Текст книги "По следам «Турецкого гамбита», или Русская «полупобеда» 1878 года"

В сентябре 1870 г. Франция была повержена Пруссией. А всего через несколько месяцев миру явилась Германская империя, сколоченная железом, кровью народов и государственным гением Отто Эдуарда Леопольда Бисмарка фон Шенхаузена.

Но уже в феврале 1871 г. канцлер Бисмарк заявил, что при малейшем намеке на подготовку Франции к военному реваншу Германия должна нанести упреждающий удар. Горчаков же тем временем принялся уравновешивать баланс сил в Европе. Во время встречи трех императоров в Берлине в 1872 г. он посетил французского посла А. де Гонто-Бирона и заверил его, что в сложившейся ситуации Россия не будет поддерживать антифранцузские выступления Германии. «Я вам это уже говорил и рад повторить, – заявил Горчаков, – нам необходима сильная Франция»[475]475
  Цит. по: История дипломатии. Т. 2. С. 40.


[Закрыть].

1 (13) февраля 1874 г., во время визита Франца-Иосифа в российскую столицу, Горчаков и Андраши предприняли совместный демарш в защиту Франции: они посетили французского посла в Петербурге генерала А. Лефло и заверили его, что их правительства осуждают антифранцузские действия германских властей. Замолвила словечко за Францию и Великобритания. Королева Виктория направила личное послание императору Вильгельму, в котором предупреждала о возможных печальных последствиях для Германии в случае ее новой атаки на Францию. В этих условиях германскому канцлеру пришлось отступить: 5 (17) февраля он распорядился приостановить дальнейшее нарастание конфликта.

Но Бисмарк решил предпринять более действенные меры по изоляции Франции. Расчет строился просто: надо было переманить на свою сторону французских заступников, и особенно самого опасного из них – Россию. Купить российское безразличие к судьбе Франции Бисмарк предполагал поддержкой политики Петербурга на Ближнем Востоке. Такую идею германский канцлер высказывал неоднократно и от слов перешел к делу. В августе 1871 г., в ходе свидания Вильгельма I с Францем-Иосифом на курорте в Гаштейне, Бисмарк отклонил попытки Андраши вовлечь Германию в русло антироссийской политики. Но одновременно Бисмарку нужна была и Австро-Венгрия. Поэтому конструкция «Союза трех императоров» представлялась ему оптимальной с точки зрения германских интересов в Европе. По замыслу германского канцлера, ее можно было использовать в противостоянии с Францией и нейтрализации континентальных интриг Англии. Но в своем антифранцузском пасьянсе Бисмарк, прежде всего, пытался разыграть российскую карту. И здесь германскому канцлеру надо было торопиться. В начале 1875 г. российский посол в Берлине П.П. Убри писал Горчакову:

«Что касается Франции, которая мечтает о союзе с нами, – то она желала сделать нам приятное, поддерживая наши намерения в отношении Аттики и Константинополя»[476]476
  Цит. по: Ерусалимский А.С. Военная тревога 1875 г. Отдельный оттиск. 1925. С. 153.


[Закрыть].

В 1875 г. Париж намеревался поманить Россию Константинополем?..

В начале февраля того же года Бисмарк направил в Петербург Йозефа Радовица. К этому дипломату канцлер испытывал особое доверие. Перед Радовицем была поставлена весьма сложная задача – попытаться нащупать возможности стратегического размена в политике двух империй: Россия заявляет Франции о своем тесном альянсе с Германией, взамен Берлин поддерживает российские шаги на Ближнем Востоке и расширяет военно-политическое и экономическое сотрудничество с Россией.

Однако реализация столь важной миссии явно подкачала. Заявления Радовица в Петербурге не отличались конкретностью и не смогли серьезно заинтересовать как Александра II, так и Горчакова. Фактически, как писал А.С. Ерусалимский, получилось, что «Германия предложила России только несколько мелких векселей по текущим делам на Востоке, главный же вексель (Константинополь. – И.К.), который Германия готова была предложить (курсив мой. – И.К.), не был заполнен и поэтому учету не мог подлежать»[477]477
  Там же. С. 159.


[Закрыть]. О таких итогах визита своего посланника в Петербург Бисмарк вскоре сильно пожалеет.

