Текст книги "Исход"

– Тебе я не чужой, не уговаривай себя. Ты меня еще любишь: я это знаю, по глазам твоим вижу. И я тебя люблю. Потому и приехал. За тобой приехал. Я развелся, я свободен, наконец. Раз уж так получилось, то я к тебе претензий не имею, ревновать не буду к прошлому, корить тебя твоим мужем не стану: обещаю тебе. Я хочу забрать вас со Спартаком к себе. Прямо сейчас. У тебя и у моего сына будет очень хорошая, очень обеспеченная жизнь. Поедем в Москву, потом заграницу: такие у меня сейчас возможности открываются. Подашь заявление на развод, через полгода вас разведут в одностороннем порядке. У вас же тут – живая могила!: атомные испытания, радиация. Я просто не могу допустить, чтобы мой сын погиб тут – от излучения, или вообще промахнутся однажды все эти… испытатели ваши…

И в этот момент, как будто Алишер дернул дьявола за хвост, как раз и жахнула та самая водородная бомба: всем показалось в тот миг, что шар земной треснул пополам. Из окон брызнули стекла, в школе завопили дети – Алишеру даже показалось от неожиданности, что они завопили восторженно. Сам Алишер упал в панике на пол и придавил телом Спартачка, который стал отчаянно биться и рваться на свободу, испугавшись не столько взрыва и звона стекла, сколько упавшего на него дядьки. Что касается взрывов, то до них Спартачок был уже привычный. Крича, задыхаясь, вырываясь и карабкаясь, он сильно порезал руку об осколок стекла, которыми был густо усыпан пол.

Суматоха, крики Спартака, вопли Алишера, кровь, хруст стекла, разбросанные по полу бумаги, учителя в дверях кабинета: все эти кадры пронеслись запутанным вихрем в сознании Ульяны, однако порядок дальнейших действий выстроился довольно быстро: Спартак был вырван из рук Алишера и попал в объятия матери, которая спешно заматывала ему платком ручку и успокаивала, одновременно задавая вопросы учителям все ли дети целы и отдавая какие-то распоряжения. Прибежала звонариха, не перестававшая звонить, кто-то отобрал у нее звонок и послал за веником. Минут через десять уже установился относительный порядок, только сильно дуло холодом с улицы через разбитые окна. Спартачок перестал плакать и уже снова обеспокоенно высматривал свои новые игрушки на полу: не замела ли их звонариха своим большим веником в большое ведро.

– Вот! – закричал Алишер, – вот тебе мое доказательство! Вот за этим я и приехал! Не оставлю я вас здесь, в этой преисподней! Не оставлю! Собирайтесь, к чертовой матери! Сейчас же! Мы все уже, наверное, смертельную дозу набрали только что.

Он был очень грамотный, этот Алишер. И очень трусливый. Он подбежал к окну и стал звать своего водителя. Он забыл, что когда забирал игрушки, то отпустил его до вечера: у «Победы» разболталась какая-то там тяга, и водитель еще на пути сюда хотел задержаться в Семипалатинске на ремонт, но Алишер не позволил, торопился. Теперь, под влиянием атомного удара он забыл об этом и подумал, что шофера с машиной унесло взрывом. Он стал яростно чертыхаться, но потом вспомнил вдруг что к чему и вернулся от окна, все еще чертыхаясь по инерции.

– Ладно, ничего не поделаешь, – заключил он в конце концов, – есть время до вечера. Вам все равно собраться надо, вещи упаковать. Пошли собираться.

– Алишер, ты что – с ума сошел? Уходи отсюда! Ты не вовремя приехал. Ты вообще напрасно приехал. Никуда мы не поедем. Уходи немедленно!

Тут в кабинет вбежала завуч Кусако и закричала, что, кажется, у учащегося Мотосина сломана рука, а он уцепился здоровой рукой за парту и отказывается вылезать, чтобы его в больницу не увезли: уколов боится. Ульяна спустила Спартака с колен, взяла за ручку, и направилась к выходу из кабинета. Однако, Алишер протянул мальчику его паровоз, и тот вырвался от матери и схватил игрушку, обрадованный, что она еще тут, не сломалась от взрыва и все еще принадлежит ему. Поколебавшись секунду, Ульяна сказала: «Я сейчас вернусь», – и выбежала вон.

