Текст книги "По следам «Турецкого гамбита», или Русская «полупобеда» 1878 года"

Император Александр и канцлер Горчаков нарушили основное правило получения плодов победоносной войны: сначала – максимальный урон противнику и наибольшие военные приобретения, а уже затем – разговоры о мирных условиях, дележ добычи, милость к побежденным и т. п.

Российские правители поступили с точностью до наоборот. Даже из декабрьского инструктивного письма военного министра главнокомандующему ясно следовало: в Петербурге понимали, что турки воспользуются условиями перемирия для укрепления своих сил и натравливания на Россию Великобритании и Австро-Венгрии. А чтобы этого не произошло, нужен был материальный залог – гарантии – как для удержания в узде побежденной Турции, так и для торга с европейскими кабинетами.

Идея «взятки» не только для Вены, но и для Лондона лежала, что называется, на поверхности. Следовательно, условия мира не надо было пичкать раздражающими политическими сюжетами, а фиксировать в них только максимальные военные требования под благозвучной для Европы вывеской – в качестве временного залога выполнения турецкой стороной требований великих держав. А требования эти будут сформулированы… позже, когда представители великих держав соизволят встретиться и договориться по этому поводу. Итак: минимум программных политических заявлений – максимум военной целесообразности и требовательности. Такой алгоритм поведения раскрывал значительно более привлекательные перспективы. В том числе и для бескорыстного освобождения балканских славян.

Но все сложилось по-иному. Как записал в своем дневнике 12 (24) января Милютин, события развивались с такой быстротой, что «не успевали опомниться и соображать»[976]976
  Милютин Д.А. Дневник. 1876–1878. С. 366.


[Закрыть]. Что верно – то верно: соображать в то время в Петербурге действительно не успевали. А может быть, просто боялись? Или и то и другое вместе?..

Самое важное на тот момент – военные требования к туркам – было отдано императором на откуп главнокомандующему. А какие установки сидели в голове Николая Николаевича к моменту его встречи с турецкими уполномоченными? В январе 1878 г. о четких ориентирах говорить уже не приходилось, это была какая-то «квадратура круга». Цель военных действий – Константинополь, названная еще перед войной самим императором, – формально не была отменена. И весь ход военных действий только постоянно подтверждал ее обоснованность. Одновременно сам же Александр II нагнетал атмосферу сомнений и страхов, неоднократно говоря великому князю о сложных политических последствиях, связанных даже с временным занятием русскими войсками турецкой столицы. Перефразируя известную поговорку, ситуация описывалась так: и хочется, и колется, и Лондон не велит…

Но сквозь препоны тугодумства и нерешительности петербургских политиков и командования Дунайской армии все же пробивались смелые и разумные идеи. К 10 (22) января в одной точке сошлись последствия трех событий: политических трений с Веной, быстрого занятия Адрианополя и отказа турецких представителей принять русские условия мира. Петербург, озадаченный позицией Вены, потребовал затягивать переговоры и продолжать наступление, а главнокомандующий, освобожденный турецким отказом от груза моральных обязательств, решил тоже идти вперед – до конца. «…Со времени нежданно-негаданного захвата Адрианополя, – писал о великом князе Газенкампф, – он так проникся стремлением в Царьград, что об осторожности и слышать не хочет»[977]977
  Газенкампф М.А. Указ. соч. С. 360.


[Закрыть].

Казалось бы, сама судьба подталкивала русскую армию вперед и вела ее к захвату Константинополя и черноморских проливов – этих самых эффективных «залогов» влияния на процесс послевоенного урегулирования.

Глава 16
И хочется, и колется, и Лондон не велит

Утром 10 (22) января в полевой штаб армии в Казанлыке пришло известие от Струкова о взятии Адрианополя. Доставивший его ординарец описывал картины страшной паники в турецком тылу. Особенно сильное впечатление произвел рассказ о гибели большого числа турецких беженцев, в основном стариков, женщин и детей, в огромном обозе, растянувшемся на несколько километров по дороге из Хаинкиоя на Херманлы. Слушая этот рассказ, главнокомандующий «даже побледнел». От таких вестей, по словам Скалона, «стынет кровь и ужас охватывает душу»[978]978
  Скалон Д.А. Мои воспоминания… Т. II. С. 165.


[Закрыть].

