Текст книги "Глиняная Библия"

Мать Ганса Гауссера была в числе тех немногих, кому удалось дойти до центральной площадки лагеря, однако она понималаэто вовсе не означает, что ей удалось спастись. Она оглянулась назад, пытаясь найти взглядом своего сына, и заплакала, увидев, что один из капо избивает его палкой.

Собравшись с силами, Марлен Гауссер закричала так громко, как только могла, в надежде на то, что сын ее услышит.

– Ганс, ты должен выжить! Сынок, всегда помни об этом! Ты должен выжить! Должен выжить!

Один из часовых ударом приклада свалил ее на землю. Когда Марлен снова открыла глаза, первое, что она увидела, были до блеска начищенные ботинки офицера СС.

– У этой женщины проблемы с сердцем, нам нужно срочно ее оперировать, – сказал светловолосый юноша с лицом ангелочка, одетый в столь ненавистную для миллионов людей черную форму.

Один из капо заставил Марлен подняться с земли и пинками погнал ее в лазарет. Туда же повели и всех уцелевших женщин: врачи, приехавшие из Берлина, и их коллеги из Маутхаузена собирались сделать выжившим женщинам операции, чтобы «вылечить» их от тех болезней, которых у них не было.

– Может, не будем попусту тратить на нее обезболивающие средства? – спросил один из санитаров.

– Введи ей ровно столько, сколько нужно для того, чтобы она сильно не дергалась, – ответил врач. – Мне не нравится оперировать, когда вопят.

Они положили Марлен Гауссер на топчан и привязали ее руки и ноги к специальным стойкам. Она почувствовала укол в руку, и вскоре ее начал одолевать сон. Ее глаза сами собой закрылись, но она по-прежнему слышала разговор находившихся рядом с ней людей. Она издала лишь слабый крик, когда ее грудную клетку почти насквозь пронзили хирургическим ножом. Боль была просто невыносимой, и она в отчаянии заплакала, мечтая лишь о том, чтобы поскорее умереть.

Однако она еще успела мысленно помолиться за своего сына Ганса. Она думала, что если Бог и в самом деле существует, то он не станет глумиться над ее малышом и позволит ему выжить.

Она почувствовала, что у нее вырезают сердце, и испустила дух.

Труп Марлен Гауссер был изрезан людьми, называвшими себя врачами и желавшими открыть тайны человеческого тела.

Поочередно всем шестнадцати женщинам, сумевшим взойти по «лестнице смерти», сделали «операции» на органах, которые были совершенно здоровыми. Сердце, мозг, печень, почки. Эти жизненно важные органы были разрезаны на мелкие части, а врачи, делавшие «операции», хвастались перед стоявшими рядом коллегами своими познаниями.

Чуть позже они занялись и трупами женщин, оставшихся лежать на «лестнице смерти». Они, в частности, отрезали голову маленькой глухой итальянке, чтобы затем детально рассмотреть внутреннее устройство ее ушей.

А тем временем капо, выполняя инструкции капитана Танненберга, приказали детям раздеться и «принять душ». Грязный водоем и ледяная вода, льющаяся на головы этих измученных маленьких существ, только что ставших сиротами, – именно этим зрелищем Танненберг хотел завершить развлекательную программу.

Некоторые дети умерли от переохлаждения, у других случился коллапс. Лишь немногим из детей удалось выжить, но большинство из них умерли уже через несколько часов.

В этот вечер гостей из Берлина потчевали обильным ужином. Все присутствующие оживленно разговаривали, однако никто из них так и не решился заговорить о самом главном: Германия проигрывала войну. Все вели себя так, как будто армия фюрера все еще была гигантом, который грозно топтал ногами притихшую от страха Европу. Лишь когда Альфред, Георг, Генрих и Франц остались вчетвером, они перестали скрывать охватившее их беспокойство. Они высказали друг другу то, о чем не решались даже заикнуться в присутствии посторонних, и стали вместе обдумывать, как им спастись, когда война будет окончательно проиграна.

