Текст книги "Глиняная Библия"

– У меня есть разрешение на поездку в эту страну, – ответил Джиан Мария, снова краснея.

Весь остаток дня Миранда и Даниель снимали на видеокамеру работу археологов. Они снова общались с Пико и Кларой, а также с Мартой Гомес и Фабианом Туделой, которым вместе с другими археологами неоднократно приходилось рассказывать одно и то же разным журналистам, приехавшим в Сафран.

– Эти журналисты меня утомляют, особенно Миранда, хотя она мне довольно симпатична как человек.

– Да ладно. Марта, они всего лишь делают свою работу как мы – свою.

– Ты всегда отличался терпимостью, однако на них мы все-таки потратили целый день.

Фабиан прикурил сигарету и стал рассеянно рассматривать клубы табачного дыма. Марта была права. Однако его сейчас волновало совсем другое: если то, что рассказали журналисты, соответствовало действительности, то война и в самом деле должна была начаться либо в марте, либо – самое позднее – в апреле.

Он наклонился и начал вместе с Мартой разгребать песок с одной стороны раскапываемой террасы, которая, возможно, некогда была квадратным внутренним двориком, выложенным кирпичами и керамической плиткой.

Когда они наконец решили вернуться в лагерь, было уже совсем темно. Рабочие, утомленные многочасовым трудом, недовольно перешептывались. Однако больше всего их обеспокоили новости, которые они узнали от журналистов: война неизбежна и начнется уже скоро.

Клара организовала ужин возле костров, на которых поджарили полдесятка баранов, используя для этого разные ароматные травы.

Один из голландских журналистов с воодушевлением снимал эту сцену на видеокамеру, в то время как его коллега из радиокомпании чертыхался по поводу проблем со спутниковой связью, так как не смог отправить материалы, собранные за день.

Ив Пико с необычайным терпением выслушивал всех, кто к нему обращался, и старался помочь решить возникающие у журналистов проблемы при непосредственном участии услужливого Хайдара Аннасира, который оказался настоящей палочкой-выручалочкой.

– Вы, похоже, очень довольны сегодняшним днем.

Услышав голос Клары, Пико обернулся.

– У меня нет оснований быть недовольным.

– Но сегодня вы просто светитесь от счастья.

– Мы ведь очень долго были оторваны от цивилизованного мира, а эти люди привезли нам свежие новости, и я вспомнил, что кроме раскопок есть и другие занятия.

– Вы, наверное, тоскуете о чем-то.

– Не делайте поспешных выводов! Нельзя сказать, что я сильно тоскую, хотя, конечно, мы уже почти пять месяцев роемся в земле, дышим пылью и всецело заняты только работой. Я уже почти забыл, что существует и другая жизнь.

– Хотите отсюда уехать?

– Я должен позаботиться о безопасности своей бригады. Завтра я позвоню вашему супругу. Хочу, чтобы Ахмед рассказал мне, каков план эвакуации. Мы с ним договорились, что он все подготовит, чтобы вывезти нас отсюда, как только начнут падать бомбы.

– А если мы к тому моменту еще не найдем «Глиняную Библию»?

– Мы уедем отсюда в любом случае. Даже и не надейтесь, что мы будем продолжать раскопки после того, как американцы начнут бомбардировки Ирака. Или вы думаете, что они сделают исключение и не станут бомбить Сафран только потому, что группа сумасшедших проводит здесь раскопки? Я отвечаю за безопасность людей своей бригады. Они приехали сюда по моей личной просьбе, многие из них – мои близкие друзья, и никто и ничто в мире не заставит меня подвергнуть их жизни опасности. Ничто не стоит жизни людей – даже «Глиняная Библия».

– Когда вы отсюда уедете?

– Не знаю. Пока не знаю. Однако я хочу быть готовым к отъезду. Думаю, пришло время подвести итоги. Я хочу поговорить со своими коллегами, чтобы совместно принять решение. Я не собираюсь ничего скрывать от них, а вы ведь и сами слышали, что говорили журналисты.

– Теперешняя ситуация ничем не хуже той, какая была пять месяцев назад. С тех пор абсолютно ничего не изменилось.

– Журналисты другого мнения.

– Они всегда все преувеличивают. Это специфика их работы.

