Автор книги: Игорь Козлов
Жанр: Военное дело; спецслужбы, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 21 (всего у книги 55 страниц)
21 октября (2 ноября) Александр II в Ливадии принял английского посла А. Лофтуса. История – дама ироничная. Осенью 1876 г. она выстроила ту же мизансцену и в очень схожих декорациях. Да, да, я имею в виду Восточный кризис 1852–1853 гг. и не менее знаменитую январскую 1853 г. беседу Николая I с английским послом Гамильтоном Сеймуром. Судите сами. Персонажи: в России – жаждущие донести свои идеи российские императоры и настороженные английские послы; в Константинополе – полные решимости российские послы – надменный Меншиков с резкими заявлениями[589]589
Официальные переговоры прибывшего в Константинополь специального посланника российского императора князя А.С. Меншикова начались 4 (16) марта 1853 г. и ознаменовали собой, по словам А.М. Зайончковского, «самый решительный акт дипломатического воздействия на Порту». Генерал Зайончковский – автор фундаментального исследования Восточной войны 1853–1856 гг., опубликованного в Петербурге в начале XX в., – так оценивал миссию князя Меншикова: «Таким образом, не ознакомившись с обстановкой и со степенью влияния различных партий в Константинополе, наш посол с первых шагов принял тон таинственный и угрожающий, который давал обильную пищу недоброжелателям России, заставил с недоверием относиться ко всяким, даже самым справедливым требованиям нашего посла и придал будущим переговорам характер, очень затруднявший их успешное окончание». Зайончковский А.М. Восточная война 1853–1856. В 2 т. Т. 1. СПб.: Полигон, 2002. С. 354, 357.
[Закрыть] и уверенный в себе Игнатьев с сообщением, по сути, той же тональности. Декорации: растущая напряженность в русско-турецких отношениях и озабоченная активностью России Европа, прежде всего Англия. Вот только ирония в том, что персонажи и формы дипломатического спектакля вроде бы те же, а драматургия – совсем иная. Если в январе 1853 г. Николай Павлович, разговаривая с послом Сеймуром, предлагал британскому правительству договориться о дележе османского наследства, то в октябре 1876 г. его сын император Александр в беседе с послом Лофтусом делал все возможное, чтобы отвести от себя и России подозрения в подобных намерениях.
Александр Николаевич подробно и много говорил о последовательных миролюбивых шагах России в Восточном вопросе, ее единственном желании добиться улучшения положения балканских христиан в тесном взаимодействии и согласии с европейскими державами без ущемления территориальной целостности Оттоманской империи. Добавил он, тем не менее, и решительных нот. Отказ Порты принять согласованный план держав по проекту реформ – это откровенная пощечина. Если Европа и впредь будет сносить подобное, то Россия этого делать не намерена. Тогда ей придется действовать в одиночку. Но это крайняя и столь же нежелательная мера. Сейчас главное, говорил Александр II послу, поскорее собрать конференцию в Константинополе и выработать окончательные условия мира на базе английских предложений.
В Англии по-прежнему упорно продолжают подозревать Россию в захватнических замыслах – это, говорил царь, достойно крайнего сожаления. Более того, «России приписывают намерение завоевать Индию и овладеть Константинополем». «Может ли быть что-либо нелепее этого? – обращался он к послу. – Первое предположение совершенно невозможно; что же касается до второго, то я снова повторяю, что это чуждо моим желаниям и намерениям»[590]590
Цит. по: Особое прибавление… Вып. I. С. 30. См. также: Муратов Х. Роль Англии в «восточном кризисе» // Историк-марксист. 1940. Кн. 7. С. 78.
[Закрыть]. И далее он развил уже знакомую нам идею «болгарского залога», кстати, внешне опять-таки очень схожую с «залогом» дунайских княжеств, которую в период Восточного кризиса середины века столь неудачно пытался разыграть его отец – император Николай I.
Содержание беседы лорд Лофтус точно передал в Лондон, особо подчеркнув, что российский император «поручился честным словом», что «не имеет намерения приобрести Константинополь».
В ответ лорд Дерби телеграфировал послу, что «уверения Его Величества приняты были английским кабинетом с величайшим удовольствием»[591]591
Цит. по: Особое прибавление… Вып. I. С. 30.