– Я буду держать вас в курсе, – заверил друзей Георг. – Нужно, чтобы вы в любой момент были готовы отсюда уехать. Францу я уже сказал, что он должен попросить перевести его в штаб СС. Связей его отца – да и моего тоже – вполне хватит для того, чтобы этого добиться. Ему ни в коем случае нельзя оставаться на фронте.

– Ты настолько уверен, что мы проиграем войну? – с беспокойством спросил Альфред.

– Мы ее уже проиграли. Надеюсь, ты не очень веришь пропаганде Геббельса. Наши солдаты начали дезертировать. Гитлер уже не тот, каким был когда-то, он уже не в состоянии понять, что сейчас происходит, а люди из его окружения слишком его боятся, чтобы сказать ему правду. Давайте будем прагматиками и не станем уподобляться страусам в минуту опасности. Союзники захотят проучить Германию, и больше всего пострадаем мы – то есть те, кто был предан фюреру, а потому нам пора подумать о своем спасении. Вы знакомы с моим дядей. Он – известный ученый. Еще перед войной один американский коллега моего дяди приглашал его приехать к нему, в один из университетов США, чтобы работать в секретной государственной лаборатории. Мой дядя уже несколько месяцев работает над бомбой, которая могла бы поставить финальную точку в войне, однако, боюсь, ему не хватит времени. Но нам повезло: этот его американский коллега как-то умудрился снова с ним связаться. Он сообщил, что может вытащить его из Германии и что в его стране есть влиятельные люди, готовые простить ученых, работавших на Гитлера, если они станут работать на США. Мой дядя поначалу испугался, решив, что это провокация, а потом обо всем мне рассказал. Я ему посоветовал поддерживать контакт с этим его другом, и он теперь, наверно, сможет помочь нам отсюда уехать.

– Георг, неужели ты думаешь, что он сможет прихватить с собой и нас? – засомневался Генрих.

– Мы должны разработать свой план, как нам из этого всего выбраться, – заявил Альфред.

– Нам нужны новые документы, с другими именами и фамилиями… – сказал Франц.

– Я этим уже занимаюсь, и еще несколько месяцев назад попросил подготовить такие документы для моих очень близких друзей, – сказал, усмехнувшись, Георг. – Одно из преимуществ работы в секретной службе заключается в том, что там ты знакомишься с разными необычайно интересными субъектами, обладающими совершенно неожиданными способностями. Я вполне смогу раздобыть для вас новые документы с другими именами и фамилиями – можете на меня положиться. Однако очень важно, чтобы вы были готовы сразу же отсюда уехать, как только я дам вам сигнал. Ты, Франц, был далеко отсюда, на фронте, а вот Генриха и Альфреда я все время держал в курсе событий, хотя Альфреду и нелегко было поверить, что Германия может проиграть войну. Но она ее уже проиграла, поэтому вам нужно держать чемоданы наготове.

– Это для нас не проблема, – заверил Георга Генрих, говоря и за себя, и за Альфреда.

– А я нахожусь в отпуске, и потому меня в моем подразделении пока никто не хватится, – сказал Франц. – Завтра, как только приедем в Берлин, я попрошу о переводе.

– Ну что ж, договорились, – произнес в завершение разговора Георг. – А теперь давайте подумаем о том, чем мы займемся, когда уедем из Германии…

Мерседес бредила. Карло, Ганс и Бруно испуганно смотрели на нее, опасаясь, что она умрет. Они и сами чудом выжили на тех ступеньках, вверх по которым карабкались, падая, их матери, и где их самих так сильно избили охранники, что они потом показались этим охранникам мертвыми. После того как важные гости из Берлина отправились в лазарет, чтобы там понаблюдать за операциями, никто уже не обращал внимания ни на трупы, лежавшие на «лестнице смерти», ни на израненных детей, которые были скорее мертвыми, чем живыми.

Когда Ганс бросился вниз по лестнице, чтобы попытаться помочь Мерседес, один из охранников так сильно его избил, что мальчик потерял сознание. Однако он еще успел услышать голос своей матери, кричавшей, что он должен выжить.