– Вы ошибаетесь. Может, некоторые из них и преувеличивают, но не все. А среди приехавших сюда журналистов трое – голландцы, двое – греки, кроме того, здесь четверо англичан, пятеро французов, двое испанцев…

– Не продолжайте, я и сама это знаю.

– Вряд ли все они склонны к преувеличениям и вряд ли они сами придумали, что Буш вот-вот нападет на Ирак.

– Я буду продолжать раскопки.

Пико впился взглядом в лицо Клары. Он, безусловно, не мог заставить ее уехать, и его очень разозлило то, что раскопки, возможно, будут продолжаться без него.

– Ну что ж! Тогда будете работать под градом бомб.

– А может, ваши друзья и не выиграют войну.

– Что еще за друзья?

– Те, которые собираются нас бомбить.

– У вас что, приступ национализма? Не пытайтесь сформировать у нас комплекс вины. По крайней мере, не пытайтесь сформировать его у меня, потому что вы лишь впустую потратите время. Послушайте, что я вам скажу и больше повторять не буду: Саддам в моем представлении – кровавый диктатор, которого следует посадить в тюрьму. Я ради него и пальцем не пошевелю, и мне совершенно безразлична его дальнейшая судьба. Я сожалею лишь о том, что из-за него пострадают многие ни в чем не повинные иракцы.

– И виноват в этом будет Саддам? Или американцы, которые хотят отнять у нас нашу нефть?

– Все виноваты. Понятно, что Саддам для американцев – всего лишь повод. Однако лично я не участвую в политических играх, я уже давным-давно сошел с этого поезда.

– Вы ни во что не верите.

– Когда мне было двадцать лет, я был членом левой партии, причем активным членом. Однако когда я увидел, что представляет собой изнутри партия, идеи которой были мне близки, мне стало противно. Все партийцы были совсем не такими, какими старались казаться, и делали не то, что говорили. Я тогда понял, что политика и обман зачастую идут рука об руку, и решил, что это не для меня. Единственное, что я сейчас поддерживаю, – так это идею буржуазной демократии, которая дает нам иллюзию свободы. Вот и все.

– А как же остальные люди? Как быть тем, кто родился не в вашем буржуазном мире? Что им делать и на что надеяться?

– Не знаю. Единственное, что мне ясно, – так это то, что эти люди являются жертвами интересов великих держав и жертвами своих правителей, но во многом они виноваты сами. Я – француз и поддерживаю идеи Великой французской революции. Мне кажется, что во всех странах должна произойти подобная революция, которая откроет людям дорогу к свету и разуму. Однако в этой части мира такие высокообразованные люди, как вы и ваш дедушка, имеют богатство и власть благодаря бедам и лишениям своих соотечественников. И вы еще у меня спрашиваете, что вам делать! В общем, я не чувствую себя в чем-то виноватым.

– Вы считаете, что ваша культура – более высокого уровня, чем наша…

– Хотите, чтобы я сказал вам правду? Да, именно так я и считаю. Ислам не позволяет вам совершить буржуазную революцию. Пока вы не отделите политику от религии, вы не сможете развиваться дальше. Меня раздражает, когда я вижу, что некоторые из ваших соотечественницу кутаны в покрывала с головы до пят, как, например, та женщина, которая ходит за вами следом везде и всюду. Ее, по-моему, зовут Фатима, да? Меня раздражает то, что мусульманские женщины должны идти позади своих мужей и не имеют права разговаривать с незнакомыми мужчинами.

К ним подошел, держа по стакану в каждой руке, Фабиан.

– Нам повезло, что в Ираке не так уж строго соблюдают правила, предписанные исламом, а потому мы можем опрокинуть по стаканчику.

Он протянул принесенные стаканы Кларе и Пико. Они оба взяли стаканы машинально, не осознавая, что делают.

– Что с вами случилось? – спросил Фабиан.

– Я сказал Кларе, что нам уже пора думать о том, как отсюда выбраться.

– Ну, судя по тому, что рассказали журналисты, нам действительно не следует здесь задерживаться, – согласился Фабиан.

– Завтра я позвоню Ахмеду, чтобы он согласовал с Альбером план нашей эвакуации. Мы пробудем здесь вплоть до того момента, когда опасность станет реальной, но ни секундой дольше.

Пико говорил тоном, не допускающим возражений, и Клара поняла, что ничего не может противопоставить этим аргументам.