[Закрыть].
А после аудиенции за обедом Александр II сообщил Лофтусу о полном принятии турками российского ультиматума. Император торжествовал. Вот видите, как бы говорил он английскому послу, немного решимости, и турок не так уж трудно убедить. Но мы уже знаем, как все обстояло на самом деле.
Стремясь не упустить инициативу, британская дипломатическая машина заработала на полных парах. Уже 22 октября (3 ноября) 1876 г. Форин офис разослал всем великим державам программу будущей конференции. В ней, наряду с ранее заявленным, содержались два важных положения: во-первых, все державы будут уважать независимость и территориальную целостность Оттоманской империи; а во-вторых, ни одна из них не станет добиваться для себя территориальных или иных уступок со стороны Порты. Последнее положение английская сторона предполагала оформить в своеобразный протокол «бескорыстия».
У Горчакова вызвал возражение только пункт о территориальной целостности Порты. Он не отвергал его в принципе, но в контексте задач предстоящей конференции считал неуместным. После стольких безуспешных попыток как еще можно повлиять на турок, не заняв на время (в качестве залога) часть их территории, Боснию или Болгарию? При этом Россия, заявил ее канцлер, согласна выступить в качестве уполномоченного Европы. И уже в который раз Горчаков слал Шувалову в Лондон пространные депеши с изложением аргументов миролюбия и бескорыстия российского правительства, которые, как он надеялся, должны были растопить лед английского недоверия. Но все было тщетно.
Глава внешнеполитического ведомства Соединенного Королевства лорд Дерби считался в кабинете Дизраэли недостаточно твердым по отношению к России. А российский ультиматум Порте и впрямь наделал много шума на берегах Альбиона. В этих условиях дипломатическую активность Форин офиса Дизраэли решил подкрепить собственными заявлениями, не менее серьезными, чем ультиматум российского императора.
28 октября (9 ноября) 1876 г., когда царская семья прибыла в Москву из Ливадии, лорд Биконсфилд ответил Александру II в своей речи на традиционном банкете лондонского лорд-мэра. И на сей раз бомба взорвалась на берегах Темзы. С присущей ему страстностью и литературной напыщенностью, Дизраэли говорил об усилиях Англии по поддержанию мира в Европе. Но то, как он это говорил, отражало его «несомненное раздражение»[592]592
Seton-Watson R .W. Op. cit. P. 103.
[Закрыть].
Независимость и территориальную целостность Турции он оценивал как одну из основ этого мира. Поэтому, по словам премьера, мир будет нарушен, если допустить занятие какой-либо турецкой провинции иностранными войсками. Так решать проблемы христианских подданных султана недопустимо. Дизраэли весьма иронично отозвался о российском ультиматуме, заявив, «что предъявление его походило на вчинение иска после того, как сумма его уже выплачена полностью». Главная заслуга в установлении перемирия принадлежит Англии. А прочного мира владычица морей будет добиваться на предстоящей конференции и будет делать это «без войны и даже без воззваний к войне», на основе уважения суверенитета Оттоманской империи. Пафоса, как обычно, в речи британского премьера было предостаточно:
«Мир составляет сущность политики Англии, но если Англия хочет мира, то ни одна держава лучше ее не приготовлена к войне, и если Англия решится на войну, то только за правое дело и, конечно, не прекратит ее, пока право не восторжествует»[593]593
Lord Mayor’s day // The Times. 1876. November 10. См. также: Татищев С.С. Указ. соч. С. 687.
[Закрыть].
Все встают. Зал скандирует стоя.
Это очень походило на боевые заклинания лорда Пальмерстона времен Крымской войны. Воинственность Дизраэли, доносил из Константинополя Игнатьев, произвела «огромную сенсацию». В конце ноября – начале декабря 1876 г. он писал Горчакову, что после этой «примечательной демонстрации» Биконсфилда в турецкой столице больше никто «не верит в возможность удовлетворительного результата конференции»[594]594
Цит. по: Виноградов К.Б. Накануне Русско-турецкой войны 1877 года… С. 139.
[Закрыть].
В России первые лица государства старались пока столь категорично не высказываться. Однако они все чаще именно так думали.
