Текст книги "По следам «Турецкого гамбита», или Русская «полупобеда» 1878 года"

Не исключено, правда, что, загоняя разрешение балканских разногласий в трехсторонний формат и прекрасно понимая расклад сил в нем, Бисмарк тем самым хотел насолить явившемуся на конгресс Горчакову. Канцлер Германской империи не мог оставить без внимания крайне неприятные для себя факты, связанные с действиями и заявлениями российского канцлера. В феврале 1875 г. Горчаков проигнорировал переданное Радовицем намерение Бисмарка продолжить германо-русское сближение; а в мае того же года российский канцлер провел откровенную франкофильскую демонстрацию в Берлине.

В октябре 1876 г. доставленные в Петербург союзнические предложения германского правительства выглядели малоубедительно, в том числе и по причине несогласованности письменных и устных инструкций, полученных Швейницем в Берлине. Но из воспоминаний Н.К. Гирса и П.А. Шувалова следует, что предложения о более тесном русско-германском союзе продолжали и далее поступать от германского канцлера. В период плевненских невзгод Бисмарк поручил Швейницу «передать совершенно конфиденциально Гирсу, что берлинский кабинет предлагает русскому правительству войти в секретное соглашение относительно содействия, которое могла бы оказать Германия для успешного выхода России из настоящих затруднительных обстоятельств». Гирс переслал это предложение Горчакову и Жомини в Бухарест. Каково же было удивление Швейница и Гирса, когда через несколько дней это секретное предложение германского канцлера получило огласку в прессе, «с язвительным упреком германскому правительству, что истинные друзья не прячутся». На основании этого эпизода Бисмарк, по мнению Гирса, «имел даже полное законное право заключить, что с русской дипломатией нельзя иметь дела»[1445]1445
  Из рассказа Н.К. Гирса 27 апреля 1886 г. // Милютин Д.А. Дневник. 1876–1878. Приложение VI. С. 634–635.


[Закрыть].

По словам Шувалова, Бисмарк даже говорил о 100-тысячной армии, которой он готов был заплатить за российские гарантии нерушимости франко-германских границ. «Эти сто тысяч человек, – говорил он Шувалову, – оказались бы вам очень полезными в эпоху Плевны»[1446]1446
  П.А. Шувалов о Берлинском конгрессе. С. 105.


[Закрыть]. Впрочем, Бисмарк оговорился, что он слишком много брал на себя: провести это решение через рейхстаг было бы крайне сложно. Шувалов нашел возможность поинтересоваться об этом у императора, но оказалось, что российскому самодержцу ничего не известно об этом предложении. И тут – одно из двух. Или в обличении несговорчивости горчаковской дипломатии германского канцлера явно занесло, или прав был в своем объяснении Шувалов. «Приходится предположить, – писал он, – что князь Горчаков намеренно прикинулся глухим или же генерал Швейниц говорил с ним в один из тех дней, когда он вследствие болезненного состояния ничего не помнил»[1447]1447
  Там же.


[Закрыть].

Петербург упорно избегал ответов на предложения Бисмарка, основанные на взаимной гарантии внешнеполитических интересов России и Германии. В Зимнем дворце и у Певческого моста все еще обитал фантом «европейского концерта». При этом и Александр II, и его канцлер продолжали добиваться от Бисмарка услуг и подчас назойливо понуждали к неприемлемому для него выбору между Россией и Австро-Венгрией. Не получая из Петербурга ответных сигналов к взаимовыгодному стратегическому партнерству, Бисмарк вовсе не горел желанием ради России портить отношения с Австро-Венгрией и Англией и, таким образом, остаться без союзников в противостоянии с Францией. Ведь со стороны Вены и Лондона могли возникнуть реальные проблемы. Бисмарк знал, что придворные и военные круги, возглавляемые эрцгерцогом Альбрехтом, не склонны безусловно поддерживать курс Андраши на сближение с Берлином, да и, казалось бы, ориентированное на Германию большинство венгерского парламента тоже не намерено отказывать себе в удовольствии подразнить ее розыгрышем французской карты. Что же касалось выдающихся способностей британской дипломатии организовывать коалиции против какой-либо из усиливающихся европейских держав, то этот сюжет германские правители знали как никто другой.

