Текст книги "По следам «Турецкого гамбита», или Русская «полупобеда» 1878 года"

«С каждым днем занятие войсками нашими Константинополя становится затруднительнее, в случае если Порта добровольно не согласится на наше вступление, потому что численность турецких войск увеличивается с каждым днем войсками, привозимыми из оставляемых ими крепостей. Предупреждаю об этом для того, чтобы ты не считал занятие Царьграда столь же легким и возможным, как две недели тому назад. Затрудняет переговоры распущенный в Царьграде слух о предполагаемой будто бы европейской конференции, до исхода которой мир не будет считаться окончательным»[1137]1137
  Цит. по: Газенкампф М.А. Указ. соч. С. 435.


[Закрыть].

Мысли, которые развивал накануне отправки этой телеграммы Газенкампф, были весьма распространены. 4 (16) февраля по сути то же Гурко высказал Левицкому и Непокойчицкому[1138]1138
  Там же: С. 438.


[Закрыть]. Об этом же писал в своем дневнике в начале февраля Скалон, особо сетуя по поводу упущенного времени: если бы император твердо поддержал предложения главнокомандующего о безостановочном движении к Константинополю, высказанные 10 (22) января…[1139]1139
  Скалон Д.А. Мои воспоминания… Т. II. С. 233.


[Закрыть].

На волне мрачных мыслей Николай Николаевич в телеграмме от 4 (16) февраля уже не говорил, что все приказания государя «будут исполнены», а явно упирал на сложности овладения Константинополем в сравнении с ситуацией двухнедельной давности. И главной из них, как следует из текста телеграммы, была возрастающая численность турецких войск, «привозимых из оставляемых… крепостей». Хотя, замечу, Газенкампф говорил не о настоящей, а только будущей невозможности занять Константинополь без боя, «когда подойдут войска из очищаемых турками крепостей».

Упущены две недели – в них, получается, все дело. Безусловно, время на войне – реcурс невосполнимый. Однако постараемся разобраться.

Отсчитаем от 4 (16) февраля две недели назад – получим 21 января (2 февраля). Это – как раз тот срок начала наступления на турецкую столицу, который 10 (22) – 17 (29) января намечал главнокомандующий[1140]1140
  Сборник материалов… Вып. 14. С. 146.


[Закрыть]. И намечал, напомню, уже после того, как, по его расчетам, войска должны были немного отдохнуть, подтянуть обозы, пополнить боезапасы и снаряжение.

Но 19 (31) января было заключено перемирие. Согласно пятому пункту его условий, турецкие войска, оставлявшие Рущук, Силистрию, Хаджи-Оглу-Базарджик и Разград, должны были уходить «на Варну или Шумлу, по усмотрению турецкого военного начальства». «Оставление названных крепостей и укрепленных пунктов – говорилось далее, – должно быть исполнено не позже семидневного срока со времени получения приказания о том местным начальством»[1141]1141
  Условия перемирия между Императорскими Российскими войсками и их союзниками и императорскими турецкими войсками // В кн.: Золотарев В.А. Противоборство империй. С. 368.


[Закрыть]. На Варну с целью дальнейшей отправки к Константинополю турецкие войска начали отходить еще до перемирия 19 (31) января[1142]1142
  Газенкампф М.А. Указ. соч. С. 413.


[Закрыть]. Однако первые партии эвакуируемых из крепостей солдат с минимальным запасом боеприпасов могли начать прибывать в Константинополь не ранее второй половины февраля. Силистрию турки начали покидать только 4 (16) февраля. А принц Гассан, находившийся в Варне при исправной телеграфной связи, 23 января (4 февраля) имел только «полуофициальное извещение о перемирии»[1143]1143
  Там же. С. 424, 448.


[Закрыть]. Кстати, основные силы арабских частей принца Гассана прибыли из Варны только в самом конце марта и расположились в Ункяр-Искелеси на берегу Босфора[1144]1144
  The Eastern crisis // The Times. 1878. April 2.


[Закрыть].

Разумеется, какие-то турецкие части прибыли на защиту столицы гораздо раньше. Это, в частности, относилось к батальонам из Малой Азии. Однако их боевые качества вызывали большие сомнения. Все лучшие части находились на балканском театре, но их боевой дух после зимних поражений был далеко не на высоте. Очень немногие и весьма малочисленные отряды, подобно арабским частям, добрались до Константинополя, сохранив организованность и готовность сражаться.