Под впечатлением новостей, «великий князь решил ни в коем случае не принимать перемирия на тех условиях, которые турки не решились принять вчера»[979]979
  Газенкампф М.А. Указ. соч. С. 350.


[Закрыть], и в этот же день он составил две телеграммы императору. В одной из них главнокомандующий писал:

«Турецкое население, уничтожая свое имущество, увозит семейства, которые по дорогам гибнут тысячами. Паника страшная, равно и сопровождающие ее потрясающие события. Ввиду всего этого долгом считаю высказать мое крайнее убеждение, что при настоящих обстоятельствах невозможно уже теперь остановиться и, ввиду отказа турками принять условия мира, необходимо идти до центра, т. е. до Царьграда, и там покончить предпринятое тобой святое дело. Сами уполномоченные говорят, что их дело и существование кончены, и нам не останется ничего другого, как занять Константинополь. При этом, занятие Галлиполи, где находится турецкий отряд, неизбежно, чтобы предупредить, если возможно, приход англичан и, при окончательном расчете, иметь в своих руках самые существенные гарантии для разрешения вопроса в наших интересах (выделено мной. – И.К.)»[980]980
  Особое прибавление… Вып. II. С. 14.


[Закрыть].

А в донесении Александру II от 12 (24) января Николай Николаевич еще раз представил логику необходимых, по его мнению, действий: раз ослепление и нерешительность Порты «вынуждают нас нанести ей окончательный удар», то в этой ситуации, неизбежно связанной с политическими осложнениями, «нам будет выгодно иметь в своих руках столь ценный залог, как Константинополь и берега Босфора». При этом великий князь вновь отметил необходимость занятия Галлиполи и Дарданелл[981]981
  Там же. С. 14–15.


[Закрыть]. Главнокомандующий писал, что данное англичанам обещание не занимать Галлиполи носит условный характер – турецкие силы на полуострове есть. Следовательно, мы «всегда можем сослаться на дошедшие до нас слухи об этом», а посему «и стесняться нечего: Галлиполи непременно надо занять и поскорее, чтобы создать совершившийся факт (курсив мой. – И.К.) прежде, чем получится запрещение. С англичанами церемониться нечего: они сами ни с кем не церемонятся; надо пользоваться редким случаем им отплатить»[982]982
  Газенкампф М.А. Указ. соч. С. 350.


[Закрыть].

«Боюсь лишь одного, что Горчаков напутает! – говорил Николай Николаевич. – Он испугается и станет пугать государя»[983]983
  Скалон Д.А. Мои воспоминания… Т. II. С. 167. См. также: Газенкампф М.А. Указ. соч. С. 360.


[Закрыть].

«С горячим сочувствием» слушая эти рассуждения великого князя, Газенкампф вместе с тем с сожалением заметил, что телеграфное сообщение с Петербургом может помешать сбыться этим замыслам. Всего три дня назад Николай Николаевич приказывал Чингис-хану испортить телеграф, чтобы никто из Петербурга не помешал ему подписать перемирие с турками, теперь же он готов был вновь оборвать телеграф, но уже с прямо противоположной целью – решительного броска к Константинополю и проливам[984]984
  Газенкампф М.А. Указ. соч. С. 350.


[Закрыть].

Уже 9 (21) января главнокомандующий стал отдавать приказы, готовя армию к наступлению на турецкую столицу. Вечером того же дня он направил две телеграммы цесаревичу, прося его продвинуть задержавшиеся за Балканами армейские подразделения вперед для соединения со своими частями.

На следующий день Николай Николаевич направил телеграмму командиру гвардейского экипажа контр-адмиралу великому князю Алексею Александровичу, торопя последнего в Адрианополь и требуя не забыть «взять с собой мины и минную команду гвардейского саперного батальона и гальванической роты»[985]985
  Там же. С. 349, 351.


[Закрыть].

Как видим, главнокомандующий готовился не только овладеть турецкой столицей и Галлиполийским полуостровом, но и преградить, если потребуется, путь английскому флоту.

12 (24) января великий князь в телеграмме, отправленной в Николаев на имя «главного командира Черноморского флота и портов» генерал-адъютанта Аркоса, просил его «собрать сколько возможно большее число транспортных паровых судов… в Одессе или Севастополе, с тем чтобы, по первому моему требованию, можно было направить эти суда в те порты, которые я укажу, для доставки провианта и фуража или для обратной перевозки войск»[986]986
  Скалон Д.А. Мои воспоминания… Т. II. С. 174.


