Текст книги "Глиняная Библия"

Так или иначе, Танненберг оказался более компетентным сотрудником, чем Франц Цирис даже мог предположить. Он, в частности, проявил незаурядную изобретательность относительно приказов Гиммлера, требующего избавляться от заключенных, которые уже не могли принести никакой пользы. Несомненным было то, что и Альфред, и Генрих очень хорошо знали, как следует выполнять задачу, поставленную рейхсфюрером в отношении содержащихся в концлагерях людей: заставлять их работать в течение нескольких месяцев до полного истощения, а когда они превращались в ходячие скелеты – уничтожать их.

Жизнь в деревушке, расположенной в долине Дуная и окруженной елями, отличалась той безмятежностью, о которой мечтали и Альфред, и Генрих. Трудно было разыскать более живописное место, чем это: аккуратные фермы были окружены лугами, а полноводная река текла среди еловых лесов. Этот умиротворяющий пейзаж резко контрастировал с машиной смерти, которую представлял собой концлагерь Маутхаузен. Подразделения концлагеря быстро расползались по прилегающей территории, и все равно он лишь с большим трудом мог вместить в себя огромное количество еженедельно прибывавших сюда заключенных.

По своей внутренней структуре Маутхаузен был похож на другие концентрационные лагеря: здесь были и политическое управление, и управление охраны заключенных, и санитарная служба, и администрация, и командование гарнизона.

Когда Альфред и Генрих приехали в Маутхаузен, Цирис лично провел их по всему лагерю, а затем поручил одному из своих подчиненных – майору Шмидту – подробно объяснить вновь прибывшим механизм функционирования концлагеря.

– Чтобы можно было различать заключенных по категориям, к одежде каждого из них пришит треугольник определенного цвета, по которому сразу понятно, какое преступление он совершил. Зеленый цвет – это признак обычных преступников; черный – всяких отбросов общества: цыган, попрошаек и воришек; розовый – гомосексуалистов; красный – политических; желтый – еврейских свиней; фиолетовый – «узников совести».

– А здесь предпринимались попытки бегства? – спросил Генрих.

– А хочешь посмотреть на попытку бегства? – в свою очередь спросил майор Шмидт.

– Не понимаю…

– Ну что ж, сейчас я вам продемонстрирую, как это происходит. Пойдемте со мной в карьер.

Генрих и Альфред недоуменно переглянулись, прежде чем пошли вслед за майором. Они спустились по ста восьмидесяти шести ступенькам лестницы, известной под названием «лестница смерти». Она вела в карьер из самого лагеря. Шмидт позвал одного из капо,[14]14
  Капо – надсмотрщик из числа заключенных в концлагере.


[Закрыть] наблюдавших за заключенными. У капо к одежде был пришит зеленый треугольник, и за этим человеком, как тут же сообщил Альфреду и Генриху майор Шмидт, числились убийства нескольких людей. Высокий, крепко сложенный, одноглазый, этот капо наводил ужас на всех заключенных, не один раз имевших возможность убедиться в его жестокости.

– Ганс, выбери кого-нибудь из этих доходяг, – приказал ему майор Шмидт.

Верзила не стал долго раздумывать и тут же направился к седовласому мужчине с растертыми в кровь ладонями. Этот мужчина был таким худым, что казалось просто невероятным, что у него еще были силы передвигаться. Треугольник на его одежде был красного цвета.

– Вот этот, чертов коммунист, – сказал капо, пинками заставив свою жертву приблизиться к тому месту, где стоял майор Шмидт и вновь прибывшие офицеры СС.

Шмидт молча снял с головы заключенного шапку и с размаху швырнул ее в сторону проволочного ограждения.

– Подними ее, – приказал он заключенному.

Тот стал дрожать от страха, не решаясь выполнить приказ. Впрочем, он прекрасно понимал, что у него не было выбора.

– Иди забери свою шапку! – заорал Шмидт.

