Автор книги: Игорь Козлов
Жанр: Военное дело; спецслужбы, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 17 (всего у книги 55 страниц)
К концу мая 1876 г. огонь болгарского восстания был залит кровью. От известий о фактах страшной жестокости, проявленной турецкими карательными отрядами, вопль негодования пронесся по всей Европе и сильно отозвался в Англии.
Правительство консерваторов пыталось сохранить вид, будто не произошло ничего страшного. При этом оно продолжительное время даже не обладало адекватной информацией. Дизраэли в письмах к Дерби порицал посла Эллиота за то, что тот скрыл донесения английских консулов в Русе и Адрианополе, подтверждавших турецкие преступления в Болгарии. Пожаловался Дизраэли и самой королеве, но уже на Дерби за то, что тот целых две недели утаивал от него объективные материалы, в результате чего премьер оказался в крайне неприятном положении в парламенте в ходе прошедших там 14 (26) июня первых прений по ситуации в Болгарии. Прения состоялись через три дня после самой первой публикации на эту тему в британской прессе. Это была статья Эдвина Пирса в «Дейли ньюс», основанная на материалах о зверствах турецких войск, которые собрали болгарские студенты и безуспешно пытались передать Эллиоту. Посол их просто не принял.
Все же под напором неопровержимых фактов 19 (31) июля премьер-министр признал в парламенте, «что зверства в Болгарии… действительно имели место» и «все они совершены одной стороной»[501]501
Цит по: Виноградов В.Н. Дизраэли, Гладстон и Шувалов в канун Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. // Новая и новейшая история. 1978. № 3. С. 105.
[Закрыть].
С 10 (22) августа «Дейли ньюс» начала печатать корреспонденции журналиста Мак-Гахана с мест кровавых событий. Общественное мнение страны было глубоко возмущено турецкими зверствами, ответственность за которые до известной степени падала и на потворствовавший туркам кабинет тори.
Волну протеста возглавили лидеры оппозиции. «Великобритания, – писал Гладстон в памфлете “Ужасы в Болгарии и Восточный вопрос”, – оказалась морально ответственной за самые низкие и черные преступления, совершенные в нашем столетии»[502]502
Там же. С. 122.
[Закрыть]. Памфлет взбудоражил всю Англию. Гладстон доказывал, что постоянная поддержка Турции со стороны правительства консерваторов противоречит интересам Великобритании. Если в среде балканских славян укоренится убеждение, что «Россия – их опора, а Англия – враг, тогда Россия – хозяин будущего Восточной Европы. В течение последних шести месяцев мы сделали все возможное» в этом направлении, считал Гладстон. По его мнению, принцип неприкосновенности Османской империи скомпрометирован в глазах англичан. Однако в создавшихся условиях, писал он, «территориальный интегритет» должен быть совместим «с предоставлением той или иной области самоуправления»[503]503
Там же. С. 106.
[Закрыть].
Летом 1876 г. на Британских островах стала укрепляться гораздо более тонкая и перспективная стратегическая идея в отношении Балкан и России. Ряд политиков, как от правящей партии, так и из рядов оппозиции, стали говорить о необходимости создания некоего буферного пояса славянских государств на Балканах, который бы превратился «в великий оплот на юге против России»[504]504
Там же. С. 106–107.
[Закрыть].
Что же, похоже, к концу XX – началу XXI в. эта стратегия принесла Западу очевидные результаты.
В сентябре 1876 г. кабинет тори все же потребовал от правительства султана строго наказать руководителей подавления болгарского восстания и немедленно провести обещанные реформы. В это время один из руководителей британской внешней политики (госсекретарь по делам Индии) маркиз Роберт Солсбери написал в одном из писем, что он «оплакивает Крымскую систему и хочет изгнания турок из Европы»[505]505
Шеремет В.И. Власть и бизнес. Власть, деньги и оружие. Европа и Ближний Восток в новое время. М.: Технологическая школа бизнеса, 1996. С. 657.
[Закрыть].
