Текст книги "По следам «Турецкого гамбита», или Русская «полупобеда» 1878 года"

Комбинация Андраши выглядела так: выигрывают сербы и черногорцы – он сдерживает их претензии; одерживают верх турки – он усиливает свои позиции, защищая княжества от чрезмерно мстительных действий Порты. Андраши предвидел, что новоявленные борцы с Портой обречены. Более того, он не мог не понимать, что надеются они, прежде всего, на помощь России.

А с Россией, считал Андраши, надо договориться, на тот случай, если она, ведомая собственными мифами славянского заступничества, предпримет военную операцию на Балканах. Подобная операция может быть весьма выгодна венскому кабинету. Россия выполнит всю грязную работу, и в результате образуется принципиально новая ситуация.

Но российское правительство явно не хочет подставляться и стремится избежать подобного сценария, предпочитая бросать все силы на организацию совместного давления великих держав на Порту. И вот здесь военное выступление княжеств может оказаться как нельзя более кстати. Оно выполнит роль фитиля для разжигания «славянского пожара» внутри самой России. В результате ее войска могут оказаться на Балканах. На случай уж очень больших побед российского оружия им всегда можно найти противовес в Лондоне. Если же русские потерпят неудачу – это только усилит позиции Вены на Балканах. Весьма недурная и очень выгодная комбинация. Андраши, как осторожный и тонкий политик, вполне мог так думать. Да и не он один. Франц-Иосиф, по свидетельству русского военного агента в Вене Ф.А. Фельдмана, похоже, предполагал нечто подобное[549]549
  Милютин Д.А. Дневник. 1876–1878. Комментарии. С. 520.


[Закрыть].

Видимо, Франц-Иосиф с Андраши думали, что они договорились с императором Александром и Горчаковым и тем самым застолбили собственные интересы. Но они еще не до конца вкусили всех особенностей российской внешней политики. Через полтора года их постигнет разочарование, и торг начнется заново. Слишком общий и нечеткий характер соглашений, их неформализованность, казалось бы, оставляли сторонам свободу политического маневра в сложной обстановке Балканского кризиса. Однако очень скоро подобная недоговоренность станет проблемой как для Вены, так и для Петербурга.

В конце июня 1876 г. радужное настроение императора Австро-Венгрии мрачными предчувствиями обернулось для российского самодержца, ибо векторы рейхштадтских соглашений и балканских событий стали все больше смыкаться в точке наиболее вероятного для него выбора – вооруженного вмешательства в Балканский кризис.

В том, что на Балканах «дело пойдет теперь быстро», Достоевский не ошибся. Как и следовало ожидать, сербские отряды были разбиты турецкими войсками Абдул-Керима-паши и отброшены в долину Моравы к Алексинацу и Делиграду. Не мешкая, турки развивали успех, тесня сербов, которые отбивались из последних сил. Отчаявшись в успехе и опасаясь за свою столицу, князь Милан собрал у себя 12 (24) августа 1876 г. представителей шести великих держав «и воззвал к их посредничеству для прекращения», как он выразился, «бесцельного кровопролития»[550]550
  Татищев С.С. Указ. соч. С. 677.


[Закрыть]. Это было мило. Борьба за свободу в одночасье превратилась в «бесцельное кровопролитие». Просто в своем воинственном наскоке на турок сербы полностью провалились, и вот это было совершенно очевидно. По наблюдениям князя Мещерского, то, что творилось тогда в правящих кругах Белграда, было сплошной комедией «эксплуатирования добродушной в своем энтузиазме России». Особенно жестко Мещерский отозвался о князе Милане[551]551
  Мещерский В.П. Указ. соч. С. 452.


