Текст книги "Исход"

Через какое-то время придумали «списывать». Объявлялось, что такой-то и такой-то заключенный помер, составлялся соответствующий акт и представители охраны, в том числе из «наручников», приглашались полюбоваться на жмурика. Этот труп добывался из последней, «свежей» могилы – желательно зимнего происхождения. «Наручники» все равно не знали зеков в лицо, и если труп был еще «доброкачественный» (а живые не сильно отличались от мертвых по виду), то все срабатывало без сучка – без задоринки. «Ротация» живых и мертвых происходила на руднике постоянным конвейером, так что такого рода «вещдоков» бывало во все времена в избытке. Списанные же «покойники» превращались в «курьеров», и ждали лишь момента для побега. Далее следовал сам побег, плюсами которого была возможность экипировать беглецов должным образом для перехода по тайге, а также нагрузить их золотом как следует. Однако, и у этого способа побега через «списание» были свои организационные сложности, в частности – пересечение «нейтральной полосы»: коридора из двух стен колючей проволоки, отстоящих метров на десять друг от друга, между которыми «гуляла» охрана с собаками, и которая просматривалась и простреливалась с вышек и просвечивалась ночью прожекторами (лагерь имел собственную дизельную электростанцию, расположенную за пределами зоны, чтобы ее не испортили «случайно» коварные и вечно неблагодарные зеки). Таким образом, шайке приходилось расширять число охранников, вовлеченных в схему воровства, включая сюда и вертухаев на вышках, которые «не заметят» беглецов во время пересечения ими «нейтральной полосы». Каждый лишний человек, однако, означал дополнительный риск и дополнительные расходы. Это, правда, уже не было заботой уголовников: это обстряпывали сами офицеры охраны из шайки, но головой рисковали при этом все равно беглецы и блатные: в случае задержания убивали их, а не офицеров охраны; сообщению об их участии в преступлении все равно ни одному зеку не поверили бы. В общем, рисков в этой схеме было полно, включая сюда и проход по тайге до места встречи с «получателем товара»; тайга – это ведь не парк культуры и отдыха: голодных медведей, бурных рек, морозных метелей все еще никто не отменял, тем более, что огнестрельного оружия у беглецов не было – только топор да нож. Но и при всех этих трудностях – утверждали уголовники – хорошо подготовленные курьеры доходили до цели всегда, и хорошо и безопасно жили потом по отлично сработанным документам всю оставшуюся жизнь.

Таким образом, игра стоила свеч: риски были оправданы для всех игроков. Банда получала свое золото, а курьеры получали свободу, которая была для них намного дороже золота. Так все это функционировало. Точней: такое представление о том, как это функционирует, выстроилось у Николая.

Однажды, в конце октября Енот передал Николаю чекушку с мутной жидкостью и велел «хлобыстнуть». «Будете блевать и дристать с пристрастием, – предупредил он, – и чтоб соседи наглядно видели, как вы корчитесь. Завтра на построение не выйдете, пускай дежурный доложит, что заболели оба и отправит вас в санблок. Все, бакланы, начинается ваше волшебное путешествие в страну чудес».

Они все выполнили (отпив гадости из бутылки, правда, лишь на треть), и вскоре у обоих разразился жуткий понос, о чем они доложили дежурному и были назавтра отправлены в санитарный барак, к бывшему ветеринару Косричу – «главврачу» лагеря, прохиндею, на котором клейма негде было ставить еще на свободе.

Косрич объявил, что у обоих дизентерия, и они остались лежать в санитарном бараке. Через два дня их поносные мучения закончились, но их из «больницы» не выписали, а наоборот – заперли еще на пять дней в комнату под названием «карантин» – чулан, пропитанный хлоркой до такой чудовищной степени, что мухи летом не долетали до середины комнаты и падали в обморок, а тараканы давно уже вымерли от полной интоксикации. Больным, чтобы они не одурели от вони до потери пространственной ориентации, Косрич давал пить спирт, но беглецы, пожалуй, все равно отравились бы и померли на старте, если бы однажды ночью Енот не перевел их из санитарного барака на дровяной склад при лагерной лесопилке, и спрятал там в подвальном «номере». Этот «номер» – нора размером два на два на полтора метра – был запрятан очень хитро: в дальнем конце склада, у стены, стоял большой деревянный верстак; зеки его сдвинули, Енот приподнял широкую доску, и по деревянной лесенке они спустились-проскользнули под пол. Там и располагалась эта, кое-как обшитая досками нора, меблированная двумя топчанами, крохотным столом и парашей в виде жестяного ведра. На столе стояла керосиновая лампа. Отопления не было, зато на топчанах лежали толстые, ватные матрацы и навалена была куча одеял.

