Автор книги: Игорь Козлов
Жанр: Военное дело; спецслужбы, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 20 (всего у книги 55 страниц)
Такой решительный отказ Петербурга крайне встревожил Лондон. И 7 (19) октября Александр II уже читал личное послание королевы Виктории, в котором она просила разрешения на приезд в Ливадию посла лорда Лофтуса с целью прояснения смысла последнего демарша российского канцлера.
Тем временем Дерби поведал Шувалову, «что со времени нашего заявления о занятии Болгарии русскими войсками в общественном мнении Великобритании снова возродилось опасение: не посягает ли Россия на целостность Турции, не стремится ли она под благовидным предлогом улучшения участи христиан к разрушению Оттоманской империи и захвату Константинополя? Впечатление это заглушило даже чувство негодования, возбужденное в англичанах турецкими жестокостями. “A tort ou a raison” (по здравому смыслу. – И.К.), – вырвалось у английского министра иностранных дел, – всякий придет к заключению, что, отвергая шестимесячное перемирие, Россия хочет создать повод к войне, на которую она уже решилась»[566]566
Татищев С.С. Указ. соч. С. 680.
[Закрыть]. Если бы Россия решилась на войну тогда, в июле – сентябре 1876 г., то британские «опасения» превратились бы в подлинный кошмар. Но никакой такой решимости на берегах Невы не было и в помине.
Как отмечал С.С. Татищев, в Вене, Риме и Париже, «по-видимому, не разделяли опасений Англии» и советовали уступить русским в вопросе сроков перемирия. А под влиянием императора Вильгельма германское правительство заявило в Лондоне и Константинополе, что будет поддерживать российские сроки перемирия.
Особого внимания здесь заслуживает позиция Андраши. Он и ранее высказывался за более короткие сроки перемирия. Но в вопросе созыва конференции в Константинополе Андраши не разделял мнений как Петербурга, так и Лондона. Он считал подобную затею совершенно бесперспективной[567]567
Там же. С. 676.
[Закрыть].
И такая позиция главы австро-венгерской внешней политики вскоре обрела свое реальное подтверждение. Впрочем, оговаривался Андраши, если российское правительство будет настаивать на конференции, то Вена примет в ней участие. Однако, по его твердому убеждению, непременным условием такого участия должна быть предварительная договоренность трех императорских дворов о совместной программе действий на основе берлинских и рейхштадтских соглашений. Андраши был последователен: любые дипломатические новации в разрешении Балканского кризиса не должны выходить за пределы договоренностей в рамках «Союза трех императоров».
Между тем опасения лорда Дерби оказались отчасти оправданны. Вектор российского выбора в то время все более склонялся к войне.
Глава 11
Метаморфозы осени 1876 года
Уже с начала сентября 1876 г., после прибытия императора в Ливадию, главной темой тамошних разговоров стала неизбежность войны против Турции. «…Сам государственный канцлер говорил это всем направо и налево», – вспоминал Милютин[568]568
Милютин Д.А. Дневник. 1876–1878. С. 112.
[Закрыть].
А в конце сентября начались чуть ли не ежедневные совещания у императора. На них присутствовали: наследник великий князь Александр Александрович, А.М. Горчаков, Н.П. Игнатьев, М.Х. Рейтерн, Д.А. Милютин и министр императорского двора граф А.В. Адлерберг. Обсуждалась внешнеполитическая ситуация и возможные действия России.
На совещании 21 сентября (3 октября) Милютин предложил немедленно приступить к мобилизационным мероприятиям, которые требуют наибольшего времени (интендантские заготовки). При этом военный министр предлагал пока воздержаться от употребления самого слова «мобилизация». Эту позицию поддержали Горчаков и Игнатьев. Одобрил начало мобилизационных мероприятий и Александр II, повелев вести их «самым деятельным образом». Решено было приступить к мобилизации войск Одесского, Харьковского и части Кавказского округов[569]569
Особое прибавление… Вып. IV. СПб., 1901. С. 7–8.
[Закрыть].
А после совещания 28 сентября (10 октября), как вспоминал Милютин, участники «разошлись под впечатлением, что на успешный исход дипломатических переговоров нечего рассчитывать». Если даже и удастся добиться перемирия и начала работы мирной конференции, «то благоприятного результата» все равно ожидать не приходится: «все-таки дело кончится войной, в которой против нас будет не одна Турция»[570]570
Милютин Д.А. Дневник. 1876–1878. С. 132.
