Текст книги "По следам «Турецкого гамбита», или Русская «полупобеда» 1878 года"

Оценивая возможности австро-венгерской армии, Игнатьев выделил проблему, коренившуюся в самой основе «лоскутной монархии» Габсбургов. «Каждая народность, каждое племя разношерстной империи, – писал Игнатьев, – ведет свою политику и расположено действовать центробежно»[1221]1221
  Там же.


[Закрыть]. И это не могло не разъедать единый дух австро-венгерской армии.

Весной – летом 1878 г. выводы Игнатьева подтвердил Р.А. Фадеев, направленный на Балканы для сбора сведений «о положении дел и настроении умов» в южнославянских землях. Отставной генерал сообщал, что, по мнению офицеров Генерального штаба Австро-Венгрии, очень сомнительно, чтобы их страна «пошла бы войной на Россию»: «конечно, в крайности мы будем защищаться, но у нас нет полоумного, который подумал бы о наступательной войне против России»[1222]1222
  Пахомова Л. Миссия генерала Р.А. Фадеева в Боснии в 1878 г. // http://www.lawinrussia.ru/missiya-generala-ra-fadeeva-v-bosnii-v-1878-g?quicktabs_14=2&quicktabs_17=1


[Закрыть].

Тем не менее к 1878 г. Австро-Венгрия в основном завершила реформу армии, которая значительно окрепла организационно и технически. Теперь в случае войны Вена могла выставить современную 600-тысячную армию, и, по мнению военных обозревателей «Таймс», организационно она превосходила турецкую и русскую армии[1223]1223
  The Austrian army // The Times. 1878. March 20.


[Закрыть].

Но, даже несмотря на эти успехи военного строительства, в Вене воевать не собирались. 7 (19) января, на следующий день после того, как в беседе с Дерби Дизраэли озвучил свой отказ от проведения десантной операции на Галлиполи и возложил особые надежды на союз с Австро-Венгрией, Андраши нанес по ним первый серьезный удар. В этот день посол Ф. Бейст вручил Дерби телеграмму с изложением позиции внешнеполитического ведомства Австро-Венгрии. Ознакомившись с ней, раздраженный Дерби записал в своем дневнике, что Андраши добивается только односторонних действий Англии, в частности «морской демонстрации» в проливах, сам же «ничего предпринимать не собирается, ни малейшего шага, ссылаясь на два оправдания: мобилизация армии слишком дорога, а начать ее невозможно, не вступая в реальный конфликт с Россией»[1224]1224
  A Selection from the Diaries of Edward Henry Stanley, 15th Earl of Derby… P. 486.


[Закрыть].

Надо отметить, что в основе понимания действий и заявлений как Андраши, так и Франца-Иосифа финансовые проблемы играли весьма значительную роль.

В течение последних десяти лет по причине огромной задолженности казны и неблагоприятного платежного баланса финансы Габсбургской монархии находились в постоянно расстроенном состоянии. На этом фоне в Вене хорошо запомнили те бюджетные затруднения, в которые уперлась мобилизация всего лишь двух пехотных корпусов в Далмации летом 1877 г.[1225]1225
  Austria and the Eastern Question // The Times. 1878. February 25.


[Закрыть]. Правда, за несколько дней до приезда Игнатьева в Вену, к 9 (21) марта там были одобрены два экстраординарных кредита на общую сумму 63 миллиона флоринов[1226]1226
  The Times. 1878. March 19, 22.


[Закрыть]. Однако прежде всего эти кредиты предназначались для обеспечения планов занятия Боснии и Герцеговины.

В Вене все чаще поговаривали о необходимости новой, третьей с начала XIX в., девальвации национальной валюты. Однако в первые месяцы 1878 г., в связи с наметившимся падением стоимости серебра в Лондоне, курс австро-венгерской валюты стал медленно, но неуклонно расти, что открывало перспективы ее дальнейшего укрепления путем восстановления размена на серебро[1227]1227
  Мингулин П.П. Регулирование бумажной валюты в России. Харьков, 1896. С. 16.


