Автор книги: Игорь Козлов
Жанр: Военное дело; спецслужбы, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 34 (всего у книги 55 страниц)
15 (27) декабря Дерби через посла Лофтуса запросил Петербург о том, «расположен ли император Александр, ввиду выраженной Портой сент-джеймскому двору готовности “просить мира” (to ask for peace) принять такое предложение и вступить с Турцией в мирные переговоры?». Через два дня Горчаков заявил послу: для того, чтобы прийти к миру, Порта должна обратиться к главнокомандующим русскими армиями в Европе и Азии, которые и сообщат ей условия заключения перемирия[937]937
Татищев С.С. Император Александр II. С. 760.
[Закрыть].
Тем временем оба русских главнокомандующих на Дунае и Кавказе ждали обещанных императором инструкций и окончательных условий начала мирных переговоров. В тот день, когда на Шипке турки выкинули белый флаг, а в Петербурге с нетерпением ждали ответа из Вены, 28 декабря (9 января), в 16.30 в полевом штабе русской армии в Ловче, по выражению Газенкампфа, «в первый раз запахло миром». В это время на имя великого князя пришла телеграмма от военного министра султана. В ней Реуф-паша сообщал, что «Высокая Порта поручила» своему представителю «войти в переговоры о перемирии», и просил «уведомить», куда следует приехать для ведения переговоров. Николай Николаевич немедленно ответил, что уполномоченный должен явиться к нему и что не может быть речи о перемирии без предварительного принятия условий мира. Одновременно он настраивал войска на самое решительное продолжение наступления. О телеграмме Реуфа-паши и своем ответе великий князь немедленно уведомил императора. Последняя фраза его телеграммы звучала так: «…убедительно прошу о присылке мне инструкций по телеграфу»[938]938
Цит. по: Газенкампф М.А. Указ. соч. С. 286.
[Закрыть].
На следующий день в ответной телеграмме Александр II одобрил действия брата и сообщил, что инструкции и полномочия высланы ему 21 декабря (2 января). При этом в телеграмме было сказано, «что не следует торопиться сообщением туркам мирных условий, а стараться протянуть дело и не ослаблять энергии военных действий»[939]939
Татищев С.С. Император Александр II. С. 762.
[Закрыть].
Любопытна реакция Сулеймана-паши, который, получив 27 декабря (8 января) предписание военного министра заключить перемирие и еще не зная итога боев на Шипке, с раздражением заявил:
31 декабря (12 января) Николай Николаевич, в ответ на новое обращение Реуфа-паши с просьбой сообщить основания мира, телеграфировал турецкому военному министру, что эти условия будут сообщены тому лицу, которое прибудет в его штаб со всеми необходимыми полномочиями. И уже на следующий день Реуф-паша известил, что уполномоченными Порты назначены министр иностранных дел Сервер-паша и министр двора Намык-паша, которые выезжают из Константинополя в главную квартиру русской армии. Квартира же эта к тому времени уже успела перебраться за Балканы, в Казанлык.
Последнюю телеграмму Реуфа-паши великий князь получил 3 (15) января, а за день до этого ему вручили доставленные из Петербурга долгожданные инструкции и условия мира.
2 (14) января Александр II получил телеграмму султана о посылке в штаб русской армии двух уполномоченных для «установления оснований мира и условий перемирия». По словам императора, он «был крайне удивлен получением» этой телеграммы. В своем ответе он заявил, что не менее султана желает мира, но не может остановить военные действия до тех пор, пока Порта не примет условия мира. Примерно в то же время о направлении турецких уполномоченных российского императора уведомила и королева Виктория[941]941
Татищев С.С. Император Александр II. С. 762. См. также: Особое прибавление… Вып. III. СПб., 1899. С. 25.
[Закрыть]. Однако, по словам Александра II, в своей телеграмме королева упомянула «только о перемирии и приказала официально нам заявить, что ее правительство не допускает прямых мирных переговоров между нами и Турцией». Сообщая об этом брату-главнокомандующему 3 (15) января, император потребовал игнорировать эти заявления и до тех пор, пока турки не примут условия мира, продолжать военные действия «со всевозможной решимостью»[942]942
Особое прибавление… Вып. III. С. 25–26.