[Закрыть]. И неспроста…

После того как Россия открыла боевые действия против Турции, особенно в период плевненских невзгод, сербский князь строго соблюдал формальный мир с Портой, ориентировался на советы из Вены и вовсе не спешил помогать своим русским заступникам. Милан преспокойно отсиживался в Белграде и ждал, чья возьмет. Вступил же князь в войну только в начале декабря 1877 г., когда ее исход был уже предрешен. А через девять лет после описываемых событий, в 1885 г., сербское руководство, возбуждаемое Австро-Венгрией, объявило все-таки войну. Но не Турции, а новоявленной славянской Болгарии. Однако если венское правительство возбудило воинственность сербского руководства в 1885 г., то почему оно не могло сделать то же самое в 1876 г.?

И вот за таких славянских лидеров Россия должна была заступаться, нести жертвы и даже воевать?!

Авантюрное выступление Сербии и Черногории против Турции летом 1876 г. и его полный провал на фоне предыдущих малоэффективных попыток организации общевропейского давления на Порту, по сути, поставили российское правительство перед альтернативой. Или, затушив «славянский пожар» внутри страны, окончательно сбросить с себя идейные одежды славянского заступника, или же, не оставляя попыток добиться единства действий великих держав, одновременно взять курс на самостоятельное вооруженное вмешательство в Балканский кризис. В обоих вариантах требовалось четко ответить на вопросы: во имя чего и какой ценой? А задержка с выбором, как показали предшествующие дипломатические перипетии, не сулила ничего хорошего. Но рейхштадтская встреча качнула стрелку выбора в сторону второго варианта.

Тем временем кабинеты великих держав весьма сочувственно отозвались на просьбу князя Милана, к которой присоединился и черногорский князь Николай. Инициативу в свои руки взяла Великобритания.

Если в мае – июне 1876 г. в британской столице долго разбирались в болгарских событиях и оставались глухи к турецким жестокостям, то уже в августе Форин офис без промедлений среагировал на призыв князя Милана. Послу Г. Эллиоту была направлена инструкция:

«Указать Порте, что сугубо важно не упустить эту возможность восстановления мира, ибо, если военные действия продолжатся, весьма вероятно вмешательство других держав, последствия коего могут стать фатальными для Турецкой империи»[552]552
  Виноградов В.Н. Дизраэли, Гладстон и Шувалов… // Новая и новейшая история. 1978. № 3. С. 108–109.


[Закрыть].

В Лондоне очень быстро поняли, что сербская авантюра может разжечь в России старые угли славянолюбия и русские штыки вновь окажутся на Балканах. А возможности Британской империи противодействовать России в этом регионе вовсе не были такими благоприятными, как в 1853 г. Следовательно, чтобы избавить себя от негативных последствий разворачивающегося процесса, его надо было возглавить и организовать, придав нужный вид и направление. Согласно этому классическому алгоритму и поступила британская дипломатия. К тому же депеши из Петербурга приходили одна тревожнее другой.

Посол лорд А. Лофтус доносил правительству, что славянское возбуждение в столицах столь велико, что он ни за что не может поручиться, если не предпринять решительных действий, дабы положить конец успехам турецких войск. Недоумение – это, пожалуй, самое легкое слово для характеристики умонастроения британского посла от петербургских наблюдений. Впрочем, это относилось и к послам других европейских держав. «Россия в бреду, правительство бессильно, мы ничего не понимаем…»

«И было от чего повергаться в недоумение – вчера Горчаков говорил послам: будьте спокойны, правительство тут ни при чем, а сегодня по Гостиному двору торжественно, с красным придворным лакеем позади, ходят придворные дамы и сбирают на пользу раненых славян Балканского полуострова, и ужаленный этим зрелищем английский посол летит говорить Горчакову: разве может придворная дама так открыто сбирать деньги по городу, если нет сочувствия сверху? На это ему отвечает Горчаков: это сочувствие в пользу больных и раненых, а вовсе не в пользу дерущихся…»[553]553
  Мещерский В.П. Указ. соч. С. 445.