Одновременно и российская сторона не проявила инициативы в определении судьбы Оттоманской империи, демонстрируя предпочтение ориентироваться на поддержание статус-кво в ее владениях. «Кому достанется Константинополь в случае распада Турции? Кто будет тогда держать в узде те народы, которые живут сейчас под властью Порты?» Время давать ответы на эти вопросы, по словам российского императора, еще не пришло. Что же касалось каких-либо прогерманских демаршей перед Парижем, то в этом вопросе канцлер Горчаков проявлял очевидную незаинтересованность. Князь Александр Михайлович откровенно заявлял Радовицу, что «питает симпатии к Франции», оговариваясь при этом, что подобный настрой не влияет на его политические действия. «Князь Горчаков, – доносил Радовиц Бисмарку, – испытывает крайнее неудовольствие, когда затрагивают эту тему, и рассматривает почти как отсутствие деликатности, когда его побуждают говорить о его политике по отношению к Франции»[478]478
  История дипломатии. Т. 2. С. 48.


[Закрыть].

Бисмарк понимал, что изменить французский вектор политики Петербурга становилось все сложнее. Конфликты Берлина с Парижем только усиливали озабоченность Александра II и Горчакова политикой канцлера Германии в отношении Франции. Для изменения такого положения нужен был компенсатор – фактор отвлечения внимания. И им, очевидно, мог выступить какой-нибудь очередной кризис во владениях Оттоманской империи.

К весне 1875 г. Франция вновь стала серьезно раздражать канцлера Германской империи, и он опять стал искать с ней «немецкой ссоры». Свою возбуждающую роль сыграли и высказывания Мольтке о пользе превентивного удара по Франции.

И вот уже вся французская пресса как по команде ревет и стонет о скором новом нашествии проклятых тевтонов. А посол Франции в Берлине Гонто-Бирон своими донесениями в Париж не только подливал масло в огонь, но и помчался в Петербург соответственным образом настраивать Горчакова. Итог – атмосфера надвигающейся войны была создана.

В этих условиях Бисмарк начал осторожно осведомляться о намерениях великих держав в случае новой войны между Францией и Германией.

В апреле 1875 г. представители Великобритании и России в почтительных, но твердых тонах дали понять императору Вильгельму, что их правительства не могут воздержаться от осуждения той позиции, которую заняла Германия по отношению к Франции. Германский император отлично понял всю серьезность подобных заявлений и дал самый успокаивающий ответ. «Нас желали поссорить, – заявил он впоследствии дружественным тоном Гонто-Бирону, – но теперь все кончено»[479]479
  Дебидур А. Указ. соч. С. 417.


[Закрыть].

Казалось бы, на этом можно и успокоиться. Именно так и поступила британская дипломатия. Однако, напуганная ростом германского могущества, она сразу же озаботилась использованием российских ревнителей «концерта» в своей любимой игре под названием «европейское равновесие». В Петербург было направлено личное послание королевы Виктории, в котором она просила Александра II использовать свои родственные связи с Вильгельмом I, чтобы убедить германского императора отказаться от новой войны с Францией. Именно в мае 1875 г. за «доброе согласие» с Россией вдруг «ни с того ни с сего» высказались Дизраэли с Дерби. Сигналы были услышаны. В ответ Александр II заявил о желании «культивировать отношения доверия» с Англией[480]480
  Виноградов К.Б. Европейская дипломатия в начале восточного кризиса… С. 129.


[Закрыть].

И весной 1875 г. российская дипломатия «повелась». В миротворческих усилиях ей явно изменило чувство меры, и она в который раз приняла активное участие не в своей игре. Ну, а Горчаков вновь прокололся на неуемном тщеславии, что с возрастом замечалось за ним все чаще.

Дело было так. В то время когда франко-германская ссора, казалось бы, себя исчерпала, новый министр иностранных дел Франции герцог Деказ, то ли от испуга, то ли по заранее прописанной роли «побудить Россию скомпрометировать себя ради Франции», поручил генералу Лефло умолять императора Александра предпринять решительный демарш в интересах Франции[481]481
  Там же. С. 418.