[Закрыть].
Эту телеграмму великий князь получил 4 (16) января, а на следующий день турецкие уполномоченные прибыли в Херманлы. Там они на несколько часов были задержаны М.Д. Скобелевым, который таким образом стремился выиграть время для сосредоточения в районе Семенли возможно большего числа своих войск. И только 7 (19) января около 16 часов Намык-паша и Сервер-паша прибыли в Казанлык в расположение главной квартиры русской армии.
В первые дни нового, 1878 г. посол Великобритании сэр А. Лофтус «едва ли не ежедневно» добивался от канцлера Горчакова объяснений по условиям перемирия и причинам задержки с его заключением. Одновременно он настаивал на необходимости подтвердить, что русские войска не займут полуостров Галлиполи и Константинополь.
В отношении турецкой столицы Горчаков еще 16 (28) декабря, отвечая на запрос Дерби, «снова подтвердил, что теперь, как и до войны, император Александр не помышляет об овладении Константинополем; что участь этого города будет решена по соглашению с Европой и что, по убеждению государя, он ни в коем случае не может принадлежать ни одной из великих держав»[943]943
Татищев С.С. Император Александр II. С. 760.
[Закрыть]. А 3 (15) января канцлер направил Шувалову в Лондон разъяснения по Галлиполи. Военные операции русской армии не распространятся на этот полуостров при условии, что турки не сосредоточат там значительных сил, а английская эскадра не пройдет Дарданеллы и не высадит десант. Приняв эти объяснения российского посла, Дерби заявил ему, что правительство ее величества «при нынешних обстоятельствах» и не думает о занятии Галлиполи[944]944
Там же. С. 762–763.
[Закрыть]. Однако о проходе через Дарданеллы британских боевых кораблей в ответе не было ни слова.
3 (15) января посол Великобритании сообщил российскому канцлеру позицию своего правительства в отношении будущего мирного договора, изложенную в полученной накануне телеграмме лорда Дерби. Этот договор, по мнению английского правительства, должен быть «европейским», так как касается трактатов 1856 и 1871 гг., в противном случае он не будет «действителен», так как «состоится без согласия всех держав – участниц» этих трактатов[945]945
Там же. С. 762.
[Закрыть]. Аналогичное требование австро-венгерского правительства примерно в то же время озвучил князю Горчакову барон Лангенау. Причем граф Андраши заявил об этом не только российскому правительству, но и правительству султана.
В Петербурге сразу поняли, что силы давления на российское правительство из Вены и Лондона начинают смыкаться. Чем оказалось недовольно австро-венгерское правительство – об этом уже говорилось. А вот наиболее ретивые члены лондонского кабинета полагали, что в начале наступившего года русским уже никто не помешает захватить Константинополь и проливы, если не вмешается Великобритания. И британский премьер забил в боевые барабаны.
6 (18) января Биконсфилд в докладе королеве писал, что «мы должны быть готовы вступить в войну», если русские условия мира окажутся не такими, которые Англия «вправе ожидать». А на следующий день он уже старался подготовить королеву «к расколу кабинета, неизбежной войне с Россией даже без союзников и многим другим испытаниям»[946]946
Seton-Watson R .W. Op. cit. P. 293.
[Закрыть]. Особо раздражала Дизраэли позиция двух кабинетных миротворцев – лорда Дерби и госсекретаря по делам колоний лорда Карнарвона. Но ответ Виктории оказался не в духе настроений этих «голубей мира». Она писала, что ей «стыдно за поведение кабинета»[947]947
Виноградов В.Н. Британский лев на Балканах. С. 154.
[Закрыть]. И Виктория решительно поддержала своего премьера:
Стремясь в очередной раз отыскать «европейскую пехоту» на случай войны против России, Дизраэли основное внимание сосредоточил на Австро-Венгрии. Из недовольства Вены русскими условиями мира он решил выжать максимум выгоды и предложил членам кабинета инициировать «оборонительный союз» с Австро-Венгрией. В целом, как писал Сетон-Уотсон, это было «тепло принято» большинством, несмотря на враждебность «жесткой оппозиции» лорда Дерби.