18 (30) января в Кучук-Чекмедже начали высадку турецкие войска, прибывшие на двух больших транспортах из Батума[1145]1145
  The Times. 1878. February 12.


[Закрыть].

Примерно 15 (27) – 18 (30) января в турецкую столицу и на полуостров Галлиполи стали прибывать первые транспорты с остатками разбитых частей армии Сулеймана-паши[1146]1146
  Сологуб В. Указ. соч. // Военный сборник. 1880. № 6. С. 391; The Times. 1878. February 14.


[Закрыть]. Помимо крайне изможденного внешнего вида солдат, бросалось в глаза почти полное отсутствие офицеров. «В течение последних недель боев, – телеграфировал с места событий 22 января (3 февраля) корреспондент “Таймс”, – потери офицеров были огромны. В бригаде Неджиба-паши численностью 2500 человек было всего три офицера»[1147]1147
  The Times. 1878. February 14.


[Закрыть].

И русское, и турецкое командование и, разумеется, лондонские стратеги прекрасно понимали, что ключом ко всей зоне проливов и самому Константинополю является Галлиполийский полуостров.

По воспоминаниям Бекера, к середине января на линии укреплений у Булаира, прикрывавших вход на полуостров, было сосредоточено «3000 человек совершенно необученных войск». К ним присоединилось 5000 солдат, прибывших вместе с Бекером. «Орудия, предназначенные для вооружения укреплений, – писал Бекер, – валялись на дороге, наполовину погруженные в грязь». А Гуссейн-паша, командовавший собранными здесь войсками, сообщил ему, что «укрепления были совершенно беззащитны и, в случае наступления русских, должны быть оставлены»[1148]1148
  Сологуб В. Указ. соч. // Военный сборник. 1880. № 6. С. 391–392.


[Закрыть].

Из Булаира Бекер направился в Константинополь, где встретился с Реуфом-пашой. Бекер предложил военному министру оставшейся частью войск армии Сулеймана, около 25 000 человек, немедленно занять укрепленную линию Беюк-Чекмедже – Деркос. Реуф сообщил Бекеру, что на этой линии уже сосредоточено 30 000 под командованием Мухтара-паши. «…Но перевозка орудий на позицию, – писал Бекер, – встречала неодолимые затруднения вследствие глубокой грязи и непрерывных дождей»[1149]1149
  Там же. С. 392.


[Закрыть]. По словам Бекера, турки были убеждены, что перемирие уже заключено и действует. Однако вскоре в Константинополь вернулись Сервер-паша и Намык-паша и сообщили, «что их вынудили согласиться на оставление» линии Беюк-Чекмедже – Деркос, которая должна была составить нейтральную полосу между двумя армиями.

Итак, если бы не были упущены две недели, то занятие Галлиполи, похоже, вообще не встретило бы особых препятствий, но вот у стен Константинополя, на линии Беюк-Чекмедже – Деркос, русских могли поджидать около 55 000 солдат противника. Такая численность потенциальных защитников турецкой столицы, по состоянию на середину января, представлена в воспоминаниях В. Бекера.

Спустя два месяца, в середине марта, Обручев в записке императору писал, что «под Константинополем стоит до 30–40 000 турок»[1150]1150
  Особое прибавление… Вып. II. C. 105.


[Закрыть]. И это с учетом солдат, прибывавших из оставляемых придунайских крепостей в течение последних двух месяцев.

По данным же русских разведок, на которые ссылались авторы из Военно-исторической комиссии, к 31 января (12 февраля) в полевом штабе русской армии «считалось, что у турок никак не более 65–70 батальонов и, может быть, около 50 полевых орудий». Даже если в качестве среднего показателя численности одного батальона принять 300 человек и помножить это число на максимальное количество батальонов, то получим 21 тысячу солдат. И это – возможный максимум на конец января. Более того, надо учесть, что в некоторых турецких батальонах число боеспособных штыков не доходило и до 200[1151]1151
  Описание Русско-турецкой войны… Т. IX. Ч. I. С. 410–411.