[Закрыть]. Как знать, может быть, отвечая так, князь Александр Михайлович про себя думал: эх, милейший лорд Лофтус, это – Россия, здесь еще и не такое возможно…

На сей раз Горчаков точно не лукавил. Правительство всеми силами стремилось сохранить благопристойность в рамках «европейского концерта». Цензура безжалостно вычеркивала слова «в пользу балканских славян» и на их место вписывала «в пользу раненых и больных». Но все было бесполезно. Горчакову под впечатлением увиденного и услышанного не верили. Из Петербурга разлетались тревожные посольские телеграммы. И уже в европейских столицах, особенно в Лондоне, все чаще задумывались на тему русского коварства. Мы свои, мы хорошие, верьте нам – летело из Петербурга. А в ответ из Лондона: хорошие-то вы хорошие, вот только ваше общество жаждет войны. В результате этой информационной метаморфозы в британском правительстве крепли позиции тех, кто склонялся к более жесткой линии во взаимоотношениях с Россией, и прежде всего самого премьер-министра Б. Дизраэли, ставшего к тому времени лордом Биконсфилдом.

Итак, британский кабинет взял на себя инициативу выступить в Константинополе с предложением перемирия. Горчаков поручил Игнатьеву поддержать при дворе султана эти действия англичан. Но что при этом он говорил лорду Лофтусу в Петербурге?

Горчаков явно не скрывал перед английским послом своего раздражения:

«Мы воздержались от всякой инициативы, мы дали делу идти своим ходом, мы терпеливо ждали, чтобы Европа начала действовать. Но если ничего не будет сделано, если император… повелит мне взять перо в руки, то я ручаюсь вам, что обмокну его в чернила, которые будут отвечать достоинству и могуществу империи».

Сказав это, канцлер добавил: «Но это еще не будет война»[554]554
  Цит по: Татищев С.С. Указ. соч. С. 678.


[Закрыть].

Князь Александр Михайлович отчаянно взывал к совести англичан. Он был не просто раздражен, а крайне раздражен. Его представления, планы, надежды рушились буквально на глазах. «Европейский концерт» не складывался, братушки-сербы «удружили» хуже некуда, а внутри страны разгорался «славянский пожар». В конце сентября 1876 г. Жомини писал Гирсу:

«…нынешняя ситуация невыносима… нет никаких шансов из нее выйти… действовать в одиночку значило бы рисковать англо-австро-турецкой коалицией… не остается иной альтернативы, кроме как действовать совместно с этими негодяями»[555]555
  Цит по: Виноградов К.Б. Накануне Русско-турецкой войны… С. 137.


[Закрыть].

Так что же все-таки делать дальше? Попробовать выйти из игры? Благо поводов для этого предостаточно. Но… Обратим внимание, какие выражения использует Горчаков: «честь государя», «достоинство и могущество империи»… Уйти с Балкан для российского канцлера означало поступиться именно этими принципами. А это – вещь немыслимая. Ну, а кроме того, свято место пусто не бывает. Вена и Лондон не замедлят этим воспользоваться. Тогда с российским влиянием в этом регионе придется распроститься. А если Порта вскоре начнет разваливаться? Тогда Россия не получит и осьмушки при разделе турецкого наследства в Европе. Значит, неизбежная перспектива – война?

Горчаков чувствовал, что логика событий выталкивает Россию на эту тропу. Ситуация его крайне угнетала, и он раздражался и злился еще больше. Ведь ничего действительно не оставалось, как продолжать «действовать совместно с этими негодяями».

Вот в такой обстановке тяжелых раздумий российской дипломатии 17 (29) августа Александр II предпринял свое обычное путешествие в Ливадию через Варшаву, где он остановился на несколько дней для смотра войск. Сюда 22 августа (3 сентября) прибыл фельдмаршал барон Мантейфель с письмом Вильгельма I. В письме не было и намека на обиду за профранцузский демарш российского руководства в мае 1875 г. Германский император писал, что он никогда не забудет услуг, которые оказала Россия Германии в 1866 и 1870 гг. И поэтому, заверял Вильгельм, российский император всегда может положиться на его страну.