А то, что «оплакивал» Солсбери, было конструкцией, основанной на двух договорах: Парижском от 18 (30) марта 1856 г. и англо-австро-французском договоре от 3 (15) апреля 1856 г. Согласно последнему, «высокие договаривающиеся стороны совместно и порознь (курсив мой. – И.К.) гарантируют независимость и целостность Оттоманской империи». «Любое посягательство» на положения Парижского договора три державы обязывались рассматривать как casus belli, прийти к «соглашению с Блистательной Портой о необходимых мерах» и «без промедления договориться между собой относительно применения своих военных и морских сил»[506]506
Виноградов В.Н. Дизраэли, Гладстон и Шувалов… // Новая и новейшая история. 1978. № 3. С. 122.
[Закрыть]. «Злополучный Парижский договор, – сетовал Солсбери, – обязывает нас уважать интегритет Турции»[507]507
Цит по: Шеремет В.И. Указ. соч. С. 657.
[Закрыть].
Кризис на Балканах придал и новый импульс обсуждению в Лондоне проектов раздела Оттоманской империи. Именно в этот период, по словам В.И. Шеремета, обсуждался «даже, как отвлекающий маневр, вопрос о соглашении Англии и России по вопросу о разделе Турции»[508]508
Там же. С. 658.
[Закрыть].
При всем нервозном отношении Дизраэли к покушениям на суверенитет Турции, этот фактор все же не был для него «священной коровой». Английский премьер сильно волновался лишь тогда, когда Турцией начинали заниматься континентальные державы, и прежде всего Россия, без предварительного сговора с «владычицей морей».
Еще до начала обличительной кампании в прессе по поводу резни в Болгарии, 28 мая (9 июня) 1876 г., еще раз поворчав днем в палате лордов на устроителей Берлинского меморандума, вечером на банкете у барона Л. Ротшильда Дизраэли буквально сразил российского посла графа П.А. Шувалова своим предложением:
На следующий день Дизраэли призвал Шувалова «выкинуть из головы» предрассудки в отношении английской политики и довольно откровенно заявил:
«Ни я, ни мое правительство не доверяем великим державам, управляемым мудрыми мужьями с консервативными принципами. Я не доверяю вам как в Азии, так и в Турции. Что же касается Азии, то на днях я провозгласил новую политику: я не стану оспаривать там ваши действия или проверять наращивание ваших сил, мы только попросим вас не предпринимать ничего в направлении Афганистана, что могло бы угрожать нашим азиатским владениям. Также я не стану подозревать вашу политику в Турции. Я предполагаю, что такое мудрое и сильное правительство, как ваше, не стремится к поспешным действиям и ожидает, пока природа вещей не сотрет Турцию с карты Европы, что рано или поздно случится, потому что это неизбежно»[510]510
Ibid. P. 41.
[Закрыть].
Далее британский премьер прокомментировал балканские события и бесплодность словесных демаршей континентальных держав. По его мнению, христианское население борется не за реформы, а за независимость. Победят славяне – великим державам останется только констатировать свершившийся факт, победят турки – великие державы предпримут усилия по сдерживанию резни. Но в любом случае кровопролитие неизбежно. Отвечая на «такой циничный взгляд», изумленный Шувалов заявил только одно – на Балканах Россия стремится лишь улучшить положение христианского населения и не намерена «поднимать весь Восточный вопрос»[511]511
Ibid.
[Закрыть].
Дизраэли не был склонен к чувствительности в реальной политике. Для большей убедительности собственных аргументов у него под рукой была средиземноморская эскадра, часть боевых кораблей которой направлялась в Безикскую бухту у входа в Дарданелльский пролив. Премьер был убежден, что аргументы главного калибра британских броненосцев гораздо доходчивее и эффективнее аргументов вербальной дипломатии.