«Но ничего из этого не вышло, – продолжал английский историк, – по простой причине: ни один член правительства полностью не доверял другому»[949]949
Ibid. P. 295.
[Закрыть]. Двенадцать членов кабинета, жаловался Биконсфилд королеве, оказались «разбиты на семь партий»[950]950
Виноградов В.Н. Британский лев на Балканах. С. 149.
[Закрыть]. В оценке премьера более всего впечатлял разброс мнений:
«Партия войны любой ценой – Харди, Дж. Мэннарс, Хикс Бич. Партия, выступавшая за объявление войны России в случае вступления ее армии в Константинополь, – Кросс, Смит, Кэрнс. Партия за допущение России в Константинополь, но запрещение ей там оставаться – лорд Солсбери. Партия, отстаивавшая передачу Святой Софии христианам, – лорд Карнарвон. Партия мира любой ценой – лорд Дерби»[951]951
A Selection from the Diaries of Edward Henry Stanley, 15th Earl of Derby… P. 446.
[Закрыть].
Выстраивать в таком бедламе фронт давления на Россию оказалось весьма не просто.
Но и «поймать в сети изворотливого» графа Андраши, как метко заметил В.Н. Виноградов, оказалось «потруднее, чем налима в чеховском рассказе»[952]952
Виноградов В.Н. Британский лев на Балканах. С. 150.
[Закрыть]. Как следовало из донесения П.А. Шувалова от 9 (21) января, «Андраши попросил, чтобы британский флот был немедленно послан в Константинополь, обещая сотрудничество Австрии на суше». Биконсфилд ухватился за эту нить и попытался связать Вену соответствующим соглашением. К 8 (20) января проект соглашения уже лежал на столе Андраши. Однако граф отказался его подписать, «заявив, что Австрия не просила, а только советовала послать флот в Константинополь»[953]953
Освобождение Болгарии от турецкого ига. Т. II. С. 414.
[Закрыть]. Андраши, в пику последним заявлениям Петербурга, склонялся к началу более тесного антироссийского взаимодействия с Лондоном и хотел подкрепить его военными мероприятиями. Однако против этого решительно выступили представители австро-венгерских военных кругов. В результате, когда для Андраши озвучили «тонкий» намек британского премьера: не предпримет ли Австро-Венгрия «удачного хода» – мобилизации войск с целью приструнить Россию на Балканах, – из Вены пришел быстрый ответ: «это будет невозможно до тех пор, пока русские войска не заставят нас это сделать»[954]954
Seton-Watson R .W. Op.cit. P. 294.
[Закрыть].
5 (17) января у императора состоялось совещание, которое он наметил еще в канун нового года. На нем присутствовали А.М. Горчаков, Д.А. Милютин, Н.П. Игнатьев, Н.К. Гирс, А.Г. Жомини. Несмотря на возражения Горчакова, Игнатьев не только принял участие в совещании, но и зачитал подготовленный им проект «прелиминарного мирного договора» с Турцией. «Дело, казалось бы, заслуживало самого серьезного обсуждения, – вспоминал Милютин, – однако чтение Игнатьева было выслушано почти без всяких замечаний, и большая часть поставленных им вопросов осталась без категорического разрешения»[955]955
Милютин Д.А. Дневник. 1876-1878. С. 365–366.
[Закрыть].
Зато опасения, вызванные сближением Лондона и Вены, подтолкнули к принятию следующего решения: «…тотчас по подписании перемирия вступить в непосредственные переговоры с Портой о заключении мира, предупредив в то же время великие державы, что мир этот будет лишь “предварительным”, и все вопросы, представляющие общеевропейский интерес, будут окончательно разрешены не иначе, как по соглашению с Европой»[956]956
Татищев С.С. Император Александр II. С. 764.