После длившихся месяц тяжелых дискуссий итоги Берлинского конгресса все же уложились в рамки ранее достигнутых англо-русских соглашений. Добыча Австро-Венгрии тоже незначительно превысила пределы, установленные в инструкциях российским представителям на конгрессе. Шувалов, тем не менее, справедливо отмечал, что он даже «добился присоединения к Болгарии Софийского санджака, что казалось императорскому правительству настолько маловероятным», что он вовсе не «получил инструкции поддерживать это требование»[1448]1448
  Там же. С. 101.


[Закрыть].

В отношении проливов Босфор и Дарданеллы конгресс подтвердил их режим, установленный Парижским договором 1856 г. и Лондонской конвенцией 1871 г.

Но на итоги конгресса в России обрушился буквально шквал негодования. Подогреваемые заявлениями славянофильских лидеров, возмущались буквально все – от простого конторщика до императорского министра. Раздражала скромность добытых в войне результатов в сравнении с понесенными жертвами и рухнувшими надеждами.

Однако при определенной осведомленности современник тех событий мог заметить, что был пройден немалый путь. «“Примиритель” Дерби отвергал создание даже малой Болгарии, считая это предтечей гибели Османской империи. Солсбери в циркуляре от 1 апреля 1878 г. противился выходу Болгарии к Черному морю, возвращению России отторгнутой у нее в 1856 г. Южной Бессарабии, присоединению к ней Батума и нескольких армянских земель. Все это было предано забвению. До последней минуты британская сторона настаивала на отводе русских войск из окрестностей Стамбула, грозя в случае отказа не сесть за стол переговоров. Ее российские контрагенты, не желавшие лишаться крупных стратегических преимуществ, отвергли английские претензии, и конгресс состоялся»[1449]1449
  Международные отношения на Балканах 1856–1878 гг. С. 379.


[Закрыть]. Эта достаточно точная трактовка была представлена в работе авторского коллектива сотрудников Института славяноведения и балканистики АН СССР, опубликованной в 1986 г.

В связи с отмеченными достижениями, указанная работа содержала, пожалуй, последнее в советской историографии оправдание Сан-Стефанского договора. В подтверждение авторы ссылались на высказывания выдающегося исследователя российской внешней политики академика А.Л. Нарочницкого, который, вслед за М.Н. Покровским, считал, что царское правительство намеревалось заключить мир, «так сказать, с «“запросом”, т. е. с расчетом на необходимые уступки западным державам в будущем»[1450]1450
  Новая и новейшая история. 1979. № 2. С. 79; Покровский М.Н. Дипломатия и войны царской России в XIX столетии. М., 1923. С. 294.


[Закрыть].

Но в чем, собственно, был «запрос»? В том, чтобы умолчать об обещанных Вене Боснии и Герцеговине, раздуть Болгарию и подвести ее к Босфору, а Турцию «связать» прелиминарным договором, предоставив тем самым возможность укреплять свои вооруженные силы под самым носом русской армии? Если такой абсурдный расчет у кого-то в российском руководстве и был, то после 19 февраля (3 марта) 1878 г. он быстро растворился в тех проблемах, которыми Сан-Стефанский договор крепко опутал и армию, и политику Российской империи.

Нельзя не согласиться с Н.А. Нарочницкой, которая в своей монографии «Россия и русские в мировой истории», опубликованной в 2005 г., написала:

«Напрасно И. Аксаков заплакал, узнав, как на Берлинском конгрессе были “откорректированы” положения Сан-Стефанского прелиминарного мира и Болгария была разделена. Напрасны были и дипломатические труды графа Игнатьева – русского посла в Константинополе, убежденного славянофила и, прежде всего, болгарофила, ошибочно полагавшего Болгарию будущим стержнем русского влияния и политики на Балканах и сконцентрировавшего все усилия русской дипломатии на болгарском вопросе в ущерб Сербии»[1451]1451
  Нарочницкая Н.А. Россия и русские в мировой истории. М.: Международные отношения, 2005. С. 167.