[Закрыть].
Весьма важным оказалось совещание 3 (15) октября[571]571
В некоторых источниках, в частности в дневнике Д.А. Милютина, это совещание датировано 4 октября 1876 г.
[Закрыть]. Началось оно с того, что «государь напал на Рейтерна за его записку», в которой министр финансов «изобразил в черных красках невыгодные для России последствия ожидаемой войны». Из содержания записки можно было сделать вывод, что положение России после реформ хуже, нежели было до них. Император вернул записку Рейтерну, «сказав, что он вызвал его не для того, чтобы узнать его мнение, следует ли начать войну или нет, а чтобы изыскать средства к покрытию тех издержек, которые вызовет война». Решительный тон совещанию был задан. Далее заговорил Горчаков. Как тонкий царедворец, князь Александр Михайлович сразу же уловил настроение императора и, прежде чем высказать собственные выводы, предложил выслушать соображения «министра военных сил» (так он называл военного министра).
Милютин доложил о военно-технических и организационных аспектах подготовки к войне, особенно в свете уже принятых мобилизационных решений. Но основной акцент военный министр сделал на «политической стороне вопроса» – он «старался обратить внимание государя и канцлера на необходимость ясного, точного определения цели и предмета военных действий (курсив мой. – И.К.) и на опасные последствия могущего быть столкновения с европейской коалицией»[572]572
Там же. С. 135.
[Закрыть]. На это последовала довольно эмоциональная реакция Горчакова – он упрекнул Милютина в чрезмерном увлечении негативными гипотезами.
Затем уже сам канцлер зачитал доклад, составленный под его руководством бароном Жомини. Доклад был закончен 1 (13) октября и посвящен анализу текущего момента Балканского кризиса. Это был весьма примечательный документ, ярко отразивший характер тогдашней российской дипломатии.
«Нам предстоит выбор между двумя путями», – говорилось в докладе. Первый путь – это тот путь, по которому шла Россия с начала Балканского кризиса, – «улучшение положения христиан на Балканском полуострове посредством предоставления им самоуправления на достаточно широких основаниях, но без изменения политического строя Турции». Этот путь, по мнению Горчакова, позволял «избегнуть решительного восточного и европейского кризисов». Позвольте… Весь ход Балканского кризиса доказывал как раз обратное: подобных усилий было немало, результатов – крохи, а сам кризис только разрастался.
«Второй путь, предпочитаемый, как кажется, венским кабинетом, ведет к распадению Турецкой империи, с осуществлением рейхштадтских предположений».
Выбор России Горчаков увязывал прежде всего с ответом Вены. Согласится ли Андраши «заключить с нами формальный и ясный договор» на основе «рейхштадтских предположений»?
Горчаков, надо признать, демонстрировал адекватное понимание реальных проблем проводимого им внешнеполитического курса. Погруженность России в постоянные согласования по балканскому урегулированию предполагает «известную постепенность в наших действиях, и следовательно – потерю времени». Тогда получается:
«…если мы должны прийти к войне, нам представляются с политической точки зрения большие выгоды тотчас ее начать, вести быстро и решительно, нежели напрасно терять время. Прежде всего, немедленная война сократила бы продолжение тяжелого кризиса, тяготеющего на нашем финансовом и политическом положении. Развязка была бы более чувствительная, но и более краткая. В материальном отношении выгоды очевидны.
Можно себе представить, что произойдет, если русская армия вступит 1-го ноября в Болгарию, тогда как большая часть турецкой армии задержана сербами и черногорцами. <…> Если в то же время русская армия, вступив в Азиатскую Турцию, поднимет армян и курдов, весьма вероятно, что месяца будет достаточно для приведения Оттоманской империи к разрушению (курсив мой. – И.К.)».
Ну, как это вам, уважаемый читатель? Узнаете Горчакова? По-моему, это стилистика пышущего энергией Дантона, а не речь престарелого канцлера Российской империи. К сожалению, слова эти не получат никакого практического продолжения. Вся энергия, как говорится, уйдет в гудок. Идею же молниеносной войны настойчиво выдвигал граф Игнатьев. Только делал он это еще два месяца назад, в июле 1876 г. Но в тот период Горчаков всячески открещивался от этих предложений.
