Текст книги "По следам «Турецкого гамбита», или Русская «полупобеда» 1878 года"

По словам Шувалова, в ходе первой беседы, «дойдя до третьего пункта, канцлер… обратился к своей любимой теме, он снова стал говорить о проливах, о Константинополе и т. д. и т. д.». «Он повторил мне, – писал Шувалов, – что Германия будет очень рада, если мы там обоснуемся и, как он выразился, получим в свои руки ключ от своего дома». На это Павел Андреевич ответил, что «мы не забываем его заверений по этому поводу, которые он нам уже давно дает», однако подобное содержание не оформлено отдельной статьей в договоре «только для того, чтобы не ослабить точного смысла текста статьи III, в которой речь идет о закрытии проливов». Этим Бисмарку предлагалась следующая формула: сейчас для России пока важно только закрытие проливов согласно положениям договора 1881 г., впоследствии когда мы накопим силы и сочтем необходимым, то перейдем уже к более решительным определениям. И канцлер Германии полностью согласился со своим собеседником: «…такой статье не место в основном документе – об этом надо уговориться отдельно. Случайная нескромность может оказаться для вас роковой, разоблачив слишком рано ваши желания». Придя к полному взаимопониманию по вопросу о российских интересах в зоне проливов, «высокие договаривающиеся Стороны» без проблем составили отдельный, как выразился Шувалов, «проект добавочной статьи, с двойным дном, к тайному соглашению»[1610]1610
  Русско-германские отношения. 1873–1914. С. 97, 99.


[Закрыть]. Какие уж тут провокации?..

Формулировка будущих обязательств Германии, изложенная в дополнительном протоколе, оказалась для России даже более определенной и весомой, нежели в январском проекте. Однако, по выражению Павла Шувалова, это добавление к договору «не являлось капитальным пунктом переговоров»[1611]1611
  Tам же. С. 123.


[Закрыть]. Более того, руководство российского МИДа оценило подписанный секретный протокол как «нелепый» именно по причине его несвоевременности[1612]1612
  Ламздорф В.Н. Дневник 1894–1896. С. 314.


[Закрыть]. Захват проливов по-прежнему виделся лишь в перспективе, актуальной же для российского императора являлась задача выстроить отношения с Германией без Австро-Венгрии и желательно против нее. Поэтому первая и самая главная статья договора предстала в следующем виде:

«В случае, если бы одна из высоких договаривающихся Сторон оказалась в состоянии войны с третьей Великой Державой, другая сторона будет хранить по отношению к первой благожелательный нейтралитет и приложит все старания к локализации конфликта (подчеркнуто мной. – И.К.). Это обязательство не относится к войне против Австрии или Франции, в случае если бы такая возгорелась вследствие нападения на одну из последних Держав одной из высоких договаривающихся Сторон»[1613]1613
  Русско-германские отношения. 1873–1914. С. 147.


[Закрыть].

Именно эта, состоящая из двух предложений, статья в конечном итоге окажет на петербургские планы овладения проливами гораздо большее влияние, нежели решительные формулировки «весьма секретного протокола».

Однако уже в начале беседы 29 апреля (11 мая) Шувалов представил Бисмарку проект первой статьи договора, состоящей только из одного первого предложения (в тексте статьи оно подчеркнуто). И если германский канцлер, беседуя с посланцами Петербурга, постоянно заводил разговоры о проливах, то его собеседники не менее настойчиво пытались убедить Бисмарка последовать иному замыслу: оставить Австро-Венгрию и союзничать без нее, только вдвоем. Именно так определялась суть российской формулировки первой статьи договора. И это притом, что в Петербурге знали о германо-австрийском договоре 1879 г. и вполне могли представлять вытекавшие из него обязательства Берлина перед Веной. Плюс к этому новая российская формулировка полностью избавлялась от гарантий Вене, представленных в январском проекте соглашения, согласно которому Россия и Германия обязывались ничего не предпринимать против «территориальной целостности» Австро-Венгрии, «исключая случаи агрессии с ее стороны». Именно здесь проходила та граница австро-германского союза, за которой он переставал действовать. Однако Петербургу этого уже было мало. Получалось, что новая российская редакция основного пункта соглашения требовала от Германии безусловного нейтралитета в случае русско-австрийского вооруженного конфликта, безотносительно к тому, кто на кого нападет. А ни для кого не было секретом, что такой исход наиболее вероятен только из-за Балкан. И почему тогда предложение российской стороны нельзя назвать провокацией?..

Бисмарк достал портфель, вынул из него лист с текстом германо-австрийского договора 1879 г. и принялся читать его Шувалову. «Вот как было дело», – произнес канцлер в заключение и заявил изумленному послу, что «он от всей души сожалеет о том, что события 1879 г. заставили его охранить себя от нас при помощи этого договора». Шувалов признал, что «это союз чисто оборонительный, но направленный исключительно против России, под влиянием опасений, которые испытывала тогда Германия»[1614]1614
  Там же. С. 102–103.