[Закрыть].

Что касается тезиса об «ошибочности» ставки на Болгарию «в ущерб Сербии», то в стратегическом плане для России это описывалось просто – хрен редьки не слаще. Трудно же согласиться с Н.А. Нарочницкой в другом. Оценивая итоги Берлинского конгресса, она пишет:

«Берлинский конгресс 1878 года стал вехой, которая впервые объединила все западноевропейские силы целью сократить значение русской победы. Именно против России Европа впервые проявила себя как единое политическое целое. Против России, оплатившей своей кровью независимость славян, единым фронтом встали титаны европейской дипломатии – Андраши, Солсбери, Бисмарк, Дизраэли, которые “судили Россию”, обвинив ее в захватнических стремлениях, хотя единственным призом в этой войне, давшей независимость Болгарии, Румынии, Сербии и Черногории, была Добруджа, которую Россия отдала Румынии взамен на отобранную у нее по Парижскому трактату часть Бессарабии»[1452]1452
  Там же. С. 164.


[Закрыть].

Пафос подобных оценок как весеннее половодье стал заливать российские просторы именно после завершения Берлинского конгресса, отгоняя весьма неудобные для официального Петербурга вопросы. Кстати, Бисмарка весьма трудно уличить в том, что он «обвинял» российское правительство в «захватнических стремлениях». Если канцлер Германии и «обвинял» Петербург, так именно в непоследовательности и недостаточной решимости по осуществлению подобных намерений в зоне проливов.

Не российское ли правительство, увязнув в своем «европейском концертировании», с одной стороны, и славянолюбии – с другой, в итоге оказалось «без руля и без ветрил» – весьма неэффективным в своей внешней политике – и напоролось на «объединенную» Европу в июне 1878 г.? Неужели отсутствовали возможности расколоть ее к собственным выгодам? Такие возможности были, да еще какие! Но ими не воспользовались. Побоялись. Не они ли, эти правители, не на словах, а на деле не противодействовали унизительным британским оплеухам – постоянным обвинениям в захватнических планах, – каждый раз подставляя под них свои затылки и оправдываясь в собственной невинности? Не было вариантов противодействий? Были. И весьма перспективные. Но не решились. Побоялись.

Кто мешал российскому правительству хорошенько продумать собственные интересы, когда его победоносная армия стояла в двух переходах от Царьграда, а Порта была готова навсегда убраться в Малую Азию. Никто. Однако избрали иной путь – без весомых козырей стали поспешно разыгрывать партию послевоенных итогов, преследуя крайне противоречивые цели: особо не задеть Англию, заявляя, что время окончательного решения Восточного вопроса еще не настало, и стремясь противопоставить ей договоренности с Австро-Венгрией, но так, чтобы не обременять себя последовательным учетом ее балканских интересов. В итоге в очередной раз пришлось оказаться «у разбитого корыта» собственных надежд и довольствоваться лишь запоздалыми соглашениями с Лондоном и таким участием в конгрессе, когда сложно было бороться даже за сохранение предварительно достигнутых соглашений. Однако и в этих условиях Шувалову удалось весьма эффектно добиться присоединения к Болгарскому княжеству Софийского санджака, воспользовавшись лишь ошибками в высказываниях Солсбери и Андраши.

Ну а если бы Шувалов опирался не столько на ошибки своих оппонентов, сколько на положение русской армии, занявшей высоты вокруг Константинополя и как минимум Верхний Босфор? Если бы Александр II не стал крохоборничать и удовлетворил бы претензии Вены сразу, недвусмысленно и в полном объеме? Какую игру можно было бы начать с этих позиций, торгуясь, прежде всего, с Англией. Однако торг в таких условиях явил бы российским правителям не только значительную выгодность, но потребовал бы от них гораздо большей смелости и, по сути, переориентации всей внешней политики. Но они не смогли. Не осмелились.

