Автор книги: Игорь Козлов
Жанр: Военное дело; спецслужбы, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 18 (всего у книги 55 страниц)
На фоне такой эпистолярной дипломатии и пришло известие о начале Сербией и Черногорией военных действий против Турции.
В конце июня 1876 г. Ф.М. Достоевский записал в своем дневнике:
«Сербия вышла в поле, надеясь на свою силу, но уж разумеется, она знает, что окончательная судьба ее зависит вполне от России… Она знает про это и надеется на Россию, но знает тоже и то, что вся Европа смотрит теперь на Россию с затаенною недоверчивостью и что положение России озабоченное. Одним словом, все в будущем, но как же, однако, поступит Россия? Россия поступит честно – вот и весь ответ на вопрос. Выгода России именно, коли надо, пойти даже и на явную невыгоду, на явную жертву, лишь бы не нарушить справедливости. <…> Дело пойдет теперь быстро. <…> Кажется, можно уже предсказать, что если вмешательства Европы не воспоследует, то славяне победят наверно. <…> Ввиду огромного и вдруг восставшего вопроса все как бы положили про себя ждать и медлить с последним решением»[523]523
Достоевский Ф.М. Собр. соч. в 15 т. Дневник писателя. 1876 год. Т. 13. СПб.: Наука, 1994. С. 204–205.
[Закрыть].
В то время в России так думали очень многие.
Однако в правительстве размышляли далеко не так. Еще 2 (14) марта 1876 г. Милютин записал в своем дневнике, что дипломатические донесения последнего времени наводят на мысль о затеваемом каком-то закулисном плане «и что наши братья славяне морочат нас. Сербия с Черногорией ведут тайные переговоры о войне против турок». Если это так, то «весной разыграется кровавая драма» и «наше положение в отношении к славянам будет самое фальшивое»[524]524
Милютин Д.А. Дневник. 1876–1878. С. 51.
[Закрыть]. Милютин лишь немного ошибся в сроке. Во всем остальном прогноз оказался точен.
Уже после начала войны, в июле 1876 г., Горчаков, не сдерживая раздражения, высказал сербскому агенту Протичу все, что он думает по поводу последних событий на Балканах:
«Вы против наших советов начали войну, сами и выпутывайтесь: Россия дала слово своим соседям соблюдать нейтралитет и сдержит его, не окажет вам ни прямой, ни косвенной помощи, не даст вам ни гроша! Все, что мы можем сделать, это не препятствовать частным лицам давать вам деньги, если они этого захотят»[525]525
Цит. по: Золотарев В.А. Противоборство империй… С. 14.
[Закрыть].
На что рассчитывали сербские и черногорские власти, вступая в войну? Разве князья сербский Милан и черногорский Николай не знали о позиции князя Горчакова, канцлера их главного заступника – Российской империи? Прекрасно знали. И тем не менее они все-таки взялись за оружие. Им все труднее становилось сдерживать напор массового антитурецкого движения в своих княжествах. Под угрозой оказывалось сохранение их власти, особенно для малопопулярного в своей стране князя Милана.
В это время, в середине мая 1876 г., в Белград прибыл генерал М.Г. Черняев, который вскоре возглавил сербские войска[526]526
Генерал М.Г. Черняев снискал известность военными успехами в Туркестане, особенно после того, как в апреле 1865 г. по собственной инициативе и без каких-либо согласований занял Ташкент. В 1876 г. он находился в отставке и издавал газету «Русский мир», дела которой в тот период находились в плачевном состоянии. В Сербию он поехал в начале мая 1876 г. по совету и при содействии И.С. Аксакова. За самовольный отъезд в Сербию Черняев был лишен прав русского подданства, с запретом возвращаться в Россию. В конце 1876 г. ему, однако, было разрешено прибыть в Кишинев, где тогда располагалась главная квартира действующей армии.
[Закрыть]. Его приезд, хвалебные отзывы генерала о сербских вооруженных формированиях, успехи боснийских и герцеговинских повстанцев – все это вдохнуло в князя Милана новые надежды на победу. И он, а за ним и князь Николай, отбросив советы Петербурга, решились… «Надеясь на свою силу…»?