Еле стоявший на ногах заключенный медленно заковылял в сторону проволочного ограждения. Услышав за своей спиной зычный голос майора, приказывающего ему бежать, он стал быстрее передвигать ногами, с трудом изображая бег. Когда заключенный достиг того места у проволочного ограждения, где лежала его шапка, он даже не успел нагнуться, чтобы ее поднять: автоматная очередь, выпущенная одним из часовых, оборвала еле теплившуюся в этом человеке жизнь.

– Иногда шапка падает сверху на проволочное ограждение. В этом случае, пытаясь ее достать, заключенного поражает разряд высокого напряжения – и ему конец. Одним ртом меньше. – Впечатляет, – сказал Генрих.

– Уж слишком просто, – заявил Альфред.

– Слишком просто? – обеспокоенно переспросил майор Шмидт.

– Да, это слишком простой способ избавления от отбросов.

– Признаться, у нас есть и другие способы.

– Расскажите нам о них, – попросил Генрих.

На первый взгляд помещение было похоже на зал с душевыми кабинками, однако въевшийся в стены запах свидетельствовал о том, что по трубам сюда подается отнюдь не вода.

– Мы используем газ «Циклон-Б», являющийся смесью водорода, азота и углерода, – стал рассказывать майор Шмидт.

– И в нем вы купаете заключенных? – спросил Генрих, громко хихикнув.

– Именно так. Мы заводим их сюда, и прежде чем они успевают сообразить, что к чему, они уже мертвы. Здесь мы избавляемся от лишних заключенных из вновь поступивших партий. Когда командование присылает нам слишком много заключенных и у нас возникает необходимость часть из них уничтожить, мы приводим отобранных заключенных в эти «душевые», из которых они уже самостоятельно не выходят. Остальные заключенные даже понятия не имеют о том, что здесь происходит, – продолжал Шмидт. – В противном случае, если мы приведем их сюда «принять душ», у них может возникнуть желание оказать сопротивление. После того как заключенные поработают в Маутхаузене в течение некоторого времени и становятся уже ни на что не годными, мы отправляем их в Хартхайм. Там, разумеется, имеются другие душевые – не менее эффективные.

– Другие душевые? – переспросил Генрих.

– Да. А еще мы проводим испытания нового способа избавления от тех, кто уже стал не нужен. Когда они заканчивают работу в карьере, мы приказываем им помыться вон в том водоеме, ниже по склону. Они раздеваются и затем в течение получаса находятся в ледяной воде. Большинство из них умирает. Врач говорит, что у них возникают проблемы с кровообращением.

После обеда экскурсия была продолжена. Шмидт повез Альфреда и Генриха в замок Хартхайм. Замок показался им восхитительным сооружением, а работающий в нем персонал – любезным и толковым.

Майор привел их к старинным застенкам, вход в которые был защищен похожими на люки дверями с засовами. В этом подземном помещении была оборудована еще одна газовая камера, предназначенная для заключенных, которые уже «отработали свое» в Маутхаузене, как выразился Шмидт.

– Когда они становятся совершенно обессиленными, мы говорим им, что переведем их в этот замок, который является якобы своего рода санаторием. Они доверчиво залазят в грузовики и едут сюда. Здесь мы их заставляем раздеться, фотографируем и затем отводим в это подземное помещение. После того как они умирают от удушья, мы сжигаем их трупы в крематории. А еще у нас есть хорошая бригада стоматологов – и здесь, и там, в Маутхаузене. Они вырывают у умерших заключенных золотые зубы. Кроме того, – продолжал Шмидт, в Хартхайме мы занимаемся уничтожением и тех людей, которые своим существованием позорят наше общество: мы отправили на тот свет более пятнадцати тысяч душевнобольных, привезенных сюда со всей Австрии.

– Впечатляет, – сказал Альфред.

– Мы всего лишь выполняем распоряжения фюрера.