Открестится Горчаков и от собственных слов, и русская армия не вступит в Болгарию ни в ноябре, ни в последующие зимние месяцы. Попытка Игнатьева до отъезда из Ливадии отстоять ноябрьский срок начала кампании не найдет одобрения у Александра II.
Но вернемся к докладу Горчакова:
«Как поступит Европа? Вероятно, английская эскадра вступит в проливы… Турецкие броненосцы будут гулять в Черном море и разорять наши берега. Но этого будет недостаточно, чтобы остановить наши войска. <…> Следовательно, нам пришлось бы опасаться противодействия лишь со стороны сухопутной. Но кому неизвестно могущество совершившихся фактов? Как бы дурно ни были расположены к нам державы, они еще не спустились по лестнице, приведшей в
1853 году к коалиции. Державы не готовы (курсив мой. – И.К.)».
У Андраши, по словам Горчакова, «в руках» наше «рейхштадтское обязательство», которое «мы постараемся подтвердить», Бисмарк же тем более «не может стать во главе» антироссийской коалиции. И далее следовал вывод: «никогда еще при войнах наших с Турцией мы не были в таком выгодном положении и… немедленное действие для нас представляет наибольшие выгоды (выделено мной. – И.К.)».
Но Горчаков не был бы Горчаковым, если бы не засомневался: «но можем ли мы… рискнуть», под каким предлогом, и не явится ли это разрывом с Европой? И в то же время: «а если мы будем изыскивать подходящий случай и соблюдем все благоприличия, не рискуем ли мы прозевать минуту, когда мобилизация и открытие военных действий будут еще возможны?» Решения этой дилеммы у канцлера не было…
И это притом, что в тот же день, 3 (15) октября, Горчаков письменно дополнил свой доклад признанием очевидного: «Опыт прошедшего года доказал, что наши усилия соединить Европу для общего воздействия на Восток обречены на неудачу. <…> Таким образом, нет выхода из заколдованного круга»[573]573
Игнатьев Н.П. Записки // Исторический вестник. 1914. № 5. С. 432–439.
[Закрыть].
По сути, это же имел в виду и Милютин, когда в своем дневнике оценивал итоги совещаний у императора: «…почти всякий раз расходимся в полном недоумении – как выйти из ловушки, в которую мы попали»[574]574
Милютин Д.А. Дневник. 1876–1878. С. 133.
[Закрыть].
Не перестаю поражаться. Абсолютно ясное понимание реалий ситуации, четкое видение объективных предпосылок для решительных и наиболее выгодных способов действия – и опять: «что скажет Европа», «как мы будем выглядеть в ее глазах»? Начали за здравие – кончили за упокой. Это было весьма характерно для увядающего Горчакова. Но только ли для него одного?
«Почему же князь Горчаков так скоро потерял из виду высказанное государю убеждение и, позабыв его, стал оттягивать войну до весны, когда, очевидно, все выгоды перешли на сторону противников наших?» – недоумевал участник совещаний в Ливадии граф Игнатьев. Но с его стороны это был вопрос риторический. Ответ на него он прекрасно знал. «Туман, полумеры, потеря времени и нерешительность преобладали во всем», и это притом, что «в это время настроение в Ливадии было воинственным» – так позднее комментировал Игнатьев атмосферу ливадийских совещаний[575]575
Игнатьев Н.П. Записки… С. 437, 440, 446.
[Закрыть].
Если летом – осенью 1876 г. основным виновником упущений российской дипломатии Игнатьев считал Горчакова, то позднее, особенно после начала войны, его критика обернется уже и на императора. Благодушная нерешительность Александра II все рельефнее проступала причиной негативных последствий как для русской армии, так и для внешней политики государства в целом. Однако вернемся к совещанию. В его решениях наглядно проявились данные Игнатьевым оценки.
Итак, после обсуждения доклада Горчакова на совещании 3 (15) октября 1876 г. было решено:
1) Обождать ответа на повторное письмо в Вену, целью которого было добиться от австрийского кабинета более конкретных обязательств.
2) Выяснить намерения германского правительства, сообщив ему «цель нашего возможного самостоятельного действия и наших переговоров с Австро-Венгрией».
3) Немедленно направить графа Н.П. Игнатьева в Константинополь с целью получения объективной информации, продолжения переговоров и оказания возможного выгодного воздействия на ситуацию.