[Закрыть].

Надо заметить, что в «сожалениях» Бисмарка относительно договора 1879 г. звучал один весьма реальный мотив. Постоянные всплески русско-австрийских противоречий на Балканах приводили германского канцлера к тревожным размышлениям: если дело и дальше так пойдет, то не исключен удар России по Австро-Венгрии, вмешательство Германии в защиту своего союзника, что неминуемо усилит реваншистские соблазны Франции и приведет к русско-французскому союзу. Таким образом, притянутый в 1879 г. для сдерживания русской опасности австрийский союзник вполне мог поставить Германию перед самой нежелательной для нее перспективой – войны на два фронта. Надежд на Италию в противостоянии Франции не было практически никаких, на Англию – и того меньше: она вечно виляла хвостом и гуляла сама по себе.

В беседе с Шуваловым Бисмарк стал настойчиво предлагать варианты редакций первой статьи, суть которых сводилась только к одному: из условий германского нейтралитета должен быть исключен случай нападения России на Австро-Венгрию. Однако Шувалов отводил все доводы Бисмарка. Не подействовали на российского посла и заверения канцлера, что случай российского нападения на Австро-Венгрию подразумевает только удар по ее территории и никак не распространяется даже на приобретенные по Берлинскому договору Боснию и Герцеговину. Любопытно, что при упоминании этих провинций Шувалов подчеркнуто воздержался от комментариев, следуя полученным из Петербурга инструкциям. В то время российский император всячески стремился предотвратить возможную аннексию этих провинций Веной, согласие на которую Петербург предоставил ей по договору 1881 г.

Бисмарк пытался ослабить опасения Петербурга в отношении действий Вены на Балканах. Он заявил, что Германия не поддержит Австро-Венгрию, если бы та «пустилась в политику авантюр на Балканском полуострове» и захотела бы противодействовать России «либо в Болгарии, либо в Румелии, либо даже в Константинополе». По словам канцлера, во всех этих случаях Австро-Венгрии пришлось бы действовать «на свой риск и страх». К тому времени Бисмарк уже написал об этом Кальноки[1615]1615
  Там же. С. 109.


[Закрыть]. Но и эти аргументы не впечатлили Шувалова.

Не поколебало позицию российского посла и предложение Бисмарка изменить первую статью в смысле «специально-оборонительном, на случай всякой войны с третьей Державой». Реакция Шувалова была весьма оригинальной: «Разве мы виноваты, что у нас больше врагов, чем у Германии, у которой враг только один?»[1616]1616
  Там же. С. 119.


[Закрыть]. Почему Франция являлась врагом Германии, было понятно: последняя оттяпала у первой часть ее территории. Но ведь буйные головы из Петербурга зачисляли в стан своих врагов Австро-Венгрию только потому, что в ее сторону разворачивалась Болгария. «Разве мы виноваты…» – наивно-лукавое откровение Шувалова. Да, в Петербурге сами создавали себе врага в лице третьей континентальной империи, разменивая выгоды нормальных с ней отношений на маловразумительные интересы в Болгарии.

Германский канцлер все больше утверждался в мысли, что российский император не только хочет оторвать Берлин от Вены, но и сохранить за собой свободу действий на случай возможного военного удара по Австро-Венгрии.

В переговорах явно намечался тупик. И вот в начале четвертой встречи Шувалова с Бисмарком 5 (17) мая всплывает тема Франции. Для канцлера это явилось полной неожиданностью. Если в трактовке Бисмарка «благожелательный нейтралитет» Германии исключался в случае нападения России на Австро-Венгрию, то теперь Шувалов предложил уравновесить конструкцию соглашения следующей формулировкой: «…а для России исключается случай нападения Германии на Францию»[1617]1617
  Там же. С. 117.


[Закрыть]. Посланник Петербурга последовательно выполнял полученные им инструкции. В свое время В.М. Хвостов точно определил суть нового предложения Шувалова: «Вы, немцы, не хотите нам позволить в случае надобности разбить Австрию. Хорошо. Но имейте в виду, что и мы не позволяем вам разбить Францию»[1618]1618
  История дипломатии. Т. 2. С. 258.


[Закрыть]. Никаких соглашений на этот счет с Францией еще не было, а ими уже начинали пугать германского канцлера. Так злоба Александра III на Австро-Венгрию стала прокладывать путь к русско-французскому союзу.

Финансовый шантаж России, предпринятый Бисмарком во второй половине 1887 г., привел к тому, что в 1888–1889 гг. под патронатом Ротшильдов на французском денежном рынке была проведена масштабная операция по конверсии российских государственных долгов. Теперь не Берлин, а Париж становился центром кредитования российского правительства. Только за период 1887–1889 гг. кредиты превысили 3 миллиарда франков золотом и в последующие годы только нарастали[1619]1619
  Жиро Р. Финансы и политика в франко-русских отношениях 1887–1889 годов // Французский ежегодник. 1961. М., 1968. С. 138; Сидоров А.Л. Конверсии внешних займов России 1888–1890 гг. // Исторический архив. 1959. № 3. С. 99–125.