[Закрыть]. Два раза французский посол бегал к Горчакову с посланиями своего шефа. И к счастью для Деказа, генералу Лефло симпатизировал император. Во время аудиенции Александр II обещал послу при встрече с германским императором замолвить слово за Францию.

Обещание свое император Александр сдержал. 28 апреля (10 мая) 1875 г. он вместе с Горчаковым прибыл в Берлин. Здесь-то они и занялись сохранением европейского мира, грудью встав на защиту прекрасной Франции. Император Вильгельм вынужден был дать торжественное обещание своему августейшему племяннику, что Германия и не помышляла о войне с Францией. Он также заставил своего канцлера немедленно встретиться с императором Александром. «Без моего нейтралитета, – убеждал царь Бисмарка, – Германия будет бессильна. Поймите, я не останусь нейтральным!»[482]482
  Цит. по: Николаев В. Александр II. Биография. М.: Захаров, 2005. С. 298.


[Закрыть]. Такие слова не забываются. И Бисмарк их не забыл.

Искушение предстать арбитром европейского мира было слишком велико. Гонто-Бирон мастерски воспалял это желание в Горчакове, тонко играя на струнах его самолюбия. И, конечно же, князь Александр Михайлович не устоял. Уже из Берлина, сразу после встречи двух императоров, телеграммой российским послам он раструбил на весь мир, что своим спокойствием Европа обязана его государю. Не обделил он вниманием и собственную роль. Да тут еще и телеграфист «подсобил»: вместо «j`emporte» (я увожу) он набрал «l`emporte» (забияка). В таком виде телеграмма и ушла. В результате в российских посольствах прочитали не «я увожу из Берлина желаемые гарантии», а «забияка в Берлине дал желаемые гарантии». Такой пассаж, разумеется, сразу оказался на первых полосах европейской прессы.

Нетрудно представить степень раздражения Бисмарка, который щедро сыпал колкостями в отношении действий своего российского коллеги. «Я резко упрекал князя Горчакова, – писал он в своих воспоминаниях. – Если ему так важно, чтобы его похвалили в Париже, то не к чему портить для этого наши отношения с Россией…» Во время беседы с Александром II Бисмарк пожаловался ему на Горчакова. Любопытна ответная реакция: «Император согласился по существу, но, закурив и смеясь, ограничился советом не принимать слишком всерьез этого старческого тщеславия»[483]483
  Бисмарк О. Воспоминания, мемуары. Т. 2. М.: АСТ; Минск: Харвест, 2002. С. 172–173.


[Закрыть]. К сожалению, Александр Николаевич так и не поймет, что тщеславие его канцлера слишком дорого обходится Российской империи.

Берлинская история сильно задела императора Вильгельма и князя Бисмарка. Последний был мрачнее тучи, однако не проронил слов возмущения. А оно было тем более понятно, что ссора ссорой, а новая большая война с Францией никак не могла входить в расчеты практической политики только что образованной и еще слабо консолидированной Германской империи. Весной 1875 г. Бисмарк все же блефовал. Он прекрасно понимал, что начать войну с Францией сейчас – это значит своими руками заложить фундамент антигерманской коалиции в составе России, Австрии и Англии. Но канцлер Германии «твердо решил не прощать», а потребность в отвлечении России на Восток стала еще насущнее[484]484
  Дебидур А. Указ. соч. С. 418.


[Закрыть].

И действия Горчакова, приведшие к таким последствиям, даже известные специалисты по истории российской внешней политики до сих пор называют «победой».

Кликните в любом интернетовском поисковике «Русско-турецкая война 1877–78 гг.» – и вы без труда найдете материалы Н.А. Троицкого на электронных страницах научно-просветительского журнала «Скепсис»[485]485
  http:// www.scepsis.ru /library /id_1513.htm1


[Закрыть]. Там же есть несколько абзацев и о берлинской поездке. А начинаются они так: «В мае 1875 г. Горчаков одержал новую дипломатическую победу». Победу?! Да помилуйте, игры старческого самолюбия, не позволявшие преодолеть явно отжившие внешнеполитические каноны, – вот что такое эта «победа». И она сурово аукнулась России.