4) Продолжить настаивать на скорейшем созыве конференции в Константинополе для выработки окончательного плана умиротворения на Балканах. В случае если конференция в течение двух-трех недель не состоится или закончится неудачным для России исходом, то отозвать посла Игнатьева из Константинополя и приступить к окончательной мобилизации армии не позднее начала ноября 1876 г.
5) Мобилизация, однако, не будет означать окончательного решения начать войну, а выступит лишь последним средством заставить Порту немедленно принять план великих держав по урегулированию на Балканах.
6) Если же не подействует и угроза мобилизации, то начать войну немедленно. Зимние условия рассматривались большинством участников совещаний как более благоприятные для начала кампании, так как замерзание Балтийского моря и частые штормы на Черном море могли воспрепятствовать действиям неприятельских флотов. Опираясь на донесения Нелидова об общем расстройстве турецкой армии и малочисленности ее частей на балканском направлении, было принято решение начать кампанию относительно с небольшими силами.
7) Для успешности наступательных действий предполагалось заключить соглашение с Румынией о проходе наших войск и обеспечении необходимых коммуникаций через ее территорию. С этой же целью ставилась задача добиться благожелательного нейтралитета со стороны Австро-Венгрии.
И последнее, пожалуй, самое главное. Конечной целью зимней кампании было признано занятие лишь Болгарии и только в качестве залога обеспечения требований великих держав по улучшению положения балканских христиан. При выполнении Портой этих требований предполагалось вывести войска с оккупированных территорий.
Ну, а если Порта и после захвата Болгарии не согласится на российские требования? Что делать тогда? Ведь именно так и произошло в действительности. Неужели участники совещания 3 (15) октября не ставили и не пытались ответить на эти вопросы? Хорошо известно, что война порой радикально ломает планы своего ведения, сверстанные в логике мирного времени.
Выработанный на совещании 3 (15) октября план действий представлен мной на основе «Записок» графа Игнатьева и работы исследователей Военно-исторической комиссии, опубликованной в 1899 г.[576]576
Там же. С. 440, 446. См. также: Особое прибавление… Вып. I. С. 28–29.
[Закрыть]. Назовем это вариантом № 1.
Но через пять лет, в 1904 г., увидела свет монография С.С. Татищева, посвященная жизни и царствованию императора Александра II, где большая глава была посвящена кризису на Балканах. Так вот в ней автор писал, что «на совете… 3-го октября, решено, что в случае разрыва с Турцией объектом военных операций будет Константинополь (курсив мой. – И.К.)». При этом «целью войны ставился не распад Оттоманской империи, а единственно освобождение Болгарии от турецкого произвола и насилий, и занятие Константинополя имелось в виду лишь как крайнее средство – для побуждения султана к миру»[577]577
Татищев С.С. Указ. соч. С. 682.
[Закрыть]. Назовем это вариантом № 2.
В обоих вариантах целью войны не являлся распад Османской империи. Война понималась лишь как средство принуждения турецкого правительства к принятию мирного плана великих держав. Но самое интересное в другом: если в первом варианте средство «побуждения султана к миру» ограничивалось занятием Болгарии, то во втором оно уже распространялось и на Константинополь! А это – черноморские проливы! Это – надлом всей европейской геополитической картины, всей системы столь любимого Горчаковым европейского равновесия. Это – разбуженные вековые страхи Британской империи. Это еще черт знает что. Это – возможность новой большой войны, наконец! Для этого требовалась огромная политическая воля, которая в то время о себе в России явно не заявляла. Но не станем забывать, как часто в мировой истории упорно реализуемое средство, особенно в периоды острых кризисов и войн, превращалось в цель.
На самом деле между этими двумя вариантами противоречие лишь формальное. Нет сомнений, что на совещании 3 (15) октября 1876 г. высказывались разнообразные суждения по вариантам действий русской армии, ответным мерам противника, возможным сценариям развития событий в России, на Балканах и в Европе в целом. Но окончательного решения, чем же все-таки ограничиться в качестве залога – Болгарией или Константинополем, принято не было. Это было одно из первых совещаний высших лиц государства на тему предстоящей войны. И поэтому, естественно, на нем было много недосказанного и окончательно неопределенного. Это прежде всего относилось к степени решительности военного давления на Турцию.
Если завтра война… Горчакова в этом сценарии волновал, главным образом, контекст «европейского концерта»: что скажут и как поведут себя Англия, Австро-Венгрия и Германия? Если в планах канцлера оккупации Болгарии было достаточно для выдавливания из турок реальных реформ, то Игнатьев мог высказываться гораздо решительнее. А вот Рейтерна волновало состояние государственных финансов, которое только бы ухудшилось в условиях войны. А Милютина?.. Впрочем, о военных чуть позже.