Предварительно эта, противостоящая туркам, сила была определена незадолго до начала военных действий на встрече сербских и черногорских представителей в Венеции. Согласно подписанным там соглашениям, Сербия обязывалась в случае войны выставить армию в 120 тыс. человек, Черногория – не менее 15 тыс. и направить часть этих сил на соединение с сербскими войсками[527]527
Особое прибавление… Вып. I. С. 21.
[Закрыть]. Однако в действительности все сложилось в весьма драматичную пропорцию. Полевые сербские части не превысили 30 тыс. человек при 120 орудиях. Против них турки сосредоточили 100-тысячную армию при 250 крупповских орудиях[528]528
Золотарев В.А. Противоборство империй… С. 14–15.
[Закрыть]. На что здесь можно было надеяться? Только на то, что за братьев-славян вступится Россия. Да, они выбрали борьбу, но успех ее связали не с собственными силами, а с силами России. Так что Горчаков на встрече с Протичем от имени российского правительства мог с полным основанием заявить: «Господа, вы нас серьезно подставили». Да, собственно говоря, он это и сделал, только в других выражениях.
В России тем временем поднималась невиданная ранее волна общественной солидарности с борьбой балканских христиан. Между тем, вспоминал князь В.П. Мещерский[529]529
Князь В.П. Мещерский – публицист, прозаик, издатель и редактор газеты «Гражданин», камергер Александра II, друг Александра III. Пользовался большим влиянием в правительственных кругах. Считался одним из самых ярых консерваторов. В период Балканского кризиса был, как он сам признавался, «одержим бесом братушколюбия». Впоследствии резко пересмотрел свои позиции.
[Закрыть], как «послы вместе или по одиночке сходились в кабинете князя Горчакова для придумывания способа потушить славянский пожар», в Москве и Петербурге этот пожар был «уже в полном разгаре»[530]530
Мещерский В.П. Мои воспоминания. М.: Захаров, 2003. С. 445.
[Закрыть]. Славянские благотворительные комитеты не только в столицах, но и по всей России собирали значительные денежные и материальные средства в помощь повстанцам и доставляли по назначению через своих агентов. Так, только за период с 21 сентября (3 октября) по 8 (20) октября 1876 г. в фонд славянских комитетов поступило 811 тыс. рублей[531]531
Власова Ю.В. Сербо-турецкая война 1876 г. и общественное мнение России. Автореф. дис. … канд. истор. наук. Воронеж, 2003. С. 17–18.
[Закрыть].
Министр внутренних дел А.Е. Тимашев, «осмеивая этот энтузиазм и пророча от него для России беды»[532]532
Мещерский В.П. Указ. соч. С. 447.
[Закрыть], запретил земствам выделять их денежные средства в помощь южным славянам. Но сборы проводились в церквях, путем подписок, постановлений чиновников разных ведомств о вычете определенного процента жалованья на благотворительные цели. Все эти средства для последующего распределения стекались в Общество попечения о больных и раненых воинах или прямо в канцелярию императрицы Марии Александровны, являвшейся попечительницей этого общества.
Размеры и виды помощи возрастали. Массовый характер принял отъезд в районы боевых действий российских добровольцев, прежде всего военных и врачей. Так, по данным славянских комитетов, русских врачей в Сербии было около 100 человек на 65–75 других, в том числе и сербской, национальностей. Военных добровольцев было более 4 тысяч человек. Желающие отправиться воевать в Сербию съезжались в Москву из разных уголков России. Воронежский губернатор князь Оболенский привел сформированный на местные пожертвования полуэскадрон. Из Нижнего Новгорода прибыла целая рота[533]533
Власова Ю.В. Указ. соч. С. 19.
[Закрыть].
Не желая компрометировать себя перед европейскими державами, российское правительство официально открещивалось от движения в поддержку вооруженной борьбы балканских славян.
Однако возбуждение в обществе в связи с балканскими событиями явно нарастало. Газеты разных направлений не скупились на багровые тона в изображении страданий славян и турецких жестокостей. Подобная общественная атмосфера становилась серьезным фактором давления на правительство. Уже лица из ближайшего окружения Александра II – цесаревич Александр и императрица Мария Александровна – все чаще высказывались за более решительные и самостоятельные действия России на Балканах.