– Клара, мы и так многого добились, – сказал Фабиан, стараясь подбодрить внучку Танненберга. – Или ты с этим не согласна?

– Ну и чего же мы добились? – сердито спросила Клара.

– Мы извлекли на белый свет храм и обнаружили древнее поселение. О них ведь раньше ничего не было известно. Я как профессионал считаю, что археологическая экспедиция удалась, мы уедем отсюда не с пустыми руками и можем гордиться проделанной работой. С нами вместе трудились замечательные люди, которые не жаловались на то, что приходится вкалывать с раннего утра до позднего вечера. Мы почти пять месяцев только то и делали, что ковырялись в земле. Ты ведь не хочешь, чтобы мы стали после всего этого рисковать своими жизнями?

Клара пристально посмотрела на Фабиана, но так и не нашлась, что ответить. В глубине души она понимала, что Пико и Фабиан правы, однако согласиться с этим означало бы признать свое поражение.

– И когда вы намереваетесь отсюда уехать? – срывающимся голосом спросила Клара.

– Я смогу ответить на этот вопрос только после того, как посоветуюсь с Ахмедом. А еще я хочу поговорить с несколькими своими друзьями из Парижа и с родителями. Банкиры всегда заранее знают, когда начнется та или иная война. А ты, Фабиан, переговори со своими знакомыми в Мадриде. Посмотрим, что они тебе скажут.

– Хорошо, мы позвоним всем им завтра. А сейчас давай еще пообщаемся с журналистами и отведаем тех замечательных барашков. Я умираю от голода.

Выглянув в оконце своей комнаты, Клара почти ничего не увидела. Луна куда-то спряталась, и было очень темно.

Уже некоторое время в лагере царила тишина. Все спали, и лишь Клару мучила бессонница. Ее сильно взволновал разговор с Пико и Фабианом, но еще больше она расстроилась, поговорив с Саламом Наджебом, врачом дедушки.

Наджеб не стал ничего скрывать от Клары: у ее дедушки недавно случился обморок, а результаты анализов ничего хорошего не предвещали. По мнению Наджеба, Танненберга нужно было поместить в стационарное отделение хорошей клиники.

Зайдя навестить дедушку, Клара удивилась тому, как сильно он сдал всего лишь за один день: его глаза запали, а дыхание стало прерывистым. Когда Клара сказала, что его необходимо перевезти в Багдад, а оттуда – в Каир, старик лишь отрицательно покачал головой. Нет, он не собирался уезжать отсюда до тех пор, пока археологи не найдут «Глиняную Библию». Клара не решилась ему сказать, что Пико и его коллеги уже подумывают об отъезде.

Стрелки на часах показывали три часа ночи, и было довольно холодно. Клара натянула свитер и на ощупь в темноте стала пробираться к комнате Фатимы. Та крепко спала и не проснулась даже тогда, когда Клара открыла в ее комнате окно, чтобы вылезти наружу.

Охранники Клары находились в коридоре и у главного входа в дом, а вот за окнами и задней дверью они не наблюдали.

Выпрыгнув из окна и подождав, пока успокоится часто бьющееся сердце, Клара вышла из лагеря, стараясь держаться в тени, и направилась к зиккурату. Ей было необходимо прикоснуться к древним глиняным кирпичам и почувствовать прохладу ночи, чтобы хоть немного успокоить свою растревоженную душу.

Охранники безмятежно спали, хотя Айед Сахади, наверное, убил бы их, если бы узнал, что кто-то сумел пересечь границу лагеря без их ведома. Впрочем, Клара ничего ему не собиралась рассказывать. Она нашла уголок, где можно было присесть, оставаясь незамеченной, и предалась размышлениям. Она чувствовала, что в ее жизни вскоре произойдут кардинальные изменения. Раньше все вокруг казалось надежным и безопасным, а теперь ее ждали горести и одиночество, и впервые в жизни она осознала, что еще никогда ни над чем серьезно не задумывалась. Она просто жила, ни о чем не заботясь, не видя и не слыша ничего, что противоречило бы ее эгоистическому отношению к жизни.

Да, она ничем не лучше Ахмеда, который получит деньги за то, что будет ее защищать. Однако она все-таки не была настолько лицемерной, как он, и поэтому считала, что ее не должны мучить угрызения совести.