[Закрыть]. Об этом решении Александр II письменно уведомил Вильгельма I и Франца-Иосифа, а ведомство канцлера Горчакова 13 (25) января разослало послам в столицах великих держав соответствующий циркуляр.
Но все же в центре внимания в тот день оказалось иное. Прямо в ходе совещания Горчаков принялся сочинять телеграмму великому князю Николаю Николаевичу, в которой развил указание императора о затягивании переговоров и просил главнокомандующего не объявлять турецким уполномоченным условий мира, а сначала самому запросить их предположения на этот счет и затем отправить их на согласование в Петербург. Далее в телеграмме говорилось:
«Нам важно выиграть время, чтобы прийти в согласие с Австрией… Имеем причины предполагать, что Порта просила переговоров для умножения своих военных сил… Во всяком случае, военные действия не должны быть останавливаемы (курсив мой. – И.К.)»[957]957
Цит. по: Скалон Д.А. Мои воспоминания… Т. II. С. 148. См. также: Особое прибавление… Вып. II. СПб. 1900. С. 9.
[Закрыть].
Итак, как заметил Милютин, «теперь главная цель этой проволочки состоит в том, чтобы сперва сойтись с Австрией». Но по итогам совещания 5 (17) января военный министр выразил сомнение в том, что дипломатическими заговорами можно ослабить претензии Вены. Здесь, по мнению Милютина, нужны «какие-нибудь более существенные, реальные удовлетворения; говоря попросту, нужно подкупить Австрию, нужна ей взятка; а мы все требуем бескорыстной платонической дружбы»[958]958
Милютин Д.А. Дневник. 1876–1878. С. 366.
[Закрыть].
Милютин знал, о чем говорил. Позднее, в марте 1878 г., в ходе своей поездки в Вену, предположение военного министра полностью подтвердил Игнатьев. Он убедился в том, что «Франц-Иосиф был недоволен письмом государя, привезенным ему Новиковым при возвращении в Вену в январе, и, считая себя с тех пор нами обойденным, не оказывал прежнего противодействия мадьярским увлечениям графа Андраши»[959]959
Игнатьев Н.П. После Сан-Стефано. С. 4–5.
[Закрыть]. Похоже, что военный министр признал провал попытки лишить Австро-Венгрию той самой «взятки», которая была оговорена еще в марте 1877 г. Письмо Александра II Францу-Иосифу могло изменить ситуацию, введя отношения двух стран по Балканам в русло Будапештских конвенций. Могло, но сыграло роль прямо противоположную. Выбранная российским императором манера под знаменами «платонической дружбы» скрывать фактическое игнорирование интересов партнера мгновенно была сдута ветрами «эгоистической политики» венского кабинета.
То, что Александр II не удосужился в переписке с Францем-Иосифом со второй попытки обеспечить дипломатическое прикрытие наступлению своей армии к Константинополю, особенно показательно на фоне заявлений, сделанных в то же время российским канцлером. Горчаков выслушал от Лангенау упреки Андраши и, стараясь успокоить взбудораженные умы венского правительства, принялся подчищать огрехи предыдущих посланий своего императора. Излагая Александру II содержание беседы с австрийским послом, канцлер писал:
«Я утверждал, что у нас отнюдь не было намерения навязать туркам с глазу на глаз окончательный мир… я с удовольствием констатировал, что условия, с которыми граф Андраши связывал свое пребывание у власти, могли быть легко осуществимы… если после заключения перемирия Андраши захочет предложить созыв европейской конференции или проконсультироваться с кабинетами по этому вопросу, то мы не будем возражать».
Горчаков не говорил прямо о Рейхштадтских договоренностях и Будапештских конвенциях, предпочитая называть их «условиями». Но князь не сомневался: Александр II прекрасно понимал, что именно с соблюдением этих «условий» Андраши «связывал свое пребывание у власти». И именно эти условия Горчаков считал «легко осуществимыми». Прочитав донесение канцлера, император как ни в чем не бывало написал на нем: «Все, что вы сказали ему, совершенно справедливо»[960]960
Освобождение Болгарии от турецкого ига. Т. II. С. 426.