Наперекор этому общественному потоку оставались почти незаметными отдельные голоса тех, кто критически оценивал преобладавшие в России настроения.
Так, в начале августа 1876 г. министр государственных имуществ и будущий председатель Кабинета министров П.А. Валуев записал в своем дневнике: «Мы дошли до славянофильского онанизма. Вся Россия в бесплодной лихорадке… Все бредят южными славянами, не разбирая даже и не ведая, кто они»[534]534
Дневник П.А. Валуева. М., 1961. С. 381.
[Закрыть].
А вот патриарх русской культуры князь П.А. Вяземский «копал глубже». В одном из писем он писал:
«Все, что делается по Восточному вопросу, – настоящий и головоломный кошмар. Правительства не видать и не слыхать… Все плотины прорваны, и поток бушует и разливается во все стороны; многое затопит он. <…> Народ не может желать войны, а по недосмотрительности своей ведет к войне. Война теперь может быть для нас не только вред, но и гибель. Она может наткнуться на государственное банкротство. У нас, как у французов, нет в жилетном кармане миллиардов, не говоря уже о других худых последствиях войны… <…> Хороши и сербы! Россия стряхнула с себя татарское иго, а после наполеоновское своими руками, а не хныкала и не попрошайничала помощи у соседей. Неужели мы своими боками, кровью своей, может быть, будущим благоденствием своим должны жертвовать для того, чтобы сербы здравствовали? Сербы – сербами, а русские – русскими. В том-то и главная погрешность, главное недоразумение наше, что мы считаем себя более славянами, чем русскими. Русская кровь у нас на заднем плане, а впереди – славянолюбие. <…> Турки не виноваты, что Бог создал их магометанами, а от них требуют христианских, евангельских добродетелей. Это нелепо. Высылайте их из Европы, если можете, или окрестите их, если умеете; если нет, то оставьте их и Восточный вопрос в покое до поры и до времени. Восточный вопрос очень легок на подъем, и мы очень любим подымать его; но не умеем поставить на ноги и давать ему правильный ход. Когда Наполеон III поднял итальянский вопрос, он вместе с ним поднял и двухсоттысячную армию и в три недели побил и разгромил Австрию. А мы дразним и раздражаем, и совершенно бессовестно Турцию… Все это недостойно величия России… <…> Ужели думают, что Россия окрепнет силою восстановленных славянских племен? Нисколько, а напротив. Мы этим только обеспечим и утвердим недоброжелательство и неблагодарность соседа, которого мы воскресили и поставили на ноги. <…> Лучше иметь для нас сбоку слабую Турцию, старую, дряхлую, нежели молодую, сильную демократическую Славянию, которая будет нас опасаться, но любить нас не будет. И когда были нам в пользу славяне? Россия для них – дойная корова, и только. А все сочувствия их уклоняются к Западу. А мы даем доить себя, и до крови… Сохраните письмо мое… Хочу, чтобы потомство удостоверилось, что в пьяной России раздавались кое-какие трезвые голоса»[535]535
Цит. по: Татищев С.С. Указ. соч. С. 673–674.
[Закрыть].
Любопытно, но почти за четверть века до этих вяземских мыслей в их духе высказался «вечный отшельник» николаевской эпохи П.Я. Чаадаев. И было это в годы, предшествовавшие Крымской войне, когда в российском обществе также бушевали страсти по освобождению братьев-славян[536]536
Чаадаев П.Я. Сочинения и письма. Т. 2. М., 1914. С. 280–281.
[Закрыть].
Кто-то с Вяземским не согласится, у кого-то его слова вызовут раздражение. Но трудно не признать, что его «трезвый голос» оказался пророческим. Вот только интересно, вспоминал ли Петр Андреевич, когда писал эти строки, как весной 1828 г., после опубликования манифеста о войне с Турцией, он вместе с А.С. Пушкиным попытался записаться добровольцем в действующую армию?..[537]537
Русский архив. 1884. № 6. С. 319.
[Закрыть].