– Номер «люкс», – объяснил Енот, зажег лампу и строго предупредил насчет шума и света: жечь лампу аккуратно, говорить тихо, шепотом, постоянно слушать обстановку наверху, – «А теперь – балдей, покойнички. Пусть земля вам будет пухом. Пойду вас закапывать, нахер». И ушел. Над ними задвинули доски, придавили их верстаком, затем над головой пробухали шаги и они остались в глухой тишине.

Только тогда до них дошло, что их «списали», что по документам они больше не числятся там, наверху – на этом ужасном, на этом прекрасном белом свете.

День и ночь слились для них после этого в единую протяженность, отмеряемую лишь собственным сердцебиением: других хронометров в их распоряжении не было. Правда, смену дня и ночи они все же могли фиксировать по шумам наверху: днем там гремели станки и трясся пол, а ночью все было могильно тихо.

На второй день, вернее ночь, после условных трех стуков, к ним в «номер» спустился Малюта.

– Зажигай иллюминацию, крысы подпольные, – распорядился он, – я вам поздравление зачитывать буду. Даже целых два. Во-первых, поздравляю вас с двадцать седьмой годовщиной великой октябрьской социалистической революции… только без «ура»… во-вторых, сообщаю и поздравляю повторно, что по этому поводу вас вчера обоих закопали у «кремлевской стены». Списание прошло тип-топ. В качестве подарка вручаю вам по бутылке пива «Жигулевское». Имен у вас теперь нету, раз вы покойники, но обозначать вас я буду по-старому: Хрен и Валет, – Малюта был явно в хорошем настроении, потирал руки:

– Подмораживает конкретно; «дровяные» прибыли из леса, говорят реки вот-вот станут. Как заметет – так и пойдете. А теперь – к делу, славяне. Дай-ка свету поярче, Валет, и будем о маршруте толковать. Значит, так, – Малюта развернул на столе чистый лист бумаги, достал карандаш и нарисовал в нижнем левом углу контуры их лагерной зоны со сторожевыми вышками, – смотрите, гусары: выйдете вы за лагерь примерно тут, под горой; в гору пути нет, так что обходить лагерь будете аккуратно, вот в эту сторону, направо. Тут пробег длиннее, конечно, но зато выводит на болота минуя ворота, а мимо ворот вам лучше не ходить, как вы сами понимаете. Вот эти шестьсот метров будут для вас самые опасные: можно нарваться на наружников, так что будете на бегу к горе прижиматься, чуть что – падать: авось не заметят, если без собак. Ну а если не повезет, то вот вам по конфетке, джигиты. Повесьте на шею. Живыми не даваться. Один укус – и спать. Больно не будет, мятный вкус, говорят, вкусно даже на секунду будет. Импортная вещь, не потеряйте. Учтите, пацаны: попадетесь живьем – сдохнете все равно, только в страшных муках – это я вам гарантирую… Это была, значит, первая моя инструкция. Теперь вторая: будем считать, что вы проскочили. Прямо от угла вы уходите на луга, на болото – оно уже держит – и прямым ходом на лесной мыс, вот сюда: тут оно и ближе всего до леса, – Малюта продолжал рисовать на бумаге и объяснять маршрут побега, – «Еще раз повторяю: самый первый участок – до лесного мыса – он и самый ответственный, – втолковывал Малюта, – промазать мимо мыса вам никак нельзя, потому что по нему – единственный безопасный уход в тайгу. По обе стороны от мыса – лагеря, дороги, охрана: можно и ночью нарваться, а днем пройти вообще шансов нет: сцапают мигом, и пикнуть не успеете, и ни один не поверит, что вы – русалки лесные на воскресной прогулке. А мыс – заболоченный, тухлый, древесиной покрыт нетоварной, тут нет никого, проверено. Переоденетесь спокойно в теплое, и по середке, аккуратно, но быстро, чтоб до утра преодолеть, по мысу в глубь тайги километров на семь, перескочите просеку с дорогой, уйдете еще километров на пять и на юг повернете, и дальше все на юг и на юг, через три перевала и две реки до третьей, потом вдоль нее до красного утеса на другой стороне, мимо которого не пройти, потому что напротив него речушка будет впадать слева; потом еще три километра вверх по этому притоку, по правому берегу до заимки. Там ждать. А может, там уже будут мои люди – смотря кто раньше придет: вы как уйдете, так мы им маляву и кинем… Те, значит, скажут, что они из Кузбасса. Типа пароля. Им сдадите посылку, и делу конец. Получите у «Кузбассов» подходящие шмотки, стопроцентные ксивы, денег кучу и билеты на синий экспресс, они же вас на станцию выведут. И все: летите голуби, летите…», – сипато засмеялся главный лагерный авторитет. После чего еще раз напомнил: «Главное дело – не промазать с самого начала мимо лесного мыса на той стороне болота, ясно? Точно на мыс выходите, а то как бы не пришлось вам поутру «конфетки» грызть мои. Вопросы есть?».