[Закрыть].

Сразу же после прибытия в Адрианополь 14 (26) января Николай Николаевич созвал совещание штаба армии, на котором присутствовали Гурко и Скобелев. Великий князь изложил свои предположения о дальнейших действиях и планах передвижения войск. Но прежде всего, по его убеждению, войскам требовалась небольшая передышка. Необходимо было «подтянуть хвосты», пополнить боезапасы, починить оружие, обмундирование и, в особенности, исправить обувь. На войне ее всегда не хватает, говорил еще Наполеон.

19 (31) – 21 января (2 февраля) главнокомандующий предполагал возобновить наступление по трем основным направлениям: к турецкой столице, в направлении порта Деде-Агач на побережье Эгейского моря и на Галлиполи.

К этому времени конница Струкова заняла Киркилиссу, Баба-Эски и Родосто на берегу Мраморного моря, а также Люле-Бургас и Чорлу – станции у железной дороги из Адрианополя в Константинополь. В Люле-Бургасе было захвачено около 200 вагонов с локомотивом и взято много пленных. Кавалеристы Струкова нагнали многотысячный обоз с мусульманским населением, разоружили его и под конвоем направили в Родосто, откуда, по слухам, мусульман переправляли на азиатский берег. Части передового отряда Скобелева из 30-й пехотной дивизии Шнитникова без боя овладели Демотикой на железнодорожном пути из Адрианополя в Деде-Агач. В городе был захвачен склад сухарей и консервов. А конница Кравцова, считая себя обеспеченной с восточного фланга пехотой Шнитникова, продолжала искать остатки разбитой армии Сулеймана, по слухам отступавшие к Эгейскому морю.

Вечером 14 (26) января главнокомандующий направил Александру II телеграмму, в которой попросил подготовить к отправке из Севастополя одну дивизию X корпуса с тремя 9-фунтовыми батареями с той целью, «чтобы… можно было высадить ее на том месте, которое найду необходимым и удобным»[987]987
  Цит. по: Описание Русско-турецкой войны… Т. IX. Ч. I. С. 479.


[Закрыть]. Этой дивизией великий князь предполагал занять азиатский берег Босфора, но не говорил об этом прямо, «из опасения, что государь отвергнет этот смелый план»[988]988
  Газенкампф М.А. Указ. соч. С. 381. См. также: Скалон Д.А. Мои воспоминания… Т. II. С. 183.


[Закрыть]. Как отмечали члены Военно-исторической комиссии, это была «первая мысль о занятии Босфора, брошенная великим князем… и в январе имевшая вероятие на осуществление». Впоследствии же, когда эта задача «делалась уже неисполнимой», она послужила причиной больших затруднений для главнокомандующего, так как именно тогда он стал получать «настояния» из Петербурга о занятии босфорских берегов[989]989
  Описание Русско-турецкой войны… Т. IX. Ч. I. С. 479.


[Закрыть]. Но не станем забегать вперед и вернемся в Адрианополь.

Тем же вечером 14 (26) января, как уже повелось в полевом штабе, за чаем у великого князя обсуждалась текущая ситуация. Все присутствовавшие пребывали в тревожном возбуждении. Великий князь много и оживленно делился своими мыслями. Но, по словам Газенкампфа, никто толком не знал, «что делается на свете» и у турок. Все питались «адрианопольскими слухами и сплетнями». Говорили, будто бы в Константинополе – революция и султан бежал, а англичане высадили 10-тысячный отряд в Галлиполи и уже объявили России войну[990]990
  Газенкампф М.А. Указ. соч. С. 381. См. также: Скалон Д.А. Мои воспоминания… Т. II. С. 183.


[Закрыть].

16 (28) января главнокомандующий вызвал к себе Скобелева и распорядился в отношении рекогносцировок перед предстоящим наступлением. Он стремился скорее захватить линию Беюк-Чекмедже – Деркос – последний рубеж на подступах к Константинополю, который турки, по слухам, еще не успели подготовить к обороне. Скобелев со своим отрядом должен был наступать в авангарде, гвардия – за его левым, а 8-й корпус – за правым флангом. Особое внимание великий князь уделил распоряжениям на случай войны с Англией, прежде всего «насчет захвата выхода из Босфора в Черное море» и «снаряжения судов с минами и минных заграждений»[991]991
  Скалон Д.А. Мои воспоминания… Т. II. С. 186.