Горчаков сообщил Мантейфелю о желании России лишь принудить Порту к немедленному заключению перемирия, а затем созвать конференцию для установления прочного мира на основе улучшенного статус-кво на Балканах. В случае провала конференции Россия, по словам Горчакова, хотела бы сохранить за собой полную свободу действий. При этом Россия, скорее всего, один на один столкнется с Турцией, и в этой связи Горчаков прямо сформулировал вопрос: какова будет позиция Германии и ее возможные действия?

Суть ответа посланника императора Вильгельма состояла в следующем. Германия займет по отношению к России то же положение, которое Россия заняла в отношении Германии в 1870 г. Мантейфель, правда, сделал одну оговорку: при условии, если Россия не войдет в отдельные соглашения с Австро-Венгрией и Англией за счет интересов Германии.

По мнению германского канцлера, в балканских делах политика его страны должна следовать принципам воздержания и невмешательства. Горчаков же уяснил, что Бисмарк отказывается выступать с инициативами о перемирии и созыве конференции.

Но и обращаться к канцлеру Германии за подобного рода услугами было уже поздно. Ими занялся британский кабинет. Ведомство лорда Дерби сформулировало условия мира, которые намеревалось от имени великих держав предложить Порте: статус-кво в Сербии и Черногории, местную автономию для Боснии, Герцеговины, Болгарии плюс гарантии против злоупотреблений – все те же, не раз на все лады повторявшиеся условия умиротворения Балкан.

Горчаков не возражал против английских предложений, добавив лишь требование о территориальном приращении в пользу Черногории. Как позднее он писал Шувалову, «нам показалось (курсив мой. – И.К.), что не было предвзятого стремления избежать на практике принципа автономии». Поэтому Нелидова в Константинополе уполномочили «присоединиться к английским предложениям». Российский канцлер выделил два существенных момента. Во-первых, главным в текущих событиях является необходимость сначала настаивать именно на перемирии воюющих сторон, а уже затем заниматься доработкой условий мира и окончательным определением параметров автономии. Во-вторых, ссылаясь на опыт предыдущих переговоров, он в очередной раз подчеркнул: недостаточно предлагать Турции реформы, надо принудить ее к их реальному осуществлению.

В конце августа 1876 г. с условиями лондонского кабинета довольно быстро согласились правительства «европейского ареопага» – Франции, Германии, Австро-Венгрии, Италии. Правда, Дерби пришлось успокоить Андраши насчет слова «автономия». Он разъяснил, что автономию османских провинций Лондон понимает именно как местную, а не политическую, подразумевающую образование новых вассальных княжеств.

Когда же окончательные инструкции Форин офиса дошли до Г. Эллиота в Константинополь и с их содержанием ознакомились в российском МИДе, Горчаков буквально взорвался. 21 сентября (3 октября) 1876 г. он писал Шувалову, который еще не был посвящен в содержание рейхштадтских переговоров:

«Автономия была сведена к предоставлению населению Боснии и Герцеговины известного контроля над администрацией и некоторых гарантий против произвола чиновников. Какой контроль? Какие гарантии? Для Болгарии подразумевалось еще меньше, речь шла лишь о некоторых мерах для исправления плохой администрации страны, подробности которых были бы подвергнуты дальнейшему обсуждению.

В общем это был просто возврат к телеграмме графа Андраши от 30 декабря прошлого года. После всего происшедшего это было бы настоящей насмешкой. <…> Лорд Дерби должен был бы наконец понять (курсив мой. – И.К.), что эти нерешительные дипломатические действия, которые раздражают турок, не пугая их, могут иметь только плачевные последствия»[556]556
  Освобождение Болгарии от турецкого ига. Т. I. С. 417–418.


[Закрыть].

Вот здесь, уважаемый читатель, оцените ситуацию. «Нам показалось…» После года безрезультатных переговоров, после Рейхштадта Горчакову вдруг «показалось», что Дерби и Андраши явятся сторонниками обсуждения вопроса автономии Боснии, Герцеговины и Болгарии?! Что это – поразительная наивность?! Дерби и не должен был ничего понимать из того, чего так хотелось бы Горчакову.