29 октября (10 ноября) в Кремлевском дворце Александр II принимал дворянское собрание и городское общество Москвы. Именно здесь российский император ответил на заносчивый вызов английского премьера. Он заявил: если мирная конференция сорвется, то он твердо намерен действовать самостоятельно и уверен, что «вся Россия отзовется на его призыв»[595]595
Цит. по: Татищев С.С. Указ. соч. С. 688.
[Закрыть].
Все встают. Зал рукоплещет. Для вдумчивого наблюдателя, хотя бы немного знакомого с историей XIX в., было ясно: когда в столицах Англии и России произносятся подобные речи – это верный предвестник скорой войны.
1 (13) ноября 1876 г. правительство Российской империи решилось официально оповестить Европу, что оно переходит от слов к делу. В этот день циркуляром к российским дипломатическим представителям Горчаков уведомил европейские правительства о мобилизации части русской армии. От этого известия встрепенулась вся Европа, а более всех Лондон. Желая смягчить подобный эффект, Горчаков еще в циркуляре заявил, что «Государь Император не желает войны и сделает все возможное для избежания ее»[596]596
Особое прибавление… Вып. I. С. 65.
[Закрыть]. Далее же в Лондон полетели все те же миролюбивые депеши канцлера, адресованные британскому правительству.
Но, как отметил еще С.С. Татищев, чем больше Горчаков распространялся «об исключительно человеколюбивом и благородном направлении» российской политики, «о совершенном ее бескорыстии, тем сильнее возбуждал опасения в существовании тайных замыслов, в намерении воспользоваться восточным кризисом для того, чтобы разрушить Оттоманскую империю и на развалинах ее основать преобладание России на европейском Востоке»[597]597
Татищев С.С. Указ. соч. С. 691.
[Закрыть].
Опасения этих тайных замыслов явно подхлестывали воображение английского премьер-министра. 16 (28) ноября на заседании кабинета Биконсфилд заявил, что «он хотел бы купить порт на Черном море», чтобы превратить его в подобие Мальты или Гибралтара и тем самым пресечь угрозу России господству Англии в Средиземноморье. Спустя несколько недель госсекретарь по делам колоний лорд Карнарвон так прокомментировал заявления своего премьера:
Залихватские высказывания Биконсфилда Сетон-Уотсон справедливо называл «фантазиями». Английский историк полагал, что если бы премьер-министр смог заглянуть в секретную переписку Горчакова с Шуваловым, то он бы убедился, насколько планы русских были скромнее его бурных фантазий[599]599
Ibid.
[Закрыть].
Поздней осенью 1876 г. российское правительство не пошло по пути войны, а сделало свою последнюю мирную ставку – на конференцию представителей великих держав в Константинополе. Официально предложение об этой конференции внес Дерби. Это был как бы совместный плод англороссийских консультаций. Лондон и Петербург формально поддержали и в других столицах. Хотя, напомню, Андраши не видел в конференции никакого смысла, а Бисмарк проявлял очевидное равнодушие. Что же касается Турции, то она согласилась на нее лишь под давлением Англии и притом с такими оговорками, что уже наперед нетрудно было предугадать: те цели, которые инициаторы официально ставили перед конференцией, достигнуты не будут. Для такого вывода оснований было предостаточно. Большинство дипломатов великих держав мало верило в успех конференции. Тем не менее в европейских столицах, и прежде всего в Петербурге, решили: конференции быть. У дипломатии своя логика, точнее – их всегда несколько.
И здесь нам важно уяснить позицию Германии – этой новой, могучей силы, своим появлением сломавшей традиционное политическое равновесие в Европе. Именно от отношения к этой позиции во многом зависел выбор России.
Горчаковская идея-фикс «европейского концерта» в качестве доминанты российской внешней политики явно изживала себя. И «Союз трех императоров» уже возвещал об этом. Но надо было определяться дальше: какие собственные цели и в какой международной конфигурации будет преследовать Россия в той Европе, которая начала формироваться после 1871 г. Здесь открывались не только новые проблемы, но и новые, весьма заманчивые возможности. И первым крупным актом выявления этих новаций можно смело назвать Балканский кризис и последовавшую русско-турецкую войну.