[Закрыть]. Из Парижа на Россию набрасывалась, пожалуй, самая эффективная петля зависимости – кредитная. А как говорил второй президент США Джон Адамс, есть только два пути завоевать и поработить нацию: один из них – меч, другой – долг.

Если в Париже начали накапливать российские долги, то в Берлине засверкали мечи. Еще в 1886 г. генерал-квартирмейстер Генерального штаба А. фон Вальдерзее, опираясь на поддержку Мольтке и близких по духу генералов, повел атаку на проводимую Бисмарком «политику умиротворения». В 1888 г. Вальдерзее стал настаивать на необходимости решительного наступления на Восток. В это время прошли переговоры с военными представителями Италии и Австро-Венгрии. Помимо этого, Вальдерзее был уверен, что в случае начала войны с Россией поддержку Германии окажет и Румыния. Сменив в августе 1888 г. престарелого Мольтке на посту начальника Генштаба, Вальдерзее вынашивал планы развязывания «двойной войны» – с Францией и Россией, уговаривая нового императора Вильгельма II отказать Петербургу в продаже современных вооружений[1620]1620
  Гёрлиц В. Германский Генеральный штаб. История и структура. 1657–1945. М.: Центрполиграф, 2005. С. 112–120.


[Закрыть].

Недостаточность обязательств, полученных от России в 1887 г. на случай вооруженного конфликта с Францией, явилась основным мотивом последующих внешнеполитических действий германского канцлера. Вскоре после заключения «договора перестраховки» Бисмарк поддержал позицию венского кабинета, который, опасаясь усиления русской экспансии, стал настаивать на пересмотре заключенного в феврале – марте 1887 г. англо-итало-австрийского соглашения по сохранению статус-кво в Восточном Средиземноморье[1621]1621
  Речь идет о т. н. Первой Средиземноморской Антанте. Обострение англо-французских противоречий, особенно в отношении Египта, а также стремление Лондона парализовать возможное укрепление позиций Петербурга на Ближнем Востоке и в зоне черноморских проливов привели в середине 1886 г. к началу переговоров кабинета Солсбери с правительствами Италии и Австро-Венгрии. Во многом это явились ответом на ту активность Нелидова, которую он развил в Константинополе, стремясь связать султана оборонительным договором по охране проливов. Однако в ходе переговоров быстро выявилась традиционная черта британской дипломатии – нежелание обременять себя конкретными обязательствами. Тогда Бисмарк, не менее традиционно заинтересованный в обострении англо-российских отношений, к тому же почувствовавший прохладную реакцию Петербурга на январский проект германо-российского договора, довел до сведения Солсбери, что подобная неуступчивость правительства ее величества лишит Англию поддержки Германии в египетских делах. И Солсбери уступил. Англо-итальянское соглашение было оформлено 31 января (12 февраля) 1887 г. путем обмена нотами между Солсбери и итальянским послом в Лондоне Корти. Обе стороны обязывались поддерживать статус-кво в Средиземном, Адриатическом, Эгейском и Черном морях и препятствовать любым действиям с целью его изменения. В случае невозможности сохранения статус-кво Англия и Италия договорились содействовать тому, чтобы изменения произошли в результате предварительного соглашения между ними. Подразумевая Францию, обе стороны согласились предпринять совместные действия в Средиземном море в случае разногласий одной из них с третьей державой. При этом Англия выразила готовность поддержать действия Италии в Триполитании и Киренаике, Италия же – поддержать англичан в Египте. Тем не менее конкретные обязательства очерчены не были. В английской ноте по этому поводу говорилось, что «характер совместных действий будет устанавливаться, когда явится в них надобность», смотря по обстоятельствам каждого конкретного случая. Австрийское правительство присоединилось к англо-итальянскому соглашению 12 (24) марта 1887 г. и сделало это явно без энтузиазма и с глубокой озабоченностью. Дело в том, что в Вене не без оснований опасались, что в случае вооруженного конфликта с Россией на Балканах Лондон, пользуясь неопределенностью взаимных обязательств, бросит своих союзников на произвол судьбы. См.: Средиземноморская Антанта 1887 г. // Дипломатический словарь. М., 1948.


[Закрыть]. В Вене хотели добиться от Лондона соглашения с более конкретными обязательствами. Именно в этом духе германский канцлер и принялся обрабатывать Солсбери, всячески подталкивая его к необходимости уступить Вене в данном вопросе.