Находясь в Маутхаузене, Альфред и Генрих смогли лучше узнать самих себя: они вдруг обнаружили, что им доставляет удовольствие лишать жизни других людей. Альфред, как и начальник концлагеря Маутхаузен Франц Цирис, предпочитал убивать заключенных выстрелом в затылок. Генриху же больше нравилось то развлечение, которому его научил майор Шмидт еще в первый день их пребывания на новом месте службы, – срывать шапки с выбранных жертв и швырять их в сторону проволочного ограждения.

Бывали дни, когда он таким способом убивал по нескольку десятков доведенных до отчаяния людей. Некоторые из них бросались навстречу смерти так, как будто это был путь к освобождению.

Альфред и Генрих подружились с некоторыми из лагерных врачей, которым нравилось проводить эксперименты на заключенных.

– Наука быстрее развивается благодаря тому, что у нас здесь полно материала, позволяющего еще лучше познать секреты человеческого тела, – рассказывал Альфред Грете долгими зимними вечерами, оставаясь после ужина сидеть за столом.

Он подробно объяснял ей, как в концлагере инфицируют различными вирусами вполне здоровых мужчин, женщин и детей, чтобы затем наблюдать за развитием болезни. А еще их лечили от болезней, которых у них не было, и делали всевозможные операции, чтобы лучше изучить тайны функционирования механизма, каким является человеческое тело.

Грета молча слушала рассказы своего мужа, не подвергая сомнению ни одно его умозаключение. Она верила, что в Маутхаузене, как и в других концлагерях, которые Альфреду часто доводилось посещать, содержатся вовсе не люди. Во всяком случае, не такие люди, как они сами, а всего лишь евреи, цыгане, коммунисты, гомосексуалисты и уголовники, без которых общество вполне может обойтись. Германия не нуждалась в подобных ублюдках, и если их тела могли послужить развитию науки, тогда, по крайней мере, жизнь всего этого сброда приобретала хоть какой-то смысл. Так думала Грета, с восхищением глядя на своего супруга.

– Генрих, я сегодня разговаривал с Георгом. Он говорит, что Гиммлер доволен теми соглашениями, которые мы собираемся заключить с крупными промышленниками. Мы предоставим им рабочую силу, а они сделают все, чтобы еще больше возвеличить Германию и идеи нашего фюрера. Фабрики остро нуждаются в рабочей силе, потому что почти все мужчины на фронте. А еще Гиммлер хочет, чтобы мы готовились к тому, чтобы после войны, после нашей победы, СС как организация получила экономическую независимость. Здесь у нас достаточно людей, и они послужат достижению этой цели.

– Но ты ведь понимаешь, Альфред, что те, кто здесь работает, годятся лишь для перетаскивания камней из карьера. Кроме того, я лично не согласен с такой политикой. Мы должны их всех уничтожить, а иначе мы никогда не решим главную проблему Германии.

Мы могли бы более интенсивно использовать женщин… – предложил Альфред.

– Женщин? Да их нужно уничтожить в первую очередь! – не унимался Генрих. – Это единственный способ добиться того, чтобы у них не было детей, а то их отпрыски опять начнут высасывать кровь из Германии.

– Ладно, нравится нам это или нет, приказ есть приказ, и мы обязаны его выполнять. Тебе нужно отобрать из числа заключенных тех, кто поздоровее. Нашим фабрикам нужна рабочая сила, и Гиммлер хочет, чтобы мы им ее предоставили.

– Я тоже разговаривал с Георгом.

– Я об этом знаю, Генрих, знаю.

– Следовательно, ты знаешь, что он приедет сюда через пару дней вместе со своим отцом.

– Я потратил уже несколько часов на подготовку к их приезду, Цирис делает все возможное, чтобы не совершить даже малейшей промашки. Отец Георга – один из наиболее приближенных к верхушке СС врачей, а дядя Георга, который тоже приезжает, – выдающийся профессор в области физики. В состав делегации входят врачи из Берлина, а также другие гражданские лица, пользующиеся благосклонностью фюрера и горящие желанием узнать об экспериментах, проводимых врачами Маутхаузена.