Свернувшись калачиком на глиняном ложе, Клара y_CHVи ее сны были продолжением мыслей о Шамасе.

26

Илия получил звание ум-ми-а и был теперь самым старшим среди служителей храма, принимавших участие в управлении близлежащими землями.

Местный царь решил распространить свою власть не только на Ур, но и на весь прилегающий регион. Он приказал построить в этом месте небольшой по размерам зиккурат, чтобы ученые мужи собирали и хранили в нем знания, полученные из различных источников, а также результаты своих, наблюдений за окружающей местностью, растениями и небом, и пытались с помощью этих знаний разгадать тайны мироздания.

Это утро было отмечено знаменательным событием: один из дуб-саров должен был получить звание сес-галъ.

Ядин, взор которого затуманился от старости, уже не мог различать людей, однако он все-таки пошел на торжественную церемонию и радостно смеялся, широко открывая свой уже почти беззубый рот. С некоторых пор жена Ядина – мать Шамаса – стала его глазами, и теперь она подробно рассказывала мужу обо всем, что происходило во время церемонии. Ядин сидел с гордо поднятой головой, довольный тем, как высоко взлетел его некогда непослушный сын.

Илия заранее продумал мельчайшие подробности церемонии, организованной в честь его любимого ученика. Шамас в свое время изрядно потрепал ему нервы, и Илии подчас лишь с большим трудом удавалось сдерживать гнев, вызванный упрямством Шамаса и дерзостью его вопросов.

От Шамаса никогда не удавалось отделаться примитивными ответами: он непременно хотел вникнуть в смысл того, что ему говорили, стремился понять логику ответа и никогда ничего не принимал на веру. Ему каждый раз нужно было во всем разобраться самому.

Илия в свое время с большим трудом убедил Шамаса не выказывать своего пренебрежения к официальным богам – по крайней мере, в присутствии других людей.

Еще когда Шамас был ребенком, дядя Авраам убедил его, что существует только один Бог и что все в этом мире создано по его воле. Илия 'объяснил Шамасу, что мир и в самом деле был создан по воле одного бога – Елохима, однако Шамас никак не хотел признать, что есть и другие боги.

Тем не менее с течением времени Шамас стал более уравновешенным человеком, его даже признали самым лучшим писцом, а в этот день ему должны были присвоить более высокое звание – сес-галь. Быть может, когда-нибудь он станет и ум-ми-а – наставником, потому что он уже и теперь обладал обширными знаниями, являвшимися результатом его постоянных наблюдений за окружающим миром, тяги к учебе и склонности подвергать сомнению даже самое очевидное.

Жена Шамаса Лия помогла мужу надеть тунику и проводила его ласковой улыбкой.

Затем под руководством Илии состоялась церемония присвоения Шамасу звания сес-галь. Однако Шамас во время церемонии то и дело мысленно переносился далеко-далеко отсюда – в земли, до которых от Ура были многие и многие дни пути.

Шамас думал об Аврааме, о том, что он станет в земле Ханаанской отцом множества народов, потому что уже и до Ура дошла весть о том, что у Авраама появилось потомство. Бог обещал ему это, и Бог сдержал свое слово.

Бог казался Шамасу существом непредсказуемым и капризным, и хотя Шамас всем своим сердцем верил в Господа, ему так и не удалось его понять. Он утешал себя тем, что он всего лишь обычный человек, появившийся на свет лишь благодаря тому, что Бог вдохнул в глину жизнь и тем самым создал людей.

Шамас упорно пытался понять логику сотворения мира, и ему иногда казалось, что у него от напряжения голова развалится на части. Бывали моменты, когда он чувствовал, что еще немного – и он сумеет постичь замысел Божий, однако затем все вдруг куда-то ускользало, и сознание заволакивала непроглядная пелена.

Хриплый голос Илии вернул Шамаса к действительности. Он вплоть до сего момента почти не слушал, что говорил его учитель, и не обращал внимания на писцов и священников, молившихся богине Нидабе.