Чуть позже пригнали группу заключенных, чтобы они очистили «лестницу смерти». Занимаясь этим жутким делом, они перенесли в барак нескольких детей. Там детей положили на нары и один из заключенных – врач-поляк по имени Лех – попытался привести их в чувство, а затем стал вытирать им кровь смоченными в воде обрывками материи.

Больше всего пострадала Мерседес. Она была без сознания и поляк вполголоса чертыхался, будучи не в силах ей помочь потому что у него не было необходимых лекарств. Он предположил, что мальчиков, лишившихся своих матерей, оставят в бараке, а вот девочку либо убьют, либо отправят в лазарет, и она оттуда уже никогда не вернется, потому что из этого лазарета никто еще не выходил живым.

Врач-поляк зашил рану на голове Мерседес при помощи иголки и ниток, которыми заключенные штопали свою одежду. Один из заключенных – русский – достал бог знает откуда бутылку с остатками водки и передал ее врачу, чтобы тот продезинфицировал рану девочки. Мерседес стонала и корчилась от боли, но так и не пришла в сознание.

Один из сидевших рядом с поляком заключенных заговорил о том, чем может закончиться их попытка спрятать у себя в бараке эту девочку.

– Если ее найдут, она может очень сильно пострадать, да и мы тоже…

– Ну и что ты предлагаешь? Отдать ее капо? Этот сукин сын Густав вполне способен задушить ее собственными руками. Вряд ли ее отведут в женский барак, откуда сюда попали эти дети… – предположил врач.

– По правде говоря, с такими коротко подстриженными волосами она вполне может сойти за мальчика, – вмешался кто-то из заключенных.

– Вы с ума сошли! Если ее найдут, нас всех в лучшем случае отдубасят палками! – сказал пожилой заключенный.

– Лично я не собираюсь ее выдавать, а вы поступайте как знаете, – заявил поляк, вытирая остатки крови с головы Мерседес.

Эта девочка была похожа на его собственную дочь, о судьбе которой ему уже давно ничего не было известно. Когда его забирали, его друзья успели ему сказать, что позаботятся о его жене и дочери. Если они не смогли выполнить свое обещание, его малышка сейчас могла находиться в таком же концлагере, как Маутхаузен. На тот случай, если бы это было так, он молил Бога чтобы ей там хоть кто-нибудь помогал – точно так же, как он сейчас пытался помочь этой девочке, которая лежала перед ним без сознания и почти не имела шансов выжить.

– Пожалуйста, не выдавайте ее.

Мужчины уставились на мальчика, несколько часов назад пытавшегося защитить своих мать и сестру на «лестнице смерти».

– Как тебя зовут? – спросил врач-поляк.

– Карло Чиприани.

– Ну что ж, Карло, вы должны нам помочь, чтобы нас не разоблачили, – сказал поляк. – Постарайтесь сделать так, чтобы вас никто не замечал. Конечно, не попадаться на глаза капо очень трудно, но, в принципе, возможно.

– Хорошо, мы попробуем, – сказал Карло. – Вы согласны? – спросил он у своих друзей Бруно и Ганса.

Те кивнули, потому как ни за что на свете не стали бы делать ничего такого, из-за чего могла бы пострадать Мерседес. Затем они уселись на пол рядом с нарами, на которых лежала девочка, и стали ждать, когда она придет в себя. Они тоже были изранены, хотя самые тяжелые раны оказались на их душах: прямо у них на глазах были зверски убиты их матери, и они ничем не могли им помочь.

В ту ночь Мерседес находилась в коме, и ее душа странствовала где-то возле самой границы той темной бездны, которая зовется небытием. Когда на следующее утро она пришла в сознание, врач-поляк сказал, что произошло чудо.

Едва увидев, что Мерседес открыла глаза, Карло тут же сжал ее маленькую ручку. Он не спал и сидел рядом с ней всю ночь – так же как и Ганс, и Бруно. Они втроем молились, прося доселе неведомого им Бога, чтобы он сжалился над их подружкой. Утром врач сказал, что Бог их услышал и спас девочку от гибели.