Уроки политического прагматизма князя БисмаркаНа конференцию в Константинополь в помощь Г. Эллиоту английское правительство направило специального посланника маркиза Р. Солсбери. Маркиз добирался до Константинополя через Париж, Берлин, Вену и Рим с целью составить свежее представление о позициях европейских правительств по урегулированию ситуации на Балканах. Солсбери писал:
«Во время своего путешествия мне не удалось обнаружить ни единого друга Турции. Такого не существует. Большинство считает, что ее час настал. Некоторые полагают, что его можно отсрочить. Однако никто не высказал даже предположения, что ее можно сохранить сколько-нибудь длительное время. Я ни в какой степени не был подготовлен к такому согласию во мнениях»[600]600
Цит по: Виноградов В.Н. Дизраэли, Гладстон и Шувалов… // Новая и новейшая история. 1978. № 3. С. 112.
[Закрыть].
А посему готовиться приходилось к реальной схватке за османское наследство и к невозможности реанимации «Крымской коалиции».
Вечером 10 (22) ноября спецпосланник правительства ее величества прибыл в Берлин, куда из своего провинциального уединения возвратился Бисмарк. В депеше Горчакову посол Убри описал беседу английского посланника с германским канцлером. Бисмарк разделял опасения Солсбери о том, что предстоящая конференция может окончиться неудачей. Но, по его мнению, это вовсе не означало, что возможные в последующем военные действия России против Турции сразу же затронут интересы Британской империи. Россия выступит всего лишь в роли исполнительницы решений Европы, и Германия ее не намерена оспаривать. Но если Россия овладеет Константинополем, беспокоился Солсбери, ведь тогда ее оттуда не выгонишь. На это Бисмарк заметил:
В своих комментариях «Таймс» не скрывала разочарования итогами англо-германских переговоров, отмечая, что «лорд Солсбери говорил очень сдержанно о намерениях» Германии. Газета явно выражала надежду на большее участие Берлина «на стороне мира», с целью давления на русских, что может предотвратить вооруженное вмешательство Англии в конфликт[602]602
London, Monday, December 4, 1876 // The Times. 1876. December 4.
[Закрыть].
В Петербурге очень рассчитывали на то, что в Берлине Солсбери убедится в дружеских отношениях между германским и российским дворами. И Бисмарк вполне оправдал эти надежды.
24 ноября (6 декабря) 1876 г. германский канцлер выступил в рейхстаге по поводу обращенного к нему запроса о введении российским правительством нового порядка взимания ввозных таможенных пошлин золотом. Заявив, что Россия вправе изменять тариф по своему усмотрению, Бисмарк обрисовал ближайшую перспективу: если конференция сорвется, то Россия «выступит вперед одна», не требуя «от нас никакой услуги, а только нейтралитета, который вполне отвечает и собственным нашим интересам»[603]603
Татищев С.С. Указ. соч. С. 696.
[Закрыть].
Далее канцлер заговорил о том, что Германия должна щадить своих граждан и не ввязываться в политику, не касающуюся германских интересов. В Восточном же вопросе Германия – наименее заинтересованная держава. По мнению Бисмарка, именно в этом и состоял истинный смысл слов, сказанных им на одном из парламентских обедов: он не станет советовать своему императору активно вмешиваться в Восточный вопрос до тех пор, пока в нем не затронут интерес, «который стоил бы здоровых костей хотя бы одного померанского мушкетера»[604]604
Там же. С. 697.
[Закрыть]. И вновь в Петербурге речь германского канцлера произвела самое благоприятное впечатление.
Император Александр и Горчаков выразили через посла в Берлине свою искреннюю благодарность Бисмарку. «Выслушав комплименты Убри, он сказал: “Хорошо, но теперь сделайте же что-нибудь для нашей торговли”, и пригрозил, что в случае упорства России в покровительственной системе Германия возвысит ввозные пошлины на русский хлеб». Ну, а далее разговор перешел к положению на Балканах.
В конце 1876 г. – начале 1877 г. Бисмарк неоднократно обсуждал эту тему с Убри. И всякий раз германский канцлер подчеркивал, что Россия может не сомневаться – в лице Германии она имеет надежного и верного союзника. Оперевшись на него, Россия сможет действовать более решительно, нежели это было в течение последних двадцати лет, прошедших после окончания Крымской войны.