Проблема войны сразу же распадалась на несколько частей как минимум в трех сферах: дипломатической, финансово-организационной и собственно военной (планирование, организация и проведение боевых операций). И все эти части надо было увязать. А увязывались они весьма трудно. И если логика Горчакова была созвучна логике Рейтерна, то логика самой войны могла им резко противоречить.
Но все же не будем упускать главного: речь о захвате Константинополя и проливов, об отторжении их от Турции со всеми вытекающими отсюда последствиями в качестве самостоятельных целей войны на совещании 3 (15) октября 1876 г. не шла. Не нужен нам берег турецкий! Свобода славян нам нужна?
Тем временем в Лондоне судьба турецких берегов вызывала все большую тревогу. На Балканах идет война, Россия явно готовится вцепиться в Турцию, но при этом не выходит на откровенный разговор о своих притязаниях на Востоке. Под маской славянского заступничества в российской столице могут замыслить самые нежелательные для Англии планы. Следовательно, надо торопиться с обеспечением собственных интересов. Примерно так осенью 1876 г. размышлял Биконсфилд. А к вопросу гарантий (залогов) обеспечения британских интересов премьер-министр подходил весьма решительно. 17 (29) сентября он писал Дерби:
Вот так – ни много ни мало «занять Константинополь», да еще «при согласии Порты». Английский премьер тоже мог высоко вознестись над реальностью.
Тем не менее осенью 1876 г. военный атташе в Лондоне генерал-майор А.П. Горлов в ряде донесений военному министру указывал, что в Англии ведется подготовка к формированию экспедиционных сил в составе двух корпусов общей численностью 60–70 тысяч человек. «…Отряд этот, – писал Горлов, – назначается для отправления в Константинополь, и, следовательно, прежние предположения о высадке войск в Египте теперь изменены»[579]579
Там же. С. 137.
[Закрыть].
Осенью 1876 г. в Турцию была направлена военная миссия, возглавляемая полковником департамента разведки Форин офиса Робертом Хоумом. Официально миссия должна была заниматься оказанием помощи туркам в проведении оборонительных работ. Но ее секретное назначение состояло в сборе сведений для определения наиболее приемлемых мест английской оккупации в зоне проливов.
11 (23) октября, получив от посла в Берлине О. Рассела донесение о высказываниях Бисмарка в отношении возможного дележа турецких владений, Биконсфилд в беседе с лордом Баррингтоном стал размышлять о «намерении допустить Россию к занятию Константинополя». Даже в случае овладения Египтом и обеспечения большей безопасности пути в Индию, тем не менее, по словам премьера, для Англии ответ был «очевиден»: «…если русские овладеют Константинополем, то они смогут в любое время двинуть свои войска к устью Нила, и чего тогда будет стоить наше обладание Египтом? Господство на море также не позволит нам избежать этого. Люди, рассуждающие таким образом, абсолютно игнорируют географию. Наша сила на море. Константинополь – ключ к Индии, а не Египет и Суэцкий канал»[580]580
Цит. по: Seton-Watson R .W. Op. cit. P. 98.
[Закрыть].
В то же время, 9 (21) октября, Биконсфилд говорил Дерби:
Из анализа фактов британской активности, естественно, рождался вопрос: с какой целью? Для военного противодействия России в зоне проливов или же захвата турецких территорий в удобный для этого момент? Такое разделение вопроса было вовсе не надуманным, а имело принципиальное значение для выработки адекватной политической линии по отношению к Великобритании. Нетрудно было заметить, что воевать с Россией в зоне проливов двумя армейскими корпусами было просто несерьезно, а вот ухватить с их помощью какой-нибудь лакомый кусок разваливающейся империи Османов – это задача была вполне им по плечу. Военного столкновения с Англией в Петербурге всячески хотели избежать, следовательно, с лондонским кабинетом надо было торговаться, учитывая его территориальные притязания в Восточном Средиземноморье.
12 (24) октября 1876 г. из Ливадии поступило новое распоряжение о подготовке к частичной мобилизации дополнительно четырех дивизий Московского военного округа. А 14 (26) октября 1876 г. посол правительства королевы Виктории лорд А. Лофтус прибыл в Ялту и через два дня был принят российским канцлером.