[Закрыть]. Хотя вполне вероятно, что собранные русскими разведчиками данные отражали только численность первого эшелона обороны, ее, так сказать, видимого фасада.

Приводя указанные донесения разведки, авторы из Военно-исторической комиссии, тем не менее, уже на первую половину февраля 1878 г. определяли численность стянутых к Константинополю турецких войск в количестве «до 80 000–100 000 человек»[1152]1152
  Там же. С. 483.


[Закрыть]. Правда, при этом авторы ни на что не ссылались и не приводили никаких расчетов столь значимого заявления. Это особенно удивляет на фоне той многолетней кропотливой работы, которую проводили члены комиссии по обоснованию порой куда менее значимых фактов. Не будем забывать и того, что многие члены комиссии являлись далеко не рядовыми участниками русско-турецкой войны.

А какими силами располагала русская армия для наступления на Константинополь? В конце января Скалон записал, что «мы считали и пересчитывали, и у нас выходит лишь 40 т.»[1153]1153
  Скалон Д.А. Мои воспоминания… Т. II. С. 222.


[Закрыть]. Речь, разумеется, шла о тех отрядах армии, которые находились не далее Адрианополя и могли непосредственно использоваться для наступления на турецкую столицу. А таких отрядов было четыре: авангард Скобелева, отряд Гурко, VIII армейский и Гренадерский корпуса. Если определять их наличную строевую численность по данным Военно-исторической комиссии и донесениям главнокомандующего, то получается: авангард – 17 759 штыков, 2082 сабли, 42 орудия; отряд Гурко – около 27 000 штыков, 2500 сабель и 90 орудий; VIII корпус – около 10 000 штыков, 1600 сабель и 42 орудия; Гренадерский корпус – около 12 000 штыков и 44 орудия[1154]1154
  Описание Русско-турецкой войны… Т. IX. Ч. I. С. 411–414, 446; Сборник материалов… Вып. 14. С. 145.


[Закрыть]. Таким образом, общая численность группировки русской армии, непосредственно направленной на Константинополь и Галлиполи, в начале февраля 1878 г. составляла: около 66 000 штыков, 6000 сабель и 200 орудий. Разумеется, командование русской армии имело возможность стянуть силы с других направлений, прежде всего восточного.

Картина, как видим, получается весьма неоднозначной, и данные сильно разнятся. Если с определением сил русской армии все более или менее понятно, то главные проблемы возникают с армией турецкой. Если принимать максимальные значения ее численности под Константинополем, которые были указаны Военно-исторической комиссией, то при этом не стоит забывать следующего.

Во-первых, в ходе войны часто проявлялась ситуация, когда численность реально организованных, снаряженных и боеспособных частей турецкой армии оказывалась значительно меньше той, которую озвучивали султанские военачальники.

Во-вторых, войска, призванные защищать столицу, находились на территории, фактически окруженной с суши, что создавало дополнительные сложности. Проблемы с боеприпасами, снаряжением, продовольствием, офицерским составом, дезертирством, наплывом беженцев – все это крайне затрудняло организацию эффективной обороны. Так что численность если и определялась в 80 тысяч, то реально боеспособными вполне могли оказаться только 40.

«Бедствия в Константинополе потрясают, – писал из турецкой столицы в начале февраля корреспондент “Таймс”. – Около 80 000 беженцев из разных провинций… прибыли только в течение последних 10 дней и продолжают прибывать тысячами в день». Многие из них без еды и зимней одежды, что приводит к большой смертности, отмечал корреспондент[1155]1155
  The Times. 1878. February 12.


[Закрыть].

И в-третьих, – эффект победоносной армии – морально-психологический фактор огромного значения, и он во всех отношениях подавлял турок. Численность армии победителей в глазах побежденных и их сторонников всегда значительно выше реальной. Давайте припомним, сколько солдат умудрился насчитать у Османа-паши в Плевне генерал Зотов… Так вот, под Константинополем было то же самое.

Находившийся в отряде Скобелева корреспондент «Таймс» насчитал в нем «около 40 000 штыков, 8000 сабель со значительной артиллерией» и эти данные из Чаталджи 31 января (12 февраля) передал в газету[1156]1156
  The Times. 1878. February 18.