Когда капо зашли в барак и стали кричать, чтобы заключенные выходили строиться, они не обратили никакого внимания на раненых детей, сжавшихся на полу в углу барака.

Заключенные заранее постарались так укрыть оставшуюся лежать на нарах Мерседес, чтобы ее не было видно. Капо не подходили близко к этим нарам, и никто из них не заметил девочку которая лежала, не шевелясь.

Когда дети остались в бараке одни, Ганс дал Мерседес попить воды. Девочка посмотрела на него с благодарностью. У нее болела голова и туманилось сознание, однако больше всего ее мучил страх – он охватил все ее существо. Она чувствовала на своих губах вкус крови – крови ее не родившегося братика, которого офицер СС бросил ей прямо в лицо.

– Мы должны его убить, – прошептал Карло, и его трое друзей выжидающе на него посмотрели.

Из-за побоев и плохо заживающих ран они едва могли двигаться, однако тут же подползли поближе к Карло, чтобы лучше слышать произносимые им шепотом слова.

– Убить? – переспросила Мерседес.

– Да, мы должны его убить. Он убил наших матерей, – уже более уверенно сказал Карло.

– И наши братья и сестрички уже… уже никогда не родятся, – напомнила им Мерседес, и в ее глазах показались слезы.

Однако ни Ганс, ни Бруно, ни Карло не проронили ни единой слезинки, несмотря на сильную боль, терзавшую их души…

– Моя мама говорила, что, если очень сильно чего-то захотеть, это сбудется, – робко произнес Ганс.

– Я хочу, чтобы мы его убили, – упрямо повторил Карло.

– И я тоже, – сказал Бруно.

– И я, – отозвалась Мерседес.

– Тогда мы его обязательно убьем, – подытожил Ганс. – Но когда?

– Как только появится возможность, – ответил Бруно.

– Здесь это сделать будет очень трудно, – печально заметил Ганс.

– Значит, когда выйдем отсюда, – сказал Бруно. – Нам осталось здесь находиться не так уж долго.

– Да нет, это почти невозможно, – возразил Ганс. – Я не верю, что мы выберемся отсюда живыми.

– Моя мама говорила, что союзники победят, – сказал Бруно. – Она это точно знала.

– А кто такие союзники? – спросила Мерседес.

– Ну, те, кто против Гитлера, – ответил Ганс.

– Давайте поклянемся, – предложил Карло.

Мальчики положили свои руки на ручку Мерседес и закрыли глаза, ощущая торжественность момента.

– Мы клянемся, что убьем человека, который убил наших матерей и наших братьев и сестер.

Ганс, Бруно и Мерседес повторили вслед за Карло произнесенные им слова и пристально посмотрели друг другу в глаза, тем самым подтверждая свое твердое намерение выполнить клятву, которая теперь будет связывать их до конца жизни. Они надолго замерли, сцепив руки, чтобы придать еще большей силы данной ими клятве и подбодрить друг друга.

Весь оставшийся день они думали о том, когда им удастся убить этого зверя, и обсуждали, как и при помощи чего они это сделают. Когда взрослые заключенные возвратились вечером в барак, они обнаружили детей окоченевшими от холода и голодными, однако их глаза как-то странно блестели. Взрослые объяснили это жаром, который появился у детей вследствие полученных ими ран.

Врач-поляк осмотрел детей, и его лицо омрачилось. Рана на голове Мерседес начала гноиться. Поляк снова промыл эту рану остатками водки, которую дал ему русский, обладавший удивительной способностью ловко присваивать себе то, что ему не принадлежало.

– Нам нужны медикаменты, – сказал врач.

– Выкинь это из головы, мы все равно ничего не сможем сделать, – возразил его соотечественник, когда-то работавший горным инженером.

– Я не отступлюсь! Я – врач, и, пока жив, буду бороться за жизни этих детей!

– Не ссорьтесь, – вмешался еще один поляк, друг врача. – Вот он, – поляк указал на русского, – знаком с теми, кто убирает в лазарете, а потому, наверное, может попросить их, чтобы они нам принесли какие-нибудь лекарства.