[Закрыть]. И вот тут взять и самим подорвать столь позитивные тенденции новыми огромными расходами на подготовку военных мероприятий против России, не получив при этом еще никаких гарантий финансовой поддержки из Лондона… Допустить такое – значит признать, что венский кабинет был сборищем безумцев. Уже одобренные кредиты на 63 миллиона флоринов резко усиливали финансовое напряжение австро-венгерской казны. Недаром в бюджетном комитете австрийской части законодательного корпуса кредиты были одобрены с перевесом всего лишь в два голоса: 11 против 9[1228]1228
  The Times. 1878. March 16.


[Закрыть]. А с конца 1877 г. через Бейста Андраши стал активно намекать Биконсфилду: стоимость антироссийских услуг Вены обойдется британской казне в кругленькую сумму.

Вечером 21 марта (2 апреля) Игнатьев вернулся в Петербург. Утром следующего дня у императора состоялось совещание, на котором позиция Андраши оценивалась как превосходящая все, «что можно было ожидать худшего»[1229]1229
  Милютин Д.А. Дневник. 1876–1878. С. 394.


[Закрыть]. Однако, по словам Татищева, «в Петербурге не без колебаний решились на уступки венскому двору»[1230]1230
  Татищев С.С. Император Александр II. С. 805.


[Закрыть]. Поиски путей соглашения продолжились. Логика здесь была простая: в случае войны с Австрией Англия непременно выступит против России, но вот воевать с ней без «австрийской пехоты» решится едва ли.

Тем временем подготовка к возможному военному столкновению с Австро-Венгрией уже началась. 27 февраля (11 марта) Милютин направил Николаю Николаевичу письмо, в котором определялись задачи Дунайской армии на случай войны с Англией и Австро-Венгрией. Из состава армии в Россию должны были направиться 5 пехотных дивизий, 1 кавалерийская и 1 казачья, саперная бригада, 2 понтонные роты и саперный батальон. Использование оставшихся в распоряжении великого князя сил по-прежнему увязывалось с необходимостью овладения берегами Босфора. Для этого он располагал 21 пехотной дивизией, 2 стрелковыми и 2 саперными бригадами, 6 кавалерийскими и 2 казачьими дивизиями, 9 донскими казачьими полками. «Утверждение наше на Босфоре, – писал Милютин, – сделает нас неуязвимыми для Англии и вместе с тем, обеспечив Балканской армии свободный тыл для подвоза морем, устранит и главную опасность покушений со стороны Австрии – отрезать пути сообщения этой армии с Россией»[1231]1231
  Освобождение Болгарии от турецкого ига. Т. III. С. 29.


[Закрыть].

6 (18) марта в письме к Шувалову Горчаков писал, что император «готовится ко всяким случайностям». Канцлер заметил, что в разговоре с австрийским послом бароном Лангенау государь не стал скрывать: к подобным случайностям «мы причисляем и возможность войны не только с Англией, но и с Австро-Венгрией»[1232]1232
  Там же. С. 40.


[Закрыть].

Однако к концу марта в Петербурге были готовы уступить Вене уже по всем позициям, включая и Болгарию. Последними рубежами обороны оставались три пункта. Горчаков настаивал на предоставлении Черногории гавани на Адриатическом побережье и ни под каким предлогом не соглашался на уступку Австро-Венгрии полосы земли, отделяющей Сербию от Черногории, – Ново-Базарского санджака. Такого ущемления собственных интересов петербургские политики допустить не могли и при этом пафосно заявляли, что они «не вправе подвергнуть опасности будущее… развитие и само существование» балканских славян[1233]1233
  Татищев С.С. Император Александр II. С. 806.


[Закрыть].

Понятно, что в прибрежном участке Адриатики были крайне заинтересованы черногорские власти, чему по ряду причин решительно противилось австро-венгерское правительство. При таком территориальном делении у него на этом направлении возникали реальные проблемы с контрабандой. А вот какие проблемы возникли бы у российских властей с отказом от этого требования? Да никаких, кроме их болезненного самолюбия. Правда, спустя два месяца на Берлинском конгрессе Горчаков в довольно грубой форме посоветует представителям Черногории не ссориться с Веной и уступить ей. «Да и зачем вам новые земли, – говорил российский канцлер, – ведь я вас, черногорцев, знаю, вы разбойники и всех жителей мусульман вырежете, а имущество разграбите»[1234]1234
  Анучин А.С. Берлинский конгресс 1878 г. // Русская старина. 1912. № 1. С. 56.