Правящие политики с берегов Туманного Альбиона, не сковывая себя идеологическим грузом, а заботясь только о реальных выгодах, в очередной раз разыгрывали прагматичную и в перспективе беспроигрышную комбинацию. Все было в одном флаконе и готово к употреблению по ситуации. Грозя туркам, они одновременно поощряли их воинственный настрой. Призывая Петербург к двусторонним договоренностям, они в то же время посылали в российскую столицу предупредительный сигнал: «Не увлекайтесь, мы у ворот Константинополя, и мы начеку!» К тому же британские броненосцы у входа в проливы были лучшей гарантией готовности кабинета тори не опоздать к возможному дележу наследия Османов. Гладстон бил в десятку, когда предположил, что «флот расположился наилучшим образом для того, чтобы, в случае распада Османской империи, захватить ее лучшие куски»[512]512
Виноградов В.Н. Дизраэли, Гладстон и Шувалов… // Новая и новейшая история. 1978. № 3. С. 106.
[Закрыть].
Ну, а как же Берлинский меморандум? А он вовсе не был доведен до турецкого правительства. Под влиянием британской позиции к нему быстро охладели сначала Франция и Италия, а затем и Германия с Австро-Венгрией. О меморандуме как-то быстро стали забывать. Усилия России сколотить общеевропейский блок давления на Турцию в очередной раз разбивались об упорное несогласие британского кабинета.
Но Берлинский меморандум еще и запоздал. Он уже не соответствовал новым тенденциям развития Балканского кризиса. События на Балканах явно начинали перетекать в какой-то новый, более драматичный этап. «Ныне, – писал Горчаков Шувалову 2 (14) июня 1876 г., – пред нами новое положение, которое трудно еще определить»[513]513
Татищев С.С. Указ. соч. С. 667.
[Закрыть]. Тугой узел балканских противоречий затягивался настолько, что спектр мирных возможностей дипломатии стремительно сужался, и все сильнее заявляла о себе возможность иная – разрубить его мечом.
И как бы в подтверждение этого 20 июня (2 июля) 1876 г. европейские столицы облетело сообщение: Сербия и Черногория объявили Турции войну и открыли военные действия. Все взоры в этот момент обратились к России: решится ли она обнажить меч?
А Россия, в лице своей дипломатии, пребывала в разочаровании и стояла на распутье. Команда Горчакова как рыба об лед билась в надежде достичь европейского согласия по способам воздействия на турецкое правительство в интересах защиты балканских христиан. Но согласие это никак не складывалось, а перспективы его становились все более туманными. Политические интересы правительств великих держав были далеки от сострадательных порывов и проявляли растущую несогласованность с российскими.
Действия Англии и Австро-Венгрии все более воскрешали в памяти их политику в период Восточного кризиса 1852–1853 гг. Было очевидно, что обе державы стремились не допустить усиления влияния России на Балканах. Англия противодействовала почти открыто. Австро-Венгрия, имея виды на Боснию и Герцеговину, не торопилась присоединяться к решительным предложениям России и явно выжидала удобный момент для упрочения собственных позиций на Балканах.
Франция и Италия ключевой роли в разгоравшемся кризисе не играли и только делали свои скромные ставки за столом основных игроков в зависимости от хода игры и собственных интересов.
Оставалась Германия, которая все больше раскрывала свою заинтересованность в вовлечении России в войну с Турцией. Переключить внешнеполитическую энергию своего восточного соседа с западного направления на юго-восточное и тем самым, как выразился французский дипломат Шодорди, остаться со своим западным соседом (Францией) tête-à-tête – план этот был голубой мечтой Бисмарка.
Получалось, что только Германия в лице ее канцлера прямо подталкивала Россию к войне. Однако именно этого более всего стремилось избежать российское правительство. Но все же, одна ли Германия?