[Закрыть]. Подготовка к последнему броску на Константинополь шла полным ходом.

С нетерпением ждал великий князь ответа императора на свои предложения и вопросы. Неосведомленность о происходящем за пределами расположения армии томила не меньше. Дошло до того, что главнокомандующий послал гонца в Константинополь к германскому послу князю Рейсу с единственной целью – разузнать обстановку.

Тем временем в Петербурге, получив телеграмму брата от 9 (21) января, Александр II воскликнул: «Если суждено, то пусть водружают крест на Святой Софии!»[992]992
  Татищев С.С. Император Александр II. С. 767.


[Закрыть]. В этом настроении его поддерживал великий князь Константин Николаевич.

Обратим внимание на крайне важный момент: курс на овладение Константинополем и Галлиполи, заявивший о себе в полевом штабе Дунайской армии и пробивавшийся в Петербурге, был курсом вынужденным. Он не являлся плодом последовательно, пусть даже тайно, реализуемой стратегии – это была сиюминутная реакция на привносимые обстоятельства.

После совещания в Зимнем дворце 11 (23) января итоговая позиция Александра II оказалась все же сдержанной: факт отказа турецких уполномоченных от предъявленных им условий мира не стал окончательным предлогом для занятия Константинополя и проливов, российский император предоставил туркам еще один шанс. И здесь, по мнению Татищева, «в особенности» постарались Горчаков и Милютин: они «настаивали на опасности новых грозных осложнений, которые, по мнению их, неминуемо вызвали бы для России окончательный разгром Оттоманской империи и падение мусульманского владычества в Европе»[993]993
  Там же.


[Закрыть].

Нетрудно заметить, что это мнение Татищева не согласуется с тем, как представил свою позицию сам военный министр. По его дневниковым записям, на совещании у императора 10 (22) января она выглядела весьма решительно, и против не высказался даже Горчаков, однако ее не поддержали другие участниками совещания. В итоге 12 (24) января в 10.40 утра главнокомандующему Дунайской армией шифрованной телеграммой был направлен следующий ответ императора:

«Движение войск отнюдь не должно быть останавливаемо до формального соглашения об основаниях мира и условиях перемирия. При этом объяви турецким уполномоченным, что если в течение 3-х дней со времени отправления ими запросной телеграммы в Константинополь не последует безусловного согласия Порты на заявленные нами условия, то мы уже не признаем их для себя обязательными. В случае, если условия наши не приняты, – вопрос должен решиться под стенами Константинополя.

В разрешении поставленных тобой на этот случай четырех вопросов, предлагаю тебе руководствоваться следующими указаниями:

По 1-му. В случае вступления иностранных флотов в Босфор войти в дружественные соглашения с начальниками эскадр относительно водворения общими силами порядка в городе.

По 2-му. В случае иностранного десанта в Константинополе избегать всякого столкновения с ним, оставив войска наши под стенами города. По 3-му. Если сами жители Константинополя или представители других держав будут просить о водворении в городе порядка и охранения личности, то констатировать этот факт особым актом и ввести наши войска.

Наконец, по 4-му. Ни в коем случае не отступать от сделанного нами Англии заявления, что мы не намерены действовать на Галлиполи. Англия, со своей стороны, обещала нам ничего не предпринимать для занятия Галлипольского полуострова, а потому и мы не должны давать ей предлога к вмешательству, даже если бы какой-нибудь турецкий отряд находился на полуострове (курсив мой. – И.К.). Достаточно выдвинуть наблюдательный отряд на перешеек, отнюдь не подходя к самому Галлиполи.

Ввиду твоего приближения к Царьграду я признал нужным отменить прежнее распоряжение о съезде уполномоченных в Одессе, а вместо того приказал генерал-адъютанту графу Игнатьеву немедленно отправиться в Адрианополь для ведения, совместно с Нелидовым, предварительных переговоров о мире в главной квартире»[994]994
  Цит. по: Татищев С.С. Император Александр II. С. 767–768.


[Закрыть]. Вечером 12 (24) января граф Н.П. Игнатьев отбыл из Петербурга в главную квартиру Дунайской армии. И только перед самым отъездом он был посвящен Горчаковым в содержание заключенных с Австро-Венгрией Будапештских конвенций[995]995
  Игнатьев Н.П. Сан-Стефано. С. 17.


