на землю. Танненберга разозлило неожиданное нападение маленькой оборванки, и он уже собирался пристрелить ее, но передумал и навел пистолет на живот Шанталь. Он стал стрелять в ее живот, как в мишень: один выстрел – в самый центр, а еще четыре – выше, ниже, слева и справа от следа, оставленного первым выстрелом. После этого капитан достал свой нож офицера СС и стал разделывать туловище женщины так, как будто это была туша животного. Вырвав из ее живота мертвый плод, который так и не стал ребенком, он бросил его прямо в лицо Мерседес.

Девочка от ужаса пронзительно закричала. Однако Танненберг с ней еще не закончил: схватив ее одной рукой и приподняв над ступеньками, он швырнул ее вниз по лестнице. Она ударилась о гранитный выступ, и из раны на ее голове потекла кровь.

Маленький Ганс Гауссер бросился вниз по лестнице на помощь Мерседес, не обращая внимания на отчаянные причитания его матери, боявшейся, что и он попадет капитану СС под горячую руку.

Один из капо проворно перехватил Ганса и не позволил ему добежать до того места, где неподвижно лежала Мерседес.

– Ты, еврейчик! Хочешь того же?

Капо начал бить маленького Ганса под равнодушными взглядами капитана Танненберга и его друзей. Вскоре все снова переключили свое внимание на мучения женщин, пытавшихся доковылять до «вершины» – верхней площадки лестницы.

Из пятидесяти женщин оставалось уже только шестнадцать. Остальные, пытавшиеся преодолеть лестницу, либо упали и скатились вниз, либо, доведенные до отчаяния, направились в сторону часовых, надеясь, что те их пристрелят, потому что, насколько они знали, по отношению к заключенным-мужчинам часовые в подобных случаях поступали именно так.