«Если ему удастся затеять маленькую приятную драку между ней (Россией. – И.К.) и тремя державами, – писал Солсбери о намерениях Бисмарка, – он будет иметь удовольствие сделать Францию безвредным соседом в будущем»[1622]1622
  http://www.tonnel.ru/?1=gz1&uid=594&op=bio


[Закрыть]. В отношении Великобритании – да, но в отношении Италии и Австро-Венгрии – весьма сомнительно. Действия германского канцлера демонстрировали его заинтересованность в улаживании русско-австрийских противоречий на Балканах. Однако именно в этом вопросе «договор перестраховки» и не давал ему никаких гарантий: в отношении Вены Александр III предпочел не связывать себя какими-либо обязательствами, одновременно ограничив возможности германских действий против Франции. В такой ситуации канцлеру Германии ничего не оставалось, как усиливать свою роль покровителя Габсбургской монархии, дабы та не стала искать поддержки в Париже, усомнившись в надежности берлинского друга.

1 (12) февраля 1887 г. в Лондоне было заключено новое секретное англоавстрийское соглашение (в форме обмена нотами), а через четыре дня к нему присоединилась Италия. Как того и добивались в Вене, соглашение уточняло позиции сторон в отношении Турции. Англия, Австро-Венгрия и Италия обязались сохранять статус-кво как на Востоке в целом, так в Болгарии и Восточной Румелии в частности; не допускать преобладания русского влияния в Турции и следить за тем, чтобы последняя не уступала России какой-либо части своих суверенных прав в проливах и Малой Азии. В случае попыток России силой добиться от Порты подобных уступок стороны условились незамедлительно договориться между собой об ответных мерах противодействия. Если России все-таки удастся договориться с Турцией по этим вопросам, то три державы договаривались занять те пункты турецкой территории, оккупацию которых они признали бы необходимой.

Поддерживая Средиземноморскую Антанту трех держав, Бисмарк отплатил Петербургу за его несговорчивость и антиавстрийское упрямство.

Различные дипломатические конструкции подразумевали разное понимание статус-кво в Восточном Средиземноморье: соглашения Антанты допускали преобладание Англии в Египте и исключали оттуда Францию, русско-турецкие переговоры подразумевали эвакуацию англичан из Страны пирамид.

Антиавстрийские настроения Александра III осложняли перспективы утверждения России в зоне черноморских проливов, однако и Средиземноморская Антанта не могла стать для этого существенным сдерживающим фактором. Сам Солсбери скептически оценивал австро-англо-итальянский альянс, заявляя, что «соглашение не гарантирует ничего сверх того, что было обеспечено ранее другими соглашениями»[1623]1623
  Там же.


[Закрыть]. Верное своим традициям английское правительство полностью сохранило за собой свободу действий, предпочитая договариваться в каждой конкретной ситуации. И наступавшее последнее десятилетие XIX в. все это только подтвердило.

В 80-х и 90-х гг. XIX в. в России часто обращались к анализу итогов последней русско-турецкой войны и перспектив утверждения России в зоне черноморских проливов. Особый интерес представляют суждения тех дипломатов и военных, которые были непосредственно знакомы с данной проблематикой. Так, в 1888 г. А.С. Иониным была составлена записка по поводу последней войны с Турцией, которую позднее прокомментировал Д.А. Капнист[1624]1624
  А.С. Ионин – в 1875–1878 гг. генеральный консул в Рагузе (Дубровнике). В 1878– 1883 гг., являясь министром-резидентом в Черногории, оказывал значительное влияние на управление страной.
  Д.А. Капнист – старший советник, затем директор Азиатского департамента МИДа в 1891–1897 гг.


[Закрыть]. Один из основных выводов этих дипломатов звучал так же, как и у А.И. Нелидова: в будущем правительство обязано избежать грубейших просчетов 1876–1878 гг. По мнению Капниста, Берлинский трактат оказался более выгоден России, «чем Сан-Стефанский, который обижал греков и сербов в интересах Болгарии, отделенной от наших границ румынской Добруджей». Как и многие, Капнист считал, что Россия вполне могла бы удовлетвориться двумя фортами по обе стороны Босфора. «Пусть Константинополь станет свободным городом, пусть Дарданеллы перейдут в руки того из народов Балканского полуострова, которому удастся ими завладеть, – какое нам до этого дело; “ключ от дома” был бы у нас в руках». Припомнив слова генерал-фельдмаршала Паскевича, утверждавшего, что дорога в Константинополь ведет через Вену, Капнист полагал, «что с тех пор история изменила этот путь: теперь надо идти через Берлин»[1625]1625
  Ламздорф В.Н. Дневник 1886–1890. С. 389.


[Закрыть]. В разумном союзе с Германией Капнист видел залог успеха в решении задачи овладения Босфором.

