Автор книги: Игорь Козлов
Жанр: Военное дело; спецслужбы, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 25 (всего у книги 55 страниц)
После начала войны все великие державы выступили со стандартными декларациями о нейтралитете. 18 (30) апреля такую декларацию подписала королева Виктория. В ней она заверяла своих подданных, что «намерена твердо и решительно соблюдать строгий и беспристрастный нейтралитет». Однако, как сообщал Шувалов Горчакову, в тексте английской декларации отсутствовало одно важное обязательство – «полностью воздержаться от прямого или косвенного вмешательства в войну»[698]698
Цит. по: Виноградов В.Н. Дизраэли, Гладстон и Шувалов…// Новая и новейшая история. 1978. № 3. С. 123.
[Закрыть].
Декларация была опубликована в «Таймс» на следующий день. И именно тогда, 19 апреля (1 мая) 1877 г., на берега Невы полетела депеша лорда Дерби послу Лофтусу для передачи российскому канцлеру. В ней британский госсекретарь сразу же и решительно заявил, что правительство ее величества «не принимает заявлений и доводов, приводимых князем Горчаковым в оправдание принятого решения». Вот здесь я просто не могу не удивляться. Полтора года российский МИД потратил на уговоры англичан нажать на турок и поверить в бескорыстие силового вмешательства России в защиту балканских христиан. И все это только для того, чтобы в конце концов услышать из уст главы Форин офиса то, что изначально было понятно: Англия не одобрит самостоятельной российской военной операции против Турции.
По убеждению Дерби, своими последними действиями Россия нарушила обязательства, принятые ею в соответствии с VIII статьей Парижского договора 1856 г. и положениями Лондонской конвенции 1871 г. Одновременно из Лондона в очередной раз недвусмысленно прозвучало: не пристегивайте нас к своей колеснице, если вы решились мечом разрубать турецкие оковы балканских славян, то это вовсе не дает вам оснований считать, что подобные действия соответствуют и нашим интересам.
Выслушав эти резкие замечания из уст британского посла, князь Горчаков ответил, что, «желая избежать раздражающей полемики, которая ни в коем случае не может повести к добру, он оставит английскую депешу без ответа»[699]699
Освобождение Болгарии от турецкого ига. Т. II. М., 1964. С. 41–42; Татищев С.С. Указ. соч. С. 724.
[Закрыть]. Российский канцлер, надо признать, сохранил умение в нужный момент «набрать в рот воды», проявить достоинство и не поддаться на провокацию. Хотя, с другой стороны, крыть-то было нечем.
В Лондоне молчание Горчакова возбудило нешуточную тревогу. Ее усиливали сообщения Лофтуса, согласно которым русское правительство намерено «немедленно идти на Константинополь и совершить захваты в Азии»[700]700
Освобождение Болгарии от турецкого ига. Т. II. С. 83.
[Закрыть].
Но не меньшая тревога охватила и Петербург. Виной тому были сообщения российского посла в Лондоне. Так, 6 (18) апреля Шувалов доносил, что английский кабинет обсуждал «оккупацию Дарданелл, Галлиполи и Крита и превращение Египта в британского вассала»[701]701
Цит. по: Реутов Г.Н. Указ. соч. С. 139.
[Закрыть].
В такой напряженной атмосфере Дерби узнал о предстоящем возвращении в Петербург графа Шувалова и вручил ему 24 апреля (6 мая) 1877 г. новую ноту. В ней были перечислены те территории Османской империи, распространение на которые действий российской армии и флота затронуло бы интересы Британской империи. Это, в свою очередь, могло повлечь за собой прекращение ее нейтралитета и вооруженное вмешательство в русско-турецкую войну. Такими территориями оказались: Суэцкий канал, Египет, Константинополь, Босфор, Дарданеллы и даже Персидский залив. Волнение Дерби было так велико, что 11 (23) мая он направил Лофтусу очередную депешу, в которой потребовал добиться положительного ответа российской стороны на свое обращение[702]702
Татищев С.С. Указ. соч. С. 724.
[Закрыть].