[Закрыть]. Вполне возможно, что корреспондент вовсе и не считал численность отряда, а ее ему подсказали. Но важно не это, а то, что по свету стала гулять информация о численности скобелевского отряда, завышенная только по пехоте более чем в два раза. Как здесь не вспомнить полковника Пузе на Праценских высотах под Аустерлицем: «главное, чтобы нас не пересчитали». А если с этой информацией ознакомились турки? Тогда для них выходило, что только один Скобелев располагал 48 000 бойцов со «значительной артиллерией». Последнее обстоятельство, правда, звучало довольно странно, учитывая то ужасающее состояние дорог, по которым эту артиллерию и ее боекомплекты приходилось перемещать. Но в любом случае информация английского корреспондента о численности скобелевского отряда энтузиазма туркам точно бы не прибавила.

Корреспондент «Таймс» особенно выделял фактор морального превосходства русской армии. По его мнению, те силы, которые расположились «на внутренних линиях, возможно 60 000 или 70 000 человек», для наступления на турецкую столицу, «русские по большому счету не рассматривают». Для решения этой задачи они предполагают ограничиться войсками, расположенными у Чорлу и в ближайших районах. По оценке английского корреспондента, этот самонадеянный взгляд русских, «возможно, простителен, учитывая, какое слабое, во всех отношениях, сопротивление они испытали со времени перехода Балкан и до настоящего момента»[1157]1157
  With general Skobeleff // The Times. 1878. February 22.


[Закрыть].

Комментируя письмо своего корреспондента из занятой русскими Чаталджи, «Таймс» писала, что оно «показывает, насколько турки отдались на милость своих врагов». «…Турки сейчас в часе от паники, дающей русским предлог для оккупации Константинополя», – продолжала свой комментарий газета[1158]1158
  The Times. 1878. February 23.


[Закрыть].

К тому же нельзя упустить и еще один важный момент. В начале февраля 1878 г., спустя две недели после заключения перемирия, турки по-прежнему не могли в полной мере воспользоваться преимуществами укрепленной оборонительной позиции Беюк-Чекмедже – Деркос. Эта линия, как следует из личных наблюдений Бекера, Скобелева, Верещагина, была практически лишена артиллерии, очень многие ее участки оставались недостроены, а укрепленные позиции во многих местах не соединялись траншеями, что позволяло русской кавалерии их обойти.

За две «упущенные» недели турки, конечно же, укрепились. Но, думается, не настолько серьезно, чтобы противостоять русскому наступлению. Ведь «упущенные» две недели позволили окрепнуть и русской армии за счет отдыха, ремонта, подтягивания парков, обозов, организации снабжения. Главным препятствием для обеих сторон и в середине января, и в начале февраля являлась сама природа: частые дожди, непроходимые дороги. И как следствие – невозможность передвижения артиллерии, обозов, пополнения продовольствия и боеприпасов.

Так что ситуация с «упущенными двумя неделями» далеко не однозначно была против русских.

Не будем забывать и общую численность русской армии на Балканах, по которой она значительно превосходила турецкую. По данным полевого штаба, в строю числилось:

1 (13) февраля – 354 006 чел.,

16 (28) февраля – 357 308 чел.,

1 (13) марта – 360 426 чел.[1159]1159
  Сборник материалов… Вып. 87. СПб., 1911. С. 260, 285, 310.


[Закрыть]

Обнадеживало и сообщение Ону из Константинополя. 3 (15) февраля он телеграфировал Игнатьеву:

«Турки приняли меня очень радушно, почти с восторгом, война сильно надоела им, и они ни в каком случае, кажется, не хотят продолжать борьбу. Никакого движения, никаких приготовлений к защите я не замечаю; все мертво. Придет наше войско в Константинополь – его примут без удовольствия, но хладнокровно. Все турецкие газеты (даже на турецком языке) толкуют о скором дружественном приходе наших войск в Константинополь без всякого раздражения. Сегодня, наконец, английский флот (4 броненосца и один пароход) бросил якорь между Принкино и Халки, несмотря на все старания турок отделаться от него. Особенного волнения в народонаселении не заметно; все чувства притупились от напряжения этих двух лет. <…> Мы уже сегодня, как-то вскользь, называли и те казармы, которые могли бы приютить наших солдат: Дауд-паша, Рамиз-Чифтлик – на высотах Эюба. Одно только надо знать: нет ли там какой-нибудь заразы. Намык поедет к великому князю, чтобы отклонить его высочество от мысли занять Константинополь, но кончится тем, что поторгуется и под конец уступит» (выделено мной. – И.К.)[1160]1160
  Особое прибавление… Вып. II. С. 25-26.