Когда в конце декабря 1876 г. выяснилось, что Турция отвергает требования Константинопольской конференции и выбирает войну, Бисмарк весьма эмоционально обрисовал Убри перспективы развития событий:
«В результате сомневаться нельзя: Россия пойдет вперед, она должна идти; необходимо, чтобы она открыла пальбу. <…> Россия должна подготовиться так, чтобы обеспечить себе успех, и не делать ни шагу вперед, не удостоверясь в возможности полной и блистательной победы. <…> Я, вероятно, мобилизовал бы армию, не возвещая о том, не предупреждая Европу о намерении занять турецкие области (курсив мой. – И.К.). <…> Теперь Россия должна действовать. Нельзя допустить, чтобы сказали, что она отступила перед турками. Это будет стоить человеческих жертв. Я первый скорблю о том. Причинит это вам и материальные потери, но они поправимы, и ваш министр финансов не должен колебаться принесением в жертву последней трети сумм, уже израсходованных. Такое колебание было бы плохим расчетом»[605]605
Там же. С. 700–701.
[Закрыть].
При этом Бисмарк отметил весьма благоприятные внешнеполитические обстоятельства для броска России к Константинополю и проливам[606]606
Там же. С. 700.
[Закрыть].
На одной из встреч с Убри Бисмарк даже заявил, что ему нечего более сообщить послу и он только хочет «просить у него инструкций» в зависимости от того, чего желает российское правительство: или оно намерено немедленно начать войну, или выиграть время и лучше к ней подготовиться, или же вовсе избежать войны. «Эти три исхода одинаково возможны, – рассуждал Бисмарк. Но он хотел бы знать, который из них наиболее отвечает видам русского двора, чтобы сообразовать с ним собственные поступки и расположить в его пользу общественное мнение Германии и Европы…»[607]607
Там же.
[Закрыть]. «…С лисьей хитростью и ловкостью Бисмарк шел к тому, – писал С.Д. Сказкин, – чтобы дипломатически создать своим “друзьям”, русским, легкую дорожку к Константинополю»[608]608
Сказкин С.Д. Указ. соч. С. 59.
[Закрыть].
Германский канцлер говорил Убри, что напрасно российская дипломатия так часто ссылается на Европу и ставит в зависимость от ее позиции свои отношения с Турцией:
«Когда Англия и Франция говорят сообща, то под именем Европы разумеют самих себя и как бы забывают о существовании других держав. Я знаю Россию, знаю Англию, знаю ту державу, к которой обращаюсь, но решительно не знаю того, что любят обозначать неясным термином Европа»[609]609
Татищев С.С. Указ. соч. С. 703.
[Закрыть].
Эти слова Бисмарка точно попали в цель. Самолюбие Горчакова было сильно задето, и он разразился пространными оправданиями. Хотя чего было оправдываться, когда в России и Европе видели, как российский канцлер прямо-таки с завидным упрямством продолжал добиваться единства действий великих держав, забывая или не желая думать о том, что интересы этих самых держав весьма различны и никак не хотят согласовываться в пресловутом «европейском концерте».
Бисмарк прекрасно понимал, как могут быть истолкованы его высказывания. «Я не смею более говорить, – заметил он российскому послу, – потому что меня и без того обвиняют в подстрекательстве вас к войне, но я сужу о положении дел не как редактор, а как государственный человек». Отметив это, он в очередной раз пожелал России с ее «превосходной армией» предпринять «быстрое, обширное и энергичное» действие на Балканах[610]610
Там же.
[Закрыть].
За этими высказываниями германского канцлера таился его едва скрываемый упрек своему российскому коллеге: нельзя же все время метаться в поисках европейского консенсуса и упускать самые благоприятные возможности; надо действовать решительно, быстро и идти до конца – вплоть до овладения Константинополем и проливами. Ну, а потом?.. А потом Россия будет обязана учесть и германские интересы.