Шамасу хотелось поскорее остаться с Илией наедине, чтобы сделать ему подарок, над которым он трудился в течение нескольких последних лет, стараясь показать все свое умение. Этот подарок представлял собой несколько глиняных табличек, на которых Шамас четкой и красивой клинописью изложил все, что когда-то рассказал ему Авраам: историю сотворения мира, то, как Бог прогневался на людей за их нечестивые поступки и как была разрушена Вавилонская башня и произошло смешение языков… Три красивые легенды были записаны на глиняных табличках. Шамас хотел, чтобы эти таблички заняли свое место в одном из помещений, где хранились другие истории и эпические повествования.

Когда наступил вечер, учитель и его ученик остались наедине, намереваясь поговорить по душам.

На голове Илии теперь не осталось ни единого волоса, ходил он, еле переставляя ноги, да и его ставшие белыми брови свидетельствовали о том, что он уже дожил до глубокой старости.

– Ты когда-нибудь станешь хорошим ум-ми-а, – сказал Илия Шамасу.

– Я доволен, что смог стать тем, кем являюсь сейчас. Мне очень повезло, что у меня есть возможность трудиться рядом с тобой, так как буквально каждый день я узнаю что-нибудь новое.

– Но этого тебе мало, ибо ты хочешь знать еще больше, намного больше. Сейчас ты пытаешься познать тайну бытия, но даже твой Бог вряд ли сможет ответить на все твои вопросы.

Шамас промолчал. Илия был прав: у него было гораздо больше вопросов, готовых в любой момент сорваться с языка, чем ответов у тех людей, которые его окружали.

– Ты уже давно стал взрослым, – продолжил Илия, – и тебе необходимо согласиться с тем, что существуют вопросы, на которые нет ответа, к какому бы богу ты ни взывал. Хорошо, что ты все-таки научился с уважением относиться к богам, потому что ты не один раз заставлял меня волноваться из-за того, что твоя дерзость могла дойти до ушей нашего правителя. Но тебя никто не выдал – даже те, кто тебя совсем не понимал.

– Однако ты, Илия, знаешь так же хорошо, как и я, что те боги, которые стоят в храме, – всего лишь куски глины.

– Да, это так, однако когда нам что-то нужно от богов, мы взываем отнюдь не к этим глиняным статуям. Мы взываем к их духу, хотя ты не хочешь этого признать, глиняные статуи являются лишь образами тех или иных богов, потому что трудно молиться пустоте. Да, трудно молиться богу, у которого нет лица и туловища и которого невозможно увидеть.

– Авраам говорил, что Бог создал людей по своему образу и подобию.

– Стало быть, этот Бог выглядит так же, как и мы? Он похож на тебя, на меня, на твоего отца? Если он создал нас по своему образу и подобию, то это значит, что мы можем создать и его образ из глины, чтобы взывать к нему в наших молитвах.

– Бог не сделан из глины.

– Я слышал, как ты говорил, что твой Бог находится везде. Стало быть, он находится и в этой глине, из которой он сделал людей.

Они уже много лет спорили об этом, хотя с годами их споры становились все менее ожесточенными. Сейчас они уже просто разговаривали, а не пытались, как раньше, навязать друг другу свое представление о божественном.

– Я принес тебе подарок, – сказал Шамас и тут же улыбнулся, увидев по лицу своего учителя, что тот удивился.

– Спасибо, однако самый лучший подарок для меня – то, что ты когда-то был моим учеником, а теперь я считаю тебя равным себе, потому что ты буквально каждый день заставляешь меня совершенствоваться, чтобы иметь возможность отвечать на твои вопросы.

Они оба засмеялись. Они уже давно относились друг к другу с искренним уважением, и каждый из них принимал другого таким, каким тот был, хотя при этом их отношения вовсе не были идеальными.

Шамас завел Илию в небольшое помещение, где любил работать, и протянул ему несколько глиняных табличек, завернутых в материю.

Илия бережно извлек из ткани одну из табличек и удивился тому, какими аккуратными были значки, нанесенные на глину его некогда самым непослушным учеником.

– Это история сотворения мира, я записал ее со слов Авраама. Мне хотелось, чтобы у тебя были такие таблички.

Илия взял из рук Шамаса сверток с табличками, и взгляд его затуманился от волнения.

– Ты мне так много рассказывал о легендах, поведанных тебе Авраамом…

– Теперь у тебя есть таблички с записанными на них легендами, услышанными мною от Авраама. Я сохранил то, что когда-то записал под его диктовку в Харране, однако моя рука тогда еще не была достаточно твердой, и ты к тому времени еще не сделал из меня настоящего писца, каким я стал позднее. А вот этими табличками ты, надеюсь, останешься доволен.