Ознакомившись в начале декабря 1890 г. с запиской Капниста, Ламздорф так прокомментировал ее в своем дневнике:

«Если бы, вместо того чтобы сентиментальничать и разыгрывать в угоду славянофильским утопиям бескорыстие в сфере действительно русских интересов, мы хорошенько поразмыслили бы перед войной 1877 г., следовало бы, создавая Болгарию, поделить Румынию между Австрией и нами. Когда-то подобное соглашение с венским кабинетом при поддержке Германии было возможным. Бог знает, представится ли еще когда-нибудь подобная возможность. Этот злосчастный Сан-Стефанский договор, отдавший Добруджу Румынии и отделивший нас от освобожденной нашей кровью страны, был настоящим предательством интересов России (подчеркнуто мной. – И.К.). Право, надо быть недалеким и до глупости простодушным, чтобы основывать свою власть и свое влияние на одних только узах благодарности. И какой благодарности? Попробуйте убедить кого-либо в том, что Россия вела разорительную, стоившую 100 000 жизней войну исключительно для того, чтобы освободить этих несчастных братушек, которые десять лет спустя ясно ей доказали, кто они такие. Очевидно, одновременно стремление, елико возможно, усилить свое влияние на Балканском полуострове, но, как и всякий не вполне законный и добросовестный поступок, это должно было роковым образом завести нас в тупик. Похоже, мы обманывали Австрию, но при этом мы не обеспечили себе никакой поддержки и даже не подготовили достаточных средств. Что касается населяющих полуостров национальностей, то мы обидели греков и сербов ради болгар, а затем оттолкнули от себя последних, дав им хорошо почувствовать, что освобождены они не ради их прекрасных глаз, а для того чтобы пользоваться ими в своих интересах. Ждите после этого благодарности и рассчитывайте на нее как на главный, если не единственный, способ оказывать влияние!»[1626]1626
  Там же. С. 394–395.


[Закрыть].

Согласитесь, – весьма резкая оценка как прошедшей русско-турецкой войны, так и всей российской балканской политики 70–80-х гг. И особенно примечательно то, что вышла она из-под пера первого помощника министра иностранных дел России в тот момент, когда на Ближнем Востоке разгорались первые огни нового кризиса.

В рассматриваемый период в российских государственных кругах было два основных энтузиаста захвата черноморских проливов: в Петербурге – начальник Главного штаба Н.Н. Обручев, а в Константинополе – посол А.И. Нелидов. В 1892–1897 гг. в сообщениях Нелидова на разный лад, но все настойчивее звучит один лейтмотив: в случае формирования в ближайшее время благоприятных условий для захвата Верхнего Босфора правительство должно ими незамедлительно воспользоваться.

Казалось бы, с начала 90-х годов обострившийся кризис Оттоманской империи, расклад сил и интересов великих держав стали вселять уверенность в замыслы Обручева и Нелидова. В декабре 1895 г. в своем традиционном политическом обозрении на страницах «Русского вестника» С.С. Татищев писал, что «никогда международные сочетания не являлись более благоприятными для достижения Россией ее государственных целей»[1627]1627
  Татищев С.С. Политическое обозрение // Русский вестник. Т. 241. 1895. С. 305.


[Закрыть]. А уже в 1920-х годах исследования В.М. Хвостова показали, что середина 1890-х годов оказалась для царской России, пожалуй, самым благоприятным, после зимы 1878 г., временем для захвата проливов[1628]1628
  Хвостов В.М. Ближневосточный кризис 1895–97 гг. //Историк-марксист. 1929. Т. 13; Его же: Проблемы захвата Босфора в 90-х годах XIX века // Историк-марксист. 1930. Т. 20; Проект захвата Босфора в 1896 г.


[Закрыть].

Хотя, на первый взгляд, в начале 1890-х гг. российское правительство не проявляло в этом смысле ни малейшей активности. Александр III демонстрировал очевидное нежелание «идти в Константинополь через Берлин». В связи с истечением в июне 1890 г. срока действия «договора перестраховки» 1 (13) марта из российского МИДа послу в Берлине графу Шувалову была направлена телеграмма, в которой говорилось: «Государь остался при своем решении возобновить без изменений сам договор и упразднить дополнительный протокол к нему, не соответствующий более теперешнему положению вещей»[1629]1629
  Цит. по: Ламздорф В.Н. Дневник 1886–1890. С. 317.


[Закрыть]. Речь шла о том самом «секретнейшем» протоколе, в котором были зафиксированы как намерение Петербурга овладеть проливами в будущем, так и стратегическая поддержка этого курса германским правительством. Для русского царя и его правительства даже такое, ориентированное на перспективу, содержание протокола оказалось не востребованным. Более того, соглашаясь на продление «договора перестраховки», Александр III одновременно всячески давал понять новому германскому императору Вильгельму II, что Россия и без союза с Германией будет чувствовать себя в Европе неплохо.