Когда она вернулась, Спартачок уже мирно сидел на коленях Алишера и катал по столу паровоз. Алишер гладил сына по голове и приговаривал: «Поедем сегодня в Алма-Ату, сынок, будем кататься на каруселях, пойдем на слона смотреть в зоопарк».

– На легковой машине поедем? – интересовался ребенок.

– Да, на «Победе» поедем. Я тебе порулить дам. Посажу тебя на колени, и поедем, а рулить будешь ты сам.

– Вот это здорово! – закричал Спартачок, – а Пашу с Васиком возьмем с собой? Пускай смотрят как я рулю!

– Нет, Пашу с Васиком не возьмем.

– А маму?

– Маму возьмем.

– А деда Ваню? А старую бабу Стешу? А бабушку Амасю? А папу Августа?

– Нет, только мы с тобой поедем, и мама. А дед Ваня к нам в гости приедет…

– Нет, пусть Паша с Васиком тоже едут. Паша слона умеет рисовать.

Ульяна резко прервала эту глупую идиллию:

– Спартак, пошли домой. Перевяжем тебе ручку по-настоящему и кушать пора. Пошли!

– А дядя останется? – растерялся мальчик. На самом деле он боялся не столько за дядю, сколько за паровоз, который теперь крепко прижимал к себе на всякий случай.

– А дядя тоже пойдет с вами, – нагло заявил Алишер, – потому что дядя с утра ничего не ел и очень голодный. И потом, я не дядя, Спарташечка, а твой родной папа. Понимаешь ли ты это? Настоящий твой папа!

Спартак вопросительно посмотрел на мать, чтобы подтвердить это последнее заявление доброго дяденьки, но мать смотрела в сторону, и Спартак возражать дяде, что его настоящего папу зовут Август, не решился. Он чувствовал, что возражать рискованно, а паровоз – дороже истины. Папа так папа. Значит, будет у него еще один настоящий папа. Он уже знал, что есть дети, у которых папы вообще нету. А у него вон их теперь сколько! Все завидовать будут. И слона он увидит… Лишь бы Васик паровоз не сломал: а то еще сядет на него верхом! Васик на все любит верхом садиться: и на собаку, и на осла, и на него, Спартака, тоже уже садился верхом и стегал веревкой – не больно было, но тяжело и обидно: ишь ты, нашел себе осла. Правда, потом и Спартак сам на Васике верхом катался, чтобы все было по-справедливости…

Ульяна пожала плечами, взяла Спартака за руку, и они пошли домой, в дом деда Вани, туда, где лежала и кашляла в своей комнате баба Стеша. «Ей надо давать порошок!», – сообщил новому дяде-папе довольный Спартак: он тащил подмышкой свой паровоз, а дяденька шел за ними и нес в мешке остальные игрушки: и медведя, и кубики, и пистолет с пистонами, которого Спартак пока еще немножко побаивался – так громко тот бабахал и вонял синим дымом.

Дома Ульяна сразу принялась хлопотать, греть еду, поить лекарством больную тетку. Алишер же затеял игру со Спартаком: учил его бороться с медведем и ставить ему подножку; учил заряжать лентами пистолет, потом стал играть с мальчиком в войну, смешно падал на пол, раскидывая руки. Спартачок был в полном восторге и хохотал. Он не сводил со своего нового дяди-папы восторженных глаз: ну до чего же ему повезло с этим вторым папой! Теперь этот папа будет его лучшим другом – лучше Васика!

Когда в горницу внезапно вошел Иван Иванович Рукавишников, приехавший на обед на своем «Виллисе» – том самом «боевом козле», которого отремонтировал для него когда-то Аугуст, то он с изумлением увидел странную картину: за большим столом сидел молодой, красивый казах, а у того на коленях восседал внук Спартак, обнимал казаха одной рукой за шею и что-то интенсивно шептал ему в ухо. Оба при появлении Ивана Ивановича обернулись к нему, и Рукавишников отметил разительное сходство между двумя. Председатель соображал быстро:

– Та-ак, кажется у нас нежданный гость. Раньше это называлось – «хуже татарина». Теперь эту обидность отменили: теперь она называется: «Незваный гость – лучше татарина». Чем обязаны высокой чести посещения, товарищ… запамятовал… Алишер, если я не ошибаюсь, судя по записи в метрике у Спартака.