Манера вкладывать в голову партнера по переговорам свои представления и выдавать их за должные – путь в дипломатии совершенно бесперспективный. Наблюдая за действиями Горчакова, порой создается впечатление, что он определял не столько интересы великих держав, сколько своих личных друзей и врагов. При этом друзья должны были обязательно действовать в соответствии с его представлениями. И если этого не происходило, то друзья переводились в разряд потенциальных врагов. Как будто у друзей не могло быть своих собственных интересов. А неучет интересов европейских кабинетов приводил к весьма негативным последствиям. Внешняя политика России порой отрывалась от реальной почвы и зависала в каких-то розовых облаках. Отношение Горчакова к действиям и заявлениям Андраши в ходе Балканского кризиса – наглядная тому иллюстрация.

Но в конце августа 1876 г., по замечанию Милютина, Горчаков уже не смотрел на положение дел в «розовом цвете», а все чаще говорил об изоляции России, финансовых проблемах и даже заявлял, что «мы должны быть готовы вести войну, не требуя особых финансовых средств сверх обыкновенного мирного бюджета», хвастая тем, что «одни его дипломатические депеши ограждают интересы России, без помощи войск и без расстройства финансов».

Былая убежденность канцлера в верности избранного им курса поблекла, а император, «наслушавшись от дипломатов… неутешительных известий» и продолжая уповать на мирное разрешение Балканского кризиса, уже «соглашался на все» предложения военного министра по подготовке к войне[557]557
  Милютин Д.А. Дневник. 1876–1878. С. 110-111.


[Закрыть]. Трудно не подумать, что столь серьезные изменения политических настроений соседствовали с удивительным для лиц такого государственного уровня легкомыслием.

Возразите, что ссылка лишь на мемуары военного министра в данном вопросе не является исчерпывающим доказательством. Не стану спорить. Однако если судить по итогам Балканского кризиса и последовавшей русско-турецкой войны, то надо признать, что в своих замечаниях Милютин оказался недалек от истины.

Когда российский император со свитой направлялся из Варшавы в Ялту, в Константинополе градус политической борьбы явно нарастал. Младотуркам, руководимым Митхадом-пашой, противостояли консерваторы во главе с великим визирем Мехмедом-Рушди. Тем не менее обе партии сходились в одном: всеми силами противиться вмешательству Европы и как можно скорее усмирить восставшую райю.

19 (31) августа 1876 г. на место низложенного султана Мурада V на престол был возведен его младший брат Абдул-Гамид. Великие державы признали нового султана. И 2 (14) сентября министр иностранных дел Порты Савфет-паша, отвечая на обращение Англии, представил послам держав меморандум с условиями мира.

Соглашаясь заключить мир с Черногорией на основании существовавшего до войны положения, правительство нового султана отыгралось на Сербии, предъявив ей весьма суровые требования[558]558
  Князь Милан должен был прибыть в Константинополь для изъявления покорности султану; турецкие войска занимали четыре сербские крепости; сербская милиция должна была быть сокращена до 1000 человек, а все остальные вооруженные формирования разоружены и распущены; сербы обязаны были срыть все возведенные укрепления, выслать за пределы Сербии всех укрывавшихся в ней беглецов из других турецких провинций, а также возместить Порте расходы на ведение войны и, наконец, предоставить ей возможность беспрепятственной постройки и эксплуатации железной дороги от Белграда до Ниша.


[Закрыть].

Турецкое правительство не согласилось на заключение перемирия. Однако, идя на уступки великим державам, оно, в ожидании их ответа, приказало приостановить военные действия на восемь дней начиная с 4 (16) сентября. Этот перерыв, часто нарушавшийся с обеих сторон, затем был продлен еще на восемь дней. Надо отдать должное туркам, ведь это было сделано в тот момент, когда 4 (16) сентября бойцы генерала Черняева, как писал очевидец князь Мещерский, «взяли, собрались и провозгласили ни с того ни с сего храброго князя Милана… королем Сербии». Милан «был не столько польщен, сколько озадачен и даже испуган» этим эпизодом: что скажет Австрия, что скажет Европа?! Хотя сербский князь и отказался от внезапно свалившегося на него королевского титула, тем не менее этот факт только осложнил примирение сторон[559]559
  Мещерский В.П. Указ. соч. С. 457.