Тем временем на этой самой российской стороне, уже в который раз, начинались разброд и шатания. 25 апреля (7 мая) в Петербург вернулся Александр II. И в этот же день было получено донесение Шувалова об угрозах Англии отказаться от нейтралитета и вмешаться в войну. А вскоре граф Петр Андреевич сам прибыл в Петербург. 6 (18) мая, посетив дом Милютина, он поделился с военным министром своими впечатлениями. Граф Дмитрий Алексеевич вспоминал:
«По его словам, раздражение англичан теперь несколько уменьшилось; он даже считает возможным, по прошествии еще некоторого времени, войти с ними в соглашение относительно возможных результатов нашей войны с Турцией. Он думает, что только этим путем возможно устранить вмешательство Великобритании в эту войну».
Пока же Россия не должна своими военными действиями возбуждать недоверие Европы, и особенно Англии. Поэтому эти действия должны быть сдержанны. Последствия же войны для Европы должны быть улажены на конференции или конгрессе великих держав. Такие суждения быстро нашли положительный отклик у Горчакова.
7 (19) мая на совещании у императора Шувалов огласил полученную им от лорда Дерби ноту. Для всех присутствовавших было понятно, что главный вопрос – это Константинополь и проливы. Остальные же географические пункты, указанные в ноте, можно было спокойно списать на возбужденное воображение лондонских политиков. «Видно, у страха глаза велики, – записал по этому поводу присутствовавший на совещании Милютин, – и что у кого болит, тот о том и говорит». Закончив чтение ноты, Шувалов стал развивать мысли, днем ранее высказанные Милютину. Со своим комментарием пытался встрять Горчаков, но всех остановил Александр II. Он «…горячо высказался, что не хочет принять на себя никаких обязательств пред Англией в отношении к Константинополю и проливам иначе, как, разве, при взаимном обязательстве Англии не вводить своего флота в проливы». Император решительно не хотел давать какие-либо обещания, могущие связать военные действия нашей армии.
Эти мысли Александр II повторил и на совещаниях 14 (26) и 18 (30) мая с участием А.М. Горчакова, П.А. Шувалова, Д.А. Милютина, Е.П. Новикова и П.П. Убри (последние двое присутствовали только 18 (30) мая). В те дни обсуждался проект ответа на переданную с Шуваловым ноту Дерби. По воспоминаниям Милютина, император резко возражал «против некоторых мест проекта», а также «очень сильно высказал упрек тем из наших государственных людей, которые доводили боязнь войны до того, что сами прокричали о нашем бессилии; он прямо указал на министра финансов и припомнил записку, поданную им в Ливадии прошлой осенью»[703]703
Милютин Д.А. Дневник. 1876–1878. С. 231–232.
[Закрыть].
Но хотя стрелы императорского недовольства и направлялись в Рейтерна, похоже, что в перечне этих «государственных людей» все же первую строчку занимал Горчаков.
18 (30) мая на свет появилась инструкция российскому послу в Лондоне – ответ на требования лорда Дерби. В этот же день Горчаков добавил к ней еще и отдельное письмо Шувалову, в котором развил некоторые положения инструкции. Оба документа, заметим, тщательно просматривались, редактировались и в итоге были одобрены императором.
В них Горчаков заверял Лондон, что военные операции русской армии не затронут указанных Дерби пунктов. В инструкции Шувалову мы читаем:
«Что касается Константинополя, то, не имея возможности предрешить заранее развитие и исход войны, императорский кабинет все же повторяет, что захват этой столицы не входит в планы его величества императора. Он признает, что в любом случае судьба Константинополя является вопросом, который интересует всех и может быть урегулирован только общим соглашением; и если будет поставлен вопрос о владении этим городом, надо сказать, что он не должен принадлежать ни одной из европейских держав».
А в письме Шувалову содержались и такие строчки, впоследствии, правда, вычеркнутые:
«Что касается Константинополя и проливов, достаточно констатировать факт, что в данный момент они также недоступны нам (по примеру Суэцкого канала и Египта. – И.К.)».
Видимо, Горчакова смутила фраза «в данный момент», которая могла провоцировать вопрос: а что, может настать то время, когда Константинополь и черноморские проливы будут доступны России? Поэтому в окончательном варианте Шувалов прочитал следующее:
«Что же касается Константинополя и проливов, то наши заверения могут касаться только владения ими или постоянной их оккупации».