– Знаешь, Альфред, я буду очень рад повидаться с Георгом…

– И я тоже, Генрих. Кстати, Георг готовит нам сюрприз: возможно, он привезет с собой и Франца. Он мне ничего конкретного об этом не говорил, а просто намекнул, что собирается нас порадовать. А самый лучший сюрприз, по-моему, – это снова собраться нам вчетвером.

– Последнее письмо Франца было пессимистическим. Ситуация на русском фронте складывается не в нашу пользу.

– Ситуация складывается не в нашу пользу везде, а не только на русском фронте. И мы с тобой оба об этом знаем. Ладно, давай сейчас не будем говорить о политике.

– Альфред, а тебе известно, в чем будет заключаться эксперимент, который хотят продемонстрировать отцу Георга и берлинским врачам?

– Заключенные-женщины являются для нас тяжкой обузой. Эти сучки попадают в лагерь уже беременными, а мы не можем позволить себе впустую тратить государственные деньги на их содержание. Врачи хотят определить пределы живучести женщин в экстремальных ситуациях. Наш главный врач лагеря считает, что эти злостные симулянтки способны выдержать большие нагрузки, чем можно предположить. Я предложил привести женщин сюда, – продолжал Альфред, – и пусть они спускаются в карьер и затем поднимаются оттуда с грузом камней на спине. А мы посмотрим, сколько из них выдержат эту нагрузку, а сколько нарвутся на пули охранников, хотя, как тебе известно, я считаю, что позволить им умереть такой легкой смертью было бы ошибкой. Для подобного сброда это уж слишком быстрая смерть. Думаю, затем необходимо будет провести вскрытие каждого трупа, чтобы изучить плод. Я точно не знаю, зачем это нужно, но наш доктор утверждает, что это позволит получить бесценный материал для научных исследований.

– А их дети? – спросил Генрих. – Некоторых из женщин доставили в лагерь вместе с их маленькими ублюдками.

– Мы их тоже приведем в карьер, а затем заставим присутствовать при «медицинском обследовании» их матерей. Пойдем нам еще надо поговорить с доктором. Это он разработал формулу препарата для инъекций. Мы посмотрим, что получится, если сделать им укол прямо в сердце. Некоторых из них, конечно перед этим придется помыть.

– А сколько женщин будет участвовать в эксперименте?

– Я отобрал пятьдесят женщин. Это еврейки, цыганки и политические. Некоторые из них уже скорее мертвы, чем живы а потому будут даже рады, что наконец-то наступит конец их мучениям.

День был пасмурным, моросил мелкий дождь, и изо всех щелей дул ледяной ветер. Однако два офицера СС, нетерпеливо поглядывавших на часы, не обращали никакого внимания на плохую погоду: они ждали, когда же наконец откроются главные ворота лагеря и появится вереница автомобилей, прибывших из Берлина.

Построенные в несколько рядов, пятьдесят женщин неподвижно и молча ждали, что для них приготовили офицеры СС. Они знали, что сегодня особенный день, потому что некоторые капо, хихикая и загадочно переглядываясь, говорили женщинам, что события этого дня они не забудут никогда.

Некоторые из женщин находились в лагере уже около двух лет. Они работали на фабрики, поставлявшие продукцию для германской военной машины. Другие провели здесь лишь несколько месяцев. Однако и те и другие были измождены от голода и отчаяния.

Они прошли через всевозможные истязания и издевательства охранников, заставлявших их работать от зари до зари и безжалостно избивавших тех, кто проявлял признаки усталости или слабости.

Когда одна из женщин переставала работать и в изнеможении падала на землю, на нее тут же обрушивался град ударов плетьми и палками, которые всегда носили с собой все охранники лагеря.

Однако эти пятьдесят женщин каким-то образом умудрились выжить среди того кошмара, который их окружал. На их глазах умерло уже очень много таких же, как и они, женщин, и они ничем не могли им помочь.