– Да, это я, Иван Иванович: рад познакомиться с Вами. Давно хотел. Да все несудьба была. Но вот наконец… Как говориться: лучше поздно, чем никогда.

– Ну, насчет приятности, про это я пока промолчу. Однако, спрошу сразу: зачем пожаловали, товарищ Алишер?

– Я понимаю, Иван Иванович, что в силу некоторых сложностей в отношениях между мной и Ульяной Вы, как отец…

– … Хорошо бы покороче, товарищ, а то у меня перерыв на обед короткий.

– Что ж, покороче будет так: я приехал, чтобы забрать из этого вашего бомбежного ада своего сына и Ульяну, которую я любил и продолжаю любить. Я не могу допустить, чтобы они здесь погибли. Сегодня взрывом чуть школу не снесло: вон, Спартаку руку порезало, другому ребенку кости поломало! А следующим взрывом – я уверен – все тут снесет под метелку к чертовым собакам! Вот за этим я и приехал сюда, уважаемый Иван Иванович.

– А почему же не «глубокоуважаемый»? – съязвил Рукавишников, – но это ладно, стерпим; есть другая закавыка в этой маленькой проблеме: как нам быть, товарищ Алишер, с тем досадным фактом, что Ульяна моя замужем, и муж у нее, надо тебе сообщить, отличнейший человек и настоящий мужик – не как иные другие некоторые…

– Это Вы про немца этого говорите, про Бауэра? Про врага народа? Удивляюсь я на Вас, Иван Иванович…

– Повесь свое удивление на ржавый гвоздь в сортире! – грубо вспылил Рукавишников, – ты как осмелился войти в мой дом, паскуда? Спусти ребенка с рук! У ребенка есть отец…

– …Да, есть, товарищ Рукавишников, и этот отец – я! И не торопитесь с «паскудами», пожалуйста. Я приехал, между прочим, чтобы Вашего внука спасти, и Вашу дочь… И я пришел в Ваш дом, Иван Иванович, чтобы в спокойном тоне и максимально рассудительно поговорить с Вами. И желательно с глазу на глаз.

– С глазу на глаз, говоришь? Как между хорошими купцами? Нет, милый мой. Ты – барин, а мы – люди рабоче-крестьянские: тем более с тобой мне лично говорить вообще не о чем. Пять лет назад я бы с тобой еще поговорил, возможно, и то не знаю как… а сейчас…, – в комнату вошла испуганная, растерянная, несчастная Ульяна, и Рукавишников ободряюще кивнул ей:

– Сейчас будем обедать, Улюшка, сейчас. Провожу вот товарища до порога…

– Погодите, Иван Иванович, не торопитесь меня выставлять: очень прошу. Во-первых, Ульяна меня покормить обещалась: я голодный; во-вторых, я Вам документы кое-какие привез показать; интересные документы, Иван Иванович – Вашего колхоза и ваших людей касается непосредственно. Атомных взрывов касается. Все документы с грифом «дэ-эс-пэ», между прочим: многим рискую, Вам показывая. Но не могу иначе: хотите Вы того или нет, а Вы мне теперь – через Спартака – близкая родня, и я считаю необходимым что-то сделать для вас. Для того и прибыл.

– Так, ладно, хорошо, спаситель ты наш: ты приехал издалека, и я с тобой поэтому потолкую с глазу на глаз, как ты того просишь. Но только после этого мы поговорим все вместе, как положено. И Августа позовем, зятя моего: он тоже не лишний в этом «семейном» раскладе, как я себе ситуацию понимаю. Вот и расставим все окончательные точки над «ё». Дочка, родная, Август твой заболел, сказали, на работу не вышел сегодня. Сходи-ка ты за ним, пожалуйста, приведи сюда. А мы пока с товарищем этим… эмм… Кульжановым, кажется, если мне память не изменяет… с Кульжановым этим с глазу на глаз потолкуем – по его собственному желанию. Если Август твой совсем уже лежачий окажется, то я тогда за ним сам съезжу: но только перетереть нам эту ситуацию, дочка, обязательно совместно требуется, коль скоро столичный товарищ Кульжанов такой дальний путь проделал ради нас, деревенских, да еще и с подарками…

Ульяна хотела было сказать, что Амалия заглядывала, сына искала, что Аугуста, наверное, нет дома, что он опять, возможно… но все это проговаривать Ульяна не стала: не тот момент, не та компания; она принялась было одевать Спартака, чтобы уйти вместе с ним, но тот стал упирался: хотел остаться с игрушками, хотел хвастаться деду своей забинтованной рукой, паровозом и пистолетом.