«Не ввязывайте нас в возможное приближение или временную оккупацию этого города», – взывал Горчаков к английскому правительству. Надавите на турок, и тем самым вы предотвратите нежелательный для вас ход войны; наше отношение к Англии «полностью зависит от ее отношения к нам» – такова была логика российского канцлера, обращенная к лорду Дерби. Поэтому Горчаков не исключал возможности, когда «сопротивление турок… помешает нам прекратить военные операции и заставит продиктовать условия мира в самой столице, чтобы урок, который необходимо дать туркам… был более поучительным». Завершая тему «категорических заверений» Лондона, Горчаков вместе с тем отмечал:
«Но мы должны полностью сохранить за собой право защищаться в случае необходимости всеми средствами против враждебного отношения Англии, так как у нас нет уверенности в том, что удастся этого избежать».
Цели войны – это «самое важное». «Если бы можно было заключить соглашение на этот счет, – сетовал Горчаков, – если бы цель, которую нужно достигнуть, была точно определена и поле действий четко разграничено, все дополнительные вопросы отпали бы сами собой…» Но ничего этого не случилось, в том числе и по вине англичан. Горчаков так не писал, но явно так думал. «В течение двух лет мы пытались найти выход в европейском соглашении». Но «концерт» по Восточному вопросу не состоялся. «Англичанам трудно понять войну из религиозных и национальных чувств. Они к ней неспособны и, следовательно, ищут задние мысли». Тем не менее Горчаков не терял надежды: «Мы верим, что вполне возможно найти общую почву для соглашений»[704]704
Освобождение Болгарии от турецкого ига. Т. II. С. 81–89.
[Закрыть].
А перспективы соглашения, приемлемого для всей Европы, Горчакову виделись так:
«Раз война уже начата, нам нельзя соглашаться на какие-либо ограничения предстоящих операций. Они зависят исключительно от хода войны. Но последствия этой войны могут быть оговорены заранее. Мы могли бы уже теперь дать заверения в том, что, если нейтралитет держав будет сохранен и если Порта запросит мира прежде, чем наши армии перейдут Балканы, мы согласимся не переходить эту линию. Мир в таком случае должен быть заключен на следующих условиях…»
И вот здесь Горчаков даже скорректировал решения Константинопольской конференции. Болгарию, в его версии, планировалось разделить уже не на восточную и западную, а на северную и южную. Северная Болгария до Балкан должна была быть «преобразована в вассальную автономную провинцию под гарантией Европы. Турецкие войска и чиновники будут отозваны, крепости разоружены и срыты». Южная же Болгария останется под турецким управлением, но для нее державы должны будут гарантировать, «так же как и другим христианским провинциям Турции, регулярную администрацию»[705]705
Там же. С. 90–91.
[Закрыть].
Таким образом, Горчаков надеялся, что удастся «успокоить» лондонский кабинет и сохранить его нейтралитет. Он также считал, что лучше будет, если Румыния, Сербия и Греция воздержатся от вооруженного выступления против Турции.
На основании полученных инструкций граф Шувалов 27 мая (8 июня) 1877 г. беседовал с лордом Дерби. Российский посол, в частности, заявил, что императорское правительство не считает несовместимыми две цели: цель России в войне – защиту балканских славян, и цель Англии – сохранение целостности Оттоманской империи, неприкосновенности Константинополя и проливов. От Англии, утверждал Шувалов, во многом зависело предупредить переход русскими войсками Балкан. Для этого надо было надавить на Порту и склонить ее к скорейшему миру.
Обязательство придерживаться согласованных с великими державами условий мира и стремление не переступать Балканы были также доверительно доведены до Андраши и Бисмарка. При этом говорилось, что в случае упорства Турции Россия вынуждена будет вести войну до тех пор, пока не сломит ее. Но тема эта не акцентировалась и в целом меркла на фоне умиротворяющего тона российского канцлера. «По донесению Убри, – вспоминал Д.А. Милютин, – в Берлине не могли скрыть удивления, услышав от него о наших скромных заявлениях, которыми мы при самом начале войны заранее и добровольно связываем себе руки»[706]706
Милютин Д.А. Дневник. 1876–1878. С. 239.