Смерть здесь была разной. Некоторые из женщин обессилен – но падали наземь, и их добивали ногами самые безжалостные из капо; другие, дойдя до полного истощения, умирали от сердечной недостаточности. Некоторые женщины попросту исчезали. Как правило, это были самые изнуренные, уже не способные работать, и каждое утро таких доходяг выискивали среди заключенных и куда-то уводили. После этого их больше уже никто никогда не видел, и никто не знал, что с ними произошло.

Оставшиеся в живых женщины, прикладывая сверхчеловеческие усилия, старались заботиться о детях умерших женщин как о своих собственных, пока эти дети не подрастали и их не переводили в другое отделение лагеря или вообще в другой лагерь.

Автомобили медленно въехали на центральную площадку лагеря. Из них поспешно выбрались несколько человек в гражданской одежде, которые тут же начали с любопытством рассматривать все вокруг. Маутхаузен считался одним из лучших концентрационных лагерей рейха и мог служить примером для других концлагерей.

Георг и Альфред вначале поприветствовали друг друга, вскинув руку и произнеся «Хайль Гитлер!», а затем крепко обнялись. Все еще не разнимая объятий, они услышали радостный возглас Генриха:

– Франц! Боже мой, ты приехал!

– Франц! – Альфред тут же бросился обниматься еще с одним своим другом.

Четверо молодых людей шумно выражали радость по поводу долгожданной встречи, не стесняясь и не обращая внимания на укоризненные взгляды начальника концлагеря Маутхаузен Франца Цириса и других высоких чинов СС. Они держались очень самоуверенно, так как понимали, что находятся под покровительством высокопоставленных лиц государства, а следовательно им все сойдет с рук.

На фабриках отца Альфреда изготавливалась большая часть военной формы, необходимой для солдат рейха. Отец Франца перейдя из адвокатуры в дипломатический корпус, сумел стать заметной фигурой и теперь работал под началом самого Гитлера. Именно ему удалось добиться согласия многих стран принять участие в Олимпийских играх, проводимых в Берлине Благодаря этому он заслужил большой авторитет в окружении фюрера. Отец Генриха был одним из адвокатов, посвятивших свой талант созданию юридической системы новой Германии. Отец Георга, будучи врачом, пользовался доверием самых высоких чинов СС.

Женщины молча разглядывали четырех молодых офицеров, явно выделявшихся из всех присутствующих. Некоторые из женщин дрожали от страха и судорожно сжимали ручонки своих детей, которых их заставили взять с собой на центральную площадку лагеря.

Их изможденные дети едва стояли на ногах, однако послушно делали все, что им говорили матери, потому что знали, какой может начаться кошмар, если они не выполнят требования людей, одетых в черное.

Четыре молодых офицера, самодовольно улыбаясь, подошли ближе, чтобы лучше разглядеть заключенных. При виде этих женщин, уже превратившихся в ходячие скелеты, на лицах молодых людей появилось выражение презрения и брезгливости.

– Жалкое зрелище! – произнес Франц.

– Да ладно, дружище, вот увидишь: это будет интересное развлечение! Сегодняшний день тебе запомнится! – заверил его Генрих.

– Ну что ж, мы для того сюда и приехали, чтобы поразвлечься. Посмотрим, что вы для нас приготовили, – сказал Георг.

– Это будет незабываемый день, – пообещал Альфред.

Затем Альфред Танненберг подал сигнал капо, и те стали привязывать мешки с камнями к спинам женщин.

Танненберг повторил еще раз:

– Сейчас мы развлечемся, и этого вы не забудете никогда.

Женщины, услышав, о чем говорят офицеры СС, сжались от страха, и на их лицах появилось выражение еще большего отчаяния, чем раньше.

– Незабываемый день, – снова прошептал офицер СС и улыбнулся.

33

Клара смотрела на спящего дедушку. Старик время от времени открывал глаза и улыбался каким-то воображаемым людям, которых он видел как наяву. Клара очень устала, однако улучшение состояния ее дедушки вселяло в нее надежду. Она уже не верила, что Альфред Танненберг сможет стать таким, как раньше, однако он, по крайней мере, все еще был жив, а при сложившихся обстоятельствах это даже превосходило ожидания Клары. Она решила сходить на раскопки, чтобы поговорить с Айедом Сахади, а затем собиралась пригласить на ужин Пико, Фабиана и Марту. А еще она решила пригласить на ужин Джиана Марию и Салама Наджеба. Врач за последнее время явно переутомился, и ему не помешало бы немного развлечься.