– Оставь его, – сказал Решетников, – драки не будет, не бойся, – он внимательно посматривал на дочь, пытаясь понять, как она сама-то реагирует на приезд этого своего… жениха бывшего. Но так и не понял: кроме тоски и паники в глазах дочери ничего не читалось.

Ульяна побежала за Аугустом одна, не уверенная, что застанет его дома: недаром ведь мать приходила, искала его. «Боже мой: неужели он снова на полигон отправился?», – вернулась пугающая мысль, которая являлась уже недавно, когда она увидела Амалию в школе. «Господи, взрыв-то был страшный какой!: никогда мы еще такого сильного не переживали раньше. И если он там…», – Ульяна старалась отогнать от себя эту мысль, и шла все быстрей. Везде в поселке – видела она по дороге – суетились люди вокруг нанесенного взрывом ущерба – ругались, плакали, обменивались жалобами по-соседски. Дом Бауэров оказался неповрежденным – только в двух окнах вылетели стекла, да повалило забор наполовину. Аугуста не было, Амалии – тоже. «Приду еще раз попозже, через час», – решила Ульяна и заторопилась обратно с тяжелым сердцем: «Если Аугуст и через час не вернется, то пойду его искать», – сказала она себе, – Она приблизительно знала, где его можно найти: свою «точку» он ей как-то показывал издалека, чтобы доказать, что там, за большим камнем сидеть совершенно безопасно. Но ей тогда от этого легче не стало. «Зачем ты это делаешь?», – хотела она знать. А он ей этого не сумел внятно объяснить. «Красиво!», – сказал только, – «Силища страшная!»… Ну что за глупость такая… и ведь умный, хороший, добрый человек…

Ульяна бежала назад, в дом отца, и ей было очень горько на душе: один мужчина в ее жизни оказался предателем, и второй теперь тоже вот вытворяет непонятно что… Почему?.. И Алишер так некстати приехал… Напрасно приехал вообще, но сегодня – особенно зря…

Ульяне было горько и страшно, но внутри всей этой горечи скребла по сердцу еще и другая, собственная кошка: «а не ты ли сама, милая, подтолкнула мужа к этому?… Не слишком ли все еще глубоко живет в тебе этот Алишер, и Аугуст это разглядел, не мог не разглядеть, потому что любит ее?». А она? Кого она любит, если по-честному, перед собственным сердцем? – думала Ульяна. Да нет, не любит она Алишера больше, нет. Теперешнего, сегодняшнего – не любит, уж это точно: никогда она не простит ему предательства, и ту ужасную обиду, и то унижение свое. Возможно, что того Алишера, который был вначале… того она может быть и любила бы еще. Ну да ведь нету того больше: тот Алишер умер для нее давным-давно – когда проститутка ее со Спартаком от дверей гнала… А Аугуст этой разницы как раз и не разглядел. К покойнику ревновал, к прошлому, не верил, что того Алишера уже не существует в реальности. Все время ждал его второго пришествия. И вот дождался: правильно чувствовал Аугуст, оказывается… «Может быть даже и хорошо, что Аугуста дома не оказалось. Спроважу сейчас Алишера, и обсуждать будет уже нечего. А потом в степь побегу – искать Аугуста, пока не стемнело», – заключила Ульяна и еще прибавила шагу – побежала бегом.

Она вошла в родной дом и сразу поняла, что произошло нечто новое в отношениях между отцом и Алишером. Самоуверенный Алишер выглядел растерянным и смущенным, отец же был бур лицом, что свидетельствовало о том, что он находится в плохо сдерживаемом бешенстве: таким он часто возвращался из райкома партии.

– Нету дома Августа? – спросил он, – ну и ладно, ну и хорошо. А мы тут как раз с этим подлецом… и без посторонней помощи договорились о чем надо. Так что давай-ка, «родственничек», двигай к дверям и дальше – хоть в Москву, хоть в Париж, хоть на планету Юпитер. И чтобы духу твоего в моем доме больше не было, негодяй! Вон отсюда!