Неужели Бисмарк с осени 1876 г. записался в русофилы и всячески стремился угодить предмету своих симпатий? Конечно же нет. В реальной политике канцлер Германской империи выдавал рецепты по ситуации и в зависимости от того, с кем вел беседу. Так 8 (20) октября 1876 г. он доверительно сообщил О. Расселу свою «частную» точку зрения на возможность раздела Оттоманской империи. По мнению Бисмарка, «вся Турция со всеми ее народами» не стоит войны между великими державами. Австро-Венгрия должна проявить благоразумие, чтобы сохранить нейтралитет в случае русского вторжения на Балканы, получив «право на оккупацию Боснии, тем временем Англия проявит мудрость, заняв Суэц и Египет… одновременно выжимая из России обещание оставить турок в Константинополе», а Франции возможно предоставление концессий в Сирии[611]611
Seton-Watson R .W. Op. cit. P. 98. См. также: Сказкин С.Д. Указ. соч. С. 76–77.
[Закрыть].
Бисмарк не одну Россию манил на Ближний Восток. Англии он предлагал Египет и призывал требовать от России то, чего сама Россия, по его советам, выполнять вовсе не была обязана. Нарастание англо-русского конфликта в зоне проливов, очевидно, соответствовало стратегическим планам германского канцлера.
Однако месяц спустя идею взаимных компенсаций Бисмарк развил прибывшему в Берлин маркизу Солсбери. Когда спецпосланник британского правительства высказал предположение, что не стоит ли предупредить появление русских в Константинополе, то ответ Бисмарка прозвучал примерно так: хотите – занимайте сами турецкую столицу, но лично я считаю, что вам выгоднее договориться с русскими и разграничить свои интересы. Каким будет подобное соглашение? – этот вопрос Бисмарк оставлял открытым, высказывая лишь предположения и полагая, что окончательный ответ определят силы и умения сторон. Потягайтесь – увидим, кто чего стоит! – давал понять германский канцлер. При этом он считал вполне допустимым тот вариант, о котором написал еще в июне 1877 г.: «если бы Англия и Россия пришли к соглашению на той основе, что первая получила бы Египет, а вторая – Черное море», то обе «на долгое время» удовлетворились бы статус-кво, что предотвратило бы их участие в направленных против Германии коалициях[612]612
Цит. по: Сказкин С.Д. Указ. соч. С. 79.
[Закрыть].
В период Балканского кризиса, да и позднее, Бисмарк звал Россию на Ближний Восток. Он предлагал Александру II и Горчакову стратегическую сделку. Россия смещает вектор своей внешнеполитической активности к проливам, прекращает своим влиянием усиливать западную (французскую) чашу весов европейского равновесия и гоняться за призраком «европейского концерта», а взамен получает германскую поддержку в Европе, в том числе и в случае возможных австро-венгерских нападок. Бисмарк размышлял так:
«Если бы я был австрийским министром, то не препятствовал бы русским идти на Константинополь; но я начал бы с ними переговоры о соглашении только после их выступления. <…> По отношению к Англии позиция нынешней России может улучшиться, если Россия займет Константинополь; для Австрии же и Германии она менее опасна до тех пор, пока владеет Константинополем»[613]613
Бисмарк О. Указ. соч. С. 291.
[Закрыть].
Возвращая себя в кресло канцлера Германской империи, Бисмарк продолжал размышления:
«Я думаю, что для Германии было бы полезно, если бы русские тем или иным путем, физически или дипломатически, утвердились в Константинополе и должны были защищать его. Это избавило бы нас от положения гончей собаки, которую Англия, а при случае и Австрия натравливают против русских вожделений на Босфоре; мы могли бы выждать, будет ли произведено нападение на Австрию и наступит ли тем самым наш casus belli (повод к войне)»[614]614
Там же. С. 290.
[Закрыть].
Как видим, расчет Бисмарка был и прост, и сложен. Россия идет к Константинополю и проливам, утверждается там и на долгие годы увязает в нелицеприятных разборках с Британской империей. Таким образом, на возможности русских альянсов на западноевропейском направлении можно было смело ставить жирный крест. Мощные потоки внешнеполитической и военной энергии России с неизбежностью бы сместились на Ближний Восток. Противоборство с Англией, а возможно, и с Францией на этом направлении столь же неизбежно повысило бы заинтересованность России в поддержании союзнических отношений с Германией и Австро-Венгрией. Вожделенная цель канцлера Германской империи была бы достигнута: вероятность антигерманских коалиций резко снижалась, а Германия получала российский «страховой полис» на случай своего нового столкновения с Францией.