Клара велела Алии и охранникам перенести дедушку внутрь полевого госпиталя и уложить его в постель. Танненберг попытался сопротивляться, но обе женщины проявили настойчивость, так как старику необходимо было отдохнуть.

Поменяв сосуд на капельнице и дав Танненбергу таблетку, заранее приготовленную доктором Наджебом, Алия села рядом со своим пациентом, твердо намереваясь не спускать с него глаз – как ей и приказала Клара.

Перед тем как пойти на устраиваемый Кларой ужин, Салам Наджеб заглянул в полевой госпиталь. Танненберг вел себя беспокойно и выкрикивал приказы на каком-то непонятном языке. Когда Наджеб приблизился к старику, чтобы сделать ему успокаивающий укол, в глазах Танненберга вдруг отразился ужас, и он попытался оттолкнуть врача той рукой, которая еще хоть как-то могла двигаться. Алии и одному из охранников пришлось крепко удерживать старика, чтобы Наджеб смог сделать ему укол. Никто из них не понимал, что бормочет Танненберг, однако они догадывались, что он осыпает их ругательствами. Затем он заснул, но сон его был неспокойным.

– Не отходи от него, Алия, и если заметишь какие-нибудь тревожные симптомы, немедленно позови меня.

– Хорошо, доктор.

Медсестра села рядом с кроватью Танненберга и достала книгу, чтобы за чтением как-то скоротать время. Ей было слышно что снаружи постепенно нарастал шум: обитатели лагеря собирались на ужин. Алия тихонько вздохнула. Ее для того и наняли, чтобы она ухаживала за этим стариком, когда все вокруг отдыхают. Она решила попытаться не думать о происходящем за стенами полевого госпиталя и углубилась в чтение. Она выключила все лампы, кроме одной, которая освещала страницы лежавшей у нее на коленях книги.

Увлекшись чтением, она ничего вокруг себя не слышала и поэтому не успела вовремя заметить фигуру неизвестно откуда взявшегося человека, который бросился к ней из темноты и зажал ей рот. Последнее, что она почувствовала, – это прикосновение холодного стального лезвия, перерезавшего ей горло. Она не успела ни вскрикнуть, ни даже пошевелиться. Алия умерла, так и не узнав, кто ее убил.

Лайон Дойль мысленно сказал себе, что ему, конечно, не хотелось убивать Алию. Но у него не было другого выхода: он не мог допустить, чтобы остались живые свидетели того, что он собирался сейчас сделать.

Он быстро подошел к кровати, на которой глубоким, но беспокойным сном спал Альфред Танненберг. Старику явно снились кошмары. Дойль, не теряя ни секунды, перерезал ему горло тем же ножом, которым убил медсестру, а затем, чтобы старик уж наверняка не выжил, вспорол ему живот, резанув ножом снизу вверх.

Танненберг не издал ни звука, и Лайон Дойль вышел из полевого госпиталя, не произведя ни малейшего шума и так же быстро, как и вошел. Этим вечером его наверняка никто не должен был хватиться: Пико, Фабиан и Марта общались с Кларой, а остальные участники экспедиции заканчивали упаковывать вещи, потому что завтра за ними должны были прилететь вертолеты, чтобы переправить их в Багдад. Лайон тоже собирался уехать, потому что не смог придумать ни одной вразумительной причины для того, чтобы остаться. Лайон мысленно ругал себя за то, что не убил Танненберга раньше. Он слишком долго тянул время, каждый раз убеждая себя, что еще не наступил подходящий момент для выполнения порученного ему задания. Это, конечно, было правдой, но правдой было также и то, что ему нравилось находиться в этом лагере, нравилось быть одним из участников бригады Пико. Ему даже было жаль, что он совсем не тот, за кого себя выдает. Правда, он сильно скучал по Мэрией и считал, что и ей здесь очень понравилось бы.