[Закрыть].

Признаться, князь Милан со товарищи своей бездарной политикой вполне заслуживали уготованной им турками участи. Однако такая оценка не входила в расчеты правительств великих держав, и меморандум Порты был ими отвергнут.

Даже Англия прореагировала на сей раз довольно жестко. Кабинет ее величества поручил своему послу при дворе султана заявить, что высказанная в меморандуме позиция может погубить Порту и что в данном случае правительство султана не должно более рассчитывать на поддержку Англии.

Казалось бы, наконец начала складываться благоприятная основа для англо-русского взаимодействия в разрешении Балканского кризиса. В этой связи заслуживает внимания следующий факт. В начале сентября 1876 г. в Ливадию на пароходе «Антилопа», которым, кстати, командовал племянник сэра Эллиота, приезжал младший сын королевы Виктории принц Альфред, герцог Эдинбургский. В то время в Ливадии в кругу своей семьи находилась его жена – дочь Александра II Мария Александровна, герцогиня Эдинбургская. Альфред служил в британской средиземноморской эскадре. Именно она в случае необходимости должна была первой среагировать на русскую угрозу Константинополю и проливам. И английский принц мог легко оказаться на острие вооруженного конфликта с Россией. А 27 сентября (9 октября) Мария Александровна, как верная супруга морского офицера, отбыла из Ялты к месту службы своего мужа – на Мальту – главную базу британской средиземноморской эскадры.

Положение дочери в случае вооруженного конфликта с Англией тревожило ранимую натуру Александра II. Но принц Альфред, конечно же, прибыл не для того, чтобы развеять такой настрой своего тестя и осведомиться об отдыхе супруги. Он встречался и беседовал с российским императором. Но вот о чем они говорили? Милютин вспоминал, что после визита принца Альфреда «наши дипломаты так успокоились», что начали строить проекты «о действии на Черном море и в Турции заодно с англичанами»[560]560
  Милютин Д.А. Дневник. 1876–1878. С. 116.


[Закрыть].

Еще дореволюционными исследователями истории Балканского кризиса была высказана гипотеза о том, что, «по-видимому, англичане в ту пору даже готовы были заключить наступательный с нами союз против Турции»[561]561
  Особое прибавление… Вып. I. С. 26.


[Закрыть]. Ведь именно на лето – осень 1876 г. пришелся пик антитурецких настроений как в английском обществе, так и в правительстве. Хотя, надо признать, что если подобные планы в британском правительстве кто-то и пытался строить, то они никак не могли быть доминирующими в условиях очевидного русофобства королевы и премьера. Нужно учесть и явное преобладание антироссийских настроений в среде британской политической элиты. Вместе с тем такие планы могли рассматриваться их авторами не только в рамках дележа османского наследия, но и как форма сдерживания российской активности на Балканах и в районе проливов.

Развивая свое дипломатическое наступление, английский кабинет 9 (21) сентября через своего посла передал Порте согласованную всеми великими державами программу реформ в восставших провинциях. Учитывая высказанное Горчаковым пожелание, англичане включили в нее и требование некоторых территориальных уступок для Черногории. Однако единый фронт великих европейских держав не возымел действия на Порту. Правительство султана в принципе не отвергало необходимости улучшения положения славянских подданных в балканских провинциях. Однако, стремясь затянуть время, оно в тот момент не сочло возможным принять эту программу.

И вот здесь инициативный голос опять подала российская дипломатия. Опираясь на, казалось бы, единую позицию великих держав по программе реформ, а самое главное – на рост антитурецких настроений в Англии, Александр II с Горчаковым вновь предприняли попытку реализовать свою основную идею в вопросе балканского урегулирования – введение общеевропейских санкций в отношении Порты на случай ее отказа принять план реформ. А случай, как мы видели, в очередной раз представился.