[Закрыть].

17 (29) января в 14 часов долгожданный ответ императора все же достиг Адрианополя. Николай Николаевич со Скалоном, не дожидаясь Газенкампфа, который обычно обрабатывал поступавшую корреспонденцию, принялись спешно ее расшифровывать. «…Я был как в жару, – вспоминал Скалон, – …по мере выяснения значения каждой цифры, буква за буквой выступал смысл телеграммы, налагавший на наши победоносные действия тяжелые, угнетающие подъем духа оковы»[996]996
  Скалон Д.А. Мои воспоминания… Т. II. С. 190.


[Закрыть]. Итак, по мнению Николая Николаевича, Скалона, Газенкампфа, вместо слов поддержки из Петербурга прислали «оковы», а их главным кузнецом был Горчаков. Радовало лишь одно – вместе с наступающей весной все же придет победоносный мир.

В сравнении с ранее полученными инструкциями в тексте императорской телеграммы содержался явный откат назад: следовал уже безусловный приказ – «ни в коем случае» не действовать на Галлиполи и не провоцировать англичан. Далее же выстраивалась логика какого-то «зазеркалья». Не действовать самим на Галлиполи – значит, доверившись слову англичан, избегать появления там их красных мундиров. При этом допускалось, что «иностранные флоты» могут вступить даже в Босфор, т. е. пройти Галлиполи и пересечь Мраморное море. Более того – высадить десант в Константинополе. Нет – десанту в Галлиполи, да – в Константинополе?! Так, что ли, получается? При этом было совершенно понятно, что как «флот», так и «десант» реально могут быть только английскими. А русской армии тем временем рекомендовалось «войти в дружеские соглашения», «избегать всякого столкновения» и покорно ждать, когда жители турецкой столицы изъявят желание попросить ее навести порядок в их родном городе. Господа, у вас как с головой-то было? Если это не тайная измена, то полный бред! Логика абсурда в стиле М.С. Горбачева! Извините, но более политкорректно я выразиться не могу. Уровень безволия и непрофессионализма российского императора просто зашкаливал. А может быть, цена моему гневному пафосу – горсть семечек в базарный день, и по-человечески здесь все гораздо приземленнее и понятнее: смятение, растерянность, страх. А в итоге – неспособность осмыслить эту массу грозных событий, выстроить в них твердую линию поведения и, как следствие, постоянные уступки, прикрываемые моральной риторикой. Слаб человек, слаб, пусть и на самой вершине власти. «…Государь уже стар (а что тогда было говорить о канцлере. – И.К.), нервен, впечатлителен, – писал Газенкампф, – и измучен войной: у него слишком изболелась душа, чтобы рисковать разрывом с Англией. Он сам жаждет мира и пойдет на большие уступки, чтобы избежать новой войны»[997]997
  Газенкампф М.А. Указ. соч. С. 394–395.


[Закрыть]. Вот где коренились истоки политического абсурда российского императора.

И нет ничего удивительного в том, что, по словам Газенкампфа, «великий князь… справедливо недоумевает, как исполнить данные в этой телеграмме указания»[998]998
  Там же. С. 395.


[Закрыть]. «Как жаль, что сохранилось телеграфное сообщение с Петербургом!» – в тот момент так думал не только один Газенкампф[999]999
  Там же. С. 395.


[Закрыть]. Это повторял и великий князь Николай Николаевич, возможно сопровождая свое «недоумение» и более эмоциональными высказываниями.

В полевом штабе армии в то время господствовало убеждение, что телеграмма императора появилась только вследствие уже достигнутого соглашения с Англией, в результате которого разрыв с ней удалось предотвратить «дорогой ценой: обещанием не занимать ни Константинополя, ни Галлиполи»[1000]1000
  Там же. С. 390.


[Закрыть].

В действительности же никакого соглашения с Англией не было и даже не намечалось. В Лондоне резиденцию премьер-министра все сильнее сотрясали боевые барабаны, а «негласным барабанщиком» выступала сама королева. «Королева хочет войны и постоянно продавливает это», – записал в первый день нового года Дерби[1001]1001
  A Selection from the Diaries of Edward Henry Stanley, 15th Earl of Derby… P. 475.