Еще в конце февраля 1876 г. Горчаков в разговоре с Милютиным высказал предположение о возможном скором включении Сербии и Черногории в антитурецкую борьбу. И чтобы эта «местная борьба» не превратилась в европейскую, он считал необходимым «удержать Австрию от всякого вмешательства». При этом, как писал Милютин, «Горчаков ссылался на какой-то “безмолвный” уговор свой с Андраши…». Затем эта загадочная тема только усилилась. В первой половине марта 1876 г. последовали депеши канцлера послам Новикову и Игнатьеву, «в которых развивалась мысль, что нам нет повода не доверять австрийской политике, пока во главе ее стоит Андраши…».
25 марта (6 апреля) 1876 г. в Зимнем дворце произошел один весьма примечательный разговор. Собираясь на доклад к императору, Милютин захватил с собой записку, составленную генералом Обручевым, «о том, какие политические соображения и данные следует принять в основание… разработки плана мобилизации нашей армии в случае войны». Во время доклада в кабинете императора находились цесаревич Александр Александрович и великий князь Владимир Александрович. Едва военный министр завел речь по содержанию записки, как Александр II прервал его «приблизительно такими словами»: «Могу тебе сказать только одно, – что я признаю войну в близком будущем невозможной и совершенно уверен, что мы избегнем ее (курсив мой. – И.К.)».
Удивленный словами государя, Милютин «позволил себе» заметить, что если допустимо «подобное положительное убеждение», то имеет ли смысл осуществлять дорогостоящую подготовку к войне.
«Так я тебе открою то, что никому не известно, кроме меня, князя Горчакова и наследника, – отвечал Александр II. – Только я прошу вас всех троих отнюдь не открывать никому того, что я скажу». И далее, судя по записям Милютина, «государь рассказал такие обстоятельства, которые совершенно изменяют общие соображения и взгляды на европейскую политику»[538]538
Милютин Д.А. Дневник. 1876–1878. С. 62.
[Закрыть]. Но, дав обещание хранить тайну, Милютин даже собственному дневнику не доверил императорского секрета.
«Безмолвный» уговор Горчакова с Андраши, загадочное откровение Александра II, изменявшее, ни много ни мало, «взгляды на европейскую политику»… Что за «тайны петербургского двора», что за «секретная дипломатия XIX века»? И что за всем этим скрывалось?..
Сохранив секрет императора, Милютин, тем не менее, заметил, что «сущность дела, рано или поздно, сделается известной». Вот это уж точно. Как однажды заметила г-жа де Сталь: «В России все секрет, и ничто не тайна». И этот дипломатический «секрет» очень скоро стал открываться.
1 (13) апреля 1876 г., комментируя очередной доклад военного министра, Александр II заметил, что не стоило ожидать успеха на основании предложений, изложенных в ноте Андраши. По мнению российского императора, следовало бы прямо потребовать полной автономии османских областей с коренным христианским населением. А через день, 3 (15) апреля, Горчаков в беседе с Милютиным уже в который раз выразил надежду на то, «что Австрия пойдет заодно с нами к предложенной цели, т. е. к дарованию автономии Герцеговине и Боснии». При этом канцлеру очень не хотелось допускать Бисмарка к розыгрышу партии «посредника и примирителя, решителя судеб Европы». Горчаков также сообщил Милютину, что император считает приемлемым вступление австро-венгерских войск в Боснию на строго определенных условиях[539]539
Там же. С. 68–69, 69–70.
[Закрыть]. Однако напомню, что уже следующий месяц принес разочарование: в мае Андраши категорически отказался поддержать российское предложение об автономии Боснии и Герцеговины. Становилось очевидным – час пробил: настало время выложить карты на стол.
В период со 2 (14) по 20 июня (2 июля) 1876 г., в очередной раз убедившись в твердом нежелании Англии принять активное участие в давлении на Турцию, Александр II и Горчаков переключают свои усилия на Австро-Венгрию. 25 июня (7 июля) по пути из Германии в Петербург они прибыли в Эгер. Здесь августейшего российского гостя встретил Франц-Иосиф, и они направились в богемский замок Рейхштадт. В нем и состоялось совещание двух императоров с участием Горчакова и Андраши по проблемам Балканского кризиса.