«Международный авторитет России после этих побед вырос настолько, – продолжает Троицкий, – что царизм счел возможной очередную попытку решить восточный вопрос». Этот российский авторитет, позвольте спросить, вырос у кого? У поверженной Франции? У Австро-Венгрии, для которой рост влияния России на Балканах был подобен ножу у самого горла? У Англии – извечного соперника России на Востоке? Полная нелепость.

По Троицкому получается, что, утерев нос Бисмарку в Берлине, Александр II с Горчаковым почувствовали, что авторитет возрос, кто надо убоялся, одним словом – пора… Пора двинуться по стопам незабвенного императора Николая Павловича. Более неверной трактовки внешнеполитических устремлений этого самого «царизма» в 1875–1877 гг. просто придумать сложно.

В тот период и Александр II, и Горчаков как черт от ладана открещивались от любых даже намеков на «попытку решить восточный вопрос». Но самое печальное здесь все же в другом. Такое принципиально неверное понимание российской внешней политики посеяно на самом доступном информационном поле – в Интернете. И можно не сомневаться, что оно обильно прорастет в студенческих работах.

В мае 1876 г. Горчаков вновь встретился в Берлине с Бисмарком. В беседах германский канцлер говорил о незаинтересованности в делах Востока. Одновременно многоопытный Горчаков чувствовал, что Бисмарк не только ждет от России решительных действий, но и явно к ним подталкивает.

В январе 1876 г. германский канцлер говорил российскому послу в Берлине барону П.П. Убри, что «не пора ли моему превосходному другу Горчакову покончить с остатками договора 1856 г.?». Бисмарк даже готов был обсуждать план раздела ряда территорий Османской империи. Он соглашался уговорить британский кабинет примкнуть к сделке и даже поддержать Россию против Англии в случае резкого обострения их отношений. За всем этим Горчаков видел стремление своего германского визави втянуть Россию в конфликт на Востоке, столкнуть ее с Англией, а также использовать ее противоречия с Австро-Венгрией к выгоде Германии. Подобно военному министру Д.А. Милютину и министру финансов М.Х. Рейтерну, канцлер А.М. Горчаков более всего стремился избежать втягивания России в войну, поэтому на все упомянутые намеки и обещания Бисмарка имел один ответ: «Нет! Правительство Российской империи не даст себя завлечь планами завоевания Константинополя и Босфора»[486]486
  Виноградов К.Б. Европейская дипломатия в начале восточного кризиса… С. 139.


[Закрыть].

Итогом двухдневных переговоров в германской столице явился так называемый Берлинский меморандум, подписанный канцлерами трех империй и сообщенный послам Англии, Франции и Италии 1 (13) мая 1876 г.

Но к этому времени ситуация на Балканах стала осложняться. Сербия и Черногория готовились начать военные действия против Турции. В Петербурге решительно противились такому развитию событий. 24 сентября (6 октября) 1875 г. российский генеральный консул в Белграде А.Н. Карцов присоединил свой голос к коллективному заявлению дипломатических представителей европейских держав сербскому правительству. Предупреждение прозвучало жестко: «…если сербское правительство допустит агрессивные действия против Порты», державы «не смогут использовать трактат 1856 г. в целях предохранения княжества от турецкой оккупации»[487]487
  Освобождение Болгарии от турецкого ига. Т. I. С. 122.


[Закрыть]. Как записал 3 (15) февраля 1876 г. Милютин, в случае агрессии сербам нечего рассчитывать на Россию[488]488
  Милютин Д.А. Дневник. 1876–1878. С. 42.


[Закрыть].

А в апреле 1876 г. вспыхнуло давно ожидавшееся восстание в Болгарии.

Все это резко повысило градус агрессивного возбуждения мусульманского населения и турецких властей. В столице толпы вышли на улицы и требовали жестоко покарать восставших.

На этом фоне Берлинский меморандум трех империй, помимо ранее заявленных требований, содержал хотя и в мягкой форме, но все же угрозу действовать против Турции более решительно, если правительство султана не пресечет акты насилия и не проведет реформы в интересах христианского населения. В этом смысле особое значение имели три пункта меморандума, в которых говорилось, что в целях умиротворения восставших областей турецкие войска будут сосредоточены только в определенных пунктах, христиане сохранят оружие наравне с мусульманами, и за всем этим, а также за осуществлением реформ будут наблюдать специальные уполномоченные великих держав.