А раз не осмелились даже попытаться навязать свою игру, то вынуждены были играть по чужим правилам. И нечего пенять на «объединенную» Европу, если они, господа российские правители 1878 г., в сравнении с действительно «титанами» европейской политики явились игроками слабыми. Ведь «напрасны» же оказались труды Игнатьева. Да разве его одного. О немощном Горчакове и говорить не приходится. Венчал же эту пирамиду неудачников 1878 г. российский самодержец Александр II.

И.С. Аксаков действительно «напрасно» плакал и слал громы и молнии по адресу коварной Европы. Если прочитать воспоминания о Берлинском конгрессе графа Шувалова, этого непосредственного участника событий, а не стороннего славянофильствующего оценщика, то нетрудно заметить, что он вовсе не был склонен строго противопоставлять Россию ополчившейся на нее «объединенной» Европе.

Можно понять, за какие национальные и имперские интересы боролся Дизраэли. Можно понять в этой связи и Андраши, и Бисмарка. Но как прикажете понимать петербургских политических «героев», растративших государственную казну, проливших море русской крови за славян и оказавшихся в итоге чуть ли не в изоляции. Лидеры же освобожденных славян тем временем мило «делали им ручкой», отчаливая к берегам «объединенной» Европы. За какие интересы своей страны боролись эти «герои»? За престиж, достоинство, «нравственное обаяние» России, как выражался Игнатьев? Всю эту метафизику, густо замешенную на мессианстве, я вывожу за скобки и ставлю вопрос сугубо прагматически. Вот только не стоит утруждать себя возражениями в духе особых российских культурно-исторических доминант, выводящих ее за рамки европейской матрицы рационального прагматизма. Обо всем этом, в определенной мере, конечно же, можно рассуждать. Но только не в нашем случае, потому что российская прагматическая постановка вопроса, несмотря не весь идеализм славянолюбия, все же существовала, и звучала она так…

Впрочем, предоставлю слово современнику тех событий – не государственному деятелю и не политику, но человеку, бывшему в числе тех немногих, которые знали поставленный вопрос, пожалуй, во всем его многообразии. Речь идет о подчиненном генерала Обручева, сотруднике Военно-ученого комитета Главного штаба, офицере, причастном к выработке стратегических планов, разведчике, долгое время работавшем на Балканах и в различных европейских комиссиях, полковнике (с апреля 1878 г. – генерал-майоре) Г.И. Бобрикове. Вспоминая Берлинский конгресс, в котором он принимал участие в качестве эксперта российской делегации, Бобриков писал:

«Встречающиеся таким образом необоримые затруднения, быть может, временного характера, в непосредственном разрешении черноморского вопроса ограничивают нашу внешнюю деятельность заботами об устройстве нам родственных стран Балканского полуострова. Это привело нас к войне и последовавшему за нею Берлинскому конгрессу. Недостаточное сознание нами истинных интересов и желание видеть возрожденную болгарскую народность придали нашему активному участию характер крайне односторонний и привели к результатам, не удовлетворившим ни нас, ни наших балканских союзников»[1453]1453
  Бобриков Г.И. Воспоминания о Берлинском конгрессе // Русский вестник.1889. № 12. С. 42.


[Закрыть].

О чем говорил Бобриков? Да он, собственно, подводил итоги этой самой «косвенной комбинации». Отказ от прямого овладения проливами привел к тому, что ради попыток опосредованного усиления России в их зоне петербургские правители углубились в «заботы» о балканских славянах, демонстрируя при этом «недостаточное сознание» «истинных интересов» своей страны, что и привело к результатам, которые Бобриков корректно назвал «неудовлетворительными». Хотя мы с полным основанием можем назвать их плачевными. Кстати, одной из причин таких результатов Бобриков, вслед за Шуваловым, называл фактор своевременной неурегулированности отношений с Австро-Венгрией на основе удовлетворения ее интересов на Балканах[1454]1454
  Там же. С. 9.