14 (26) сентября 1876 г. в Вену с собственноручным письмом Александра II к императору Францу-Иосифу прибыл генерал-адъютант граф Сумароков-Эльстон. В письме содержались следующие предложения: если турки отказываются принять условия мира на Балканах и программу реформ, тогда австрийские войска занимают Боснию, русские – Болгарию, а соединенная эскадра держав входит в проливы. В тот же день эти предложения были переданы графом Шуваловым лорду Дерби.

Одновременно предложения по дипломатическим каналам подкрепили военными мероприятиями. 21 сентября (3 октября) 1876 г. последовало высочайшее распоряжение о начале подготовки к частичной мобилизации войск Одесского, Харьковского и некоторых частей Кавказского военных округов. 25 сентября (7 октября) в этот список добавили и часть подразделений Киевского военного округа. В сентябре 1876 г. начались переговоры с Румынией об условиях использования русской армией ее территории в случае войны с Портой.

Однако российские предложения, уже в который раз, не встретили того понимания, на которое рассчитывали в Петербурге и Ливадии.

Венское правительство не возражало против военно-морской демонстрации в проливах, однако рассматривало занятие турецкой территории русскими и австро-венгерскими войсками как мероприятие несвоевременное и даже опасное. Андраши последовательно реализовывал свой замысел. Он уклонялся от совместных решительных действий, но осторожно подталкивал к ним русских, давая понять, что если упорство турок вынудит их прибегнуть к оружию, то Австро-Венгрия на основании рейхштадтских договоренностей не станет тому препятствовать. И вот здесь, опять же ссылаясь на эти договоренности, австрийцы соглашались занять Боснию, не объявляя, однако, Турции войну. Такова была суть письменного ответа австро-венгерского правительства, который 25 сентября (7 октября) доставил в Ливадию Сумароков-Эльстон вместе с письмом Франца-Иосифа к Александру II. В этом письме, между прочим, австро-венгерский император, ссылаясь на то, что он, как конституционный монарх, не может самостоятельно осуществлять внешнюю политику, тем не менее готов употребить все свое влияние, дабы не мешать России занять Болгарию.

Ответ английского правительства показал, что оно в принципе безразлично относится к занятию австрийцами Боснии, отрицательно смотрит на военно-морскую демонстрацию в проливах, что же касается перспективы появления русских войск в Болгарии…

Дерби буквально «оцепенел от ужаса», услышав это предложение, – доносил Шувалов императору Александру 15 (27) сентября 1876 г. Глава Форин офиса стал настойчиво советовать российскому двору не толкать султана в сторону мусульманских радикалов и «не парализовывать его усилий», возбуждая против него членов кабинета и общественное мнение Англии[562]562
  Виноградов В.Н. Дизраэли, Гладстон и Шувалов… // Новая и новейшая история. 1978. № 3. С. 109.


[Закрыть]. Можно было подумать, что эти самые радикалы до этого мирно спали, а сам Дерби неустанно трудился над укреплением русско-английского взаимодействия.

За два дня до возвращения Сумарокова-Эльстона, 23 сентября (5 октября), Александр II читал известия из Лондона о готовившейся тайной сделке Австро-Венгрии и Англии с целью вынудить Россию одной вступить в войну с Турцией. Аналогичное донесение было получено от исполняющего обязанности посла в Константинополе А.И. Нелидова. Эти данные приводили в своей работе исследователи из Военно-исторической комиссии[563]563
  Особое прибавление… Вып. I. С. 27–28.


[Закрыть]. К сожалению, мне не удалось найти какие-либо иные свидетельства о подобном англо-австрийском сговоре. Возможно, что информаторы из Лондона и Константинополя все же сгущали краски. Ведь, вспомним, как Андраши довольно последовательно стремился решать вопросы урегулирования на Балканах, прежде всего в рамках австро-русско-германских договоренностей.