– Но сделать это нужно прямо сейчас, – удрученно проговорил поляк.

– Тебе придется подождать, – сказал его друг.

Уже светало, когда врач-поляк почувствовал, как кто-то сжал его плечо. Он накануне вечером решил, что будет этой ночью бодрствовать, сидя рядом со спящими детьми, однако незаметно для себя заснул. Его друг-поляк и русский передали ему маленький пакет и отправились каждый к своим нарам.

Врач медленно развернул пакет и, увидев его содержимое, едва не вскрикнул от радости. Бинты, дезинфицирующие и болеутоляющие средства – об этом можно было только мечтать!

Осторожно, стараясь никого не разбудить, врач поднялся и посмотрел на четверых беспокойно вздрагивающих во сне малышей. Он бережно размотал кусок материи, которым была перебинтована голова Мерседес, и начал заново дезинфицировать ее рану. Девочка тут же проснулась, и он жестом показал ей, чтобы она постаралась выдержать боль молча. Малышка покрепче зажала зубами край одеяла, которым была укрыта, и, бледная, как сама смерть, напряженно молчала, пока врач сосредоточенно обрабатывал ее рану. Закончив, он дал девочке две таблетки и стакан воды, чтобы она могла запить их.

Затем врач занялся Гансом, Бруно и Карло: он обработал раны, покрывавшие их детские тела. Мальчикам он тоже дал анальгетики, чтобы им легче было переносить боль, – боль, к которой они уже почти привыкли.

– Я слышал, как один из капо говорил, что дела на фронте плохи, – сказал испанский коммунист, наблюдая за тем, как врач-поляк заканчивает обработку ран малышей.

– И ты в это веришь? – отозвался доктор.

– Да, верю. Он говорил об этом другому капо. Похоже, он случайно услышал, как об этом сказал один из тех офицеров, что приехали из Берлина. А еще у меня есть друг, который наводит порядок в комнате, где имеется радио. Он говорит, что немцы стали нервничать, все время слушают Би-Би-Си, а некоторые уже задумываются над тем, что с ними будет, если Германия проиграет войну.

– Твои слова да Богу в уши! – воскликнул поляк.

– Богу? А при чем здесь Бог? Если бы Бог существовал, он не допустил бы подобных зверств. Я никогда не верил в Бога, а вот моя мать верит. Наверное, молится за то, чтобы я когда-нибудь вернулся. Но если мы отсюда выберемся, нас освободит вовсе не Бог, а войска союзников. А ты, стало быть, веришь в Бога? – спросил испанец с иронией в голосе.

– Да, верю. Если бы его не было, я бы всего этого не выдержал. Именно Бог помогает мне бороться за жизнь.

– Почему ж он тогда не помог матерям этих несчастных детей? – спросил испанец, указывая на Мерседес, Карло, Ганса и Бруно.

Мерседес слушала их разговор, не пропуская ни единого слова и изо всех сил стараясь понять, о чем говорят взрослые. Они ведь говорили о Боге. Когда Мерседес жила в Париже, ее мама иногда водила ее в церковь в Сакре-Кер, которая была недалеко от их дома. Они никогда не находились в церкви долго: ее мама заходила туда, крестилась, что-то шептала – и они уходили. Мама говорила Мерседес, что Бог может защитить ее папу и что они заходят в церковь попросить Бога об этом. Однако ее папа исчез, а им с мамой пришлось скрываться, и Бог им ни в чем не помог.

Мерседес задумалась над словами испанца о том, что Бога нет, и мысленно с ним согласилась. Да, в Маутхаузене не было Бога, уж в этом-то Мерседес не сомневалась. Она закрыла глаза и начала тихонько плакать, стараясь, чтобы ее никто не услышал. У нее перед глазами возник образ ее мамы, погибшей на каменных ступеньках той бесконечно длинной лестницы.

Ее утешало лишь то, что все мужчины, похоже, согласились оставить ее в своем бараке. Ее друзья – Карло, Ганс и Бруно – умоляли их разрешить Мерседес остаться вместе с ними, обещали за ней ухаживать, вести себя очень тихо и ни в коем случае не плакать, чтобы их никто не обнаружил.