[Закрыть].

Содеянному российскими правителями зимой 1878 г. не переставали поражаться в Европе. В апреле 1880 г. «был напечатан для частного распространения», но вызвал значительный резонанс «Меморандум по поводу Договоров в Сан-Стефано и Берлине» одного из самых знаменитых генералов британской армии Ч.Дж. Гордона, высказывания которого оказались во многом пророческими. Генерал утверждал, что даже если взглянуть на Сан-Стефанский договор с точки зрения России, то можно заключить, что «он оказался очень плох для нее самой», а настояв на его принятии, «Россия сама себя загнала в капкан». Воссозданная русскими Болгария, по убеждению генерала, не станет их опорой на Балканах, а имея выход к Черному морю, будет скорее стремиться к Англии и Франции. Скорый крах турецкого господства в Европе, как и воссоединение Болгарии Гордон считал неизбежными, но объединенная страна, по его мнению, разделит ту же судьбу и «будет опасаться России даже больше, нежели какой-либо другой державы». Генерал, кстати, считал недальновидной и политику кабинета Биконсфилда, приведшую к разделу Болгарии, и советовал правительству всячески поддерживать объединительный процесс, дабы перетянуть болгар на свою сторону[1455]1455
  General Gordon on The Eastern Question // The Times. 1885. September 24.


[Закрыть].

Вопиющие ошибки Петербурга слишком бросались в глаза, чтобы их можно было не замечать. Но как в прошлом, так и сейчас будоражит умы самый интересный вопрос: если, несмотря на все грубейшие просчеты российского правительства, были достигнуты определенные результаты, то какими они могли оказаться, если бы правители России решились действовать иначе?..

Глава 19
Проливы по-прежнему нам недоступны?

Несбывшееся бывает куда важнее случившегося. Так утверждал Ф. Ницше. А то, что произошло, точнее не произошло под Константинополем в начале 1878 г., полностью подтверждает слова великого философа.

В конце января – начале февраля 1878 г. русская армия имела реальные возможности и формальные основания для занятия как турецкой столицы, так и проливов. Однако нерешительность императора, а затем и главнокомандующего не позволила реализовать этот сценарий.

Но с какой целью занимать Константинополь и проливы? Когда из Зимнего дворца в адрес главнокомандующего Дунайской армией стали раздаваться упреки в бездействии, то они касались, главным образом, оккупации Босфора и рассматривались исключительно в контексте возможной войны с Англией и пресечения попыток ее броненосцев прорваться в Черное море.

Задача военного утверждения России в зоне черноморских проливов и решения таким путем проблемы безопасности южных рубежей страны по-прежнему не ставилась Александром II перед правительством и армией. Что же касалось нереализованного стремления осуществить захват Константинополя и Босфора в качестве лишь временной оборонительной меры, то эта цель была во многом ложной.

В расчеты английского правительства война с Россией не входила. Введя броненосцы в Мраморное море, оно добивалось сохранения существующего режима проливов и не желало упускать своего в том случае, если под нажимом русских Оттоманская империя начала бы все-таки разваливаться. Более того, конкретный план приобретений за турецкий счет был уже запущен.

Оснований опасаться австро-венгерского удара в спину было еще меньше. Вена собирала силы для оккупации Боснии и Герцеговины. И они ей очень скоро понадобились. 19 (31) августа 1878 г. столица Боснии Сараево была буквально отбита австрийскими войсками у местного населения, не желавшего подчиняться новым хозяевам из Вены. Спустя четыре года волнения в Боснии и Ново-Базарском санджаке повторились, и подавить их удалось только при помощи значительной военной силы. Какая тут война с Россией?..