[Закрыть].
Об обстановке очередной неопределенности, охватившей высшие круги российской власти, красноречиво свидетельствует письмо Нелидова Игнатьеву, посланное из Кишинева 27 апреля (9 мая) 1877 г.:
«Пишу к вам эти строки по приказанию великого князя, чтобы попросить вас ходатайствовать перед сильными мира сего в пользу энергичного и решительного образа действия. Оказывается, что в Петербурге снова преобладает мирное настроение, и что мы опасаемся, основываясь на прошлом, что будут снова искать мирного разрешения»[707]707
Цит по: Игнатьев Н.П. Записки // Исторический вестник. 1914. № 7. С. 59–60.
[Закрыть].
И это просит главнокомандующий Дунайской армией – брат императора! И просит в самом начале войны! Получается, что война уже началась, а на самом верху нет четкой определенности в отношении того, как ее следует вести. Политической волей здесь и не пахнет. Надеяться же на успешные результаты войны в данном случае – вещь крайне сомнительная, разве что вновь уповать на русское «авось» да на стойкость русского солдата.
Главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, как и Нелидова, крайне беспокоила эта обстановка «неизвестности», которая формировалась «преобладанием политики воздержания». Главным же ее инициатором, по мнению сторонников решительных действий, являлся князь Горчаков, а «второстепенные опасения и нерешительность» внушали послы из Лондона и Вены – Шувалов и Новиков.
Письмо Нелидова говорит и об очевидной несогласованности позиций этих самых «сильных мира сего». Александр II в Кишиневе лично заявил представителю князя Милана, «что Сербия произнесет свой собственный смертный приговор, оставаясь в бездеятельности в продолжение войны». А 27 апреля (9 мая) главнокомандующий получил от Горчакова телеграмму, из которой узнал, что именно «по высочайшему повелению» канцлер предписал генеральному консулу в Белграде А.Н. Карцову «объявить князю Милану, чтобы он принял собственными средствами оборонительные меры и избегал под личную свою ответственность всякого нападения или вызывающего действия»[708]708
Там же. С. 60–61.
[Закрыть]. В это время император находился в Петербурге. Получается, что под влиянием канцлера он изменил свое мнение.
21 мая (2 июня) 1877 г. Александр II отбыл из Царского Села в главную квартиру Дунайской армии, которая к тому времени была перенесена из Кишинева в Плоешти. Из высших государственных чиновников его сопровождали: А.М. Горчаков, Д.А. Милютин, А.В. Адлерберг, Н.В. Мезенцов. По прибытии в Плоешти Горчаков неоднократно заявлял, что он прибыл в армию, чтобы «приструнить военную партию»[709]709
Игнатьев Н.П. Походные письма… С. 76.
[Закрыть].
Тем временем в Петербурге поднималась волна резкого недовольства политикой горчаковской дипломатии. 15 (27) мая и 22 мая (3 июня) в своей газете «Гражданин» на нее в очередной раз обрушился князь В.П. Мещерский:
«…дипломатия решила, что Россия будет пушечным мясом для Турции по поручению Европы и больше ничего… <…> Русское Государство показывает, до какого низкого и безнародного нравственного уровня может дойти дипломатия, когда ею руководят не чувства народной чести, а какое-то рабское пресмыкание перед Европой».
Результат такой политики Мещерский предсказал очень четко:
Любопытно, что когда Николай Николаевич в Плоешти показал своему венценосному брату номер «Гражданина» от 22 мая, то в ответ услышал: «Совершенно верно, хотя написано едко и зло»[711]711
Скалон Д.А. Указ. соч. Т. II. С. 121.
[Закрыть]. Получается, что Александр II разделял подобные обвинения в адрес Горчакова. Однако он не только не удалял его на заслуженный отдых, но и не стал настаивать на собственной позиции в ответе лорду Дерби. В этой связи 18 (30) мая 1877 г. Милютин записал в своем дневнике: «Чем более мы показываем смирение и кротости пред иностранцами, тем они становятся нахальнее»[712]712
Милютин Д.А. Дневник. 1876–1878. С. 232.