– Спасибо, Шамас, спасибо. Я буду хранить их до последнего дня своей жизни.

В тот вечер Лия особенно внимательно слушала рассказы своего мужа о том, что произошло за день, радуясь, что он стал важной персоной в иерархии служителей храма.

Много позднее, когда жена уснула, Шамас достал свои старые таблички, привезенные им из Харрана, и долго их разглядывал. Он вспоминал детство и юность, вспомнил, как он пас скот вместе со своим отцом и людьми из их рода. Он не испытывал тоски по прошлому, потому что его вполне устраивало настоящее, однако ему недоставало Авраама, с которым можно было бы поговорить о Боге. Даже для ближайших родственников Шамаса Господь был всего лишь одним из многих богов, а не единым и всемогущим. Просто этот Бог в их представлении был сильнее, чем все остальные. Шамас снова завернул старые таблички в материю и положил их на полку в маленьком помещении рядом с другими аккуратно разложенными табличками. Он невольно задумался над тем, что может случиться с этими табличками, когда он умрет. Его детей, как он уже хорошо понимал, не интересовал Бог, которого нельзя было увидеть.

– Шамас, проснись! Проснись!

В голосе Лии чувствовался страх. Шамас открыл глаза и приподнялся на ложе. Через окно в комнату пробивались первые лучи солнца.

– Что случилось?

– Тебя зовет Илия. Тебе нужно сейчас же идти в храм.

– Так рано? Он сказал, зачем?

– Нет. Юноша, которого прислали за тобой, всего лишь сообщил, что тебя ждет Илия.

Шамас тут же стал собираться, чтобы отправиться в храм. Его сильно обеспокоило то, что его учитель внезапно захотел его видеть.

Когда Шамас вошел в прямоугольный зал, где Илия ждал его в окружении других писцов, он понял, что произошло нечто ужасное.

– Шамас, повелитель Дворца хочет присвоить себе наши земли. Он не может смириться с тем, что наш храм процветает.

– А что конкретно ему от нас нужно?

– Он хочет забрать все, что у нас есть: пшеницу, фрукты, воду. Он хочет отнять у нас наши стада и все наше имущество. Он говорит, что в его землях не уродили фрукты и что ручьи там пересохли. Он хочет увеличить подати, которые получает от нас, потому что, по его мнению, мы отдаем ему слишком мало, учитывая то, что у нас есть.

– У нас в амбарах достаточно зерна для того, чтобы он не беспокоился из-за неурожая.

– Он и слышать ничего не хочет, а только требует, чтобы мы отдавали ему намного больше. По его мнению, у нас уж слишком много всякого добра, и он хочет им завладеть. Он – внук моего предшественника, предыдущего великого наставника, и считает, что у него есть право управлять не только Дворцом, но и нашим храмом. Он заявил, что является правителем этой области, а потому должен знать обо всем, что мы делаем, и именно ему надлежит решать, какая часть нашего добра должна идти в царскую казну, а какая – оставаться храму.

Сделав небольшую паузу, Илия продолжил:

– Я не хотел говорить с тобой об этом вчера, потому что вчерашний день был для тебя очень важным. Однако повелитель Дворца прислал мне свои требования несколько дней назад, и сегодня, еще до наступления рассвета, один из его воинов пришел за моим ответом. Я думал, что мы сможем продолжить переговоры, что повелителя удастся переубедить, однако я ошибся.

– А если мы не выполним его требований?

– Тогда нас убьют, наши земли засыплют солью, а наши ям бары разграбят… – страдальческим тоном сказал Илия. – И что же нам делать?

Писцы опечаленно молчали, со страхом думая о том, чем может закончиться противостояние с энси.[12]12
  Энси – правитель области в древней Месопотамии.


[Закрыть] Некоторые смотрели на Шамаса, надеясь, что, благодаря своему изобретательному уму он придумает какой-нибудь выход из создавшегося положения.

– Мы мирные люди и не умеем сражаться, – сказал Илия.

– Мы могли бы попросить о помощи царя Ура, – предложил Шамас. – Он могущественный правитель, и наш энси не пойдет против него.