«Наши интересы более, нежели интересы других держав, совместимы с тяготением русского могущества на юг, – резюмировал Бисмарк, – можно даже сказать, что оно принесет нам пользу»[615]615
Там же. С. 299.
[Закрыть].
Бисмарку было важно поддержать сильное германское влияние в Европе, не допустить французского, как, впрочем, и австро-венгерского реванша. Но если по отношению к Франции эта задача решалась в довольно агрессивной манере, то в отношении Австро-Венгрии доминировали примирительные мотивы. Геополитическое положение новорожденной империи во многом определяло векторы ее политики. Нахождение Германии в центре Европы побуждало ее завлекать в орбиту своего влияния расположенную здесь же, но уже на излете своего могущества империю Габсбургов. 22 июня (3 июля) 1866 г., в день разгрома пруссаками австрийской армии при Садовой (Кениггреце), Бисмарк произнес: «Со спорным вопросом покончено, теперь следует снова добиться дружбы с Австрией»[616]616
Цит. по: Сказкин С.Д. Указ. соч. С. 38.
[Закрыть]. И он стал очень ревностно присматривать за тем, чтобы никто не отвадил южного дунайского соседа от прусской опеки и тем более не вовлек в какую-нибудь коалицию.
«Немцы всегда окружены разбойниками», – любил повторять Фридрих Великий. Этот мотив не оставлял и Бисмарка. В своих мемуарах он признавался: «Граф Шувалов был вполне прав, говоря, что мысль о коалициях вызывает у меня кошмары»[617]617
Озмент С. Новая история германского народа. М.: Хранитель, 2007. С. 316. Бисмарк О. Указ. соч. С. 249.
[Закрыть]. И это относилось как к самой опасной из них – русско-французской, так и к русско-австрийской, к которой неизбежно постаралась бы присоединиться Франция.
И вот здесь Германия в перспективе могла оказаться перед выбором. Предотвратить угрозу антигерманской коалиции можно было только «путем обеспечения прочных договорных отношений хотя бы с одной из великих держав». Италия отпадала по причине своей слабости. У Британской империи прочными были только ее интересы, и это никак не распространялось на альянсы с континентальными державами, тем более с какой-либо одной. К тому же Бисмарк хорошо знал цену союзническим обязательствам Англии. Семилетняя война (1756–1763 гг.) и Венский конгресс в 1815 г. предоставили для этого убедительные факты[618]618
Во время Семилетней войны (1756–1763 гг.) Англия выступила союзницей Пруссии, однако к 1762 г. она отказалась возобновить договор о субсидиях своему союзнику. В результате Пруссия оказалась на гране полного пораженияи и была спасена лишь выходом из войны России после смерти Елизаветы Петровны и восшествия на престол Петра III. В период работы Венского конгресса, до бегства Наполеона с Эльбы, Англия и Австрия пытались столкнуть между собой Россию и Пруссию по вопросу о Польше и Саксонии. Однако эти попытки не увенчались успехом. И тогда Англия, Австрия и Франция 23 декабря (3 января) 1815 г. заключили союз, направленный против Пруссии и России.
[Закрыть]. Таким образом, получалось, что «выбор мог быть сделан только между Австрией и Россией». Уже после своей отставки в 1890 г. Бисмарк писал, что «материально более сильным» он «считал союз с Россией»[619]619
Бисмарк О. Указ соч. С. 250.
[Закрыть].
В своих мемуарах германский канцлер утверждал:
«Между Германией и Россией не существует такого расхождения интересов, которое заключало бы в себе неустранимые зародыши конфликтов и разрыва. <…> Непосредственная угроза миру между Германией и Россией едва ли возможна иным путем, чем путем искусственного подстрекательства или в результате честолюбия немецких или русских военных вроде Скобелева, которые желают войны, чтобы отличиться прежде, чем слишком состарятся»[620]620
Там же. С. 270.
[Закрыть].
Весьма прозорливое замечание, вот только к честолюбию военных германскому канцлеру надо было добавить дефицит мудрости и воли российского монарха.