В то же время полученная 21 сентября (3 октября) телеграмма от посла из Вены вселила определенный оптимизм. Как записал в своем дневнике на следующий день Милютин, «по словам Новикова, император Франц-Иосиф при прощальной аудиенции гр. Эльстона вручил ему ответное письмо, в котором выражает полное согласие на предложение русского императора о совместном вооруженном вмешательстве». Но поспешность Новикова сыграла роль кривого зеркала истинных намерений Вены. Тем не менее это известие, приободрив Александра II, явно способствовало принятию им решения о начале частичной мобилизации, чтобы, по словам Милютина, «в случае надобности ввести наши силы одновременно с австрийскими (курсив мой. – И.К.) как в Европейскую Турцию, так и в Азиатскую». При этом Александр II был «озабочен тем, чтобы наши войска были готовы к наступлению не позже австрийских»[564]564
  Милютин Д.А. Дневник. 1876–1878. С. 123.


[Закрыть].

Однако определяющую роль в оценке ситуации сыграли все же официальные ответы Вены и Лондона. А они в Петербурге были поняты вполне определенно: ни на какое совместное с Россией вооруженное выступление против Порты в поддержку даже согласованных с ней требований ни Австро-Венгрия, ни тем более Англия не пойдут. Ответ же Австро-Венгрии явно подталкивал Россию к войне. После продолжительных сомнений, к исходу осени 1876 г. Александр II понял все это очень хорошо. Но дипломатия есть дипломатия, и игру в «европейском концерте» на тему балканского умиротворения надо было продолжать.

21 сентября (3 октября) 1876 г. истекал последний срок перемирия на сербо-турецком фронте. На следующий день Горчаков в депеше, адресованной Шувалову в Лондон, предложил великим державам потребовать от воюющих сторон продолжения перемирия еще на шесть недель. За это время, по замыслу российского канцлера, представители держав должны собраться на конференцию и согласовать все спорные вопросы по балканскому урегулированию. Английское правительство откликнулось быстро, и 23 сентября (5 октября) 1876 г. Дерби поручил Эллиоту заявить эти предложения Порте, пригрозив даже возможностью разрыва дипломатических отношений в случае отказа от их принятия.

28 сентября (10 октября) Эллиот доносил Дерби, что турецкое правительство согласно на перемирие, но не на шесть недель, а на шесть месяцев, вплоть до весны следующего, 1877 г. Вместе с тем правительство султана отклонило мысль об административной автономии восставших областей и отказывалось подписать протокол о реформах. Оно считало эти меры бесполезными, так как решилось, следуя примеру Европы, ввести во всей империи конституционный образ правления, наделяющий всех подданных султана равными правами без различия вероисповедания. По этой же причине Порта не видела надобности и в конференции великих держав в Константинополе. «Парламентаризм в Турции! Все кабинеты сочли, что шутка заходит слишком далеко. Даже сам Биконсфилд с трудом сохранял серьезный вид»[565]565
  Дебидур А. Указ. соч. С. 435.


[Закрыть].

После получения ответа турецкого правительства Лондон, Вена и Париж поспешили выразить согласие на предлагавшееся в нем шестимесячное перемирие. Однако ответ Порты категорически не удовлетворил Горчакова, о чем он и уведомил Лондон 2 (14) октября. Столь продолжительная неопределенность не может быть принята как Сербией с Черногорией, так и Европой, считал канцлер. Факт принятия турками перемирия при одновременном отказе от английских предложений мира и очередных, теперь уже конституционных, обещаний реформ – не это ли лучшее доказательство неискренности турецкого правительства. Оно просто вновь водит Европу за нос. Стерпеть все это в который раз означало бы, по убеждению Горчакова, переступить пределы, «перейти за которые нельзя без ущерба для чести и достоинства» России. А вот то, чего, конечно же, не могло быть в послании Горчакова. Для российского правительства цель турок была очевидна: избежать зимней кампании, выиграть время для укрепления своей армии, максимально истощить и без того слабые силы сербов и черногорцев напряжением военного положения.