[Закрыть].

Телеграмма Ону перекликалась с сообщением Скобелева из Чаталджи о том, «что константинопольское население подготовлено уже к возможности появления… наших войск и относится к этому совершенно спокойно»[1161]1161
  Газенкампф МЛ. Указ. соч. С. 441-442.


[Закрыть].

Казалось, уже не только турки, но и вся Европа начинали понимать неизбежность русского вступления в столицу Оттоманской империи. 3 (15) февраля берлинский корреспондент «Таймс» сообщал, что «султан готовится перебраться на азиатский берег Босфора». К взрыву были подготовлены крупнейшие здания султанской столицы, в том числе Святая София. 4 (16) февраля константинопольский корреспондент «Таймс» писал: «Русские начали движение с целью непосредственной оккупации окрестностей Константинополя. Они разместятся в казармах за его стенами»[1162]1162
  The Times. February 16.


[Закрыть].

Если Газенкампф допускал, что появление английской эскадры может говорить о секретном англо-турецком соглашении, направленном против России, то аналогичным образом рассуждали и многие британские наблюдатели. Так, в начале февраля корреспондент «Таймс» сообщал из Константинополя, что политика Турции становится все более пророссийской, а появление М. Ону в столице – признак существующего или готовящегося секретного договора между Россией и Турцией. Турки, писал он, сейчас ведут двойную игру, «одну историю они рассказывают англичанам, другую – русским»[1163]1163
  The Times. February 25.


[Закрыть]. Но во всех этих рассуждениях верным было лишь одно – турки действительно оказались между двух огней, что задавало им определенную логику поведения.

Сообщение Ону было получено в полевом штабе 4 (16) февраля в то время, когда Газенкампф с Непокойчицким трудились над шифровкой телеграммы государю о «затруднениях» с занятием Константинополя. Когда Газенкампф принес ее на подпись главнокомандующему, тот протянул ему для отправки новую телеграмму императору. В ней сообщалось об английских броненосцах, уговорах турок не входить в Константинополь и расположении русских войск всего в двух переходах от него. Далее великий князь спрашивал: «…как желаешь смотреть на стояние английского флота у Принцевых островов?»[1164]1164
  Цит. по: Газенкампф МЛ. Указ. соч. С. 436.


[Закрыть].

Между Адрианополем и Петербургом последовал обмен телеграммами, продемонстрировавший нараставшую неразбериху при телеграфном сообщении через Константинополь.

Наконец, в штаб армии пришел ответ императора, отправленный в 22.40 3 (15) февраля. В телеграмме сообщалось, что Шуваловым в Лондоне заявлено: если британский флот подошел к Константинополю с мирной целью, то и наше вступление в турецкую столицу с той же целью «сделалось неизбежным». Единственной уступкой, по мнению Александра II, продолжает оставаться обещание не занимать Галлиполи при условии, что англичане не высадят ни одного солдата как на европейский, так и на азиатский берег Турции. На этом телеграмма обрывалась, и ее продолжение было получено только на следующее утро 5 (17) февраля. Император призывал главнокомандующего «зорко следить, чтобы не допускать английские суда» в Босфор и в случае такой попытки с их стороны «постараться занять, если можно с согласия султана, некоторые из укреплений европейского берега»[1165]1165
  Скалон Д.А. Мои воспоминания. Т. II. С. 238.


[Закрыть]. «Если можно»… А если нельзя? На этот счет императорская телеграмма хранила молчание. Да и как можно было, лишь «зорко следя», не допустить английские броненосцы в Босфор?

По мнению авторов из Военно-исторической комиссии Главного штаба, история с этой телеграммой «заставляла предполагать», что турки не только задержали ее в Константинополе, но и сообщили ее содержание английскому послу Лайарду. Этот вывод основывался на факте отхода 4 (16) февраля английских броненосцев от Принцевых островов к малоазиатскому берегу Турции, в залив Мудания[1166]1166
  Особое прибавление… Вып. II. C. 27.