[Закрыть]. Простите, ваше величество, но если это так, то отчего таким невразумительным оказалось ваше второе письмо к Францу-Иосифу? Уже в который раз можно констатировать: отсутствие единой и последовательно реализуемой воли во внешней политике Российской империи было очевидно.
О всех решениях, принятых на совещании 5 (17) января, Александр II уведомил брата-главнокомандующего по телеграфу, а в день приезда турецких уполномоченных в Казанлык Николай Николаевич получил от Горчакова ту самую телеграмму, которую канцлер столь усердно сочинял во время совещания у императора.
Великий князь оказался на развилке двух взаимоисключающих линий поведения. Полученные инструкции императора предписывали в целом ясную логику действий: предъявить турецким представителям условия мира; если они принимаются – быть перемирию, не принимаются – русское наступление продолжается. Телеграмма же императора от 29 декабря (10 января) и особенно последняя от Горчакова переводили действия главнокомандующего в мутное состояние политической интриги: мирных условий под разными предлогами не предъявлять, тянуть время, а наступление продолжать.
Не искушенный в политике великий князь не стал задумываться, искать потаенные смыслы и моделировать варианты. Он счел, что телеграмма канцлера задевает его честь, обиделся и вспылил: «Горчаков не знает, в каком положении дело, и начинает путать». «Скажи Чингис-хану (адъютант великого князя. – И.К.), – обратился Николай Николаевич к Скалону, – чтобы он прервал телеграфное сообщение и ни одна депеша не шла из России… я решил все кончить и уже тогда донести… султан повергает себя на милосердие и великодушие государя. Это еще больше обязывает нас кончить дело; а если, ввиду новых успехов, мы станем тянуть и отговариваться… это уже будет подлостью, которую я делать не намерен»[961]961
Скалон Д.А. Мои воспоминания… Т. II. С. 148–149, 155.
[Закрыть]. Представления о порядочности в сознании Николая Николаевича полностью затмили логику политической и военной целесообразности.
8 (20) января после представления и краткой беседы главнокомандующий русской армии вручил условия мира турецким уполномоченным. В разговоре великий князь был весьма любезен и уверял Намыка-пашу, что для России сохранение «владычества» Турции «на Балканском полуострове» выгоднее, нежели ее «изгнание». «Нам не расчет, – говорил великий князь, – иметь здесь бог знает еще какое государство». В тот же день, вновь посетовав на «непоследовательность государя», Николай Николаевич принялся сочинять телеграмму императору, объяснявшую принятое им решение:
«Согласно твоему желанию, настаивал неоднократно на выражении их предложений. Они отвечали, что предложений никаких не имеют, а по получении султаном твоего ответа посланы выслушать от меня предлагаемые нами условия мира. <…> С другой стороны, с 3-го января… стою у ворот Адрианополя. Затягивать переговоры и продолжать военные действия имело бы последствием занятие Адрианополя и движение далее, на Константинополь, влекущее за собой неизбежное, в военном отношении, занятие Галлиполи, что согласно твоим указаниям, было бы лишь усложнением дел политических (курсив мой. – И.К.). Посему… я не мог не объявить уполномоченным Порты условий мира… <…> …Из первого свидания с турками я вынес убеждение, что всякая искусственная затяжка переговоров, при быстроте нашего наступления, может только произвести в Турции, а быть может, и в Европе неблагоприятное впечатление, как будто мы желаем выиграть время для большего захвата неприятельской страны»[962]962
Освобождение Болгарии от турецкого ига. Т. II. С. 414–415.
[Закрыть].
Тысячу раз был прав Гурко: обделила природа отвагой главнокомандующего русской армией. Ранее столь желанная им цель военных действий – Константинополь – куда-то сразу улетучилась. Создавалось впечатление, будто великий князь уже и «сам не рад, что предстоит занятие Адрианополя». А ведь всего несколько дней тому назад он так стремился опередить турок и захватить эту вторую столицу их империи. «И какое ему дело до того, что подумают Турция и Европа? – писал по этому поводу Газенкампф. – Чем больше захватим, тем лучше для нас: тем податливее будут турецкие уполномоченные»[963]963
Газенкампф М.А. Указ. соч. С. 342.