В общем, было решено, что она останется в этом бараке под видом мальчика. Ей пришлось вести себя как мальчик, но главное – она старалась быть как можно менее заметной. Если бы ее здесь обнаружили, всех обитателей барака жестоко наказали бы, а она ни за что на свете не хотела причинить этим людям какой-либо вред.

Альфред Танненберг нервничал. Всего через неделю после посещения Маутхаузена Георг позвонил ему из Берлина и потребовал, чтобы они с Генрихом немедленно приехали к нему. Георг не дал никаких объяснений и лишь сказал, что ждет их на следующий день в своем кабинете, причем прямо с утра.

Когда Альфред сообщил начальнику концлагеря Маутхаузен Цирису, что срочно едет в Берлин, тот попытался выведать у него, в чем причина такой спешки. Альфред, конечно, тут же поставил Цириса на место: он, Танненберг, так же, как и его друг Генрих, едет в Берлин по приказу Главного управления безопасности рейха.

На дорогу у них ушла большая часть ночи, и они прибыли в Берлин, когда уже начинало светать. Генрих предложил сначала заехать каждому к своим родителям, чтобы повидаться с ними, а заодно привести себя в порядок, и лишь потом отправиться в Главное управление безопасности рейха. Альфреду эта мысль понравилась: ему очень хотелось увидеться со своим отцом и даже послушать причитания матери, которая наверняка будет охать и ахать по поводу того, что он якобы похудел.

Ровно в восемь утра Альфред и Генрих вошли в кабинет Георга, где уже находился Франц. После нацистского приветствия четверо друзей крепко обнялись.

– Мы проиграли войну, – заявил Георг. – Еще несколько дней – и все рухнет: русские прорвали линию фронта. Гитлер вне себя от гнева, однако войну он уже проиграл и теперь у него в Германии нет реальной власти. Нам необходимо отсюда уехать.

– А Гиммлер? – спросил Альфред.

– Гиммлера я убедил в том, что мне нужно съездить в Швейцарию и встретиться там с нашими агентами. Учитывая, что наши усилия на фронтах не приводили к желаемому результату, я еще несколько месяцев назад уговорил его постепенно начать готовиться к уже очевидному исходу войны. Так что мы, предвидя крах рейха, заранее создали в различных странах сеть агентов, которые подготавливают там почву для прибытия наших коллег.

Георг достал из ящика стола три папки и передал их своим друзьям – каждому по одной. Те тут же их открыли и стали с любопытством рассматривать свои новые документы.

– Ты, Генрих, поедешь в Лиссабон, а оттуда в Испанию. У нас есть хорошие друзья в окружении генерала Франко. Отныне тебя зовут Энрике Гомес Томсон. Твой отец – испанец, но твоя мать – англичанка, и ты не говоришь по-испански, потому что раньше никогда в Испании не жил. Там у тебя указан номер телефона одного из моих лучших людей – агента, который уже давно занимается созданием инфраструктуры, необходимой для адаптации к местным условиям наших людей в том случае, если мы проиграем войну. Это наш старый университетский друг – Эдуард Клеен.

Генрих кивнул, не отрывая взгляда от документов, превращавших его в совершенно другого человека.

– А как я попаду в Лиссабон?

– Ты полетишь туда завтра во второй половине дня на самолете, и я надеюсь, что наши враги его не собьют, – ответил, усмехнувшись, Георг. – Формально ты направляешься в наше посольство в Лиссабоне, в твоей папке лежит приказ о назначении тебя помощником военного атташе. Однако как только закончится война, уезжай из Лиссабона, но при этом заранее свяжись с нашим другом Эдуардом Клееном, чтобы он подготовил все необходимое для твоего переезда в Испанию. Сначала поедешь в Мадрид, а оттуда – куда он скажет. Эдуард неплохо поработал, у тебя в руках – настоящие испанские документы. Их нам оформили наши друзья-франкисты. Нет ничего такого, чего не сделают друзья, если положить им на стол толстую пачку банкнот.