Складывалась любопытная ситуация. Ни в Лондоне, ни тем более в Вене сражаться с Россией не собирались, но своей военной активностью преследовали вполне прагматичные цели – обеспечить собственные интересы за счет поверженной Турции. В Петербурге же, напротив, продолжали подозревать лондонский и венский кабинеты в подготовке военных операций против России и решительно открещивались от английских обвинений в коварных планах прибрать к рукам Константинополь и проливы.

Таким образом, в понимании мотивов поведения друг друга конфликтующие стороны демонстрировали явно различные уровни. Исключением являлся, пожалуй, лишь Б. Дизраэли, считавший, что военным блефом можно заставить Россию уступить требованиям Англии. Что, собственно, ему и удалось с блеском осуществить.

Более того, российские политики упорно не воспринимали зондаж Вены и Лондона о возможности окончательного дележа Оттоманской империи. В Вене даже упрекали Петербург в том, что он не оправдал возлагавшихся на него надежд – не прогнал турок в Малую Азию и не избавил Австро-Венгрию от неудобств по беспрепятственному занятию Боснии и Герцеговины. Недовольство Андраши итогами русско-турецкой войны в немалой степени коренилось именно в этом. Зачем русские оставили турок в Европе, что за махровая глупость? – недоумевал Андраши. Но раз в связи с этим у нас сохранились проблемы, то пусть теперь они появятся и у русских, их желания тоже надо укоротить.

В Лондоне же все обстояло сложнее. Там колебались. Или продолжить политику сохранения империи Османов в качестве фактора сдерживания российской экспансии на Востоке, или все же начать торговаться с русскими о дележе османского наследия, «сливая» турок при достижении приемлемых результатов. Разумеется, это были лишь крайние точки выбора. Подтверждений попыток нащупать основу для крупного торга с русскими – сущие крохи, что, впрочем, понятно – слишком деликатным был вопрос. Но все же они есть. Это и предвоенные высказывания Биконсфилда в беседах с Игнатьевым, и послевоенные советы Дерби Шувалову[1456]1456
  Поездка графа Н.П. Игнатьева… // Русская старина. 1914. № 7. С. 11; П.А. Шувалов о Берлинском конгрессе.


[Закрыть].

Нельзя оставить без внимания и публикации в самой влиятельной британской газете. После падения Плевны «Таймс» заявила, что «турки должны знать, что мы (англичане – И.К.) драться за них не собираемся», потому что Англия «никогда не пускается в предприятия, которые не обещают успеха»[1457]1457
  The Times. 1877. December 13.


[Закрыть]. «Таймс» даже предположила, что одним из итогов войны станет нейтрализация проливов, что являлось не чем иным, как допущением изгнания Порты из их зоны, а следовательно, и из Европы[1458]1458
  Схожая позиция была характерна и для публикаций «Daily News». В начале декабря 1877 г. даже «специальный печатный орган английского премьера “Standart”, хотя и советовал Великобритании зорко следить за движением русских и за Балканами, но не требовал немедленного “крестового похода”. Напротив, газета выступала за то, чтобы английское правительство “употребило все усилия для примирения воюющих”». «Впрочем, – как справедливо отмечает В.Ф. Блохин, – примирительный тон издания был, главным образом, вызван трезвой оценкой военных сил Англии». (Блохин В.Ф. Английская пресса о политике России на Балканах (1877–1878 гг.) // http://rosmir.iriran.ru/archival.php?id=30)


[Закрыть][1459]1459
  The Times. 1877. December 19.


[Закрыть]. На пике кризиса, в феврале 1878 г., на страницах газеты появился материал петербургского корреспондента, посвященный ближайшим перспективам англорусских отношений. Корреспондент писал:

«Я уже говорил, что в настоящий момент нужны чрезвычайные предусмотрительность и осторожность, чтобы предотвратить войну между Россией и Англией, и все истинные патриоты обеих стран должны сделать все, что в их силах, чтобы не допустить эту беду. Россия, конечно, желает мира, но если она будет вынуждена обнажить меч, то не станет колебаться ни минуты – война с Англией чрезвычайно популярна в стране».