[Закрыть].
К семи часам вечера 8 (20) января за чаем у великого князя собрались: Непокойчицкий, Нелидов, Газенкампф, Скалон, Чингис-хан и Кладищев (начальник наградного отделения канцелярии главнокомандующего). А чуть позднее камердинер принес то самое донесение Струкова, отправленное накануне из Мустафы-паши, в котором он информировал об отходе турецких войск из Адрианополя, о страшной панике, воцарившейся в нем, и о том, что жители просят его занять город для наведения порядка.
«Записка эта произвела ошеломляющее впечатление»[964]964
Там же. С. 343. См. также: Скалон Д.А. Мои воспоминания… Т. II. С. 159.
[Закрыть]. Главнокомандующий планировал операцию по захвату Адрианополя, а тут он, практически, сам падал к ногам победителей. Неожиданный успех начинал страшить бездной непредсказуемых последствий. Чувствовалось, что Оттоманская империя начинала разваливаться, и образовавшийся вихревой поток событий стал увлекать русскую армию вперед, к турецкой столице. Но хватит ли сил у армии и государства? Этот вопрос вертелся в головах всех обитателей полевого штаба русской армии.
«События так быстро идут, – заговорил Николай Николаевич, – что даже становится боязно, чем все это может закончиться?» С ним согласился Непокойчицкий, а Нелидов предположил, что, «должно быть, вот почему Намык-паша просил остановить войска, говоря: cela peut amener les grands malheurs (это может повлечь за собой большие беды. – И.К.)». «Действительно, сказал великий князь, если паника в Адрианополе так сильна, то она может быстро дойти до Константинополя, и там произойдут беспорядки. Это может ужасно запутать и затянуть все дело». На что Нелидов заметил, что он опасается резни, «и не столько со стороны турок, сколько со стороны христиан». «Наконец, – продолжал он, – и то, и другое может распространиться, и тогда англичане займут Константинополь до нашего прихода (курсив мой. – И.К.)»[965]965
Скалон Д.А. Мои воспоминания… Т. II. С. 159.
[Закрыть].
На следующий день, 9 (21) января, на встрече с великим князем Намык-паша заявил, что «то, чего вы требуете, почти равносильно уничтожению турецкой империи», и попросил умерить требования. Николай Николаевич ответил категорическим отказом и дал два часа на размышление, по истечении которых турецкие уполномоченные заявили, что не считают себя вправе принять предложенные условия и отправляются в Константинополь для консультаций. В свою очередь, главнокомандующий заявил, что незамедлительно проинформирует о случившемся государя, но теперь, даже если турецкая сторона примет русские условия, он все равно продолжит наступление до получения новых инструкций и приказа императора остановиться[966]966
Там же. С. 163.
[Закрыть].
«Жаль, что они не соглашаются», – говорил Николай Николаевич Скалону[967]967
Там же. С. 162.
[Закрыть]. Однако наряду с сожалением о несостоявшемся перемирии главнокомандующий чувствовал удовлетворение от того, что в результате отказа турецких уполномоченных он фактически исполнял желание императора затягивать переговоры и идти вперед.
В тот же день Николай Николаевич телеграммой проинформировал императора о срыве переговоров и запросил новых инструкций: «как мне поступить в случае подхода моего к Царьграду» и «что делать в следующих случаях:
1) если английский флот или другие флоты вступят в Босфор;
2) если будет иностранный десант в Константинополе;
3) если там будут беспорядки, резня христиан и просьба о помощи к нам;
4) как отнестись к Галлиполи – с англичанами и без англичан?».
А вечером пришли две телеграммы из Петербурга. В первой, от 6 (18) января, Александр II отмечал: «Вижу с удовольствием, что наступление с настойчивостью продолжается». Эти слова императора укрепили наступательный настрой главнокомандующего. Во второй телеграмме от 4 (16) января Милютин информировал Николая Николаевича о запросе англичан в отношении действий русской армии на Галлиполи и данном ответе, «что мы вовсе не имеем в виду направлять наши действия на Галлиполи, если только турки не стянут туда свои силы»[968]968
Цит. по: Газенкампф М.А. Указ. соч. С. 348–349.