Однако в сентябре 1879 г. Бисмарк писал и о принципиально ином:
Как показал в своем фундаментальном исследовании С.Д. Сказкин, сам выбор между Австро-Венгрией и Россией Бисмарк считал нежелательной для Германии ситуацией. «Лишь в союзе трех русская дружба оказывалась полноценной для Германии, так как выгодные ее стороны сохранялись в полной мере, а невыгодные парализовывались присутствием Австрии. Но существование союза трех нисколько не препятствовало более тесному сближению Германии с одной из двух ее союзниц. Возникал лишь вопрос, с которой из двух союз должен быть более тесным с точки зрения международных отношений. И на этот вопрос не могло быть двух ответов: с Австрией, потому что она была слабейшей»[622]622
Там же. С. 51.
[Закрыть]. Именно поэтому выбор в пользу лишь одной России для германского канцлера был «абсолютно неприемлем»[623]623
По поводу оценок германо-русских отношений, изложенных в мемуарах Бисмарка, С.Д. Сказкин писал: «В 90-х годах, когда писались мемуары, необходимость австро-германского союза не нуждалась в доказательствах. Наоборот, тенденция мемуаров заключалась в том, чтобы показать, что политики “нового курса” совершили грубейшую ошибку, порвав связь с Россией невозобновлением “союза перестраховки” в 1887 г.». Сказкин С.Д. Конец австро-русско-германского союза. М., 1974. С. 50.
[Закрыть].
Бисмарк настолько надеялся, что Россия наконец-то решительно «пойдет вперед», что, по сообщению Шувалова, в начале 1877 г. «предложил лорду Дерби заключить оборонительный и наступательный союз с Англией против Франции». Когда же Дерби отклонил это предложение, мотивировав тем, что подобный альянс был бы противен национальным чувствам англичан, то в ответ Бисмарк «стал пугать английский кабинет тем, что Германия поддержит Россию в ее войне с Турцией»[624]624
Горяинов С. Босфор и Дарданеллы. СПб., 1907. С. 310–311.
[Закрыть].
Таков, по расчету Бисмарка, был бы наилучший для Германии расклад сил в Европе с участием России. Но этот расклад он считал выгодным и самой России, так как ориентировал ее политику не на мифические цели, а на прагматические национально-государственные интересы. Единственной здоровой основой великого государства Бисмарк считал «государственный эгоизм», а не «романтику». А то, чем занималась Россия на Балканах, было, по его мнению, чистейшей воды романтикой, ибо «освобожденные народы не благодарны, а требовательны». Поэтому Бисмарк надеялся, что в своей восточной политике Россия начнет все-таки «руководствоваться соображениями более технического, нежели фантастического свойства». Запереть Босфор русскими минами и орудийными батареями – эта задача была для канцлера Германии вполне понятна и вызывала уважение[625]625
Бисмарк О. Указ. соч. С. 298.
[Закрыть].
Хотя подобным образом Бисмарк высказывался уже после своей отставки, но думал он так и во время своего балканского поединка с князем Горчаковым. С.Д. Сказкин был совершенно прав, когда писал, что «единственной конкретной целью русской политики на Балканах, где у России особых экономических интересов не было, было регулирование, если не окончательное решение пресловутого вопроса о проливах»[626]626
Сказкин С.Д. Указ. соч. С. 47.
[Закрыть].
Называя германского канцлера «великим искусителем в пустыне», Горчаков считал его призывы губительными для России. Справедливо полагая балканское славянолюбие крайне опасным российским увлечением, князь Александр Михайлович, к сожалению, по достоинству не оценил те позитивные перспективы, которые могли открыться России в случае, если бы ее правительство осмелилось основательно и тонко разыграть германскую карту.
Горчаков твердо стоял за сохранение разнонаправленных и сбалансированных векторов российской внешней политики в целях поддержания европейского равновесия. Это, по его убеждению, и должно было служить лучшей гарантией сохранения мира в Европе и обеспечения его для России. Казалось бы, благородно и вполне логично, однако так не получалось в реальной жизни.
Тем временем неизбежность российской военной операции на Балканах становилась для петербургского руководства все более очевидной. И эту операцию надо было готовить.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