Лейтмотив встречи, естественно, задавала начавшаяся сербо-черногорская война против Турции. Императоры согласились не вмешиваться в борьбу до той поры, пока чаша весов победы явно не склонится в ту или иную сторону.
В случае успеха Турции было решено не допускать крайних мер с ее стороны по отношению к Сербии и Черногории, сохранив последним то положение, которое они занимали перед войной. Что же касается Боснии и Герцеговины, то предполагалось побудить Турцию ввести в этих областях преобразования, намеченные в ноте Андраши и Берлинском меморандуме, распространив их также и на Болгарию. В этой связи практическим последствием рейхштадтской встречи было закрытие для турок гаваней Клек и Каттаро, через которые они доставляли свои войска в охваченные восстанием районы.
В случае же военных успехов Сербии и Черногории Франц-Иосиф выразил свое неприятие перспективы образования на Балканах сильного славянского государства. Всякое изменение здесь статус-кво должно было быть компенсировано Австро-Венгрии. И ее император четко озвучил цену вопроса: часть земель Боснии и Герцеговины должна отойти к австро-венгерской монархии.
Александр II не возражал. Он лишь заявил, что в таком случае Россия будет настаивать на возвращении ей прилегающего к Дунаю участка Бессарабии, отторгнутого у России согласно Парижскому договору 1856 г. Но при любом развитии событий на Балканах императоры условились действовать строго по взаимной договоренности, дабы избежать конфликта интересов двух империй в этом регионе.
Не была обойдена вниманием и возможность окончательного распада Османской империи. Не предвосхищая всех деталей подобного сценария, императоры, тем не менее, обозначили некоторые взаимоприемлемые контуры государственно-политического устройства региона. Так, было «предложено из Болгарии, Албании и остальной части Румелии образовать автономные княжества; Фессалию, Эпир и остров Крит присоединить к Греции; Константинополь же с ближайшей его окружностью (banlieue) объявить вольным городом»[540]540
Татищев С.С. Указ. соч. С. 672.
[Закрыть].
Был, правда, один важный нюанс. Взаимные обязательства монархов не были занесены в протокол, а только записаны со слов Андраши и Горчакова. По словам Андраши выходило, что Австро-Венгрии отходила большая часть Боснии и Герцеговины, и только малая часть доставалась Черногории и еще меньшая – Сербии. По записи же Горчакова получалось, что Австро-Венгрия имеет право только на турецкую Хорватию и приграничные области Боснии, и то по особому плану, который еще предстояло согласовать впоследствии. О каких-либо правах Австро-Венгрии на Герцеговину в записи Горчакова не было ни слова. Часто подобную несогласованность позиций оценивают как основу последующих разногласий в толковании рейхштадтских соглашений. Однако мне ситуация видится по-иному.
В австрийском варианте соглашений имелась собственноручная помета Андраши: «Записано тотчас же после Рейхштадта под мою диктовку Новиковым и сообщено русскому кабинету»[541]541
Сборник договоров России с другими государствами. С. 146.
[Закрыть]. Получается, что с австрийской версией соглашений в Петербурге были практически сразу же ознакомлены. Поэтому утверждать, что это явилось основой позднейших различий в понимании рейхштадтских соглашений, явно некорректно.
Думается, дело было в том, что в начале июля 1876 г. ни Александр II, ни Горчаков просто не придали должного внимания этим различиям и тому, почему Андраши был заинтересован заполучить Боснию и Герцеговину с минимальными издержками, т. е. не только без каких-либо военных действий, но еще и в особой «упаковке», как некое балканское благодеяние, которое бы укрепило его политические позиции. И вот здесь, забегая вперед, необходимо внести одно разъяснение.
«Обычное представление русских того времени, что Австрия готова захватывать на Балканах все, что там плохо лежит, не соответствовало действительности, – писал автор классического труда по истории австро-германо-российских отношений второй половины XIX в. С.Д. Сказкин. – Наоборот, даже оккупация Боснии и Герцеговины, которую так желали двор и военные круги, вызвала бурю протестов и в Австрии, и в Венгрии. Андраши, согласившись на оккупацию, чтобы предупредить еще большую опасность – соединение Боснии и Герцеговины с Сербией, на время сделался самым непопулярным человеком в Венгрии»[542]542
Сказкин С.Д. Конец австро-русско-германского союза. М., 1974. С. 46.