[Закрыть].

Ну и третий пункт – все те же Босния и Герцеговина. 30 марта (11 апреля) было составлено инструктивное письмо канцлера Горчакова послу Новикову по вопросам продолжения переговоров с Андраши. В нем отмечалось, что аннексия Боснии и Герцеговины до Митровицы противоречит ранее заключенным соглашениям с Веной. Тем не менее, как и в конце января, Горчаков готов был все же уступить, заявляя, что Россия «позволила бы» Австро-Венгрии «увеличить население приблизительно на полтора миллиона душ», но при условии компенсаций Сербии «и особенно для Черногории». Однако, ознакомившись с проектом письма, Александр II вычеркнул согласительные замечания канцлера и к фразе об аннексии Боснии и Герцеговины до Митровицы приписал: «мы на нее не согласимся». Одновременно Новикову предлагалось заявить, что если Австро-Венгрия захочет побороться за обладание этими провинциями с Турцией, то в этом случае она может рассчитывать «на наше благоволение»[1235]1235
  Освобождение Болгарии от турецкого ига. Т. III. С. 65.


[Закрыть].

Если судить по записке Игнатьева от 15 (27) апреля, то «императорский кабинет» в ходе переговоров с Андраши согласился на аннексию Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины «вплоть до Вышнеграда». Андраши же, со своей стороны, согласился «оставить» Черногории город и порт Антивари на побережье Адриатики, но на строго определенных условиях: не содержать там своих и не принимать чужих военных судов, а также предоставить морской, таможенный и санитарный надзор австро-венгерским властям[1236]1236
  Там же. С. 83.


[Закрыть].

Что же касалось Болгарии, то Игнатьев рассуждал так: если нельзя удержаться на позициях Сан-Стефанского договора, то надо вернуться к плану ее раздела, предложенному Константинопольской конференцией. Одновременно он отверг переданный Бисмарком проект Андраши, согласно которому в особую провинцию выделялась Македония.

На совещании у императора 15 (27) апреля, на котором по болезни отсутствовал Горчаков, «в первый раз, можно сказать, занялись существом дела, а не одной формальной стороной дипломатических сношений», как написал об этом Милютин. Собравшиеся стали выяснять: на какие уступки можно согласиться, «чтобы успокоить непомерный аппетит Австрии и чтоб оторвать ее от союза с Англией». И тут, по словам военного министра, «в первый раз раскрыли карту, сличили границы по разным проектам, начиная с проекта Константинопольской конференции, и пришли к заключению, что мы должны пожертвовать единством Болгарии и согласиться на разделение ее на две области, лишь бы обе были одинаково самобытны» (курсив мой. – И.К.)[1237]1237
  Милютин Д.А. Дневник. 1876–1878. С. 412.


[Закрыть]. Но неужели нельзя было раньше «раскрыть карту», чтобы попытаться договориться с Веной. Хорошо – раскрыли, попытались и… проект Андраши по Болгарии отвергли.

Более того, по настоянию Милютина на совещании решили «противиться до крайности» претензии Вены на Ново-Базарский санджак. Нечего сказать, хорошо «успокоение». Аргументацию отказа наиболее последовательно изложил Игнатьев. По его мнению, с получением Ново-Базара Австро-Венгрия просто окружала Сербию и Черногорию, через прокладку по его территории железной дороги проникала к Эгейскому морю и резко усиливала свое влияние в восточной части Балкан[1238]1238
  Освобождение Болгарии от турецкого ига. Т. III. С. 84.


[Закрыть].