– А меня ты отправляешь в Бразилию… – сказал Франц, разглядывая свой новый паспорт.

– Да. Нам необходимо уехать туда, где нас никто не станет искать, где у нас есть друзья, где местные власти закроют глаза на необычность появления нового человека и не станут допытываться, кто ты такой на самом деле. Бразилия – хорошее место для того, чтобы там укрыться. К тому же там внедрен еще один из моих самых лучших агентов. Он, правда, изрядный кутила, но, как и Эдуард, уже несколько месяцев занимается подготовкой к приезду неких особ, не имеющих ни малейшего желания провести всю оставшуюся жизнь в тюрьме.

– Я не говорю по-португальски, – пробурчал Франц.

– Ну и что? Это хорошее место, Франц, так что не ворчи. Мы не можем все отправиться в одно и то же место. Это было бы не просто неумно – это было бы несусветной глупостью.

– Георг прав, – вмешался Альфред, который был вполне доволен своими новыми документами. Он теперь в любой момент мог стать швейцарцем, швейцарцем из Мюнхена, однако его местом жительства будет Каир.

– А что будет с тобой, Георг? – поинтересовался Франц.

– Как я вам уже сказал, я уезжаю завтра – сначала в Швейцарию вместе со своим дядей, а затем наши американские друзья переправят нас оттуда в свою замечательную страну. Мои родители уедут уже сегодня и поселятся в Швейцарии, но под другими именами и с новыми документами. Что касается ваших родителей, то мне хотелось бы, чтобы вы с ними переговорили и максимум через два часа сообщили мне, что они намереваются делать. Я могу снабдить их поддельными документами, чтобы они смогли переехать в Швейцарию, однако это необходимо сделать прямо сегодня. Завтра меня здесь уже не будет, а я никому не доверяю, кроме самого себя и вас. Итак, у вас два часа, – напомнил Георг. – Поговорите со своими родителями, однако будьте осторожны. Если кто-нибудь вас подслушает и сообщит куда надо, нас всех расстреляют. В общем, через два часа я жду вас здесь.

– Но Гиммлер не позволит нам исчезнуть… – с беспокойством сказал Франц.

– А мы и не собираемся исчезать. Я ведь буду знать обо всех тех местах, которые подготовили для наших людей наши агенты. Кроме того, у нас есть друзья в Соединенных Штатах – причем их больше, чем вы можете себе представить.

Альфред Танненберг терпеливо ждал ответа своего отца, который, глубоко задумавшись, все еще хранил молчание, несмотря на настойчивые встревоженные взгляды своей жены.

– Отец, пожалуйста, я хочу, чтобы вы уехали, – повторил Альфред.

– Мы уедем, сынок, уедем, но мне не хотелось бы уезжать слишком далеко от Германии. Это ведь наша страна, пусть даже мы и проигрываем войну.

– Папа, у нас нет времени…

– Ну хорошо. Мы пойдем собираться.

Ни Францу, ни Генриху не составило большого труда убедить своих родителей в том, что им необходимо уехать, и они уже готовились пересечь границу и осесть в Швейцарии, чтобы оттуда следить за тем, что будет происходить в Германии. Их деньги уже давно были помещены в надежное место, а именно в швейцарские банки, так что устроиться в этой соседней с Германией стране не представляло никакого труда.

Георг проявил незаурядные организаторские способности: когда два часа спустя друзья вошли в его кабинет, у него уже имелись подписанные пропуска и для них, и для их ближайших родственников. Им всем надлежало уехать уже сегодня, самое позднее – вечером, потому что, как утверждал Георг, война вот-вот должна была закончиться.

Затем он пригласил своих друзей отобедать у него дома.

– Ну что ж, теперь нам необходимо обсудить вторую часть нашего плана, а именно – что мы будем делать, когда отсюда выберемся.

– Женимся, – сказал, не моргнув глазом, Франц.

– Женимся? – переспросил Генрих.