Они решили послать гонца в Ур, чтобы попросить царя о покровительстве. Илия поручил молодому писцу доставить прошение, и тот тут же отправился в путь. Все думали об одном: сжалится ли над ними царь?

Цари – люди капризные, и логика их мышления не всегда понятна простым смертным. Поэтому царь Ура, чего доброго, мог запросить за свое покровительство еще большую цену, чем требовал от храма местный энси.

Солнце уже высоко поднялось над желтоватыми землями, раскинувшимися вокруг Сафрана, когда вдруг раздался вопль, который заглушил бы даже крики базарных торговцев.

Илия и Шамас переглянулись: они понимали, что подобный вопль может быть предзнаменованием лишь смерти и разрушений.

Все писцы бросились к дверям храма, в которые снаружи уже ломились вооруженные воины.

Вскоре на всю округу стали слышны стенания женщин, перекрывавшие треск языков пламени, а также крики воинов и пытающихся дать им отпор служителей храма.

Шамас понимал, что они уже ничего не смогут сделать, и оставалось лишь временно покориться превосходящим силам противника – так наклоняется под порывом ветра и затем снова выпрямляется растущий на берегу Евфрата тростник. Однако инстинкт оказался сильнее разума, и он бросился в схваткувоинами, хотя Илия и пытался его удержать.

Шамас понимал, что его усилия ни к чему не приведут, но он просто не смог смириться с такой вопиющей несправедливостью.

Сколько времени он бился с воинами энси? Может, секунды, а может, и несколько часов. Так или иначе, теперь он лежал на полу и чувствовал себя совершенно обессилевшим и не мог собраться с мыслями.

«Никто из людей не вечен, даже цари. Когда-нибудь служители этого храма снова будут жить в мире – возделывать поля, пасти стада и управлять имуществом других людей, верящих в порядочность писцов. Эти служители, как и мы, будут трудиться с раннего утра ради того, чтобы в общине царили справедливость и порядок», – подумал Шамас, чувствуя, как его куда-то волочит по полу воин, с которым он только что бился лицом к лицу.

Затем Шамас увидел своего учителя Илию. Тот распростерся на полу, и на голове у него зияла рана, из которой тонкой струйкой вытекала кровь. Слева и справа от него лежали мертвые писцы и другие служители храма, осмелившиеся оборонять это здание, в котором еще совсем недавно их жизнь текла спокойно и безмятежно.

У Шамаса сильно болела голова, все тело словно окаменело, и он едва мог шевелить пальцами рук. Кроме того, у него все расплывалось перед глазами.

«Я умру так же, как и мои товарищи? А может, я уже мертвый?»

Однако затем он подумал, что вряд ли мертвый может чувствовать такую сильную боль, и, стало быть, в нем еще теплится жизнь. А Лия? Сумела ли выжить Лия?

Волочивший Шамаса по полу воин ударил его ногой в лицо и затем бросил на груду трупов. Похоже, воин посчитал его мертвым, что было неудивительно: Шамас и в самом деле уже почти не дышал.

Он не хотел умирать, но не знал, как можно было избежать смерти. Почему Бог решил, что его конец должен наступить именно сейчас? Он вдруг понял, что улыбается. Илия, наверное, попрекнул бы его за то, что в такой трагический момент ему вдруг взбрело в голову задавать вопросы, причем не кому-нибудь, а Богу. Но может, его товарищи перед смертью тоже обращались к Мардуку?

Если бы радом был Авраам, Шамас спросил бы у него, почему Бог спокойно смотрит на то, как его творения умирают насильственной смертью, испытывая страшные муки. Неужели Богу нужно, чтобы они умерли именно так? Шамас не знал, открыты были его глаза или закрыты, потому что он все равно уже ничего не видел. Жизнь уходила из него, уходила по воле другого, незнакомого ему человека. Все происходящее вдруг показалось ему абсурдом. Где же Бог? Увидит ли Шамас его сейчас, расставаясь с жизнью? И вдруг он вздрогнул: ему послышался голос Авраама – он просил Шамаса сохранить веру в Бога. Затем то место, где он лежал осветил луч белого света, и Шамас почувствовал, как чья-то крепкая рука ухватилась за его руку и помогла ему подняться. Он перестал ощущать боль и понял, что сливается с Вечностью.