[Закрыть]. А 5 (17) января 1878 г. Виктория направила очередное послание кабинету:

«Мы должны стоять на том, что заявляли: любое наступление на Константинополь освобождает нас от нейтралитета. Неужели это – пустые слова? Если так – то Англия должна отречься от своего положения, отказаться от участия в совете Европы и пасть до уровня державы третьего ранга»[1002]1002
  Цит. по: Виноградов В.Н. Британский лев на Балканах. С. 154.


[Закрыть].

В тот же день, 5 (17) января, открылась сессия британского парламента, и страсти по поводу событий на Балканах выплеснулись на главную политическую арену страны.

Но что же произошло 11 (23) – 12 (24) января? Какие события тех дней смогли столь роковым образом развернуть Александра II в сторону дальнейших уступок Англии и, по сути, остановить русскую армию на пути к Константинополю и Галлиполи? Ведь, как верно заметил Газенкампф, «не будь телеграммы государя от 12 января, мы заняли бы Константинополь и Галлиполи так же шутя, как Адрианополь. Тогда и с Англией был бы совсем другой разговор»[1003]1003
  Газенкампф М.А. Указ. соч. С. 395.


[Закрыть]. А деятелям с берегов туманного Альбиона, как думали очень многие в русской армии, лучше не давать «никаких обязательств, даже не стесняться и теми, которые уже даны, а действовать так, как нам самим выгодно. Англичане сами всегда так делают, и нам надо делать то же самое»[1004]1004
  Там же. С. 394.


[Закрыть].

Уступчивая позиция Александра II сформировалась прежде всего под воздействием тех сообщений, которые приходили из Лондона. О телеграмме Шувалова 9 (21) января об антироссийской направленности англоавстрийских контактов уже говорилось. А 12 (24) января российский посол направил канцлеру Горчакову еще более мрачную телеграмму:

«Обстановка стала очень тревожной. Основания мирного договора до сих пор неизвестны. Речь идет уже не только о посылке флота в Галлиполи, но о немедленном разрыве с нами. Учитывая серьезность момента и непосредственно угрожающее решение, я встретился с премьер-министром и Дерби и изложил им под видом личного мнения мои соображения по основаниям мирного договора, пытаясь доказать, что они не содержат ничего такого, что оправдывало бы по отношению к нам провокацию, последствия которой завтра будут уже непоправимы. Все прояснится через несколько часов ввиду того, что наши требования уже известны в Константинополе. Я думаю, что после этой беседы решение будет отсрочено до завтра»[1005]1005
  Освобождение Болгарии от турецкого ига. Т. II. С. 419–420.


[Закрыть].

Что имел в виду Шувалов, говоря об «очень тревожной обстановке» и «провокации» в отношении России?

Еще на заседании 30 декабря 1877 г. (11 января 1878 г.) лондонский кабинет вернулся к теме обсуждения занятия Галлиполи в качестве «материальной гарантии безопасности Дарданелл». На сей раз все члены правительства или соглашались с необходимостью проведения такой операции, или не возражали. Все, кроме Дерби и Карнарвона, которые выступили против. В качестве компромисса Солсбери предложил свою старую идею об отправке в проливы эскадры из Безикской бухты и посоветовал добиться разрешения султана на ее проход через Дарданеллы. Это не вызвало возражений, но и не получило слов поддержки. По всему чувствовалось, что члены правительства пребывают в нерешительности. Согласились лишь с тем, чтобы «предложить русским гарантировать нам, что они не займут Галлиполи»[1006]1006
  A Selection from the Diaries of Edward Henry Stanley, 15th Earl of Derby… P. 482–483.


[Закрыть]. Текст соответствующей телеграммы на следующий день и был направлен в Петербург.

Встретившись с Дизраэли 6 (18) января, Дерби нашел его «всецело поглощенным новыми идеями». Премьер говорил, что сейчас «слишко поздно» и «опасно» посылать десант к Галлиполи, он очень надеялся на союз с Австрией, мобилизацию ее армии и обретение таким образом столь недостающих Англии сухопутных войск – ее «европейской пехоты»[1007]1007
  Ibid. P. 485.


[Закрыть].

Значительную часть времени заседания правительства в понедельник, 9 (21) января, заняло бурное выступление премьера с обоснованием необходимости вовлечь в антирусское противостояние Австро-Венгрию[1008]1008
  Ibid. 488.