Во время встречи Горчаков не сказал ничего нового. Лофтус же сообщил, что английское правительство примет те сроки перемирия, о которых договорятся Турция и Россия. В ответ, уступая просьбе посла, Горчаков согласился не исключать Турцию из состава участников предполагаемой конференции.
В тот же день, когда состоялась эта беседа, 17 (29) октября, сербская армия была разбита под Дюнишем. За авантюру Милана расплатился его народ. Три округа – Зайгарский, Княжевацкий и Алексинацкий – были обращены в пустыню. Десятки тысяч мирных жителей остались без крова и спасались от турецкой мести в соседних округах. Теперь туркам ничто не мешало занять Белград и оккупировать всю Сербию.
И уже 17 (29) октября Александр II получил от князя Милана послание с мольбой о помощи. На следующий день в телеграмме Игнатьеву он потребовал объявить Порте, что если она в двухдневный срок не примет перемирия (на шесть недель или два месяца), то российское посольство покинет Константинополь и дипломатические отношения будут прерваны. А за день до стона о спасении из Белграда, 16 (28) октября, в Ливадию доставили второе, столь ожидаемое письмо императора Франца-Иосифа. Слово Милютину, который присутствовал на его обсуждении:
«Так же, как и в первом письме он (Франц-Иосиф. – И.К.) предоставляет России действовать одной и вступить в Болгарию, но не считает возможным обещать какое-либо содействие со стороны Австрии, кроме только сохранения нейтралитета, и в этом смысле предлагает заключить секретный договор, причем довольно ясно дает понять, что Австро-Венгрия и без всяких в отношении к нам обязательств воспользуется вступлением нашим в Болгарию, чтобы втихомолку прихватить себе Боснию»[582]582
Милютин Д.А. Дневник. 1876–1878. С. 144.
[Закрыть].
Александр II был крайне раздражен таким ответом. Таяли последние надежды на согласованные усилия. Ничего не оставалось, как брать на себя всю ответственность и действовать в одиночку. Выход из игры даже не рассматривался – это воспринималось императором как позор и бесчестие. И белградский «SOS» только усугубил угнетенное состояние Александра II.
Тем временем в Константинополе… Отплыв из Ливадии 4 (16) октября и прибыв в турецкую столицу, Игнатьев, подобно Нелидову, быстро пришел к выводу, что «все политические элементы как бы приведены в действие для того, чтобы втянуть нас в войну с Турцией»[583]583
Цит. по: Виноградов К.Б. Накануне Русско-турецкой войны 1877 года… С. 138.
[Закрыть]. Тем не менее он сразу же начал интенсивные переговоры с турецкими представителями о заключении перемирия. 17 (29) и 18 (30) октября дело было улажено, и стороны пришли к соглашению о наступлении перемирия с 21 октября (2 ноября) 1876 г. Этот результат Игнатьев и сообщил своим коллегам-послам 18 (30) октября на совещании в английском посольстве у лорда Эллиота. А в ночь с 18 (30) на 19 (31) октября пришла телеграмма с императорским повелением об ультиматуме…
Игнатьев был взбешен. Он только что договорился с турками, призвал послов действовать совместно и тут… вновь должен был размахивать дубиной. Положение было идиотское. Лучшей почвы для недоверия, подозрений в коварстве замыслов и вообразить было трудно. Игнатьев вспоминал, что «Эллиот пришел в негодование… и пред турками обвинил меня в вероломстве и в желании довести дело до разрыва»[584]584
Игнатьев Н.П. Записки… С. 449.
[Закрыть].
Тем не менее выбора у российского посла не было, повеление государя надлежало выполнять. К тому же в очередной раз «отличился» Горчаков.
18 (30) октября Милютин записал в своем дневнике: «Кн. Горчаков поднял хвост, как петух: он послал в “Правительственный вестник” известие о данном Игнатьеву энергичном приказании. “Теперь будут мной довольны”, – говорил он дамам, как будто в том единственно и заключается вопрос: что говорят о Горчакове?»[585]585
Милютин Д.А. Дневник. 1876–1878. С. 146.
[Закрыть]. И 20 октября (1 ноября) сообщение об ультиматуме уже появилось в «Правительственном вестнике».