В Берлине к тому времени Вильгельм II уже решил политическую судьбу Бисмарка – старый канцлер должен был уйти. 6 (18) марта 1890 г. Бисмарк подал прошение об отставке с постов имперского канцлера, министра-президента и министра иностранных дел прусского правительства. Через два дня отставка была принята императором. Незадолго до этого на последней «деловой встрече» с Вильгельмом II, в ходе которой обсуждались «русские дела», Бисмарк «намекнул», что из полученного донесения «следует нежелательность» для «русского царя» визита кайзера в Петербург. Сообщение канцлера «глубоко оскорбило» вспыльчиво-тщеславного Вильгельма[1630]1630
  Прошение Отто фон Бисмарка об отставке // www.vladivostok.com/speaking_in_tongues/Ganichev01.htm


[Закрыть]. В то же время Бисмарк сообщил послу Шувалову, что он подал кайзеру мысль предоставить Гирсу и генералу Швейницу оформить пролонгацию «договора перестраховки» в Петербурге. Свое намерение Бисмарк мотивировал тем, «что ввиду полного незнакомства с этим вопросом всех тех, кому придется вести переговоры после него, было бы лучше… сосредоточить переговоры в руках лиц, уже принимавших в них участие с той и другой стороны и хорошо знакомых с положением». И, как заявил Бисмарк, император «в принципе» согласился с этим предложением. Одобрил его и Швейниц[1631]1631
  Цит. по: Ламздорф В.Н. Дневник 1886–1890. С. 320.


[Закрыть].

Но не тут-то было. Кайзер явно затаил обиду на царя и после отставки Бисмарка нередко обвинял отправленного на пенсию канцлера в увлечениях русофильской политикой. Оправдались, однако, и опасения Бисмарка: фактор «полного незнакомства» с его виртуозно закрученными комбинациями сыграл свою роль.

Новый германский канцлер – пехотный генерал Лео фон Каприви, служивший в Генштабе под начальством Мольтке в 60-е гг., конечно же, был «заражен» воинственными настроениями этого ведомства[1632]1632
  История дипломатии. Т. 2. С. 264.


[Закрыть]. Однако отнюдь не агрессивные антироссийские замыслы позволили ему убедить Вильгельма II отказаться от продления «договора перестраховки». Прямой и честный Каприви предпринял этот шаг, прежде всего, в силу своего характера и политической неопытности. В середине мая 1890 г. он просил Швейница довести до российского правительства, что курс Бисмарка на сохранение традиционных добрососедских отношений с Россией продолжится, но при этом его политика «будет всегда проста и прозрачна и не даст повода ни к какому недоразумению». В связи с этим он полагал, «что такая политика несовместима с какими-либо секретными соглашениями»[1633]1633
  Ламздорф В.Н. Дневник 1886–1890. С. 344.


[Закрыть]. Наивный Каприви! Недаром Бисмарк сожалел, что такой хороший генерал идет в такую «нехорошую» политику. Это Бисмарк, по выражению Вильгельма I, умел жонглировать пятью шарами, из которых по крайней мере два постоянно находились в воздухе[1634]1634
  Вильгельм II. События и люди. 1878–1918 //http://territa.ru/load/1-1-0-4872


[Закрыть]. Каприви же, по его собственному признанию, такими политическими способностями не обладал. Для него за счастье было управиться и с двумя шарами.

После весьма аморфных соглашений Средиземноморской Антанты, в 1889 г. Бисмарк предпринял шаги к непосредственному сближению с Лондоном, стремясь использовать англо-французские противоречия для изоляции Парижа. Именно в то время, когда истекали последние дни действия секретного соглашения с Россией, в Берлине завершилась подготовка договора с Англией. 20 мая (1 июня) 1890 г. между двумя странами было достигнуто т. н. Занзибарское соглашение, по которому в обмен на ряд уступок в Африке, открывших англичанам дорогу к верховьям Нила, Великобритания передала Германии остров Гельголанд – ключ к германскому побережью Северного моря, – ставший вскоре главной базой немецкого флота.

Сближение с Англией, Тройственный союз, Австро-Венгрия… и, жонглируя всеми этими сложнейшими отношениями, предстояло еще умудриться так подбросить «шар» продленного договора с Россией, чтобы его никто не заметил и он, зависнув на некоторое время в тени европейской дипломатии, упал бы в руки германских политиков в нужное время. С такой задачей Бисмарк справился бы без особых усилий, но для Каприви это было уже слишком… В Петербурге Швейниц объяснил Гирсу: новый канцлер потому против тайного договора 1887 г., что «не желает, чтобы думали, что он в заговоре с Россией против Европы»[1635]1635
  Ламздорф В.Н. Дневник 1886–1890. С. 344.


[Закрыть]. Ламздорф же прямо написал, что Каприви «испугался двойной игры, которую в случае подписания нашего договора ему пришлось бы вести по отношению к Австрии, на союз с которой он, очевидно, смотрит серьезнее, чем его предшественник»[1636]1636
  Там же. С. 348.


[Закрыть].