Тон меморандума мог быть более твердым, если бы не позиция графа Андраши. В Берлине Горчаков вернулся к идее автономии Боснии и Герцеговины, но Андраши, поддержанный Бисмарком, вновь отверг этот проект как «абсолютно неприемлемый»[489]489
  Виноградов К.Б. Накануне Русско-турецкой войны 1877 года // История СССР. 1978. № 1. С. 135.


[Закрыть]. Австрийский канцлер отказался также поддержать предложение Горчакова послать объединенную эскадру европейских флотов в Адриатическое море для демонстрации против турецкого порта Клек. По мнению Андраши, появление эскадры в водах Адриатики могло подорвать доверие к Австро-Венгрии и только поощрить повстанцев. А ничего этого он, разумеется, не хотел, как, впрочем, и избегал расширения трехстороннего формата давления на Турцию за счет присоединения Англии, Франции и Италии. Подобная перспектива, с его точки зрения, могла лишь породить слухи о разногласиях между тремя императорскими дворами.

Однако того, чего не желал Андраши, настойчиво добивался Горчаков. Именно российский канцлер не только настоял на включении в меморандум принципиальной допустимости принудительных мер в отношении Турции, но и убедил своего австро-венгерского визави не противиться привлечению Англии, Франции и Италии. Похоже, что, недовольный нерешительностью Андраши, Горчаков надеялся компенсировать ее за счет участия других великих держав. И опять той же Англии?! Но его ждало разочарование. «Концерт» опять не состоялся по причине неявки основного «оркестранта».

Только Франция и Италия 3 (15) мая 1876 г. дали согласие на присоединение к меморандуму. Из Лондона же 7 (19) мая последовал категорический отказ. Горчаков на грани отчаяния пытался предложить Англии новый путь для вовлечения ее в соглашение. По его замыслу, британское правительство должно было ограничиться лишь присоединением к требованию о заключении перемирия между воюющими сторонами на Балканах. Однако и это скромное предложение было Лондоном отклонено.

Получив присланный из Берлина текст меморандума, в Лондоне обиделись, встали в позу и надулись, как капризные снобы. «Князь Бисмарк, – писала королева Виктория, – обращается с Англией как с третьестепенной державой, и от этого у королевы кровь вскипает в жилах»[490]490
  Цит. по: Бьюкенен Д. Моя миссия в России. Воспоминания английского дипломата. 1910– 1918. М.: Центрполиграф, 2006. С. 11.


[Закрыть]. А Дизраэли стал уверять всех, что это откровенный вызов: Англию опять третируют, предъявляя выработанный без ее участия документ.

Дерби реагировал спокойнее. Он заявил, что «бесплодие программы, изложенной в ноте Андраши, можно было предвидеть. Лишь из уважения к державам, не желая нарушать их гармонию, Англия пошла за ними. У нового проекта реформ не было шансов на успех». Глава Форин офиса утверждал, что меморандум не может быть одобрен «как по содержанию своему, так и по форме»[491]491
  Татищев С.С. Указ. соч. С. 665.


[Закрыть]. Он не согласовывался с Лондоном – это раз. Позиции турецких властей и восставших несовместимы в принципе – это два. Помимо этого, Турция – банкрот и не может выполнять предъявляемые ей требования. Восставшие же, почуяв европейскую поддержку, не сложат оружия до достижения независимости или хотя бы автономии. А коли так, то нечего и огород городить: Берлинский меморандум – пустая затея.

Все же на излете весны 1876 г. позиция британского правительства в отношении Турции и Балканского кризиса не могла не претерпеть изменений. И связано это было с рядом новых обстоятельств.

Пока направление совместных действий трех императорских дворов принадлежало Австро-Венгрии, официальный Лондон, внимательно отслеживая ситуацию, особо не отделялся от континентальных держав. Амбиции и планы Андраши слабо задевали вечные интересы Британской империи. К тому же вся эта дипломатическая возня по Восточному вопросу, составление и бесконечное согласование разнообразных нот – лишь пустая трата времени и сил. Так было настроено руководство британской дипломатии. Но как только в Берлине из уст Горчакова зазвучали решительные нотки и отразились в тексте меморандума, кабинет тори сильно забеспокоился и встал на защиту Турции.