Лайон прошмыгнул по темным закоулкам лагеря и, затаившись, стал ждать, когда обнаружат трупы. Он сидел и курил, курил, курил, дожидаясь сигнала тревоги.

Когда закончился ужин, Клара решила пойти вместе с доктором Наджебом в полевой госпиталь, чтобы посмотреть, как себя чувствует дедушка.

Они молча шли рядом. Ужин вполне удался, потому что, даже не сговариваясь, все присутствующие решили, что лучше вообще не говорить о тех трагических событиях, которые произошли здесь в последнее время.

Фабиан за ужином развлекал компанию тем, что рассказывал множество анекдотических случаев из своей многолетней преподавательской практики.

Охранники, стоявшие у входа в полевой госпиталь, пожелали Кларе спокойной ночи.

Клара зашла внутрь госпиталя раньше Наджеба, и вдруг на весь лагерь раздался ее крик – нет, даже не крик, а пронзительный и протяжный вопль, длившийся, казалось, бесконечно долго.

Алия лежала на полу в луже крови. Альфред Танненберг был белым как мел, а его руки судорожно вцепились в простыни, пропитанные кровью.

Наджеб попытался вывести Клару из комнаты, но она, не переставая кричать, не подпускала его к себе. Увидев вбежавших в комнату охранников, она набросилась на них и стала бить их кулаками и ногами, осыпая грубыми ругательствами.

Затем Клара – совершенно неожиданно для доктора Наджеба – выхватила пистолету одного из вбежавших в комнату вооруженных мужчин и, выкрикивая ругательства, начала, не целясь, стрелять, попав при этом в двух охранников.

– Свиньи! Безмозглые свиньи! Я убью вас всех! Свиньи!

Крики Клары, звучавшие в ночной тишине, напоминали вопли раненого зверя и наводили ужас на всех, кто их слышал. Пико, Фабиан и Марта бегом бросились к полевому госпиталю а вслед за ними туда прибежали Джиан Мария и другие участники археологической экспедиции, в том числе Лайон Дойль и Анте Пласкич. Однако раньше всех в госпиталь ворвался Айед Сахади. Он сумел отнять у Клары пистолет и скрутить ее так, что она не могла даже пошевелиться.

Чуть позже Джиан Мария вывел Клару из госпиталя – после того как доктор Наджеб сделал ей укол сильного успокаивающего средства.

I Это была долгая ночь. Постоянно раздавались какие-то крики и ругательства, да и вообще лагерь охватило смятение. Никто не мог вспомнить ничего подозрительного, и ни один из уберегшихся от выстрелов Клары охранников не мог толком рассказать, что произошло, потому что охранники тоже ничего подозрительного не видели и не слышали. Варварские методы допроса, примененные Айедом Сахади и командиром находящегося в Сафране воинского подразделения, тоже не помогли добиться никаких признаний. Допрашиваемые твердили только одно: «Я ничего не знаю».

– Убийца находится среди нас, – заявил Пико.

– Да, – мрачно подтвердила Марта. – Наверняка тот, кто убил господина Танненберга и Алию, – тот же самый человек, который убил Самиру и двоих охранников и чуть было не убил Фатиму.

Лайон Дойль слушал эти рассуждения с таким же обескураженным видом, как и остальные участники экспедиции, хотя и чувствовал на своей спине холодный взгляд Анте Пласкича.

– Мне очень хочется отсюда уехать, – сказал Фабиан.

– Мне тоже, Фабиан, мне тоже, – вторил своему другу Пико. – К счастью, нам осталось находиться здесь меньше суток. Завтра мы отсюда улетим, и ни за что в мире я не задержусь в этом месте ни на одну минуту.

Клара никак не реагировала на эти разговоры. Она даже не смогла на следующий день проводить археологов: доктор Наджеб ввел ей большую дозу успокаивающего средства, и она пребывала в отрешенном состоянии, с трудом понимая, что происходит вокруг нее. Фатима, несмотря на все еще плохое самочувствие, пыталась что-нибудь предпринять.