Алишер побелел и почернел от злости, перекосился весь, однако из последних запасов наглости заявил:

– Этого еще мало, Иван Иванович, что Вы мне на дверь указываете. Меня сюда Ульяна привела, в этот дом: за ней и последнее слово. Она меня накормить обещала. Ну-ка, Спарташка: обедать будем все вместе?

Ребенок, понимая, что происходит нечто ужасное, что дед очень злой сейчас и за что-то выгоняет из дома на улицу его нового друга-дядю-папу, ничего не ответил, но побежал к матери и спрятался за нее.

– Ну, тогда и обедайте на здоровье. А я свое слово сказал. Вернусь – чтоб его тут не было, Ульяна! Веди его к Байерам, если тебе нужно – там и разбирайтесь в своем треугольнике, без меня…, – отец был до обидного несправедлив, однако Ульяна понимала: что-то действительно произошло между отцом и Алишером.

Позже отец расскажет ей, что Алишер уговаривал его убедить дочь уехать с ним, чтобы спасти ребенка. Он показал документы с секретными медицинскими и научными заключениями, из которых следовало, что в отдельных окрестностях полигона сложилась критическая радиационная обстановка, и что еще через несколько лет все тут вымрут под корень. Эти бумаги потрясли Рукавишникова, и он внутренне заколебался: с Алишером или без, а не отправить ли и впрямь дочь и внука куда-нибудь подальше отсюда – до проверки предоставленных фактов. Но тут Алишер сделал ошибку: выложив кнут, он принялся выкладывать и пряники – соблазнять Рукавишникова волшебными перспективами будущей жизни его дочери и внука. Оказывается, он недавно сумел отделаться от жены-алкоголички, которая шантажировала его все эти годы и мешала его карьере и, сдав ее в лечебницу, более или менее благополучно развелся с ней, наконец. Теперь ему светит работа в системе Госплана в Москве, с перспективой длительной загранкомандировки. Но для этого он обязательно должен быть женат, и желательно – иметь ребенка, то есть быть примерным семьянином. Так зачем ему специально жениться и заводить детей (пока они еще народятся, те дети?), когда время отчаянно поджимает; зачем искать женщину, когда есть Ульяна, которую он любит, и когда существует на свете его собственный сын в уже готовом виде… Вот тут-то Рукавишников и взорвался: «Ах вот они тебе зачем понадобились, прохвост! Чтоб на Запад просочиться, сволочь ты этакая!». В этот момент и вошла Ульяна.

Швырнув дочери в лицо свой протест, отец вышел вон из дома и в сердцах хлопнул наружной дверью. Ульяна постояла в дверях несколько секунд, гладя по голове испуганного Спартачка, а затем спокойно объяснила ему:

– Сейчас мы пообедаем, а потом дядя Алишер уедет. А мы останемся.

– Я рулить хочу, – робко напомнил ребенок.

– С дедом порулишь на «Виллисе»! – отрезала мать таким тоном, что Спартачок не решился захныкать: что-то не то творилось вокруг, и хныкать было опасно – еще на оплеуху нарвешься, того гляди…

Обед прошел в натянутой обстановке, Алишер хотя и рассказывал что-то про Алма-Ату и про общих знакомых, но проговаривал все это нервно, со смешками и лицевыми ужимками и почти ничего не ел. Спартак тоже кушал плохо: не хотел, а еще из мести матери за то, что она не отпускает его с хорошим дядей на слона смотреть. Когда обед подошел к концу, Ульяна поднялась и сказала: «Ну а теперь прощай, Алишер. И не пиши мне больше: я все равно читать не стану; и денег не вздумай присылать: я их не возьму. Я сама зарабатываю, и у меня муж есть, а у ребенка – хороший отец. Все, прощай. Уходи».

– Это твое последнее слово? – спросил Алишер, поднимаясь из-за стола.

– Да.

– Ну что ж… Ты делаешь ошибку. Может быть даже непоправимую. Но я еще буду ждать один месяц. Это мое условие…

– Убирайся вон отсюда!

– Как тебе будет угодно, Ульяна. До свидания, сынок, до свидания, Спартачок: мы еще обязательно увидимся с тобой – не плачь.

Спартак и не плакал, но теперь, когда ему сказали «не плачь», он понял: теперь можно, и зарыдал в четыре ручья.