Для большей части государственной элиты Соединенного Королевства это было нечто вроде внешнеполитического условного рефлекса: как только на Востоке активизировалась Россия, британский лев готовился к прыжку. А защищать ему на Ближнем Востоке приходилось теперь самый лакомый кусок.

Холодным ноябрьским вечером 1875 г. за ужином у Л. Ротшильда в Лондоне Б. Дизраэли заручился его обещанием выкупить для британского правительства акции Суэцкого канала, которые желал продать увязший в долгах хедив Египта Исмаил. На следующий день сделка на четыре миллиона фунтов была совершена. Англия получила контрольный пакет акций канала, умыкнув его из-под носа стремившейся к этому же Франции. «Вы его получили, мадам! Мы обошли правительство Франции», – писал королеве Дизраэли[492]492
  Цит. по: Мортон Ф. Ротшильды. История династии могущественных финансистов. М.: Центрполиграф, 2004. С. 162.


[Закрыть].

В этой связи события на Балканах и в районе черноморских проливов, а главное – роль в них России, приобретали для английского премьера особенную значимость. Поэтому он стремился к тому, чтобы с северного направления была исключена любая русская угроза его геополитической суперпокупке.

Но правителя Египта «окучивали» не только англичане с французами. Весной 1875 г. отставной генерал и известный общественный деятель Р.А. Фадеев отбыл из Петербурга в Египет. Поездку организовал Игнатьев, твердо доверявший Фадееву, ибо взгляды отставного генерала на политику России в Восточном вопросе полностью совпадали с его собственными. Фадеев несколько раз встречался с Исмаилом и имел с ним продолжительные беседы. В результате они договорились, что русские офицеры станут командовать армией хедива, а сам Фадеев получил предложение «принять заведование египетской армией»[493]493
  Цит. по: Лукоянов И.В. Н.П. Игнатьев и его воспоминания // В кн.: Игнатьев Н.П. Земский собор. Санкт-Петербург – Кишинев: Нестор, 2000. С. 17.


[Закрыть]. Игнатьев с Фадеевым предполагали, что в период разрастания кризиса в Османской империи надо всемерно укреплять российские позиции на ее территориях, оказывать поддержку «всем сепаратистским стремлениям в Турции» и стараться объединить всех противников султана «под рукою Константинопольского посольства» России, то есть, по сути, самого Игнатьева[494]494
  Цит. по: Кузнецов О.В. Р.А. Фадеев: генерал и публицист. Волгоград, 1998. С. 89.


[Закрыть].

В сентябре 1875 г. Фадеев снова отправился в Египет и пробыл там до конца апреля 1876 г. «На этот раз он, по-видимому, детально ознакомил хедива с игнатьевским планом действий. Главе Египта предлагалось после того, как пламя славянского восстания охватит Балканы, “идти вперед… и забирать что можно”. Фадееву и Игнатьеву хотелось, чтобы хедив двинул свою армию в направлении Сирии на соединение с русским Кавказским корпусом…»[495]495
  Цит. по: Лукоянов И.В. Указ. соч. С. 17.


[Закрыть]. А это уже могло явиться началом фактического раздела Османской империи. О своей деятельности Фадеев информировал не только Игнатьева, но и наследника престола великого князя Александра Александровича (будущего императора Александра III). Великий князь одобрял их планы и заверял Фадеева и Игнатьева в своем «неограниченном» доверии[496]496
  Кузнецов О.В. Указ. соч. С. 88–89.


[Закрыть].

Эти фадеевско-игнатьевские труды очень походили на попытку повторения розыгрыша египетской карты сорокалетней давности. Только теперь в основу игры закладывался уже не французский, а русский сценарий. И вот здесь потребуется одно разъяснительное отступление.

После того как в августе 1829 г. в ходе очередной русско-турецкой войны русские войска без боя взяли Адрианополь и стали угрожать османской столице, султан Махмуд II был вынужден запросить мира и принять все условия победителей. 2 (14) сентября 1829 г. в Адрианополе был подписан мирный договор. Однако на этом злоключения для султана Махмуда не закончились.