Однако Александр III вовсе не удивился такому повороту германской политики. 29 мая (10 июня) 1890 г. на докладной записке Гирса о беседе со Швейницем он написал: «Я лично очень рад, что Германия первая не желает возобновлять трактат, и не особенно сожалею, что его более не будет»[1637]1637
  Там же. С. 345.


[Закрыть].

Для Парижа подобные настроения русского царя не являлись секретом и внушали серьезные надежды. Одновременно французское правительство было крайне встревожено наметившимся сближением Лондона и Берлина, что еще более усилило его стремление заполучить российские гарантии безопасности. Воспользовавшись услугами провокатора, французские власти инсценировали в Париже подготовку к покушению на Александра III и уже 17 (29) мая 1890 г. арестовали целую группу политических эмигрантов из России. Объекту «покушения» в Петербурге действия французов пришлись по душе. Последовали шаги навстречу, и, после возобновленного в 1891 г. Тройственного союза, Франция и Россия бросились во взаимные объятия, которые только окрепли на фоне разгоревшейся в 1892–1893 гг. русско-германской таможенной войны. В результате в 1891–1893 гг. сложился русско-французский союз.

Подписанная 5 (17) августа 1892 г. русско-французская военная конвенция носила оборонительный характер, но была решительно направлена против Германии и ее союзников[1638]1638
  Пункт 1 конвенции гласил: «Если Франция подвергнется нападению со стороны Германии или Италии, поддержанной Германией, Россия употребит все войска, какими она может располагать для нападения на Германию. Если Россия подвергнется нападению Германии или Австрии, поддержанной Германией, Франция употребит все войска, какими может располагать для нападения на Германию». Сборник договоров России с другими государствами. 1856–1917. М., 1952. С. 281.


[Закрыть]. Помимо этой конвенции, Петербург и Париж договорились согласовывать свои внешнеполитические действия, что в полной мере относилось к ситуации на Ближнем Востоке и в зоне проливов. Но если по «договору перестраховки» Германия гарантировала Петербургу поддержку в вопросе установления контроля над проливами, то ничем подобным в новом русско-французском союзе даже не пахло. Более того, в Петербурге не могли не догадываться, что Франция, являясь основным кредитором Турции, не заинтересована в переходе черноморских проливов под контроль другой державы, даже если бы ею оказалась Россия. Единственное, чем новая союзница оказывалась полезной Петербургу в этом вопросе, так это тем, что она, рассерженная на англичан из-за Египта, менее всего желала видеть их хозяевами Босфора и Дарданелл. В этом позиции Парижа и Петербурга полностью совпадали[1639]1639
  И все же противоестественность русско-французского сближения была для многих современников очевидна. Весьма ярко в этом смысле высказался С.Ю. Витте: «“Боже, Царя храни” и “Марсельеза” – это “Христос воскресе”, распеваемый в синагоге. Для всякого француза наше самодержавие есть варварство, а наш Царь – деспот. Для нас их égalité, fraternité и прочее есть реклама банкира Блока, печатаемая ежедневно во всех русских газетах. Французский парламент есть кощунство над здравым смыслом и самообман». Цит. по: Ананьич Б.В., Ганелин Р.Ш. Сергей Юльевич Витте и его время. СПб.: Дм. Буланин, 1999. С. 56.


[Закрыть].

Таким образом, в результате французского крена своей внешней политики Петербург стал терять германскую опору вековому стремлению к обладанию черноморскими проливами. Курс на их захват при благоприятных условиях, сформулированный Александром III еще в самом начале царствования, начинал терять свою актуальность, но не был отменен, и государство продолжало накапливать силы для его реализации.

В самом конце XIX в. в среде военных моряков ходил такой анекдот: «В английском парламенте у премьер-министра спросили, знает ли он, что русские строят на Черном море пятнадцать броненосцев.

– Нет, – ответил изумленный премьер.

– Тем не менее это так – двенадцать Апостолов и три Святителя».

Россия, разумеется, не могла себе позволить иметь на Черном море такое количество броненосцев, да и не было нужды. Тем не менее современный броненосный флот у нее здесь все же появился. К 1890 г. российская Черноморская эскадра располагала тремя броненосцами, в 1895 г. их насчитывалось пять. Среди них оказались и «Двенадцать Апостолов», и «Три Святителя»[1640]1640
  В 1890 г. в строю числились броненосцы «Чесма», «Синоп», «Екатерина II», строились – «Двенадцать Апостолов» и «Георгий Победоносец». К 1895 г. все пять были в строю, имели опыт ходовых испытаний и учебных стрельб. В начале 1897 г. в строй вступил броненосец «Три Святителя», а в 1898 г. – «Ростислав». Однако полноценную боевую единицу своего класса броненосец «Три Святителя» в первой половине 1897 г. представлять еще не мог из-за недостаточной отлаженности ходовой части и артиллерийских систем. По причине неготовности артиллерии окончательный ввод в строй броненосца «Ростислав» растянулся до осени 1900 г.