[Закрыть].

И вот настало 11 (23) января. Биконсфилд пришел на заседание кабинета в весьма решительном настроении и, как вспоминал Дерби, обратился к собравшимся «с продолжительной, глубокой и сильной речью, без каких-либо признаков раздражения и волнения, как это было в понедельник». На стороне премьера был авторитет королевы, и он надеялся, что Андраши в конечном итоге примет его предложение о совместных действиях. Но требовалось торопиться, и, отбросив сомнения, большинство членов правительства одобрили отправку эскадры через Дарданеллы «к самому Константинополю». Также был одобрен запрос в парламенте чрезвычайного кредита на вооружения в размере 6 млн фунтов стерлингов. Дерби и Карнарвон снова выступили против. Вернувшись в Форин офис, Дерби написал премьеру прошение об отставке, «выдержанное в самом доброжелательном тоне», и на следующий день отослал его на Даунинг-стрит[1009]1009
  Ibid. 490.


[Закрыть]. За Дерби последовал Карнарвон. Но если уход Карнарвона мало на что влиял, то допустить отставку Дерби, несмотря на нескрываемое «удовлетворение» королевы, глава правительства все же не смог. Удаление из состава кабинета влиятельного госсекретаря по иностранным делам грозило ему распадом. Поэтому Биконсфилд не стал рисковать, и на следующем заседании правительства Дерби всего лишь пересел из кресла рядом с премьером в дальнее, освобожденное лордом Карнарвоном[1010]1010
  Seton-Watson R .W. Op.cit. P. 297, 302.


[Закрыть].

Как писал Сетон-Уотсон, новость о посылке эскадры в Дарданеллы до российского посла, «по-видимому», быстро донесла жена лорда Дерби, которая «заклинала» его всеми средствами» предотвратить кризис. Шувалов бросился искать Дерби. Граф Петр Андреевич еще не знал предъявленного туркам окончательного варианта мирных условий, но он был посвящен в главное – те основания мира, которые император утвердил в Парадиме. Именно их-то Шувалов и опасался предъявлять Дерби, справедливо полагая, что они вызовут резко отрицательную реакцию британского кабинета. Но более он молчать уже не мог и на свой страх и риск решил так интерпретировать основания мира, чтобы создать впечатление полной безопасности намерений российского императора для интересов Британской империи[1011]1011
  Ibid. P. 298.


[Закрыть]. Надо заметить, что в то время русские основания мира еще не были известны английскому правительству. Но в Лондоне упорно циркулировали слухи о том, что они якобы предполагают склонить турок к заключению секретного русско-турецкого соглашения о проливах и вести переговоры о будущем мире без участия Европы.

Уже по итогам беседы Шувалова с Дерби спикер палаты общин сэр Стаффорт Норткот заявил, что, так как о русских условиях мира ничего не было известно, а быстрое наступление русской армии продолжалось, правительство ее величества уже не могло более медлить и заявило, что дополнительная смета в 6 млн фунтов стерлингов на военные расходы будет внесена на рассмотрение парламента в течение недели. Эту позицию, равно как и решение о посылке в проливы королевского флота, Шувалов связал с попытками кабинета побудить Австро-Венгрию к более энергичному противодействию русским на Балканах и опасениями остаться без союзников в резко обостряющемся противоборстве с Российской империей.

В соответствии с решениями кабинета 11 (23) января в 19 часов из Адмиралтейства вице-адмиралу Джеффри Хорнби в Безикскую бухту была отправлена следующая телеграмма:

«Особо секретно. Отплывайте немедленно к Дарданеллам и следуйте далее к Константинополю. Воздерживайтесь от любого участия в русско-турецких делах, но проход через Проливы должен быть открытым, и в случае беспорядка в Константинополе вы должны защищать жизнь и собственность британских подданных. Используйте ваши полномочия в разделении кораблей так, как вы считаете необходимым для сохранения прохода через Дарданеллы, но не приближайтесь к Константинополю (курсив мой. – И.К.). Доложите о вашем отплытии и поддерживайте связь с Безикской бухтой для возможных последующих приказов, но не медлите, если они не последуют. Сохраняйте ваше назначение в абсолютном секрете»[1012]1012
  The Times. 1878. January 31.


[Закрыть].