Игнатьев выполнил волю императора, чем просто ошеломил турецкую сторону. 21 октября (2 ноября) он известил государя, что Порта выразила полное согласие на заключение двухмесячного перемирия и турецким войскам уже разосланы приказания о немедленном прекращении военных действий.
Эффект как в России, так и за рубежом был мощнейший! Это была настоящая бомба! В Европе на протяжении всего Балканского кризиса если и подозревали Россию в неискренности и сокрытии агрессивных планов, то, по крайней мере, могли наблюдать ее миротворческую игру в «европейском концерте». И теперь такой взрыв нетерпимости и решительности! Что это? У русских кончилось терпение, сдали нервы или они наконец-то раскрыли свои истинные намерения? Ведь это – откровенный вызов, перчатка, брошенная в Порту. Из истории с внезапным ультиматумом турки сделали один вполне логичный вывод: русские к войне готовы, и она все равно, рано или поздно, будет объявлена под тем или иным предлогом. А это означало, что надо было ускоренно готовиться к отражению русского вторжения. Султанское правительство этим и занялось, а русская армия почувствовала на себе плоды турецкой подготовки уже в следующем, 1877 г.
В самой же России заявление императора «возбудило нервы общества до высшего патриотического и славянофильского настроения. Все поняли, что это сигнал к войне». Однако турки на ультиматум войной не ответили. В Стамбуле ее боялись значительно больше, чем в Петербурге. Но в голове российского монарха уже произошел перелом. «Как прежде он неизменно стоял за мир, – писал Милютин 21 октября (2 ноября) 1876 г., характеризуя позицию императора, – так теперь он уже порешил, что войны не миновать; в мыслях его укоренилось одно решение – скорее мобилизовать и вступить в пределы Турции»[586]586
Там же. С. 148. См. также: Мещерский В.П. Указ. соч. С. 459.
[Закрыть].
А что мешало Горчакову 18 (30) октября по телеграфу запросить Игнатьева и всесторонне оценить ситуацию? Или же опять захотелось, как в 1870 г.[587]587
19 (31) октября 1870 г. Горчаков отправил свой знаменитый циркуляр к дипломатическим представителям России при дворах великих держав, в котором объявил о снятии с себя Россией ограничительных статей Парижского договора, касающихся нейтрализации Черного моря.
[Закрыть], пафосно ознаменовать очередную дату своего выпуска из Царскосельского лицея – 19 (31) октября? А может быть, князь действительно хотел угодить дамам, в частности влиятельной графине А.Д. Блудовой, от которой он в середине октября получил письмо с описанием отчаянного положения армии Черняева и призывом немедленно остановить турок? Или же автор, в угоду своим симпатиям, просто придирается к Горчакову? Может быть. Но при этом лишь одно не вызывает сомнения: что, толком не разобравшись в ситуации, своими импульсивными действиями Горчаков и Александр II в очередной раз поставили Россию в далеко не выигрышную позицию в дипломатической игре вокруг Балканского кризиса.
В своем докладе на совещании 3 (15) октября Горчаков высказал убеждение, что «самым действенным средством противодействия против нерешительности, дурного расположения и предрассудков кабинетов является внушение им опасения нашего самостоятельного единичного действия»[588]588
Игнатьев Н.П. Записки… С. 439.
[Закрыть]. Но ведь «нерешительность кабинетов» в давлении на Порту имела свою обратную сторону – решительность противодействия российскому влиянию. Как показал опыт Рейхштадта, преодолеть эту дихотомию в политике европейских держав можно было в результате прямого торга. Не мог Горчаков этого не понимать. И никакие страшилки «единичных действий» тут не помогали. Их принимали только как подтверждение агрессивных устремлений России и ее готовности к войне. Англия и Турция начинали спешно вооружаться, а дурное расположение и предрассудки в отношении России только укреплялись. В результате получалось, что как только в Петербурге открывали рот и во имя мирного давления озвучивала на всю Европу страшилки – начало мобилизации армии или ультиматум Порте, – российская дипломатия все больше удалялась от преследуемых мирных целей и быстрее приближалась к войне.
Когда все мирные средства исчерпываются, то войной не пугают и о ней не трезвонят. Ее тихо готовят, быстро и решительно начинают и ставят своих противников перед фактом. Это один из основных алгоритмов всех победоносных войн. Именно в этом случае война может стать эффективным средством продолжения политики. Только, как говаривал классик, другими средствами. И это образованнейший Горчаков прекрасно понимал, но действовал прямо противоположно.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