[Закрыть].
Касаясь уступчивого отношения Александра II к Горчакову, Бисмарк позднее в своих мемуарах напишет о «той традиционной деликатности, с какой обращаются в России с заслуженными государственными деятелями высших рангов»[713]713
Бисмарк О. Указ. соч. С. 80.
[Закрыть]. Германский канцлер прекрасно понимал, что это происходит даже тогда, когда эти «заслуженные деятели» уже в силу возраста все менее соответствовали своему высокому положению и тем государственным задачам, которые призваны были решать с его высоты.
О конкретном содержании инструкции Шувалову, кроме участников совещаний 14 (26) и 18 (30) мая да еще нескольких приближенных к канцлеру лиц, никто не знал. Но по прибытии в Плоешти Александр II столкнулся с явным преобладанием решительных намерений в среде армейского командования. Идти прямо на Константинополь и там диктовать условия мира Порте – такой настрой явно не соответствовал тому осторожному тону, которым отличалась недавно им же одобренная инструкция Шувалову. И Александр II засомневался. Этим, на мой взгляд, объясняется тот факт, что 25 мая (6 июня) у него на совещании вновь все внимание было обращено к этой инструкции. А точнее, был поднят вопрос: «Следует ли инструкцию графу Шувалову… понимать в смысле обязательства “не переходить Балканы”»? Действительно, по поводу перехода Балкан сама инструкция хранила молчание. Но ведь письмо Горчакова Шувалову, датированное тем же днем 18 (30) мая, давало исчерпывающий ответ на этот вопрос. Александр II сам его редактировал и одобрил. И тем не менее новый раунд обсуждений. Примечательно, что совещание по такому принципиальному вопросу проходило без участия главнокомандующего! Думается, Александр II явно хотел избежать огласки инструкции и не возбуждать тем самым раздражения между военными и дипломатами.
К сожалению, мне не удалось точно установить, кто же присутствовал на том совещании и кто поднял этот вопрос. Помимо Николая Николаевича, на нем точно не было Игнатьева, хотя он и прибыл в Плоешти 23 мая (4 июня). Так, по крайней мере, граф Николай Павлович утверждал в своих воспоминаниях. Скорее всего, на совещании у императора присутствовали: наследник престола великий князь Александр Александрович, Горчаков, Милютин и Адлерберг. В ходе обсуждения было признано, что «обязательство в угоду Англии произвело бы крайне неприятное впечатление в армии и весьма бы стеснило свободу действий главнокомандующего в боевом отношении»[714]714
Скалон Д.А. Указ. соч. Т. II. С. 115.
[Закрыть]. На основании этого Александр II приказал по телеграфу известить Шувалова, чтобы тот воздержался от действий в соответствии с полученными инструкциями.
Но Горчаков не спешил исполнять повеление императора. Время было упущено, и 27 мая (8 июня) Шувалов спокойно беседовал с Дерби в русле горчаковских установок. Ответ Петербурга явно понравился Дерби. «Он хорошо написан, с особой откровенностью, – отметил в своем дневнике госсекретарь, – не обещает слишком многого, но в целом произведет благоприятное впечатление в Англии»[715]715
A Selection from the Diaries of Edward Henry Stanley, 15th Earl of Derby… P. 406–407.
[Закрыть]. При этом уже 30 мая (11 июня) Шувалов начал заверять Дерби: Россия и Австро-Венгрия «достигли полного взаимопонимания по всем вопросам», что, по словам самого Дерби, «абсолютно не соответствует заявлению Андраши». «Один из них лжет, – резюмировал госсекретарь, – возможно оба»[716]716
Ibid. P. 408.
[Закрыть].
Тем временем в Плоешти Горчакову может и удалось бы замять приказ императора, если бы, как это часто бывает в России, не «его величество» случай.