[Закрыть]. Дабы не провоцировать русских?

Поступавшие с задержками телеграммы императора и канцлера все же подталкивали главнокомандующего к осознанию неизбежности занятия турецкой столицы. Газенкампф же продолжал высказывать великому князю свои опасения на этот счет. Он полагал, что «делать это теперь – не только бесцельно, но и очень рискованно». «Если же занимать что-либо теперь, – говорил Газенкампф, – то именно Галлиполи, а не Константинополь, так как первый – ключ к последнему». Но именно это император определенно запрещал делать. Николай Николаевич выслушал полковника, «но остался при своем мнении, что Константинополь занять следует, риска тут нет, Англия нам войны не объявит»[1167]1167
  Газенкампф МЛ. Указ. соч. С. 438.


[Закрыть].

Неужели лед нерешительности, сковавший русскую армию, начинал таять?

Ответ на этот вопрос дали события 5 (17) февраля. День начался с очередной, задержавшейся в Константинополе, депеши императора от 3 (15) февраля. В ней Александр II сетовал на задержку телеграмм и настойчиво повторял брату, что направляемые в штаб армии императорские депеши султану «должны служить руководством» и для него.

В 12 часов дня Николай Николаевич отвечал, что все телеграммы получил, «но по причине неоднократного перерыва линий они дошли непоследовательно». «До сих пор английская эскадра в Босфор не вступала, – писал он, – и даже удалилась от Принцевых островов, оставаясь в Мраморном море, а потому и я демаркационной линии не переступал»[1168]1168
  Там же. С. 439.


[Закрыть].

Уже к вечеру великому князю принесли телеграмму канцлера Горчакова от 3 (15) февраля. Прочтя ее, главнокомандующий незамедлительно отправил депешу императору:

«Только сегодня в 5 часов вечера получил от князя Горчакова копию с телеграммы твоей султану от 3-го числа, о необходимости вступления наших войск в Константинополь, ввиду прохода английской эскадры через Дарданеллы и к Принцевым островам. Поэтому сообщаю Савфету, что нахожусь вынужденным сговориться с султаном о вступлении наших войск в Царьград (курсив мой. – И.К.). Депеша Горчакова ко мне опоздала потому, что шла через Константинополь и, по всей вероятности, была там умышленно задержана»[1169]1169
  Там же. С. 440.


[Закрыть].

В этом изматывающем нагромождении телеграфных накладок, неоднозначности депеш, трудностей армии и нервозности переговоров для Николая Николаевича наконец-то прояснилось: император не связывает занятие Константинополя с вступлением английских броненосцев в Босфор и раздражен его нерешительностью.

Вечером 5 (17) февраля у главнокомандующего началось совещание, в котором участвовали Непокойчицкий, Нелидов и Игнатьев. Одновременно продолжались переговоры с Савфетом-пашой. По итогам совещания было принято решение «занять отрядом в 10 000 человек не самый город (Константинополь. – И.К.), но Сан-Стефано на берегу Мраморного моря, Кучук-Чекмедже и ближайшие деревни и казармы»[1170]1170
  Там же. С. 440-441.


[Закрыть].

После совещания, за чаем, Николай Николаевич рассказал, что в ситуации «настойчивого требования государя занять Константинополь путем мирного соглашения с султаном» и одновременной «невозможности достигнуть этого соглашения ввиду английской эскадры» граф Игнатьев «придумал компромисс» – занять Сан-Стефано. Никто, разумеется, не знал о существовании такого «предместья Константинополя», но Игнатьев уверял, «что это – чудное местечко на берегу Мраморного моря, что там мы будем все равно что в Константинополе, а между тем англичанам придраться будет не к чему»[1171]1171
  Там же. С. 441.


[Закрыть]. Великому князю очень понравилась эта идея, и он практически сразу же определил, какие части будут введены в Сан-Стефано.