[Закрыть].
Тем временем в Петербурге составленный Игнатьевым проект предварительного мирного договора с Портой был утвержден императором. Горчаков предлагал ограничиться подписанием протокола об основах будущего мирного договора с Портой. Игнатьев, отвергая это предложение, высказывался за возобновление Константинопольской конференции. Когда все же возобладала идея подписать с турками предварительный мир, то Александр II предполагал послать Игнатьева для ведения переговоров в Константинополь. Однако Николай Павлович, не желая ущемлять самолюбие канцлера, выразил на этот счет свои сомнения. В итоге местом ведения переговоров о «прелиминарном» мире была выбрана Одесса.
Одновременно в окружении Александра II звучали голоса в пользу решительных действий. На совещании в Зимнем дворце 9 (21) января Игнатьев настаивал на обязательном занятии высот, господствующих над Константинополем и Босфором. Он считал, что усиливающиеся столкновения мусульман с христианами вынудят русскую армию занять Константинополь. Одновременно беспорядки создадут удобный повод оправдать перед Европой ввод русских войск в турецкую столицу, как сказали бы сегодня, с гуманитарной миссией. Позднее Игнатьев вспоминал:
10 (22) января после обеда в Зимнем дворце Александр II пригласил к себе в кабинет Милютина и Горчакова и предложил им обсудить, «как далее вести дело, ввиду быстрых успехов нашего оружия». Военный министр высказал мнение, что «в случае, если начатые в Казанлыке предварительные переговоры окажутся безуспешными, продолжать безостановочно наступление к Константинополю и вести уже дело к радикальному разрешению восточного вопроса, сообща со всей Европой». «К удивлению моему, – заметил Милютин, – кн. Горчаков не возражал…»[970]970
Милютин Д.А. Дневник. 1876–1878. С. 368.
[Закрыть].
11 (23) января во время своего доклада императору военный министр снова стал настаивать «на том, чтобы теперь же обратиться к Европе с предложением заняться сообща разрешением восточного вопроса. Однако все нашли это преждевременным». А на следующий день великий князь Константин Николаевич стал развивать Милютину свои идеи по Восточному вопросу. Из миротворца в начале 1877 г. великий князь превратился в «ястреба» год спустя: в январе 1878 г. он заговорил уже о необходимости полного изгнания турок из Европы, превращения Константинополя в вольный город и открытия проливов. Эти соображения он высказывал также Александру II, Горчакову, Игнатьеву и Адлербергу[971]971
Там же. С. 368–369.
[Закрыть]. Однако надо признать, что этой решительности Константину Николаевичу хватило ненадолго.
Вот здесь я прерву изложение событий, чтобы обратить внимание читателя на ряд наиболее важных моментов. Если для Николая Николаевича ситуация с отказом турок от предъявленных условий мира была достойна сожаления, то таковой, по ряду причин, она не являлась для Петербурга. Более того, подобный результат прогнозировался в окружении Александра II. В письме военного министра от 20 декабря (1 января), полученном главнокомандующим вместе с условиями мира, прямо говорилось, что «всего вероятнее… турецкий переговорщик сошлется на неожиданность наших требований и на неудовлетворительность своих инструкций». Что же в этих условиях Милютин от имени императора советовал великому князю? «Желательно, – писал он, – чтобы немедленно после отъезда из главной квартиры турецкого уполномоченного были усилены военные операции для распространения паники в Константинополе (курсив мой. – И.К.)»[972]972
Особое прибавление… Вып. II. С. 62.
[Закрыть].