– Если мы в пургу уйдем, – хотел знать Николай, – а до мыса километров пять по прямой, то можно и вправду промазать вслепую. Компас нужен. Да и дальше нужен будет: на юг поворачивать и все такое. Ну-ка: двести верст по тайге, чтобы точно к заимке выйти. Без компаса – никак.

– Будет компас, – пообещал Малюта.

– И лыжи.

– Лыжи? Зачем? – удивился Малюта, – до мыса добежать по мелкому снегу ногами быстрей получится, чем лыжами в кустах путаться…

– Ну да. По болоту, по кустам – да. Но идти-то не один день. А потом снегу навалит если. По пояс брести? Далеко не уйти…

– Дак это… другие без лыж доходили… Ладно, придумаем про лыжи… торчать будут только… разве что короткие, типа снегоступов. Ладно, сделаем, – Малюта очень внимательно посмотрел на Николая, отчего у того холодок по хребту пробежал. И тем не менее, Николай упрямо продолжил:

– И еще спальные мешки, палатку, топор, нож, спички, консервы…

– Ладно, хорош, Челюскин! – резко оборвал его Малюта, – заказы тут давать будешь… не вы первые, не вы последние: будет вам все, что надо. Ваше дело сидеть тут тихо и ждать… маршрут вон учите наизусть… после мыса и дальше… Все, лампу задуйте! – Малюта поднялся с топчана и постучал в потолок. Ему ответили таким же стуком, и сдвинули доску. Малюта полез наверх, в темноту. Беглецы снова остались одни. Через некоторое время запалили керосинку, чтобы посмотреть друг на друга и на лист бумаги с корявым планом маршрута.

– Не верится, – сказал Вальтер, – неужели мы через несколько дней уйдем отсюда? Неужели будем свободны?

– Да, – сказал Николай, – уйдем. Только будем уже другие. Ты – не Вальтер, а я – не Николай.

– А, наплевать. Мне бы лишь бы своих найти. Для них я – всегда Вальтер. А как меня там на новой бумаге звать будут – неважно. Хоть Иосиф Сталин, – Вальтер засмеялся.

– Вот уж Сталин – ни в коем случае: повяжут сразу! – возразил ему Николай и засмеялся тоже.

– А теперь давай спать, – предложил Вальтер, – скорей время пройдет.

– Э, нет: давай-ка сперва помянем упокойничков. Нас с тобой, то есть. И за юбилей революции выпьем, если желаешь.

– Нет, только за нас. Пошла она, та революция. Сейчас бы жили как при царе: богато и свободно.

– Это ты правильно сказал. Значит, за нас с тобой, Валет! Вечная нам с тобой память!

– Да, Коля: хорошие мы с тобой были ребята… Но новые еще лучше будут – правильно?

– Правильно, Вальтер! За свободу!

– За свободу, Коля!