29 мая (10 июня) в Плоешти Д.А. Скалон, воспользовавшись свободной минутой, пошел навестить своего приятеля, секретаря Горчакова барона В.А. Фредерикса. От него-то Скалон и узнал об инструкции Шувалову, в которой, по словам барона, «мы дали обещание за Балканы не идти». «Пораженный таким неожиданным открытием», Скалон бросился будить великого князя. Известие полковника просто сразило Николая Николаевича: «Что ты говоришь? Какой вздор!.. Не может быть». И уже спустя полчаса через доверенного сотрудника Горчакова А.Ф. Гамбургера великий князь заполучил текст инструкции. Прочтя ее вместе с Игнатьевым, он «возмутился и назвал все это гадостями». «Да! Горчаков ужасный человек», – вырвалось у великого князя. Ведь совсем недавно канцлер говорил главнокомандующему: «Действуйте, ваше высочество, совершенно свободно, мы ничем не будем вас стеснять»[717]717
Скалон Д.А. Указ. соч. Т. II. С. 113–114; 121, 122.
[Закрыть].
Но с чего так горячился Николай Николаевич, и чем, собственно, его могла стеснить инструкция Шувалову? Ведь в ней не было ни слова о том, чтобы «за Балканы не идти». Если же великий князь ознакомился с письмом Горчакова к Шувалову, то и в этом случае не было оснований для такой реакции. В письме черным по белому было написано о недопустимости «ограничения предстоящих операций», а обещание не переходить Балканы четко увязывалось с нейтралитетом держав и с согласием турок на мир на определенных условиях. Нет такого согласия, и никто не запрещал великому князю выбивать его из турок, устремив войска прямо к Константинополю. Скорее всего, здесь сработал уже укоренившийся в сознании многих стереотип восприятия Горчакова как осторожного и чрезмерно уступчивого по отношению к Европе политика. Главнокомандующий озвучивал даже не то, что было написано в инструкции, а свои представления о позиции канцлера Горчакова и связанные с этим опасения.
Итак, после прочтения инструкции Николай Николаевич направился к императору. Выслушав брата, Александр II вызвал к себе Горчакова. Скалон вспоминал:
«Мысли мои роились, как пчелы; тишина в воздухе, <…> а в душе – буря, так как рядом в доме решается вопрос кампании: “Остается ли в силе первоначальная цель – Константинополь? – столь увлекательная для русского сердца, или опять осада крепостей и несносный четырехугольник”. Его высочество вышел. Один взгляд на него – и я успокоился! Вижу, что цель кампании не изменилась»[718]718
Там же. С. 114–115.
[Закрыть].
Несколько напыщенное, но весьма примечательное воспоминание. В ходе разговора Александр II сообщил брату о совещания 25 мая (6 июня) и о своем распоряжении задержать инструкцию Шувалову. Император понял, что его министр иностранных дел совсем не спешит исполнять волю своего государя, и решил собрать на следующий день еще одно совещание, но уже с участием брата-главнокомандующего и Игнатьева. Очевидно, что на сей раз Александр II задался целью продавить уступчивую позицию престарелого канцлера решительным мнением военных.
На следующий день, 30 мая (11 июня), на совещании у императора присутствовали: наследник престола, Горчаков, Николай Николаевич, Милютин, Игнатьев, Непокойчицкий и князь В.А. Черкасский[719]719
Князь В.А. Черкасский с 1868 по 1870 г. занимал пост московского городского головы. Был сторонником постепенного развития народного представительства и свободы слова как опор верховной власти. В 1877 г. был призван для устройства гражданской части в занимаемых русскими войсками областях Болгарии. Являлся одновременно главноуполномоченным Красного Креста.
[Закрыть]. К этому времени был уже отпечатан и готов к распространению составленный Черкасским и Жомини манифест Александра II к болгарскому населению. Из него следовало, что русский царь обещает освобождение от турецкого ига всем болгарам. А это, очевидно, противоречило как инструкциям Шувалову, так и решениям Константинопольской конференции.
На совещании, «исполняя желание великого князя» (Николая Николаевича), Игнатьев заявил о невозможности «подчинять военные действия разным дипломатическим соображениям других иностранных держав и в особенности определять заранее размеры того пространства театра войны, которое может быть занято нашими войсками, как пытается это сделать Англия». Воспользовавшись текстом императорского манифеста, Игнатьев обратил внимание на то, что после обещаний, данных в нем, а также решений Константинопольской конференции «немыслимо заявить дополнительно населению, что по воле Англии мы должны взять назад обещание государя и пожертвовать южной Болгарией и Македонией»[720]720
Игнатьев Н.П. Записки // Исторический вестник. 1914. № 7. С. 68–69.