[Закрыть]. Так что в Рейхштадте Андраши играл на опережение. Он исходил из того, что в случае успехов Сербии и Черногории, а также при военном вмешательстве России в балканскую ситуацию отпадение больших или меньших кусков от европейских владений Османской империи неизбежно. Отсюда открывалась перспектива сближения ее бывших провинций с Сербией. Следовательно, эту опасную тенденцию Вене надо было блокировать.
Создается впечатление, что, не придав в июле 1876 г. должного внимания различиям в понимании итогов рейхштадтских переговоров, Александр II и Горчаков понадеялись на русское «авось»: сейчас, мол, не время пререкаться с Андраши, а вот позднее мы этот сюжет как-нибудь отрегулируем. Подобное желание особо не напрягаться в делах было, кстати, весьма характерно для стареющего Горчакова. А о том, к чему оно привело, и как впоследствии соглашения с Веной «отрегулировали» два творца российской внешней политики – Александр II и Горчаков – во всем этом еще предстоит разобраться.
Придется нам столкнуться и с этой упрямой скупостью в вопросе компенсации Австро-Венгрии. Чем таким, действительно стратегически важным для России руководствовались ее император и канцлер, лично мне понять сложно. Похоже, опять все та же игра в европейское равновесие. И никакого перспективного видения. Но как говорится, скупой платит дважды. И заплатить пришлось. Только не престарелому Горчакову и измотанному двойной личной жизнью, уже немолодому Александру II, а Российской империи, об интересах которой, как им казалось, они так усердно пеклись.
На встрече в богемском замке Александр II и Горчаков услышали главное в австро-венгерской позиции по вопросу возможного изменения статус-кво на Балканах: решительное «нет» – большому славянскому государству и условное «да» – иным изменениям при условии территориальной компенсации за счет Боснии и Герцеговины. Решив так, стороны согласились держать все пункты соглашения в тайне.
Да, ну и, конечно же, Константинополь. Из Рейхштадта он даже представился обоим монархам вольным городом, разумеется, в случае окончательного крушения Османской империи.
В начале 1920-х гг. В.М. Хвостов фразу о «вольном городе» прокомментировал так: этим «Россия формально отказывалась от Константинополя». «Иными словами, – продолжал будущий академик, – Александр II должен был пойти на нейтрализацию проливов. Это было крупное дипломатическое поражение, своего рода Плевна, на год опередившая военную Плевну»[543]543
Красный архив. 1922. № 1. С. 7.
[Закрыть]. Эти суждения полностью разделял в то время и А.С. Ерусалимский[544]544
Ерусалимский А.С. Указ. соч. С. 159.
[Закрыть]. С тех пор эта трактовка прочно укоренилась в исторической литературе.
Однако в плане практической политики т. н. обладание Константинополем было лишь символом насущной заинтересованности российского правительства в контроле над черноморскими проливами. Сама по себе столица Османской империи стала бы для России огромной обузой. Это было настолько очевидно, что не понимать такое было невозможно. России нужны были проливы и как минимум военные базы в Верхнем Босфоре, позволявшие надежно, в случае необходимости, запереть вход в Черное море. Заявляя о «формальном отказе» России от Константинополя в Рейхштадте, В.М. Хвостов в то же время отмечал, что тяга к овладению Царьградом никуда не улетучивалась из замыслов тогдашнего российского монарха, но только была глубоко упрятана и лежала под спудом других проблем, ожидая своего часа. Но этот час, как казалось в то время многим европейским правителям, явно приближался.
Конечно же, Александр II мог в лоб сформулировать вопрос: в случае распада Турции мы хотим обрести «ключи от своего дома» – мы хотим проливы. Но ведь это, прежде всего, – опасность войны с Англией. И поэтому российский император так вопроса не поставил. Он был настроен на мирное разрешение проблем. Но…
В.М. Хвостов точно подметил связку: провозглашение Константинополя вольным городом с неизбежностью предполагало нейтрализацию черноморских проливов, т. е. принципиальное изменение их режима, закрепленного Парижским договором 1856 г. и Лондонской конвенцией 1871 г. А что это означало для России? Европейские боевые эскадры могли бы спокойно проходить не только Дарданеллы, но и Босфор; и южные берега России, в условиях отсутствия у нее военного флота на Черном море, оказывались под угрозой прямого нападения.