Но Николаю в ту ночь спалось плохо. Тревожила одна мысль, которая и раньше приходила в голову, но теперь, в связи с неизбежностью побега, стала навязчивой: с какой это вдруг стати их возьмут и отпустят после того, как они сдадут золото? Зачем? Кто в этом заинтересован, кроме самих «курьеров»? Да никто! Отпускать на все четыре стороны живых свидетелей, которые слишком много знают и очень много чего смогут рассказать, если попадутся с липовыми документами (что вовсе не исключено) – это же глупо! Уголовники так не поступают. Уголовникам выгодней и дешевле убрать свидетелей, чем возиться с ними. Ведь что получается: они несут золото, полагаясь всего лишь на слово воров и бандитов – не более того. Какова цена этому слову? Да ноль целых, и еще десять нулей сзади! Бандиты заберут у них золото и положат их обоих: вот наиболее вероятный исход событий. Хотя бежали же другие… Да, бежали, но кто-нибудь из них сообщил где он теперь и что с ним? Присылал фото с воли? Ни один! Да, показывали урки письмо от одного «курьера», который, якобы, где-то там в Душанбе сыром в масле катается. Но то письмо мог любой грамотный блатной из уголовного барака настрочить для легковерных. С другой стороны, урки дадут им топор и нож, и все понимают при этом, что их двое – два опытных, настороженных зека, которых замочить не так-то просто… Хотя, опять же, не так уж и сложно будет их завалить вооруженным «Кузбассам» со стволами… Пристрелят как домашних кроликов… Да, задачка… Надо будет ее так решать: не доходя до заимки, золото спрятать, и выдать его только в обмен на документы. Если бумаги в порядке окажутся, то значит все чисто. «А если нет? А если нет? А если нет? Что тогда?», – вот эта мысль и не давала заснуть, крутилась и так и этак. «Тогда нас будут пытать, чтобы сказали где золото спрятано. И можно не выдержать, и все равно убьют потом», – ответил сам себе на это «если нет» Николай, и принялся изобретать новые тактики: пойдет на встречу с «Кузбассом» один, а другой спрячется с золотом в лесу и уйдет на запад, в сторону городов и дорог, если первый через сутки, например, не вернется со всем обещанным: документами и деньгами; а предварительно подкрасться к заимке незаметно с другой стороны и отследить сначала, нет ли там засады, прежде чем идти на встречу; хорошо бы самим организовать засаду, чтобы отобрать у «Кузбассов» оружие, и лишь потом начать с ними деловой разговор насчет обмена золота на ксивы. Замученный всеми этими идеями и сомнениями, Николай заснул, наконец, остановившись на непреложном: побегу быть, и если он удастся, то еще будет время сообразить в пути, как действовать.

Потянулись очень долгие дни. Раз в день приходили то Енот, то Горбуша, приносили жратву, забирали парашу, шутили: «Охереть легче: вор за лохом дерьмо убирает!..».

Они ели, спали, снова ели, иногда резались в домино и в карты, принесенные Горбушей по их просьбе, говорили при этом мало и только ждали, ждали, ждали… Блатные докладывали из раза в раз: «Мороз влупил, а снега нету». Через неделю стало почти невмоготу: «номер» стал давить как могила; проснувшись однажды, Вальтер закричал: ему почудилось, что он проснулся в гробу, под «Кремлевской стеной», мертвый. Николай успокаивал его: «Какой гроб, опомнись, Вальтер! Охранников и тех в мешках закапывают. Ишь ты, гроб ему примечтался!». Но Вальтер юмора не принял, продолжал стонать, пока Николай не зажег лампу. Сознание, однако, начинало шалить и у самого Николая. Так, ему почудилось однажды, что из окружающей темени на него смотрят чьи-то глаза; он выставил руки и напрягся, чтобы его не схватили внезапно за горло. Позвал Вальтера, попросил зажечь лампу. Долго потом, даже убедившись, что никого нет, боялся задуть ее снова. Хорошо, что их было двое: один бы он, пожалуй, уже спятил, полез наверх, наружу. Вальтер для укрепления духа три раза в день приспособился делать зарядку: приседал, отжимался, тренировал мышцы.

И вот однажды вечером Енот сообщил: «Метет, жмурики, теперь скоро. Завтра ночью, думаю».

Они долго не могли уснуть, разговаривали в темноте. Своими последними сомнениями Николай с Вальтером делиться не стал – оставил их на потом: сначала – благополучно выбраться, все остальное – потом.