В конце 20-х – начале 30-х гг. ХIХ в. выдвинулся и окреп его вассал – правитель Египта Мухаммед Али. При активном содействии Франции он реформировал свою администрацию и финансы, создал сильную армию и флот, прочно укрепился в Аравии и повел наступление на Сирию. Летом 1832 г. войско султана было разбито Ибрагимом, сыном Мухаммеда Али. Египтяне овладели Сирией и горными проходами, которые открывали дорогу в Малую Азию. Благодаря этим успехам, стоявшая за спиной Мухаммеда Али Франция Луи Филиппа Орлеанского могла получить преобладающее влияние в регионе. Такой перспективой были особенно озабочены в Петербурге и Лондоне.

Николай I не сочувствовал завоевательным планам Мухаммеда Али и с презрением относился к новоявленному королю французов Луи Филиппу, которого едко назвал «королем баррикад». Свержение султана Махмуда II и появление на месте все более слабеющей Оттоманской империи нового сильного египетско-арабского государства с профранцузской ориентацией – все это явно не входило в расчеты Петербурга, Лондона и Вены. В этих условиях царское правительство решило в одностороннем порядке вмешаться в турецко-египетские распри. В Константинополь и Александрию был секретно откомандирован генерал Н.Н. Муравьев с поручением предложить султану Махмуду военную помощь, а от Мухаммеда Али потребовать прекращения военных действий. Русский уполномоченный был дружественно принят обеими сторонами. Султан согласился на посредничество России, но уклонился от предложенной помощи. Паша изъявил готовность выполнить царскую волю и отдал приказ о прекращении наступления.

Однако египетская армия, до которой якобы «не дошел» приказ Мухаммеда Али, двинулась по направлению к Константинополю. Испуганный султан попросил у русского посланника обещанной помощи. Заранее подготовленная эскадра под командованием адмирала М.П. Лазарева покинула Севастополь и 8 (20) февраля 1833 г. вошла в Босфор, став на якорь в заливе Беюк-Дере на виду всего посольского квартала, чем привела в полное смятение представителей европейских миссий. А 23 марта (4 апреля) на турецком берегу высадился 10-тысячный десантный отряд под командованием Н.Н. Муравьева и расположился лагерем в долине вблизи летней резиденции султана Ункяр-Искелеси. Тем временем на Дунае П.Д. Киселев готовил к походу на Константинополь двадцатитысячный экспедиционный корпус.

Именно там, в Ункяр-Искелеси, 26 июня (8 июля) 1833 г. и был заключен русско-турецкий договор, который резко усилил позиции России на Балканах и в зоне черноморских проливов. Согласно этому договору, Россия и Турция вступали друг с другом в оборонительный союз сроком на восемь лет с обязательством взаимной военной защиты. Гарантируя неприкосновенность Турции, российский император давал обещание предоставить Высокой Порте свои морские и сухопутные силы, если этого потребуют обстоятельства. В свою очередь Турция в секретной статье обязывалась «в интересах императорского двора закрыть Дарданелльский пролив», то есть «не дозволять никаким иностранным военным кораблям входить в оный под каким бы то ни было предлогом»[497]497
  Юзефович Т. Договоры России с Востоком. Политические и торговые. М.: Гос. публ. ист. б-ка России, 2005. С. 92.


[Закрыть]. И даже несмотря на то, что в тексте договора не содержалось прямых положений, позволявших русским военным судам проходить проливы, тем не менее в Европе новую ситуацию расценили правильно: отныне они закрыты для военных кораблей всех государств, кроме России. Договор явился крупным успехом дипломатии Николая I, он выводил весь комплекс российско-турецких отношений и, прежде всего, вопрос о проливах в режим «один на один», без какого-либо посредничества европейских государств. К сожалению, этот успех российской дипломатии оказался скоротечным.

Договор поднял волну негодования в Европе и вызвал настоящую бурю в Лондоне. Лондонская «Таймс» назвала его «бесстыжим». А в Париже Ф. Гизо, бывший в то время министром народного просвещения, утверждал, что петербургский кабинет сделал из Турции своего вассала, а из Черного моря – русское озеро[498]498
  Цит. по: Гагарин С. Константинопольские проливы // Русская мысль. 1915. С. 106.