Все иностранцы, участвующие в археологической экспедиции, разошлись по своим жилищам, – все, кроме Джиана Марии.

Лайон Дойль понимал, что ему необходимо убить и Клару, однако попытаться это сделать в столь сложной обстановке было бы равносильно самоубийству.

Он мысленно ругал себя за то, что не выполнил порученную ему работу намного раньше, хотя и пытался успокоить себя рассуждениями о чрезмерной сложности этого заказа, выполнить который было очень трудно, почти невозможно. Убить находившегося под защитой Саддама человека и его внучку, которых охраняли круглые сутки, – дело нешуточное. Поэтому Лайон начинал подумывать о том, что совершенное им убийство Танненберга – это уже большой успех, и он теперь должен получить не только остаток оговоренной суммы, но и поздравления. Впрочем, возглавлявший агентство «Глоубал Груп» Том Мартин был не из тех людей, кто станет радостно хлопать Лайона по плечу, признавая его заслуги, – Мартин считал само собой разумеющимся, что нанятые им люди должны выполнить свою работу. Тем не менее Лайон справился уже как минимум с половиной сделанного ему заказа, и эта половина казалась ему более важной. Он и представить себе не мог, что такого могла натворить Клара, чтобы кто-то вдруг захотел ее убить. Впрочем, это была не его проблема, и ему не следовало пытаться разобраться в мотивах поступков других людей. Он был профессиональным убийцей, и убивать было его работой.

Однако Лайон Дойль хорошо знал себя и поэтому осознавал, что время, проведенное в Ираке, оставило в его душе неизгладимый след.

Айед Сахади приказал шестерым охранникам дежурить у входа в комнату Клары, а еще нескольким – патрулировать вокруг ее дома, не оставляя без внимания ни пяди земли. Полковник уже позвонил Айеду и объявил о своем приезде, а также сообщил о том, какое негодование вызвало в окружении Саддама известие об убийстве Альфреда Танненберга. От Полковника требовали голову виновника трагедии, и у него было твердое намерение эту голову найти.

Джиан Мария молился в тишине, прося Бога принять души Танненберга и несчастной Алии, которая, как и ее предшественница Самира, погибла только потому, что ей довелось ухаживать за больным стариком в последние дни его жизни. Джиан Мария знал, что убийца попытается прикончить и Клару, и чувствовал, что не простит себе, если ему не удастся предотвратить это преступление.

Он попросил Фатиму разрешить ему находиться в доме рядом с Кларой, однако служанка не согласилась на это, да и Айед Сахади его не поддержал, потому что Айеду казалось абсурдным то обстоятельство, что священник пытается выступить в роли охранника.

Полковник все не появлялся, но когда он все-таки прилетел, уже вечером, это привело в смятение и военных, и жителей деревни. На этот раз он прибыл в Сафран в сопровождении многочисленной команды, прихватив и человекдесять своих лучших людей – следователей, набравшихся опыта в борьбе с самыми злостными противниками режима Саддама и использующих такие методы допроса, которые заставляли заговорить даже камни.

Ахмед Хусейни организовал все таким образом, что бригаде археологов предстояло провести два дня в Багдаде, и лишь затем их должны были перевезти на границу с Иорданией. Оттуда их планировалось доставить в Амман, а затем каждый мог отправиться в свой город: Ив Пико – в Париж, Марта Гомес и Фабиан Тудела – в Мадрид, остальные археологи – в Берлин, Лондон, Рим…

Им всем становилось все страшнее находиться в этой стране, казавшейся теперь западней, и поэтому они хотели уехать из Ирака как можно быстрее. Однако Ахмед попросил их набраться терпения потому что получить в свое распоряжение вертолеты в нынешней ситуации ему было не так-то просто, а отправляться сейчас к иорданской границе на автомобилях он не советовал, потому что это было слишком рискованно.