Алишер ушел в сторону школы – туда должен был приехать за ним водитель, сообразила Ульяна. Она стала убираться и трясущимися руками готовить лекарство для тетки. Спартак ходил вслед за ней, но больше не плакал: незачем было. Его волновало сейчас только одно: что будет с его новыми игрушками. Наконец он не стерпел:

– А я с паровозом буду играть?

– Да, иди играй.

– И с мишкой, и с пистолетом можно? Это – мой пистолет!

– Ну, твой – значит иди и играй с ним.

Радостно смеясь, Спартачок побежал в горницу: ну и ладно, что он руль не покрутит, и что мама дядьку прогнала. Он ушел, а игрушки забыл. Теперь это Спартака игрушки – и паровоз, и медведь, и пистолет, и кубики, и морская тельняшка: все – его! Так мама сказала! Васику и Пашке дядька ничего не привез! И правильно, что не привез. Они уже большие – им игрушки не положены: им уроки учить надо каждый вечер. А Спартак будет играть, сколько захочет: потому что он еще маленький…

Но это был еще не конец истории. Это было только начало ее. Ульяна выждала в нетерпении с полчаса, поджидая братьев, но потом не выдержала, одела Спартака и пошла к «немецкому домику». «Если Аугуста еще нет, то оставлю Спартака с Амалией или у соседей и пойду его искать в степь», – говорила себе Ульяна. Все ее мысли были теперь о муже. Она повернула на улицу, в конце которой стоял их разноцветный домик Бауэров, и вдруг остановилась. За углом их поджидала зеленая «Победа». Из машины вышел Алишер и оставил дверь открытой.

– Ты почему не уехал? – спросила его Ульяна резко.

– Нехорошо получилось, – ответил Алишер, – захотел вот по-хорошему попрощаться с вами, хотя бы сына поцеловать. Спартачок, иди сюда, иди ко мне: я тебе обещал дать руль покрутить: иди покрутишь, пока я вас до дома подвезу…

Спартак рванулся к Алишеру, но мать держала его за руку крепко.

– Нет! – сказала она, – незачем.

Спартачек стал вырываться: «Пусти меня! Хочу руль покрутить!».

– Ну, нет так нет, – вздохнул Алишер, – тогда дай мне твою мужественную руку, Спартачок: давай попрощаемся…, – он наклонился, протягивая ладонь, и вдруг подхватил ребенка и прижал его к себе. Чтобы не вывернуть мальчику при этом ручку, Ульяна выпустила ее, полагая, что Алишер хочет поцеловать сына. Но произошло непонятное: Алишер сделал два быстрых шага назад, быстро сунул Спартака в салон, сел рядом и приказал шоферу: поехали! Ульяна как будто к дороге приросла. Сначала она подумала, что упрямый Алишер все-таки хочет прокатить Спартака, довезти его до дома, но когда машина резко рванула с места и чуть не сбила Ульяну, сделавшею к ней шаг навстречу, а затем, удаляясь, Алишер еще раз открыл дверь и крикнул ей назад: «Я тебя жду. Ты знаешь где меня искать. Я живу все там же», до Ульяны стало доходить, что произошло нечто ужасное. Она побежала за машиной, крича что-то, но «Победа» повернула направо, в сторону города, и помчалась прочь, все ускоряясь. Сколько-то еще бежала Ульяна вослед, не веря, надеясь, что Алишер сейчас остановит машину и выпустит ребенка; что это он просто так зло пошутил, отомстил ей… Но машина удалялась все быстрей, и вот уже исчезла из вида. Тогда Ульяна побежала обратно, в контору, к отцу, молясь, чтобы он никуда не уехал, чтобы был на месте. Но «Виллиса» у конторы не было. Кто-то сказал ей: «На овчарне», и она побежала туда. Слава Богу: вездеход был там, но уже отъезжал. Ульяна стала кричать и размахивать руками, отец не видел ее, но увидел кто-то другой, дальше на дороге, замахал Рукавишникову тоже, показывая назад. Тот затормозил, увидел, наконец, бегущую к нему Ульяну, выскочил из машины, побежал ей навстречу, уже понимая, что случилось что-то плохое. А она все кричала и кричала ему: «Он украл ребенка, он увез Спартака, он увез его!..». – «Куда? В какую сторону? Черт! Садись в машину! Ах, черт, черт… У меня бак пустой… Сейчас в гараж срочно… быстрей!..».