[Закрыть]. Эту позицию Игнатьева «горячо поддержали» Черкасский и Милютин. В итоге с ней согласились все участники совещания, за исключением Горчакова.
По словам Николая Николаевича, Горчаков «так злился, что вся голова его только краснела»[721]721
Скалон Д.А. Указ. соч. Т. II. С. 121.
[Закрыть]. Александр II «приказал тотчас известить» Шувалова об изменении ранее данных ему инструкций. И канцлеру ничего не оставалось, как немедленно выполнить волю императора. Изменение инструкций коснулось также послов в Вене и Берлине. Вот полный текст телеграммы Горчакова Шувалову от 1 (13) июня 1877 г.:
«Мы не можем уступить, когда речь идет о единой и автономной Болгарии. Именно часть, расположенная по ту сторону Балкан, больше всего пострадала от турецкой резни, на ней сосредоточено самое многочисленное, трудолюбивое и развитое население. Необходимость оградить эту территорию от турецкого произвола была признана еще Константинопольской конференцией. Мы не ищем разрыва с Англией и доказали это терпением и предельной умеренностью. Главное, чтобы в этой связи были учтены наши убеждения, явившиеся результатом зрелого исследования на месте (курсив мой. – И.К.). Этот долг справедливости мы обязаны выполнить»[722]722
Освобождение Болгарии от турецкого ига. Т. II. С. 108.
[Закрыть].
Казалось бы, укреплялся более решительный курс ведения войны. Но что при этом происходило? 27 мая (8 июня) Шувалов беседовал с Дерби на основе одного видения будущего Болгарии, а уже 2 (14) июня пришел в Форин офис и, по словам Дерби, «с очевидной досадой заявил, что его правительство изменило свою позицию…»[723]723
A Selection from the Diaries of Edward Henry Stanley, 15th Earl of Derby… P. 408.
[Закрыть]. Легко представить недоумение в политических сферах Лондона от такого дипломатического сальто. Впрочем, как следует из записей Милютина, по сообщению Шувалова, полученному 3 (15) июня, Дерби был в целом сдержан в комментариях, заявив лишь, что Турция никогда не согласится с последней позицией Петербурга по Болгарии и теперь нет «никакой цели продолжать обмен мыслей по этому поводу»[724]724
Милютин Д.А. Дневник. 1876–1878. С. 239.
[Закрыть]. Впрочем, похоже, Шувалов все же сгладил остроту реакции британского госсекретаря, который в своем дневнике так прокомментировал новое заявление российского посла: «Это более чем невозможно, так как условия уже одобрены, и поэтому я уверен, что они не могут быть изменены»[725]725
A Selection from the Diaries of Edward Henry Stanley, 15th Earl of Derby… P. 408–409.
[Закрыть].
Две противоречащие друг другу инструкции Шувалову вполне могли рассматриваться в Лондоне не иначе как очередное подтверждение коварности планов Российской империи. В этом случае недоверие и подозрительность по отношению к ней только бы укреплялись. В британской столице имели все основания задаться простыми вопросами: а как можно совместить установку на образование единой Болгарии по обе стороны Балкан с заверениями российского правительства не переступать эти самые Балканы сапогами своих солдат? Или у этих русских возможно еще и не такое?! И не является ли декларация «единой и автономной Болгарии» косвенным отказом от обещания не появляться за Балканами. Если, еще не перейдя Дунай, русские уже избавляются от согласованных планов по Болгарии в результате «зрелого исследования на месте», то что же будет дальше… Каковы будут итоги этих «исследований» в случае успешного наступления русской армии?.. И ответы на эти вопросы давались отнюдь не в пользу России. По поводу инструкций Горчакова Шувалову военный министр записал в своем дневнике:
«Дипломаты наши делают как будто нарочно все, что может преждевременно и совершенно напрасно тревожить другие кабинеты. В английской ноте нас спрашивали только о тех вопросах, которые специально затрагивают морские интересы Англии… мы же в ответ на это выложили всю нашу программу и затронули вопросы о будущем устройстве христианских областей Турции»[726]726
Милютин Д.А. Дневник. 1876–1878. С. 244.