Неужели этого не понимали Александр II и Горчаков, неужели они и этому не придали значения? Не думаю, уж слишком опасной была логика раскручивания смысла заявления о «вольном городе». Тогда что? Здесь остается только гадать. Не исключено, что император Александр, не забегая далеко вперед, принятием этой формулировки забрасывал удочку со стратегической наживкой. Вы же понимаете, как бы намекал он, что Константинополь в качестве вольного города – это нейтрализация проливов, как минимум Дарданелл, но тогда наши южные рубежи остаются совершенно беззащитными, и в этой ситуации мы вправе потребовать в будущем такого решения по Босфору, которое бы гарантировало нашу безопасность. И самую надежную гарантию здесь мог дать, разумеется, не «страховой полис» – какой-нибудь международный договор, а только русские базы в Верхнем Босфоре. Но не будем забывать, что само высказывание о Константинополе как вольном городе относилось на случай окончательного краха Османской империи.
В то время такую перспективу рассматривали не только в Рейхштадте. 23 августа (4 сентября) Дизраэли в письме к Дерби развил тему дележа турецкого наследства, три месяца тому назад затронутую в беседе с Шуваловым. Премьер рассуждал над сценарием, когда «Россия и Австрия начнут продвигать свои армии на Балканы» и за этим последует «решение восточного вопроса» – «раздел балканской добычи между Россией и Австрией при дружеских услугах Англии». Судьба же турецкой столицы британскому премьеру виделась так:
В отличие от участников рейхштадтской встречи, Дизраэли в оценке перспектив балканской ситуации был настроен решительней. Он полагал, что русско-австрийского выступления против Порты и раздела ее европейских владений не избежать. Ну, а коли так, делился он своими планами с Дерби, «то благоразумно будет взять руководство этим делом в свои руки»[546]546
Там же.
[Закрыть].
Что это, если не планы раздела Оттоманской империи, глядя из Рейхштадта и Лондона? Возразите – это весьма условные планы и не более того? Отнюдь.
Ведь что получалось: в начале июля 1876 г. в Рейхштадте Россия и Австро-Венгрия, по сути, согласились признать возможным похоронить Парижский договор как международно-правовой акт, гарантировавший сохранение статус-кво в отношении Оттоманской империи. Точнее будет сказать, что Австро-Венгрия продемонстрировала полную готовность за разумное вознаграждение забыть о статье VII этого договора, согласно которой стороны договора – Россия, Австро-Венгрия, Великобритания, Пруссия и Сардиния – объявляли: «Блистательная Порта признается участвующей в выгодах общего права и союза держав европейских». В статье также говорилось, что участники договора:
«…обязуются каждый со своей стороны уважать независимость и целость империи Оттоманской, обеспечивают совокупным своим ручательством точное соблюдение сего обязательства и вследствие того будут почитать всякое в нарушение оного действие вопросом, касающимся общих прав и пользы (курсив мой. – И.К.)»[547]547
Трактат, заключенный в Париже 18 (30) марта 1856 г. // В кн.: Юзефович Т. Указ. соч. С. 126.
[Закрыть].
Обратим внимание, что фигуранты рейхштадтской встречи стали обсуждать вопрос, установленный европейским конгрессом – этим своеобразным Советом Безопасности ООН XIX в. – и затрагивающий «общие права и пользы» всех великих держав, особенно Англии. Факт переговоров «в нарушение» был налицо, но никто при этом, насколько мне известно, не убоялся, а мир не рухнул от такого попрания идеалов «европейского концерта». Хотя традиционных заклинаний на эту тему, как обычно, было предостаточно. Цинично?.. Да. Зато, как говорил персонаж гайдаевской кинокомедии, «быстро, надежно и практично».