В основном, рассказывали друг другу о своих родных местах, о прежней жизни, о братьях, Николай очень много – о Викторе, который так на Вальтера похож, а Вальтер – про Аугуста, который все умеет делать и очень справедливый. Под тихий разговор и приятные воспоминания оба уснули. А под утро над головой внезапно загрохотало, доска сдвинулась и послышался возбужденный голос Енота: «Покойнички, на выход. Пора! Свет не зажигать!». Оба беглеца вскочили от неожиданности, стукнулись лбами, чертыхнулись. Николай спросил: «Ты же сказал «завтра»? – «Считай, что завтра наступило», – нервно огрызнулся Енот и заторопил: «Быстрей давайте!». Николай перекрестился в кромешной тьме, наткнулся на руку Вальтера, подумал: «Тоже крестится, что ли?». Полезли вверх. Свет резанул по глазам – свет снаружи, сквозь щели склада, от летящего в свете прожекторов снега. Их ждали трое: Енот, Горбуша и главный вождь блатных Малюта собственной персоной. Малюта подал каждому руку, поздоровался сдержанно, насупленно, сказал:

– Думали завтра вас отправить, но больно хорошо метет, следы скроет. Опять же с охраной повезло. Короче, вперед. Хрен, рассупонься-ка на поясе…, – Николай расстегнул свой лагерный бушлат, задрал рубаху; Малюта положил ему вокруг живота плотный, тяжелый, холщовый пояс, собственноручно завязал на спине тремя шнурами, затянул на три узла каждый:, – «Одевайся. До самой заимки не снимай. Не вздумай ковыряться в нем: «Кузбасс» знает что там и сколько, проверит. Зажилишь – сам понимаешь что будет…». Затем спросил: «Все помните?». – «Все помним», – подтвердил Николай.

– Еще раз напоминаю: за «колючкой» направо, до угла, оттуда – строго на восток, до лесного мыса, там переоденетесь – и вперед по маршруту. Енот, все собрано?

– Все путем, шеф.

– Где компас? – спросил Николай.

– На, держи! – Енот вложил ему в руку кругляшок, – остальное все в мешках: палатка, спальные мешки, теплое белье, носки, валенки, свитера, тушенка, котелок, топор, нож – все там.

– А лыжи?

– С лыжами не успели… ниче, дойдете: в лесу лыжи все равно помеха одна… Другие доходили, и вы дойдете: тут ходу-то с гулькин хрен…», – Енот хохотнул.

– Так, ладно, все, – оборвал Малюта, – покажи «конфеты» оба… глядите мне, короче. Так, теперь Горбунёк. Твое прощальное слово!

Горбуша выступил вперед из темноты:

– Никола, земеля, сделай все как надо. Я за тебя поручился. Голову за тебя на плаху положил. Не подведи. Я тебя не обижал. Казак казака не подводит…

– Все, хорош, время, время! – зашипел Енот, – ты его поцелуй еще в попочку… «земелю» он себе нашел!.. Надевайте мешки… Пошли, пошли, пошли…

Горбуша слегка растворил ворота, и беглецы окунулись в густую метель, подсвеченную прожекторами впереди и сбоку: «нейтральная полоса» тянулась сразу за цехом.

– Теперь бегом! – схватил Николая за руку Енот и потащил за собой. Горбуша повел за рукав Вальтера. Малюта исчез, не прощаясь: его работа была сделана. Подбежали к «колючке». Вдоль нее, полузапорошенные пушистым снегом, лежали две лестницы: длинные жердины с навязанными перекладинами, чтобы можно было быстро разобрать потом и раскидать. Одну лестницу Горбуша быстро прислонил к столбу и полез наверх: такова была традиция: «крестный» провожал своих «крестников» через «нейтральную полосу» лично. Николай усмехнулся про себя: ах ты ж, ёжина жена: значит, его все же Горбуша рекомендовал, а не Енот, скотина, вымогатель… но теперь это было уже неважно…

Енот, с помощью беглецов подал Горбуше вторую лестницу, и тот приступил там, наверху, к цирковому представлению: балансируя на шатающейся лестнице, стал перетягивать-переваливать лестницу через голову на другую сторону. Несколько раз казалось, что он сейчас сорвется, но Горбуну удалось удержаться и опустить лестницу, после чего он осторожно перебрался на нее через столб и верхний ряд колючей проволоки, быстро спустился на «нейтральную полосу», установил вторую лестницу понадежней и махнул рукой.

– Валет, полез! – распорядился Енот и подтолкнул Вальтера. Тот пополз вверх по лестнице. В верхней точке неуклюже стянул мешок из-за плеч и сбросил его к Горбуше. Перелез сам – быстро, ловко: молодец.