При этом 20 апреля (1 мая) в составленной Н.К. Гирсом на основе решений совещания инструкции Новикову допускалось, что расширение влияния Австро-Венгрии на Балканах «может быть скорее кажущимся, чем действительным». Это может быть «неудобоваримым» для нее как политически, так и экономически, и в этом «влиянии» она не сможет «почерпнуть силы». Подобное «допущение», как показала история, было совершенно правильным. Однако в то время на этом правильном понимании пудовыми гирями зависли старые мифы. «Тем не менее, – заключал Гирс, – мы не можем рисковать, ставя на карту судьбу славянских народов, естественной защитницей которых считается Россия»[1239]1239
  Там же. С. 91.


[Закрыть].

Как видим, главным в позиции российской стороны оказалось стремление не «успокоить» Австро-Венгрию, а минимизировать ее расширение на Балканах, предотвратить ее доминирующее влияние как на Сербию с Черногорией, так и на освобожденные от власти турок территории.

Канцлер под давлением императора пытался отыскать аргументы, которые бы убедили правителей Австро-Венгрии ограничить свою балканскую экспансию. Он наставлял Новикова «обратить внимание Вены на то», что в случае аннексии Боснии и Герцеговины существование Турции в Европе сделается «весьма призрачным». Намек был очевиден: не будет турок в Европе, тогда вся освободительная энергия славян перекинется на Австро-Венгрию, да и кто будет присматривать за Константинополем, ведь Европа столь опасается русского утверждения в зоне проливов. А всего этого, по мысли канцлера, как раз и позволял избежать Сан-Стефанский договор. Тем самым Петербург в который раз являл себя противником окончательного решения Восточного вопроса и готов был вступиться даже за турецкие интересы в Европе, лишь бы не позволить Австро-Венгрии усиливаться на Балканах[1240]1240
  Там же. С. 66.


[Закрыть].

Из донесения Новикова от 27 апреля (9 мая) следовало, что Андраши не удовлетворен предложениями Петербурга. Его сильно задевало стремление России лезть в «специфические австрийские вопросы» на Балканах. Одновременно в отношении Англии, по мнению Андраши, Петербург проявлял куда больше уступчивости, несмотря на ее менее благожелательное отношение к российским интересам. «В ожидании договоренностей с вами, – объяснял Андраши российскому послу, – мы не взяли на себя никаких других обязательств, мы выступили против возражений Англии, касающихся конгресса, отвергли ее предложение о создании Болгарии в пределах Балкан и теперь рискуем оказаться в изоляции»[1241]1241
  Там же. С. 96.


[Закрыть].

«Вам необходимо, – говорил Бисмарк Шувалову в начале мая, – пойти на компромисс. Вам нужно купить либо Англию, либо Австрию. Покупайте же эту последнюю, она продаст себя дешевле»[1242]1242
  Там же. С. 99.


[Закрыть]. Но выгодной «покупке» мешало только одно – упрямое стремление покровительствовать балканским славянам вместе с наивной убежденностью, что их государственные образования станут опорами России в этом регионе.

Российские войска стояли в двух переходах от Константинополя и Босфора, а в тридцати километрах – дымили трубы английских броненосцев. Александр II и его окружение понимали, что необходимо срочно договориться с Веной на случай схватки с Лондоном. Но что оказалось в итоге? Петербург стал торговаться из-за клочков балканской земли и отказал Вене по Боснии и Герцеговине. В российской столице согласились на раздел Болгарии по решениям Константинопольской конференции, чего Андраши вовсе не добивался, но отвергли выделение из ее состава Македонии, на чем Андраши настаивал. И наконец, открыто заявили венскому послу о возможности военного столкновения между двумя империями. После этого неудивительно, что соглашение с Веной не состоялось. Вывод, по-моему, очевиден: понимание национально-государственных интересов России уже в который раз тонуло в отстаивании невыгодных целей и лишалось перспективного государственно-прагматического видения. При этом свой клин в «Союз трех императоров» Александр II вколачивал вполне добросовестно, но делал это весьма опрометчиво, что особенно проявилось на фоне позиции Бисмарка.