Теперь вернемся к ответу на ранее поставленный вопрос. Что же скрывалось за этим загадочным обещанием Милютина держать в тайне сказанное императором 25 марта (6 апреля) 1876 г.? Выскажу предположение: уверенность Александра II в том, что России удастся избежать войны, основывалась на его расчетах выторговать у Вены ее более решительный натиск на Порту в интересах балканских славян. А платой здесь могли быть только территориальные приращения Австро-Венгрии на Балканах. И хотя часть славянских земель в данном случае могла перейти под скипетр Габсбургов, но зато объединенному русско-австрийскому давлению Порта не посмела бы противиться. Следовательно, в результате такой комбинации Россия смогла бы избежать войны. Так или примерно так рассуждали в Петербурге в начале весны 1876 г. Именно на такую конструкцию опиралась столь удивившая Милютина убежденность Александра II в мирных перспективах разрешения Балканского кризиса. С такими надеждами, я уверен, российский император и отправлялся в гости к своему австро-венгерскому коллеге. Однако в итоге Александра II и Горчакова ждало разочарование. После рейхштадтских переговоров Россия не отдалилась от войны, а приблизилась к ней.
Конечно же, все карты спутали братушки-славяне. Случилось то, чего и опасались в Петербурге: Сербия и Черногория объявили войну Турции. Это явилось поворотным моментом, своеобразной «точкой невозврата» в развитии всего Балканского кризиса.
Вместе с тем в Петербурге явно не учли одного элементарного хода, который мог совершить Андраши. Ему ничто не мешало просто выйти из инициативной позиции и полностью предоставить ее России. Вот именно такой ход Андраши и совершил в Рейхштадте. Он предпочел торговаться не до начала совместных действий, такой тип сотрудничества он сразу отметал, а только на тот случай, если Порта начала бы рушиться сама. Или же Россия решила бы в одиночку атаковать ее и уже военными средствами стала бы заступаться за балканских славян.
Александр II ехал в Богемию договариваться в интересах сохранения мира, а фактически начал договариваться на случай войны – в этом и состоял парадокс рейхштадтской встречи для российской стороны. Можно понять то подавленное состояние, которое часто овладевало российским императором и его канцлером в связи с Балканским кризисом. Они строили планы в одних целях, а события их вели к целям совершенно иным.
И пожалуй, самое главное. Именно с весны – лета 1876 г. перспектива распада империи Османов стала рассматриваться в Европе как весьма вероятное следствие развития кризиса на Балканах. А спусковыми крючками такого распада реально виделись только два сценария: нарастание вооруженных выступлений балканских славян и военное вмешательство России в их защиту. Был, правда, и третий – совместное выступление великих держав в защиту балканских славян. Однако этот сценарий лелеяли в своем воображении, пожалуй, лишь петербургские «концертмейстеры» с Певческого моста[548]548
Здание российского Министерства иностранных дел располагалось у Певческого моста в Петербурге.
[Закрыть].
Мы никогда не узнаем, как обсуждалась в Рейхштадтском замке возможность вооруженного вмешательства России в Балканский кризис. Но то, что это обсуждалось, лично у меня сомнений не вызывает. Иначе трудно объяснить сами соглашения, где карты интересов сторон были, как говорится, выложены на стол.
А как же первый спусковой крючок распада Османской империи – вооруженные выступления балканских славян? Болгарское восстание к моменту встречи двух императоров было уже подавлено. Что же касается начавшейся сербо-черногорской войны против Турции…
Можно допустить, что в России решительные сторонники защиты балканских христиан за дымной пеленой славянской солидарности не разглядели реальных сил сербов и черногорцев. Но поверить в то, что в Вене не отдавали себе отчета в их слабости, весьма затруднительно. Ведь это были приграничные области Австро-Венгрии, явно не обделенные ее агентами на самых разных уровнях. Поэтому венское правительство понимало обреченность военной попытки Сербии и Черногории. И тем не менее оно не воспротивилось ей. Хотя одного слова Вены было бы достаточно, чтобы предотвратить такой ход событий. Вместо этого Андраши сообщил черногорскому князю, что военные действия княжеств против турок не должны затронуть интересов австро-венгерской монархии в регионе.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