Они влетели в гараж, и Рукавишников кричал истошно кому-то: «Заливай! Там, в канистре! Еще из бака сливай! Что? Какого хера?

Айдар, ты шофер или кто: где шланг?… сколько бензина в баке? Карбюратор у него снят!.. Выгоню, к черту… Вот же шланг. Соси… соси говорю: сюда, в ведро…

Грякала жесть, пронзительно воняло бензином – он щедро проливался на землю мимо бака, Рукавишников матерился, забыв о том, что дочь сидит в машине, держась за голову. Наконец рванули с места.

– Куда? – крикнул отец.

– На Семипалатинск!

– Держись крепче, он сейчас прыгать начнет… Действительно, держаться приходилось двумя руками за поручень на щитке и за ручку двери, а то могло размозжить о трубы крыши. Мчались с полчаса уже, Рукавишников всматривался в дорогу, местами припорошенную снегом и иногда удовлетворенно рычал: «ага, вот они, след легковой, больше некому». Потом миновали развилку, уходящую на юг, промчались еще несколько километров, еще несколько заметенных участков дороги, и Рукавишников резко остановился и повернул обратно.

– Ты что, почему возвращаешься? – закричала Ульяна.

– Следов нет. Они свернули, не поехали на Семипалатинск. Решили срезать до трассы. Это хорошо: там дорога разбитая, не везде легковая пройдет, дорога еще не промерзла…

Они доехали до развилки и повернули на эту, другую дорогу. Через километр стало ясно: отец оказался прав.

– Догоним? – молила отца Ульяна.

– Догоним, если бензин не кончится… мало бензина-то… но они быстро здесь не поедут: мы быстрей…

– Давай быстрей…

– И так педаль в полу: не верещи… догоним… сказал догоним – значит догоним… Почти час еще гнались они за «Победой», но на очередном подъеме «газик» начал вдруг чихать и дергаться…

– Господи… бензин? – спросила Ульяна в панике. Отец не ответил, серый лицом, и она поняла: да, бензин кончается. Теперь все…

«Виллис» еще взъехал, дергаясь, на холм, и мотор заглох. Это был конец погони. Это был конец… Но!

Но в ста метрах от них с вывернутым набок колесом стояла поперек дороги зеленая «Победа»! У колеса возился шофер, Алишер стоял рядом, Спартака не было видно – очевидно, сидел внутри. Теперь, услышав звук мотора, оба беглеца – шофер и Алишер – обернулись в напряженном ожидании: кто это – помощь или погоня? Но Ульяна, не помня себя, уже бежала к «Победе». Решетников, схватив с заднего сиденья двустволку – он всегда ездил с ружьем по степи – мало ли чего? – спешил вслед за ней. Вот тогда и разыгрались действия, помутившие память Ульяны: Алишер кинулся к машине, распахнул дверь, выдернул из салона Спартака, схватил его на руки и закричал: «Не подходи!». Спартачок кричал в это время «Мама, мама!», а Рукавишников кричал: «Отпусти ребенка, сволочь, убью!», Ульяна кричала: «Папа, не стреляй, ты с ума сошел! Алишер, отпусти его, Спартак, иди ко мне!». Все кричали одновременно, только шофер «Победы» спрятался за машину: ему чужие семейные разборки были ни к чему. Между тем Спартак отчаянно отбивался руками и ногами, а одуревший Алишер продолжал вопить: «Не подходите! Не отпущу!»…

И тут Спартачок выскользнул из своего пальтишки на землю, увернулся от рук Алишера и побежал навстречу Ульяне. Алишер кинулся за ним, и тут грохнул выстрел. Спартак упал. Ульяна дико закричала, споткнулась и упала тоже, сбив колено до крови, но даже не почувствовав боли. Когда она вскочила снова, Спартак тоже уже поднимался, крича и плача – он, оказывается, просто упал, поскользнувшись, а отец стрелял в воздух, чтобы остановить Алишера. Ульяна видела, как отец настиг Алишера и ударил его кулаком в лицо. Сама Ульяна добежала до сына, схватила Спартака в охапку, стала ощупывать его, крови не было, все было цело, и она побежала с ребенком на руках обратно к «Виллису», чтобы спрятаться там. Спартачок все время кричал, и Ульяна, уже в машине, снова стала проверять все ли у него цело, потом сумасшедше целовала и успокаивала сына, отчего он раскричался еще громче…

А отец уже возвращался – с канистрой в руке: изъял запас бензина у беглецов. Те оставались у «Победы»: Алишер, сплевывая кровь, водитель, утирая вспотевший лоб.