Трения во взаимоотношениях между Петербургом и Веной чутко улавливались в Берлине. Однако брать на себя роль арбитра, а тем более давить на Вену по желанию из Петербурга там вовсе не собирались. Об этом Бисмарк заявил еще в самом начале Балканского кризиса и был здесь весьма последователен. 5 (17) февраля он выступил с речью в рейхстаге по запросу о позиции германского правительства в связи с событиями на Балканах. Бисмарк в целом одобрил русские основания мира. Он заявил, что «Германия никому не станет навязывать своих взглядов, не будет разыгрывать из себя третейского судью, а ограничится ролью честного маклера, желающего, чтобы между спорящими сторонами действительно состоялось соглашение»[1243]1243
  Татищев С.С. Император Александр II. С. 788.


[Закрыть]. Отсюда и его настойчивый совет Петербургу: не упрашивайте меня давить на Андраши, сами договаривайтесь с Веной, «покупайте» ее расположение. По мнению «Таймс», Бисмарк «не задевает Россию, но он дружественен и Австрии»[1244]1244
  Germany and the Eastern Question // The Times. 1878. February 21.


[Закрыть]. Дерби же высказался куда определеннее: речь германского кацлера «всеми расценена как пророссийская»[1245]1245
  A Selection from the Diaries of Edward Henry Stanley, 15th Earl of Derby… P. 512.


[Закрыть].

В беседах с Убри Бисмарк озвучивал то, что не предназначалось депутатам рейхстага. Он убеждал российское правительство «поддержать соглашение с Австрией», указывая на опасность смычки между Веной и Лондоном. «Англия, – говорил он, – встревожена не на шутку и серьезно помышляет о вооруженном сопротивлении видам России. Если русский двор изменил свои намерения и хочет воспользоваться обстоятельствами, чтобы окончательно разрешить Восточный вопрос, пусть Россия возьмет и удержит за собой Константинополь; Германия не будет этому противиться (курсив мой. – И.К.). Приобретение это усилит положение России для защиты и ослабит его для нападения. Но если император Александр и его канцлер предпочитают мирную развязку, то единственное средство избежать войны – немедленное созвание конференции. Ввиду ее России следовало бы сделать все от нее зависящее, чтобы удовлетворить Австрию». Константинополь, Босфор, Дарданеллы – эти цели российской политики были понятны канцлеру Германской империи. «Но стоит ли вести войну для того только, чтобы раздвинуть границы Болгарии?» – недоумевал Бисмарк[1246]1246
  Татищев С.С. Император Александр II. С. 790.


[Закрыть]. Это он решительно отказывался понимать.

Любопытно, что «Таймс», отмечая подчеркнуто незаинтересованную позицию Бисмарка в Восточном вопросе, тем не менее заметила, что германский канцлер «не советует России избегать войны»[1247]1247
  The Times. 1878. March 2.


[Закрыть]. С кем? Если Бисмарк уговаривал Петербург договориться с Веной, то в качестве противника оставалась только одна держава – Великобритания.

В феврале – марте донесения Рассела из Берлина о его беседах с Бисмарком каждый раз убеждали Дерби в непреклонности пророссийской позиции германского канцлера. Сомнения в том, чтобы Франц-Иосиф позволил Андраши довести дело до войны с Россией, звучали в словах Бисмарка все более убедительно. По мнению Рассела, «Бисмарк оказывал давление на Францию и Италию, дабы побудить их смириться с усилением положения России». Канцлер Германии считал, что «с ролью султана в Европе покончено», и «если Англия не желает протектората России над Турцией, то пусть она воюет с ней, однако другие державы не должны в это вмешиваться». Ежели она этого не желает, то пусть, наконец, «бросит Турцию на произвол судьбы и заберет себе Египет в качестве компенсации»[1248]1248
  Selection from the Diaries of Edward Henry Stanley, 15th Earl of Derby… P. 520.


[Закрыть]. Бисмарк «намекал» Расселу о намерении Петербурга «под тем или иным предлогом отсрочить конференцию», однако заявил, что «будет благосклонен к России как в случае ее участия в конференции, так и отказа»[1249]1249
  Ibid. P. 517.