Опыт Восточного кризиса 1852–1853 гг. и последовавшей войны подсказывал западным политикам, что выжидательная позиция оказывается предпочтительной в то время, когда огромный российский медведь начинает активничать на Балканах и вовлекать в это другие великие державы. Россия обрекала себя на изоляцию, не достигала никаких значимых стратегических результатов и в итоге… В итоге белые начинали и проигрывали. В этой логике и Англия, и Австро-Венгрия, опасаясь агрессивных планов России, вполне могли рассматривать и такой вариант развития событий: мы будем сдерживать Россию в ее решимости защищать балканских христиан, загоняя и ее, и всю ситуацию по разрешению кризиса в тупик; в конечном итоге Россия не выдержит и возьмется за оружие, создав тем самым качественно новую политическую ситуацию, в которой ее можно будет даже обвинить в нарушении статус-кво и мира на Балканах. Ну, а далее останется внимательно следить за ходом военных действий, не давать ни одной из сторон слишком сильно преуспеть над своим противником и постараться не упустить свой шанс. В итоге лучшие плоды побед достанутся тем, кто затаился в кустах. Подобная модель скрытого провоцирования России к войне вовсе не противоречила стратегическим интересам как Англии, так и Австро-Венгрии.
А что же сама Россия? Разумеется, «крымский урок» не прошел для ее правительства бесследно. Весь каркас российской дипломатии после 1856 г. строился на стремлении избежать большой войны путем поддержания европейского равновесия при соблюдении баланса интересов великих держав в рамках т. н. «европейского концерта». Остаться за рамками этого «концерта», т. е. в изоляции, а тем более на пороге большой войны – это являлось таким же кошмаром для Горчакова, как перспектива франко-русского сближения для Бисмарка.
Но ко времени Балканского кризиса европейское равновесие в контексте «Парижской системы» 1856 г. безвозвратно кануло в Лету. На европейской сцене появилась Германская империя. Уже с начала кризиса участники «европейского концерта» заиграли так, что вместо симфонии все чаще звучала откровенная какофония. А сам алгоритм «концерта» в действиях российской дипломатии все более раскрывал свою бесперспективность с точки зрения национально-государственных интересов страны. Стремление последовательно действовать в его рамках обрекало Россию на постоянное соглашательство и унизительные уступки. А это сильно било по авторитету и престижу империи и все больше раздражало первых лиц государства.
Что оставалось? Попытаться найти опору в новой, стремительно набиравшей силу европейской реальности – Германии. Но это – демонтаж основ российской внешней политики. Ни Александр II, ни тем более симпатизировавший Франции Горчаков не решились последовательно пойти по этому пути.
С лета 1876 г., продолжая добиваться единства действий великих держав, российская дипломатия, на случай все более вероятной войны с Турцией, резко активизировала попытки договориться с отдельными европейскими «оркестрантами». И прежде всего с самым опасным и строптивым – с Великобританией.
Глава 10
Не нужен нам берег турецкий…
Князь А.М. Горчаков не без оснований говорил, что «победить английские предрассудки» в отношении российской внешней политики вообще и на Востоке в частности – «задача, превышающая человеческие силы»[514]514
Виноградов К.Б. Накануне Русско-турецкой войны… С. 136.
[Закрыть].
На 1876 г. пришлось не только усиление активности России на балканском направлении, но и ее дальнейшее продвижение на юг через Среднюю Азию. 2 (14) февраля 1876 г. Александр II по представлению Д.А. Милютина и К.П. Кауфмана одобрил телеграмму генералу Г.А. Колпаковскому[515]515
Кауфман К.П. – генерал-адъютант, с 1867 по 1882 г. туркестанский генерал-губернатор и командующий войсками Туркестанского военного округа.
Колпаков ский Г.А. – генерал-лейтенент, с 1867 по 1882 г. командующий войсками Семиреченской области и наказной атаман Семиреченского казачьего войска.
[Закрыть] «лично ехать в Кокан и объявить народу, что белый царь, снисходя к его просьбе и желая положить конец его бедствиям, принимает его в свое подданство»[516]516
Милютин Д.А. Дневник. 1876–1878. С. 41.
[Закрыть]. Так прежнее Кокандское ханство присоединялось к Российской империи. Правда, уже под названием Ферганской области.