Сначала заехали в гараж, и Рукавишников распорядился, чтобы Айдар поехал в степь и оттащил «Победу» до Саржала, чтоб эти гады не замерзли ночью, чего доброго: а в Саржале сами найдут где переночевать. После этого отвез дочь и внука к себе домой. Налил Ульяне водки, заставил выпить, Спартака искупали и уложили спать. Тот заснул сразу, но всю ночь вскрикивал во сне. Ульяна, несмотря на водку, долго не могла уснуть, а когда проснулась среди ночи, то пришла в ужас, что Спартака украли и стала кричать. Прибежал отец, стал успокаивать, подвел дочь к ребенку. Она успокоилась, потом снова не могла долго уснуть, и снова закричала, проснувшись. Так начались ее провалы в памяти. Потом, уже днем, если она не видела Спартака несколько минут, с ней снова повторялась эта паника. Про Аугуста она даже не вспоминала – забыла начисто. Рукавишников понял, что с дочерью происходит что-то не то, поехал за врачом в город. Тот приехал, посмотрел, поговорил с Ульяной, покачал головой: «Тут психиатрия нужна. Это психический шок». Отцу удалось – через райком партии – вызвать санитарный самолет, и Ульяну отправили в Павлодар, в психиатрическую лечебницу.

Это было страшное время для нее. Ей делали уколы, чтобы она все время спала, и чем чаще она засыпала, тем чаще просыпалась и пугалась, что украли ее ребенка. Тогда ее спешно кололи опять. Так бы ее и закололи до окончательного, необратимого сумасшествия, если бы из Москвы не приехал врач-гипнотизер, которому разрешили применить его методы в порядке эксперимента. Он-то и вылечил Ульяну за несколько минут. Для этого, правда, пришлось отцу привезти в больницу Спартака. Врач усыпил Ульяну, во сне показал ей еще раз как все было, потом Ульяна с помощью гипнотизера вспомнила, как они ехали домой из степи вместе с целым и невредимым Спартаком. После того, как она проснулась и увидела сына, то больше уже ничего не забывала. Поэтому через два дня ее выписали. Отец от радости предлагал врачу-гипнотизеру целого барана, уже освежеванного, или живого верблюженка, или даже своего козла «Виллиса». Гипнотизер обиделся и сказал, что живет в коммунальной квартире без балкона, и ни с какими козлами возиться не собирается. Но чемодан баранины взял и остался очень доволен. Всю обратную дорогу отец радостно восклицал, поглядывая на здоровую дочь: «Ну этож надо: «кекс-фекс-пекс» – и человек здоров! Это ж просто волшебник какой-то! Тайны мозга познал! А живет, представь себе, в коммунальной квартире без балкона! В Москве, оказывается, тоже много несправедливостей творится».

Вот такое страшное испытание пережила Ульяна. И, кстати, сказала она Аугусту: как только гипнотизер ее расколдовал, то она сразу же вспомнила про Аугуста, и отец тут же заверил ее, что муж ее вполне жив, но тоже сильно болел все это время от контузии и от светового ожога, а сейчас все еще находится пока в городе, на излечении… Лишь дома узнала Ульяна от свекрови, что Аугуста уже выписали из больницы и что он, полагая, что Ульяна его бросила, сначала хотел повеситься, но ему это не удалось, слава Богу, после чего его забрала к себе фельдшерица, хорошая женщина. Тогда Ульяна побежала по дороге к конторе, остановила Айдара, который куда-то ехал с кормами, и приказала ему гнать в город. Айдар с удовольствием погнал – прямо с кормами в кузове. Слово «гони» вообще было любимым приказом для Айдара: как только стрелка спидометра переходила цифру шестьдесят, он начинал петь. А петь он любил до упоения – громко и протяжно. Вот и помчались они с песнями в Семипалатинск. Адрес кривого домика сообщила Ульяне Амалия Петровна; сообщила, очень-очень тяжело вздохнув при этом почему-то.