[Закрыть]. Подобные сообщения из германской столицы просто вбивали осиновые колья в планы Дизраэли по сколачиванию европейского фронта давления на Россию. Для английского премьера предельно ясными становились политические предпочтения Бисмарка: столкнуть на Востоке Англию с Россией из-за проливов, а с Францией из-за Египта и под шум этих схваток укрепить позиции Германии в Европе.

Условия Сан-Стефанского договора не вызвали у Бисмарка даже особых комментариев. Создается впечатление, что он его или мало интересовал, или германский канцлер изначально счел его крупной ошибкой Петербурга и славянолюбивых дипломатов типа Игнатьева.

На Балканах Бисмарка более всего беспокоили перспективы русско-австрийской несговорчивости, и он продолжал призывать Петербург поскорее договориться с Веной, одновременно упорно отказываясь произвести на нее какое-либо давление. Канцлер полагал, что для России было даже выгодно позволить Австро-Венгрии зарваться на Балканах, однако, повторял он, «не стоит рисковать войной с соседней великой державой из-за большего или меньшего протяжения границ Болгарии».

Бисмарк с явным сожалением наблюдал, как Россия, не внемля его советам, бездарно упускает благоприятные возможности: ее армия в нерешительности топчется под стенами Константинополя, в то время как ее дипломаты никак не могут договориться с Веной, растрачивая свою энергию в упрямом и малопонятном торге из-за балканских территорий. В одной из бесед с Убри у него даже вырвалось: «В сущности, я всегда думал, что вам нужно только несколько бунчуков пашей, да победная пальба в Москве!» Российский посол был крайне смущен подобной, как он выразился, «инсинуацией» германского канцлера[1250]1250
  Татищев С.С. Император Александр II. С. 806.


[Закрыть]. Тем не менее эта язвительность не могла скрыть явный намек на неэффективность российской политики в Восточном вопросе.

В Петербурге более всего опасались жесткой реакции Лондона на Сан-Стефанский договор. Она и не заставила себя долго ждать. Еще до получения официального текста договора британский кабинет заявил, что согласится на участие в конгрессе только при условии, если на нем будут обсуждаться все без исключения положения русско-турецкого договора. Горчаков пытался возражать, назвав такую позицию оскорбительной для России, способной выставить ее на предстоящем конгрессе только «в роли подсудимой». Русский двор, по его словам, уже выразил согласие на обсуждение конгрессом вопросов, касающихся европейских интересов, и далее этого он пойти не может. Но кто будет решать, что входит в круг этих «европейских интересов»? Россия? Горчаков прекрасно понимал – этого не допустят ее партнеры. Вот если бы удалось достичь соглашения с Веной, к которому бы присоединился Берлин… Но выстроить подобную комбинацию Петербург не смог, растеряв стратегическое видение в дебрях славянолюбия. В результате позиция оказывалась проигрышной. Лондон же начисто отвергал горчаковские аргументы и жестко стоял на своем: весь Сан-Стефанский договор – на обсуждение конгресса. По оценке Татищева, «все эти оговорки и ограничения лишь прикрывали решимость великобританского правительства прибегнуть к оружию»[1251]1251
  Там же. С. 795.


[Закрыть].

И канцлеру Российской империи пришлось отступить. Прикрываясь возможностями дипломатической стилистики, 14 (26) марта Шувалов заявил Дерби: императорский кабинет согласен предоставить «прочим державам право возбуждать на конгрессе какие бы ни было признанные нужными вопросы, а за собой сохраняет право принять или не принять эти вопросы к обсуждению»[1252]1252
  Там же.


[Закрыть].

Тем временем в Лондоне градус воинственности явно нарастал. Вечером 16 (28) марта Биконсфилд заявил, что кабинет «считает своим долгом просить ее величество призвать резервистов»[1253]1253
  The Times. 1878. March 29.