На тот момент в Безикской бухте базировалось девять броненосцев королевского флота и ожидалось прибытие еще трех[1013]1013
  Вот названия этих броненосцев: «Alexandra», «Agincourt», «Sultan», «Temereire», «Swiffsure», «Rupert», «Hotspur», «Ruby», «Salamis». Ожидали: «Devastation», «Raleigh», «Achilles». См.: The Times. 1878. February 9.


[Закрыть]. Как горделиво писала «Таймс», «средиземноморская эскадра никогда не имела столь внушительных орудий и кораблей, нежели сейчас»[1014]1014
  The Times. 1878. January 30.


[Закрыть].

Полученный адмиралом Хорнби приказ, по сути, требовал пройти Дарданеллы любым путем, без оглядки на существовавшие международно-правовые условности, которые, тем не менее, были весьма существенны. Определялись они статьями Лондонского договора 1 (13) марта 1871 г. и Конвенцией о проливах Босфор и Дарданеллы, заключенной вместе с Парижским договором 18 (30) марта 1856 г. Статья II Лондонского договора гласила:

«Закрытие Дарданелльского и Босфорского проливов, как оно было установлено сепаратной конвенцией 30 марта 1856 г., сохраняет свою силу, с правом, предоставленным е.и.в. султану, открывать указанные проливы в мирное время для военных судов дружественных и союзных держав в том случае, когда Блистательная Порта найдет это необходимым для обеспечения исполнения постановлений Парижского трактата 30 марта 1856 года»[1015]1015
  Сбоpник договоров России с другими государствами. С. 108.


[Закрыть].

Статья I Конвенции о проливах 1856 г. подтверждала «древнее правило» Оттоманской империи:

«…в силу коего всегда было воспрещаемо военным судам держав иностранных входить в проливы Дарданеллы и Босфор и, что доколе Порта будет находиться в мире, Его Величество не допустит никакого иностранного военного судна в означенные проливы».

Единственное исключение из этого «древнего правила» содержалось во второй статье Конвенции и распространялось на «легкие под военным флагом суда», предназначенные для обслуживания миссий «дружественных с Портой держав». Султан оставлял за собой право выдавать фирманы на проход этих судов через проливы[1016]1016
  Юзефович Т. Договоры России с Востоком. С. 134.


[Закрыть].

Броненосцы Хорнби, однако, в категорию «легких судов» никак не попадали. Но и Порта не находилась в состоянии мира, а ее существование в Европе висело на волоске, что перечеркивало положения Парижского договора. Легитимные основания для вторжения в проливы начинали складываться, тем не менее для их окончательного оформления требовалось положительное решение султана. Но именно его в Константинополе всячески избегали, не желая оказаться между русским молотом и британской наковальней. Биконсфилд же ждать не собирался. Разрешение на проход эскадры требовалось незамедлительно – слишком дорого было время, а ставки высоки – русские рвались к Константинополю – в этом британский премьер был уверен.

Стремясь провести эскадру в Мраморное море и при этом не очень выбиться из международных приличий, кабинет Биконсфилда заявил Порте, что «флот будет обязан пройти без разрешения вследствие русского наступления на Галлиполи и Константинополь»[1017]1017
  The Times. 1878. January 28.


[Закрыть]. В связи с этим – один важный момент. В начале июля 1877 г. Шувалов разъяснил Дерби, что Россия предпочла бы достигнуть целей войны, не занимая Константинополя, но дать такое обязательство она не может, дабы не сковывать действия своей армии. В Лондоне тем временем ознакомились и с заверениями Александра II в отношении турецкой столицы, сообщенными полковником Уэлсли. После этого, в конце июля, Дерби направил Шувалову очередной меморандум. В нем он выразил удовлетворение словами российского императора, но высказал озабоченность правительства ее величества положением Константинополя, которое может создаться в случае приближения к нему русских войск. В этой ситуации, по заявлению Дерби, Англия, сохраняя объявленный нейтралитет, но обеспечивая собственные интересы, направит флот к турецкой столице для защиты подданных ее величества и европейского населения в целом[1018]1018
  Горяинов С. Указ. соч. С. 323.


[Закрыть]. Таким образом, уже в конце июля 1877 г. Петербург был предупрежден Лондоном без всяких недомолвок: если вы приближаетесь к Константинополю – мы вводим эскадру в Мраморное море, и аппелировать к нашему нейтралитету в данной ситуации не имеет смысла.