– Да. Поступить так посоветовал Альфред, а он среди нас самый умный. Мы должны будем сразу же жениться на женщинах из тех стран, где нам придется жить. Сам Альфред этого сделать не сможет, потому что он уже женат на Грете, но эта мысль вполне разумная.

Если хотите, женитесь, а я не собираюсь связывать себя семейными узами, – заявил Георг, а его друзья ничего на это не сказали.

– У меня есть план, который я хочу с вами обсудить, – нарушил молчание Альфред.

Заявление Альфреда сразу же заинтересовало его друзей: они прекрасно знали о его изворотливом уме и умении выходить даже из самых трудных ситуаций.

– У наших родителей есть деньги, а потому нам вроде бы не о чем беспокоиться. Тем не менее, мне кажется, что нам все-таки будет не так просто обеспечивать себе безбедную жизнь. Да, я знаю, что у нас есть и собственные средства, которые мы накопили за последние годы, однако может случиться так, что мы не сможем распоряжаться в полном объеме нашими деньгами и вывезти все ценности. Кроме того, мы не знаем, что будет происходить дальше, насколько настойчиво победившая в войне сторона будет разыскивать таких, как мы. Мы – офицеры ОС, наши имена известны, и мы были на виду, как и наши родители. Думаю, что им придется пробыть в Швейцарии гораздо дольше, чем они предполагают, и боюсь, что если начнут искать тех, кто виноват в… ну, в том, что происходило, то могут прийти к выводу, что вина лежит в том числе и на нас. В общем, я хочу сказать, что нам нужно организовать свой собственный бизнес подальше от Германии, и этот бизнес, можете мне поверить, будет очень прибыльным.

Друзья Альфреда слушали его внимательно, зная, что он наверняка придумал что-нибудь неординарное.

– Мы займемся торговлей произведениями искусства, созданными в древние времена. Вы ведь не забыли, что мы, вообще-то, археологи?

– Давай быстрей выкладывай, Альфред, что ты там задумал, – нетерпеливо попросил Франц.

– Я отправляюсь в Каир, Георг – в Бостон, ты – в Бразилию, а Генрих – в Испанию. Вот и замечательно! – рассуждал Альфред, как будто он разговаривал не со своими друзьями, а с самим собой.

– Объясни нам все толком, – не выдержал Георг.

– У меня уже есть две глиняные таблички, которые мы отняли у тех двух стариканов в Харране, а также другие таблички и прочие предметы, которые мы оттуда привезли. Вы помните об этом?

– Да, конечно, – подтвердил Генрих.

– Ну что ж, мы можем заняться продажен предметов старины – уникальных вещей, о которых мечтает любой коллекционер. На Востоке полно таких бесценных предметов, которым по две тысячи лет, а то и больше.

– А как мы их?… – спросил Франц.

– Я вижу, ты в университете был не очень прилежным студентом. Ты что, не помнишь, как нам рассказывали о расхитителях могил? Правительства в странах Востока – коррумпированные, так что с помощью денег мы сможем решить очень многие вопросы: мы сможем проводить раскопки там, где захотим; при помощи денег мы сможем присвоить себе найденные предметы; мы сможем даже выкупить кое-какие музейные экспонаты, до которых в этих странах никому нет дела, потому что местные жители не знают реальной ценности того, что у них есть. Поверьте мне, в мире много людей, готовых заплатить какую угодно цену за то, чтобы приобрести те или иные раритеты, которые мы станем им предлагать. Поэтому, приехав в Каир, я займусь организацией этого бизнеса. Я объеду всю Сирию, Трансиорданию, Иран, Палестину… Я буду поставлять вам пользующийся спросом товар, а вы будете его продавать. Ты, Георг, будешь действовать на североамериканском рынке, Генрих – на европейском, а Франц – на южноамериканском. Нам, конечно, понадобится какое-нибудь прикрытие, однако об этом мы подумаем тогда, когда наступит соответствующий момент.

Альфред говорил с таким энтузиазмом, что заразил им своих друзей. Они тут же дали волю воображению и с воодушевлением принялись строить планы на ближайшее будущее.