[Закрыть]. В этот же день «розовый от волнения» Дерби сообщил палате лордов, что он оставляет пост секретаря по иностранным делам и это уже одобрено королевой. Как только новость об отставке Дерби покинула зал заседания правительства, курсы иностранных валют упали до нижайших со времен Крымской войны значений. «…Была еще надежда, – комментировала события “Таймс”, – что лорд Дерби сумеет предотвратить обращение кабинета к оружию. Сейчас же эта надежда разрушена его отставкой, которая произвела глубокое впечатление как в официальных кругах, так и в среде широкой общественности»[1254]1254
  England, Austria and Russia // The Times. 1878. April 1.


[Закрыть]. А уже 20 марта (1 апреля) послание королевы о призыве резервистов было оглашено в парламенте[1255]1255
  The Times. 1878. April 2.


[Закрыть].

Одновременно Биконсфилд продолжил переговоры о союзе с Австро-Венгрией, убеждая королеву, что по крайней мере 300 тысяч австрийцев «будут выставлены в поле немедленно» с целью отвратить Россию от Константинополя и проливов[1256]1256
  Seton-Watson R .W. Op. cit. P. 322.


[Закрыть].

За день до возвращения Игнатьева из Вены, 20 марта (1 апреля), в прессе был напечатан циркуляр нового госсекретаря по иностранным делам Р. Солсбери британским послам в европейских столицах. Циркуляр появился даже раньше, нежели был сообщен европейским кабинетам по официальным каналам. Так что на совещании у императора 22 марта (3 апреля), где Игнатьев докладывал неутешительные итоги своего визита в Вену, содержание этого циркуляра также оказалось в центре внимания. Все постановления Сан-Стефанского договора английское правительство рассматривало как направленные на установление преобладающего влияния России на Востоке. А этого оно допустить никак не могло.

27 марта (8 апреля) на Сан-Стефанский договор в палате лордов обрушился сам премьер-министр. По его мнению, договор «полностью ликвидирует Турцию в Европе и упраздняет здесь суверенное право Оттоманской империи…». Это, по его словам, относилось даже к таким «удаленным провинциям, как Босния, Эпир и Фессалия», которые «передавались» Портой в руки «русской администрации». Такой пассаж являлся не просто ораторским увлечением премьера. Скорее всего, это был продуманный ход, выводящий из зоны возможной критики потенциальную антироссийскую союзницу – Австро-Венгрию. Повторяя Ф. Гизо спустя сорок пять лет, Биконсфилд заявил, что условия договора «превращают Черное море не более чем в Русское озеро, по примеру Каспия». А проведя параллели между египетскими завоеваниями 30-х гг. и настоящими российскими, премьер вновь напустил старые страхи на своих коллег:

«Мы знаем, если это и не в памяти всего настоящего поколения, то, безусловно, об этом помнят некоторые из достопочтенных членов Палаты, как армии, пройдя Сирию и Азию без единого выстрела, заставляли трепетать Константинополь. Так почему же другие армии не могут так же угрожать Египту и Суэцкому каналу, как они сейчас угрожают Константинополю и Босфору».

Биконсфилд говорил, что «мы все еще надеемся и верим, что Конгресс может состояться», но его главной задачей должно быть урегулирование ситуации на основе существующего европейского права, и прежде всего договоров 1856 и 1871 гг.[1257]1257
  The Times. 1878. April 9.


[Закрыть].

Английский циркуляр, жесткие заявления Биконсфилда, провал венской миссии Игнатьева… Европейская петля балканских проблем сдавливала Зимний дворец все сильнее. Александр II был крайне взволнован, а бездействие главнокомандующего по занятию Босфора только усиливало его раздражение. Горчаков вообще никак не хотел отвечать на циркуляр Солсбери, полагая, что всякие новые объяснения будут напрасны. Милютин же настаивал на обратном: надо отвечать и тем самым тянуть время, в противном случае Россию обвинят в «честолюбивых замыслах»[1258]1258
  Милютин Д.А. Дневник. 1876–1878. С. 394–395.


[Закрыть].

В целом же отношение российской стороны к циркуляру Солсбери точно определил петербургский корреспондент «Таймс»: это – «новое доказательство того, что британский кабинет решил воевать»[1259]1259
  Lord Salisbury’s dispatch // The Times. 1878. April 4.


[Закрыть].