Материал был датирован 30 января (11 февраля), когда, как утверждал корреспондент, ссылаясь на «джентльмена» из петербургских правительственных кругов, «русским войскам был отдан приказ войти в Константинополь». Автор попытался найти баланс интересов Петербурга и Лондона в зоне проливов. Опасения русских за безопасность своих южных берегов вполне обоснованны, а посему решением проблемы «было бы обладание Россией фортом на северном выходе из Босфора», при условии ее отказа от аннексии других турецких территорий в Европе[1460]1460
  Russia and England // The Times. 1878. February 16.


[Закрыть]. Обратим внимание: прогноз решительности действий российского правительства явно завышен, что было весьма характерно для публикаций «Таймс», стремившейся предугадать действия России. На этом фоне нельзя еще раз не воздать должное прозорливости и решительности Биконсфилда. Даже Бисмарк был поражен эффективностью действий британского премьера: «Старый еврей – вот это человек». Своей расчетливой и твердой позицией Б. Дизраэли добился желаемой реальности – царское правительство испугалось и отступило.

Представленный на страницах «Таймс» вариант англо-русского компромисса отражал не одно лишь мнение петербургского корреспондента этой газеты, а реальную возможность развития событий и действий лондонского кабинета. Вероятность же осуществления этой возможности во многом зависела от петербургских правителей. Россия могла навязать Англии куда более выгодный для себя торг, взяв в залог Константинополь и проливы (впрочем, было бы достаточно и Верхнего Босфора), при условии полного и недвусмысленного удовлетворения балканских притязаний Австро-Венгрии. Однако российское правительство во главе с Александром II этого не осуществило.

Отгоняя русских от Константинополя воинственностью своих намерений, Биконсфилд был готов и к иным возможностям обеспечения британских интересов. Даже чисто формально это предполагала логика его блефа. Но вот о готовности петербургских политиков к разновариантности действий говорить не приходится. Они провозгласили и постоянно повторяли бескорыстные освободительные цели, заявив лишь требование о возврате Южной Бессарабии. Однако в Петербурге, похоже, не очень задумывались о последствиях подобных заявлений, которые значительно сковывали возможности военного и политического маневра. Более того, развязав войну, российские правители не пожелали признать очевидного ее парадокса: лучшим залогом реализации даже заявленных бескорыстных целей были именно решительные агрессивные средства – захват Константинополя и проливов.

Но время для окончательного решения Восточного вопроса еще не настало, – продолжали упрямо твердить на берегах Невы, так и не отважившись начать договариваться (торговаться) с англичанами с позиции силы. Неизживные страхи перед враждебной европейской коалицией, а фактически одной Англией, по-прежнему сковывали политическую волю российского самодержца.

Ни Александр II, ни тем более его канцлер войны с турками не хотели. Они всячески стремились ее избежать, договорившись с великими державами о мерах по стабилизации балканской ситуации. И если бы не сербско-черногорское выступление против Турции и кровавые последствия болгарского восстания, то русской армии не пришлось бы вторгаться на Балканы. Но, предприняв освободительный поход, правители России грубо просчитались в вопросе собственных стратегических целей. В итоге получилась вынужденная война не за свои интересы. Сражались за балканских славян, интересы которых понимались весьма умозрительно, глядя из далекого Петербурга. А там надеялись, что подобная политика укрепит российские позиции на Балканах и в зоне черноморских проливов.

Ратным трудом десятков тысяч русских воинов была куплена не только свобода балканских славян, им сполна воспользовались Австро-Венгрия и Англия. Первая оккупировала Боснию и Герцеговину, вторая получила остров Кипр, упрочила свое положение в Восточном Средиземноморье и азиатских владениях Османской империи.

«Если бы Александр II решился действовать иначе?» – повременим немного с ответом на этот вопрос и задумаемся над другим. Если Константинополь и проливы не являлись объектами прямых притязаний Петербурга, а на освобожденных славян там смотрели как на опору России на Балканах, то к каким результатам привела такая политика и чего этим добились российские правители?