[Закрыть].

В июне 1895 г. в Петербурге состоялось совещание, посвященные ходу реализации морской программы 1881 г. А 2 (16) ноября Н.Н. Обручев вручил министру иностранных дел князю А.Б. Лобанову-Ростовскому «интересную справку»: «Наши вооруженные силы в Черном море». По словам Ламздорфа, из документа следовало, «что мы располагаем всеми необходимыми средствами (выделено мной. – И.К.), чтобы через 12 часов после получения приказа выслать для овладения Босфором, если понадобится, 35 000 солдат, достаточное количество броненосцев (5), транспортных судов, плавучих мин и т. п.». При этом взятие Константинополя Обручев считал задачей бесполезной. России нужен был Босфор, запиравший вход в Черное море. Дарданеллы же, по его замыслу, должны быть полностью разоружены и нейтрализованы, что позволило бы гражданским и военным судам всех стран осуществлять их свободный проход. Однако решение этой задачи, по его мнению, являлось уже уделом дипломатов, а не военных[1641]1641
  Ламздорф В.Н. Дневник 1894–1896. С. 295–296.


[Закрыть].

19 ноября (1 декабря) 1895 г. под председательством великого князя генерал-адмирала Алексея Александровича состоялось новое совещание «по вопросу о соответствии установленных в 1881 г. главных оснований флота с настоящими общеполитическими и военными требованиями». На совещании констатировалось в целом удовлетворительное выполнение программы строительства броненосного флота. Тревожило, а потому и «было принято во внимание» другое: «Для России вопрос заключается теперь уже не в преобладании над турецким флотом, а в том, чтобы не допустить англичан овладеть выходом из Босфора в Черное море». Именно с осени 1895 г. броненосцы британской средиземноморской эскадры стали концентрироваться в Безикской бухте. Поводом явилось обострение ситуации в Османской империи в связи с массовой резней армян, прокатившейся по ее провинциям и захлестнувшей Константинополь.

На совещании отмечалось менее успешное, «чем создание боевого флота», выполнение постановлений 1881 г. относительно подготовки «транспортных средств для десантного отряда». Указывалось, что Одесский военный округ «содержит в усиленном составе 2 дивизии и стрелковую бригаду и мог бы выделить в первый же день по получении приказаний до 25 000 чел.». Представители же Военного ведомства признавали «указанный в 1881 г. состав единовременного десанта в 30 000 чел. действительно необходимым для осуществления предположенного плана».

В целом план проведения операции по захвату Босфора выглядел следующим образом. Погрузка десанта должна была производиться в Одессе и Севастополе. Как заявлялось на совещании, помимо транспортных средств самого Черноморского флота, для этого надлежало мобилизовать пароходы Добровольного флота и использовать суда Русского общества пароходства и торговли (РОПиТ). Пароходы Добровольного флота принимали от 800 до 1300 человек и от 2000 до 5000 тонн военных грузов одновременно на один борт. Перевозочные характеристики пароходов РОПиТа были скромнее: от 200 до 500 человек и от 150 до 2000 тонн грузов соответственно[1642]1642
  Добровольный флот – подконтрольное правительству судоходное общество, основанное в 1878 г. на добровольные пожертвования. Русское общество пароходства и торговли (РОПиТ) было основано в 1856 г.
  По моим расчетам, с 1896 г. в десантной операции на Босфоре могли быть задействованы следующие суда. По Добровольному флоту: «Владимир», «Воронеж», «Екатеринослав», «Киев», «Кострома», «Нижний Новгород», «Саратов», «Тамбов», «Херсон», «Ярославль». Мог быть также привлечен «Орел», при условии переноса его капитального ремонта. В действительности «Орел» ремонтировался в Англии (в Ньюкасле) с января по июль 1897 г. По своим характеристикам к указанным параходам относились учебные суда Черноморского флота «Днестр», «Прут», «Березань», которые также могли быть использованы для перевозки войск и грузов. По РОПиТу положение выглядело так: 6 товаро-пассажирских пароходов («Великая княгиня Ольга», «Великий князь Алексей», «Императрица Мария», «Трувор», «Царь», «Царица»), 12 – почтово-пассажирских («Арарат», «Великая княгиня Ксения», «Великий князь Константин», «Екатерина II», «Император Николай II», «Королева Ольга», «Новосельский», «Потемкин», «Ростов», «Святой Николай», «Цесаревич Георгий», «Чихачев»), 3 – товарных («Аскольд», «Волга», «Сокол»). См.: по судам Добровольного флота – http://www.retroflot.com/dobrovoljnyj_flot.html; по судам РОПиТа – http://fai.org.ru/forum/index.php/topic/29617.


[Закрыть]. По моим прикидкам, при условии максимально возможной мобилизации транспортных средств этих обществ, разовая посадка на суда не могла превысить 16 тысяч человек. На практике же все выглядело иначе.