Но что скажут англичане? Этот вопрос взволновал тогда не только членов правительства, но прежде всего самого императора. Ведь в Лондоне уже на картах отмеряли, сколько русским осталось до Индии, и все чаще задумывались: не являются ли их последние действия реализацией глобального стратегического замысла удушения Британской империи в клещах двойного натиска на Индию – через Балканы на Константинополь и через Среднюю Азию. Туман большой тревоги окутывал и без того туманный Альбион.
Тем не менее в начале июня 1876 г. Горчаков, воспользовавшись ростом антитурецких настроений в английском обществе, в очередной раз предпринял попытку преодолеть атмосферу недоверия между Петербургом и Лондоном.
В направленной Шувалову 2 (14) июня 1876 г. депеше Горчаков уже в который раз пытался разъяснить британскому правительству бескорыстные основания российских устремлений. Горчаков перечислял все прошлые усилия российской дипломатии, направленные на выработку согласованных мер воздействия великих держав на Порту с целью улучшения положения балканских христиан. Россия всегда стремилась только к этому, и Берлинский меморандум – всего лишь очередная попытка, в которой Лондон, к сожалению, не принял участия. «Мы находим, – убеждал Горчаков, – что… нет повода желать, чтобы на Востоке вспыхнул окончательный кризис, так как обстоятельства недостаточно созрели еще для такого решения»[517]517
Татищев С.С. Указ. соч. С. 667.
[Закрыть].
В переводе с витиеватого дипломатического на обыденный русский язык это могло бы прозвучать примерно так: боже нас упаси повторять ошибки покойного императора Николая Павловича, никаких даже намеков на предложения о дележе османских владений и тем более сепаратных сговоров на этот счет мы не допустим. Горчаков буквально заклинал Дизраэли и Дерби: верьте нам, верьте в бескорыстность наших мирных намерений! Скажите, что нужно для того, чтобы Англия влилась в миротворческий «концерт»? «…Мы готовы принять всякую мысль, сообщенную нам с искренним желанием соглашения»[518]518
Там же.
[Закрыть].
И Горчакову в очередной раз эту «мысль» сообщили. Сухо, строго, даже цинично, без пустых благодушных пожеланий. 2 (12) июня 1876 г. Дерби направил соответствующее письмо послу в Петербурге А. Лофтусу, содержание которого было вскоре доведено до Горчакова.
В послании говорилось, что никто и не сомневается в самых мирных намерениях императора Александра. Однако и тут он прямо намекал на Игнатьева, «слова и поступки русских агентов на Востоке не всегда соответствуют личным взглядам императора»[519]519
Там же.
[Закрыть].
Чего хочет, к чему стремится кабинет ее величества? Ответ Дерби выливал ушат холодного реализма на разгоряченную идеей «европейского концерта» голову российского канцлера. Альтернатива нынешней ситуации на Балканах проста: переговоры восставших с турецкими властями приведут или к некоему соглашению, или к окончательному разрыву. Второй вариант Дерби считал наиболее вероятным. Но в этом случае велики соблазны военного давления на Турцию, на что никогда не согласится английское правительство. Самое разумное, по убеждению Дерби, – выждать исхода борьбы и не вмешиваться.
Самое интересное было в том, что заявление британского госсекретаря мало чем отличалось от недавних высказываний самого российского канцлера. Еще до провала миссии Родича, 28 февраля (12 марта) 1876 г., в откровенном разговоре с Милютиным Горчаков предусматривал, что «европейской дипломатии не удастся удержать Сербию, Черногорию, а быть может, и Румынию от явного вмешательства в борьбу». И тогда – «предоставить обе стороны на произвол судьбы: пусть оружие и решит, которая сторона одолеет и которая погибнет (курсив мой. – И.К.)»[520]520
Там же. С. 668.
[Закрыть].
Но Горчаков не нуждался в советах Дерби. Он стремился заманить Англию в европейский блок давления на Турцию. Поэтому канцлер продолжил игру на убеждение и направил Дерби ответ. Одновременно его содержание было доведено до Вены и Берлина.