Как видим, военный министр советовал именно то, к чему на момент появления в главной квартире турецких уполномоченных великий князь оказался психологически не готов. И вывел его из этого состояния только шок от неожиданно быстрого захвата Адрианополя и связанных с ним последствий, ключевым словом в понимании которых было «паника». Ведь именно она рушила препятствия на пути русской армии к Константинополю и порождала формальные предлоги для его оккупации. Вместе с тем паника на территории противника, как думали в русском штабе, намечала и контуры новой опасности: для занятия турецкой столицы этими же предлогами могли воспользоваться и англичане.
А теперь проследим логику действий российского руководства. Как сам император, так и его ближайшее окружение прекрасно понимали, что чем ближе русская армия будет подходить к Константинополю, тем сильнее станут нервничать европейские партнеры России – Австро-Венгрия и особенно Великобритания. В этих условиях вполне логично было бы ограничиться минимальными заявлениями, которые, с одной стороны, не раздражали бы Вену и Лондон, а с другой – не сковывали бы действия военных и дипломатов. Понятно, что это была весьма сложная задача, но игра стоила свеч.
Что же получилось в действительности? Австро-Венгрию серьезно задели, сделав вид, что ее боснийско-герцеговинский приз не входил в состав предвоенных договоренностей, а перед Англией в очередной раз рассыпались гарантиями неприкосновенности Константинополя и Галлиполи, тем самым вновь сковав действия Дунайской армии. В итоге, напоровшись на неприятие Веной и Лондоном непосредственных русско-турецких договоренностей, эту идею все же приняли, правда с оговоркой, что предстоящий русско-турецкий мирный договор будет всего лишь «предварительным».
И вот здесь вполне естественно встают вопросы: а насколько обоснованны были положения условий мира и, самое главное, зачем надо было настаивать на «прелиминарном» мире с Портой, прекрасно понимая, что такой формат отвергается Веной и Лондоном. Чтобы затем пройти унизительную процедуру его исправления под присмотром европейских менторов? Политический мазохизм какой-то…
Даже несмотря на предпринятое сокращение, мирные условия все равно оказались перегружены острейшими политическими сюжетами, по которым российская сторона еще даже не нашла однозначного взаимопонимания с европейскими партнерами. Тем не менее эти условия представили Европе, раздражая многих из ее лидеров. Горчаков уже в Бухаресте, несмотря на категорический запрет Александра II, разболтал о содержании писем в Вену и Берлин[973]973
См.: Скалон Д.А. Мои воспоминания… Т. II. С. 226.
[Закрыть]. Новиков был прав, когда 19 (31) января писал Горчакову из Вены, что все осложнилось после того, «как стали известны наши условия договора». Да и Шувалов в Лондоне чувствовал то же самое. Еще 15 (27) декабря он телеграфировал Горчакову, что держит полученные из Петербурга основания мира «в самой величайшей тайне, так как если бы она была известна, то наши отношения с Англией сразу бы ухудшились»[974]974
Горяинов С. Босфор и Дарданеллы. С. 327.
[Закрыть].
Конечно же, и Биконсфилд, и Андраши были настроены поживиться за счет усилий России, но формально они выступали за совместное с ней послевоенное обустройство балканских славян. Прежде всего это относилось к канцлеру Австро-Венгрии. И тут, нате вам, – очередной русский кульбит: «теперь мы решаем их судьбы наедине с Турцией!»[975]975
Освобождение Болгарии от турецкого ига. Т. II. С. 431.
[Закрыть].
Андраши был далеко не ангел, и фактов его недомолвок, лукавства, да и откровенной лжи, немало. Но зачем же самим так подставляться? Зачем создавать почву для неадекватных трактовок и подозрений, зачем осложнять собственное положение в крайне запутанной балканской ситуации? Неужели печальный опыт ничему не научил руководителей российской дипломатии?.. Поспешность с обнародованием своих намерений в ситуации сложного переплетения различных интересов часто выходила боком такому инициатору. Хотя бы потому, что усиливалась старая проблема – «корректности понимания». «Трудности перевода»… что тут поделаешь…
Не успел российский император представить Европе мирные условия, как почти сразу его дипломатия, в лице канцлера, начала пятиться назад, часто запевая старинный дипломатический куплет: «вы, господа, нас неправильно поняли».
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