Обратим внимание: еще совсем недавно Игнатьев считал необходимым занять высоты вокруг Константинополя и укрепления Босфора, а тут – только пригород столицы, удаленный от нее на 13 км. Вступление русских в Сан-Стефано, писал 10 (22) февраля корреспондент «Таймс» из Перы, «не принесет им реальных военных преимуществ»[1172]1172
  The Times. February 25.


[Закрыть]. И он был совершенно прав.

Великий князь говорил Савфету-паше, что занятие Сан-Стефано – это «уступка, которую он взял на себя, ибо государь приказал занять Константинополь»[1173]1173
  Газенкампф МЛ. Указ. соч. С. 453.


[Закрыть]. Однако такое решение главнокомандующего одобрил и сам Александр II, хотя буквально за два дня до этого был очень сердит на брата за его нерасторопность в занятии турецкой столицы.

За чаем Николай Николаевич подвел и некоторые итоги: эскадра Хорнби отошла в залив Мудания, в 50 милях от Константинополя; десантных войск на судах нет; одним из судов командует герцог Эдинбургский; а по донесениям Скобелева и Ону, население турецкой столицы уже готово к встрече русских полков. Великий князь сообщил также, что, по некоторым сведениям, эскадры других государств спешат в Мраморное море, а султан уже не возражает против вступления наших войск даже в сам Константинополь, но просит подождать до получения ответа на телеграмму, посланную им королеве Виктории.

Тем временем в Лондоне Биконсфилд был крайне озабочен перспективами антироссийского альянса с Австро-Венгрией. Переговоры с Андраши шли уже месяц, но итогового соглашения так и не было. 8 (20) февраля, вызванный к премьеру, Дерби «нашел его уверенным, что дело с Андраши пропало, и настроенным весьма миролюбиво». «Мы говорили о русском вступлении в Константинополь, которое, согласно последним телеграммам, есть шанс предотвратить. Также говорили о переговорах по предотвращению захвата турецкого флота, силой или в качестве компенсации; мы согласились не покупать турецкие корабли, и эта идея понравилась премьеру»[1174]1174
  A Selection from the Diaries of Edward Henry Stanley 15th Earl of Derby… P. 512.


[Закрыть].

И вот на таком фоне командование русской армии проявляет уступчивость, ограничиваясь занятием бесполезной константинопольской «Рублевки» – Сан-Стефано. И это в надежде на понимание англичан и сговорчивость турок в вопросе мирных переговоров.

Не успели участники чаепития разойтись, как пришло сообщение, что английская эскадра вернулась, а адмирал Хорнби даже побывал в Константинополе. «Все мы дали волю накопившемуся против англичан озлоблению», – записал по этому поводу Газенкампф[1175]1175
  Там же. С. 442.


[Закрыть]. Действительно, 5 (17) февраля британские броненосцы из залива Мудания перебрались в Тузлу в 7 милях от Принцевых островов и в 17 от турецкой столицы[1176]1176
  The Times. February 20.


[Закрыть].

8 таких условиях турки уже не торопились с ответом по поводу Сан-Стефано, они затягивали мирные переговоры и отказывались даже от того, на что соглашались при заключении перемирия. Когда эти упреки 8 (20) февраля были высказаны Савфету-паше, то он откровенно ответил: «Тогда было другое положение, тогда мы подписали бы все, что вам угодно. Ну, а теперь еще поговорим: обстоятельства уже не те»[1177]1177
  Цит. по: Газенкампф МЛ. Указ. соч. С. 448.


[Закрыть].

Нелицеприятный вывод напрашивался сам собой: поспешное перемирие и уступчивость победителей уводят на тропу поражений, степень унизительности которых будет только возрастать.

9 (21) февраля главнокомандующий предъявил туркам ультиматум: если к 6 часам утра 11 (23) февраля он не получит приглашения вступить в Сан-Стефано, то займет его силой, а вместе с ним и все те пункты, которые сочтет необходимым. В главной квартире стали готовиться к выступлению, а вечером следующего дня телеграммой из Константинополя М. Ону сообщил – Порта согласилась. Побежденные давали «добро» победителям…

В Лондон же поступали в те дни крайне «неприятные новости». Дерби писал, что ночью 8 (20) февраля пришло сообщение «о требовании России передать ей весь турецкий флот и о том, что предложено послать 30 000 русских войск для оккупации Константинополя».