В очередной раз из Петербурга раздались «старые песни о главном» в духе «европейского концерта». Правда, начинал князь с укора Дерби в том, в чем совсем недавно смело мог бы упрекнуть самого себя: политика невмешательства в балканские дела затрагивает честь христианских держав! А водворение мира на Балканах на началах улучшенного статус-кво – задача, по его мнению, вполне достижимая, «если только заинтересованные правительства дружно примутся за ее разрешение». Российская же сторона не намерена оказывать на Порту особого давления вне рамок соглашения с великими державами. Но необходимыми условиями подобного соглашения Горчаков считал «основания вассальных и платящих султану дань автономных княжеств»[521]521
Там же. С. 669.
[Закрыть]. По мысли Горчакова, делу балканского умиротворения послужили бы и незначительные территориальные уступки, которые могла бы осуществить Порта по отношению к Сербии и Черногории за счет Боснии и Герцеговины.
…Честь христианских держав, дружные усилия… Вот интересно, как в Лондоне реагировали на подобные пассажи российского канцлера? Не обращали внимания, обижались, улыбались? Или же?.. Как-то Талейран, имея в виду прежде всего людей своей профессии, сказал, что язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли. Так вот, если исходить из реалий британской политики в отношении России, то надо признать, что в Лондоне смотрели на подобные высказывания российской стороны через эту призму наполеоновского министра иностранных дел.
В то время, когда российская дипломатия искренно говорила о чести и начинала порицать еще совсем недавно отстаиваемое невмешательство, в Лондоне склонны были усматривать в этом своеобразное семантическое прикрытие агрессивных намерений Петербурга. Взаимное недоверие и подозрительность сидели глубоко и основательно. Они явно коренились в области ментальной несовместимости, отрицательной комплементарности, если пользоваться терминологией Л.Н. Гумилева. Но вернемся к дипломатии.
Отвечая Горчакову, Дерби, по сути, повторил высказанные ранее мысли. Что касалось территориальных уступок в пользу Сербии и Черногории, то здесь Дерби не имел принципиальных возражений. Тем не менее такой путь сдерживания военных порывов этих княжеств он считал нереалистичным и советовал Горчакову лучше употребить все влияние российского правительства на то, чтобы удержать Белград и Цетинью от ввязывания в неравную борьбу с турками. Последствия такой борьбы, по мнению Дерби, могли быть весьма опасными как для самих княжеств, так и для всего процесса балканского урегулирования.
Из Вены же российский МИД получил даже более решительный отказ. Андраши отверг условие автономии Боснии и Герцеговины. Австрийский канцлер не согласился и с российскими предложениями о малых приращениях Сербии и Черногории за счет этих провинций. И вообще, полагал он, в нынешних условиях на Балканах «лучше предоставить событиям выяснить положение, прежде чем выступать с новым дипломатическим посредничеством, которое не может иметь успеха и только скомпрометирует будущую политику держав». Андраши предельно четко высказал мысль о невмешательстве, которую неоднократно заявлял Дерби. И очевидно понимая, что это вызовет раздражение Горчакова, Андраши попытался отвести от Вены возможные упреки российской стороны. Он пояснил, что высказанная им позиция отражает только его личные взгляды и еще не утверждена императором Францем-Иосифом. Он также уверял, что «не желает сделать ни единого шага, не посоветовавшись с лондонским двором, и с удовольствием узнает о его соглашении с Россией…»[522]522
Там же. С. 670.
[Закрыть].
Едкий сарказм этих слов был очевиден. Андраши цеплял своих российских коллег за самое уязвимое звено в процессе умиротворения Балкан – англо-российские отношения. По сути, он говорил Горчакову: вы, любезный князь, так настойчиво стремились вовлечь в соглашение Англию, что убедили и нас в необходимости этого. Теперь вперед, флаг вам в руки, а мы посмотрим, что у вас получится. Но именно здесь у российской дипломатии ничего и не получалось. Очередной тупик, выход из которого, однако, напрашивался сам собой: надо было переключаться на Вену и доверительно договариваться с ней.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