[Закрыть]. Англия и Франция заявили Порте, что они считают договор недействительным и оставляют за собой свободу действий. Такого же характера заявление было сделано в Петербурге английским послом в ноте от 17 (29) октября 1833 г. Вскоре оно было повторено и со стороны Франции. Николай Павлович ответил достойно. В ноте от 24 октября (5 ноября) 1833 г. российское императорское правительство «подчеркивало свое намерение придерживаться указанного образа действий в своих сношениях с Турцией, не обращая внимания на ничем не мотивированные заявления»[499]499
  Полиевктов М.А. Николай I: Биография и обзор царствования. М.: Мир книги. Литература, 2008. С. 143.


[Закрыть].

Однако планам и надеждам Игнатьева и Фадеева не суждено было сбыться. Об их египетских комбинациях стало известно в Лондоне. Разразился большой скандал. Горчаков, и без того не одобрявший планы Игнатьева, был взбешен, и активность на египетском направлении пришлось свернуть. К тому же подкачал и сам хедив Исмаил. Пытаясь завоевать Эфиопию, он трижды терпел поражения, после чего охладел к планам похода в Сирию. Да и Фадеев понял, что нынешнему правителю Египта далеко до своего энергичного предшественника Мухаммеда Али. В итоге Исмаил, по мнению Фадеева, был способен лишь «сыграть в последнем акте роль черта в марионетках»[500]500
  Цит. по: Лукоянов О.В. Указ. соч. С. 18.


[Закрыть]. Так что от повторного розыгрыша «египетской карты» пришлось отказаться. Поэтому будем откровенны, опасения англичан по поводу русской активности на Ближнем Востоке были вовсе не беспочвенны.

В 1874 г. у руля власти в Лондоне встало правительство консерваторов. Внешнеполитический курс предшествующего кабинета либералов во главе с У. Гладстоном Дизраэли считал чрезмерно уступчивым, что, по его оценке, явилось основной причиной падения британского влияния в Европе и на Востоке. Восстановить и укрепить это влияние лидер консерваторов считал своей главной задачей.

По мнению Дизраэли, Берлинский меморандум затрагивал один из краеугольных камней британской политики на Востоке – вопрос о территориальном суверенитете Оттоманской империи. И принять меморандум – значило сильно пошатнуть этот камень. Более того, сторонников Дизраэли не покидала мысль о подконтрольном Британии возрождении Турции, несмотря на очевидные признаки ее полного упадка. Эти взгляды настойчиво поддерживались послом Г. Эллиотом. Он связывал надежды на возрождение страны с партией «Молодая Турция» во главе с Мидхатом-пашой. Эта партия, образованная незадолго до описываемых событий, выступала за обновление Турции на основе европейских достижений, но с опорой на собственные силы, традиции исламской идентичности и при условии невмешательства европейских держав во внутренние дела страны. Что же, расчет британских консерваторов и сэра Эллиота оказался верным.

28 апреля (10 мая) 1876 г. после шумной демонстрации в Константинополе, организованной младотурками, был смещен великий визирь Махмуд-паша. А 18 (30) мая очередь дошла и до султана Абдул-Азиза. Он был обвинен младотурками в уступчивости неверным, низложен и вскоре убит. Преемником был провозглашен его племянник Мурад V, который, однако, тоже не задержался на престоле и очень скоро был заменен своим братом Абдул-Гамидом. Мрачные предсказания графа Игнатьева начинали сбываться.

Оказавшись во власти, младотурки принялась эту власть укреплять. Прежде всего, им нужно было сломить бунт христианского населения, служивший поводом для постоянного вмешательства великих держав. Действовать решили и кнутом и пряником. Оба новых султана при восшествии на престол объявили амнистию восставшим подданным и обещали ввести в Турции конституцию и представительные органы по европейскому образцу. Но вот не сложившим оружие было обещано… уничтожение. Усмирение восставших территорий началось с Болгарии, куда были направлены отряды башибузуков, поддержанные регулярными войсками.