На следующий день на заседании кабинета первым вопросом обсуждалась судьба турецкого флота. «Мы решили, – писал Дерби, – не разрешать Лайарду и Хорнби делать то, к чему они были расположены, – противиться переводу турецкого флота, как это могло быть осуществлено по закону войны». В связи с этим Биконсфилд заявил: «Если мы идем к войне, то позвольте нам вести ее правильно и не начинать ее схваткой в Константинополе, к которой мы не готовы».

На заседании было отмечено: русские дали обещание не занимать линию Булаирских укреплений на входе в Галлиполи, «так как у них нет к этому мотивов, исключая возможность перерезать путь отхода нашему флоту». В последнем случае кабинет решил быть готовым оказать помощь туркам в защите этой линии.

«В случае силового вступления русских в Константинополь, – писал Дерби, – мы решили отозвать посла и заявить, что пойдем на конференцию только после того, как оккупация прекратится. Во всех отношениях это наиболее решительный шаг, который мы могли предпринять…» (курсив мой. – И.К.)[1178]1178
  A Selection from the Diaries of Edward Henry Stanley 15th Earl of Derby… P. 513.


[Закрыть].

Около 4 часов утра 12 (24) февраля главнокомандующий русской армией великий князь Николай Николаевич во главе конвоя и сопровождающих лиц въехал в Сан-Стефано.

Довольно быстро, к вечеру того же дня, Лондон достигла телеграмма: русские вошли не в Константинополь, а в его пригород Сан-Стефано, «и что мир будет подписан там». Одновременно поступило сообщение, что требование русских о передаче им турецкого флота отозвано. Также в этот день газетные колонки сообщали о готовности Австро-Венгрии приступить к мобилизации и запрошенных на эти цели кредитах. Для британских политиков это были весьма хорошие новости.

Дерби подметил, как сразу изменился тон «болтливых» лондонских газет. Уже 12 (24) февраля они просто взвились в боевом порыве, напечатав речь премьера, которую он никогда не произносил, но которая, по их мнению, отражала его «решительные настроения». «Со мной королева, парламент и весь народ, – якобы говорил Дизраэли, – если бы я был десятью годами моложе, то изменил бы карту Европы»[1179]1179
  Ibid. P. 515.


[Закрыть]. Вот она – цена русской нерешительности. Связь явлений проступала совершенно очевидно: агрессивность туманного Альбиона возрастала по мере уступчивости русских политиков и военных.

Перед самым отъездом из Адрианополя Игнатьев заявил, что затянувшиеся переговоры скоро будут закончены, и назвал точную дату подписания мирного договора – 19 февраля (3 марта) – ну как же было не приурочить договор ко дню восшествия на престол императора и отмены крепостного права!.. Вот только все большее число сведущих людей начинало задаваться вопросом: а зачем нужен этот договор? Пафоса много, толку мало, а вред – вполне конкретный.

Очевидно одно: в конце января – начале февраля 1878 г. части русской Дунайской армии могли без больших усилий занять и Константинополь, и Босфор, и даже Дарданеллы.

Какая-то могучая сила тянула русскую армию к Константинополю, тянула, несмотря на все сомнения и нерешительность императора, главнокомандующего и канцлера. И вот это, действительно, можно назвать метафизикой в духе А. Проханова.

Политически заостренные условия перемирия и ориентация на заключение предварительного мирного договора с Турцией сковали действия русской армии.

И тут давно ожидаемый ход сделали англичане – они ввели эскадру в Мраморное море. Однако это открыло новые возможности и для решительных действий русской армии, но по вине императора и, прежде всего, главнокомандующего она ими не воспользовалась. А вот британское правительство разыграло эту карту блестяще. Четыре британских броненосца превратились в куда более эффективное политическое оружие, нежели большая и победоносная русская армия, топтавшаяся в нерешительности под стенами турецкой столицы. В зоне черноморских проливов Лондон в очередной раз стал переигрывать Петербург.

«В январе 1878 г., – писал А.Б. Широкорад, – был упущен момент, который мог бы изменить всю дальнейшую историю России»[1180]1180
  Широкорад А.Б. Тысячелетняя битва за Царьград. С. 503.


[Закрыть]. А упущенный момент, как говорил Наполеон, не вернется никогда.