[Закрыть].
Инструкции Шувалову, в том виде, как они ушли в Лондон, явились все же перебором в дипломатическом умиротворении Англии. Милютин был прав: Шувалову достаточно было кратко, но твердо заявить, что Россия не покушается на интересы Британской империи. И все. А что получилось? Русская армия еще даже не вступила в столкновения с турецкими частями, а дипломатия уже поделилась с Лондоном предположениями о развитии военных действий и послевоенном обустройстве Балкан. Зачем? На эти темы уже столько было говорено. К тому же Горчакову было прекрасно известно, что загипнотизировать Лондон благими уверениями невозможно. Теперь наступал черед армии, теперь ее действия начинали творить реальность. А алгоритм здесь во все времена был простой: чем больше побед, желательно быстрых, тем больше оснований для дипломатического торга. Только так и нужно было действовать, временно пригасив словесную дипломатию. Нет же, словоохотливость в очередной раз подвела.
Если в инструкции Шувалову от 18 (30) мая переусердствовали в умиротворении Англии, то как назвать столь быстрый отказ от нее – заявление Лондону об изменении позиции по Болгарии. Зачем это надо было делать? Ну хорошо, пересмотрели позиции в сторону более самостоятельных и решительных действий. Ну изменили позицию по Болгарии. Так чего же об этом трубить на всю Европу и дразнить очень многих в ней. Ведь этот отказ был услышан не только в Лондоне, но и в Вене. А там, при определенных обстоятельствах, его могли расценить и как нарушение российским правительством одного из важнейших условий двусторонних договоренностей: недопущения создания большого славянского государства на Балканах. Все это было серьезной ошибкой с далекоидущими последствиями. В основе же этой ошибки – нечеткость позиций, нерешительность и метания самого Александра II. Не лучшую службу сослужили здесь и некоторые оппоненты Горчакова, в частности Игнатьев. Во многом именно ему принадлежала инициатива пересмотра инструкций Шувалову в духе отстаивания единой Болгарии. Так что Горчакова с его «приструниванием военной партии» и явным нежеланием отправлять повторную инструкцию Шувалову вполне можно понять.
Вот эта нечеткость, а иногда и откровенная разноголосица позиций в связи с целями и планами уже объявленной войны порой просто поражает. Противоречия между дипломатами и военными в целом понятны, хотя бы уже в силу разного рода их деятельности. Но в среде самих-то дипломатов?! И ладно бы между Горчаковым и Игнатьевым. А то ведь выходило, что Горчаков в своих инструкциях ориентировал Шувалова на одно устройство Болгарии, а его «правая рука» по Министерству иностранных дел барон Жомини, составляя воззвание императора к болгарам, представлял его в совсем ином виде. При этом, учитывая тот факт, что автором большинства горчаковских посланий был именно Жомини, можно почти со стопроцентной уверенностью назвать барона творцом инструкций канцлера Шувалову. Какая-то мутная «картина маслом» получается.
Понимали ли это в Плоешти? Думается, да. Главнокомандующий Николай Николаевич рассудил ситуацию предельно просто: Горчаков все это напутал, вот «пускай и выворачивается, как знает. А государь своего решения, сказанного мне еще в Ливадии, не изменил»[727]727
Скалон Д.А. Указ. соч. Т. II. С. 123.
[Закрыть]. Стоп, стоп, стоп… Это что же за решения, которыми напутствовал своего брата-главнокомандующего Александр II? Ведь происходило это в Ливадии в октябре 1876 г. Но очевидно то, что суть их лежала несколько в иной плоскости, нежели осторожно-примирительные рекомендации и заявления Горчакова образца мая 1877 г., первоначально одобренные самим же императором. Иначе трудно объяснить столь бурную реакцию Николая Николаевича на инструкции канцлера Шувалову, да и высказывания самого Александра II по поводу оценки российской дипломатии, данной князем Мещерским на страницах «Гражданина».
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