– Давай! – сказал Енот, и на секунду придержал Николая: «На мыс не идите, идите на север, вдоль гор», – сказал он, почти не шевеля губами, едва слышно. Или это почудилось Николаю, или это ветер сыграл с ним такую шутку? Николай обернул к Еноту лицо, но тот уже толкал его: «Шевелись, баклан, хер моченый: время, время, время… у кого есть уши, тот услышал что надо… пошел…», – и Николай полез в яркий снежный вихрь, от которого кружилась голова, потому что казалось, что это он сам летит над землей куда-то. Другой вихрь поднимался у него в душе, но сейчас было не до этого, другого: сейчас требовалось быстро и четко преодолеть «нейтральную полосу», и это было вопросом жизни и смерти. Наверху Николай зацепился за «колючку», чуть не грохнулся вниз, кое-как удержался, сбив колено о столб, с трудом отцепил штаны, снова поскользнулся – уже на той стороне – но Вальтер с Горбушей держали ту лестницу крепко, и он очутился на земле, наконец. Енот стал просовывать сквозь два ряда колючей проволоки первую лестницу, они приняли ее, вытащили, побежали с ней через «нейтралку», установили, вернулись за второй, перенесли, Горбуша – виртуоз полез с отработанным уже финтом: перетаскивать лестницу на другую сторону, и все повторилось, только теперь уже без Енота, который ждал на стороне лагеря, чтобы принять у Горбуши лестницу на обратном пути. На сей раз Горбуша через «колючку» не полез, и перекинув лестницу, спустился обратно на «нейтральную полосу» и кивнул Николаю. Николай заметил, что Горбуша трясется и сказал ему «Ня ссы, казак». Потом полез вверх. Он благополучно перевалил через «колючку», но когда встал на верхнюю перекладину второй лестницы, то лестница поползла вдруг вниз, скользя опорами по каменистому склону. Хорошо еще, что она не оборвала при этом своими оглоблями ряды колючей проволоки, а лишь повисла на одном из рядов. Ситуация была критическая: если проволока порвется, у охраны в будке загорится лампочка, и они пошлют по тревоге наряд вдоль границы: искать причину повреждения. Николай, с трудом балансируя на шатающейся лестнице, бросил вниз свой мешок. Тот упал и обозначил дно в белой пелене. «Метра три», – оценил Николай. Осторожно протиснул он тело между жердями лестницы, повис на секунду на руках и отпустил перекладину. Он упал удачно: завалился набок и сполз к основанию лестницы, чуть не сшибив ее совсем. Там, за проволокой видел он две тени: Вальтера и Горбуши. Николай заторопился почти в панике: стал двигать лестницу, все время соскальзывая вниз по осыпи. Лестница не устанавливалась, не держалась никак. Тогда Николай побежал с лестницей к соседнему столбу: там площадка под столбом оказалась ровней. Кое-как установил лестницу. Зеки, деваться которым было все равно некуда, переставили свою лестницу тоже. Вальтер полез. Горбуша держал. Николай держал со своей стороны. Вальтер перевалил. Пополз вниз… Наконец он был рядом. Николай бросился за своим мешком, крича Вальтеру: «Бежим, бежим скорей!». Вальтер побежал за ним, но вдруг схватил его за рукав: «А лестница?». Ах, черт! Совсем одурел! Конечно: лестница! «Оттащим ее подальше, до утра снегом завалит…». «А Горбун?». «Что?». «А Горбуша как же? Он на полосе остался…»; Ах, черт, черт, черт!: там, на нейтрально полосе действительно метался Горбуша, размахивая руками и озираясь в ужасе.

– Давай! – они вернулись, схватили лестницу, стали просовывать ее Горбуше, тот принял, вытащил, побежал с ней в сторону Енота. Но наблюдать за дальнейшим было уже некогда: Николай с Вальтером кинулись вдоль горы навстречу ветру, навстречу потоку снега и свету с вышки. Самой вышки не было видно; соответственно, и с вышки не было видно, что творится внизу. Это делало ситуацию лишь опасней: при таком непроглядном климате внешняя охрана наверняка пустила уже патрули с собаками по кругу…

Однако, Бог миловал: они миновали вышку и пошли трусцой дальше – вниз, вниз, вниз, к луговине, которую не было сейчас видать, потому что вообще ничего не было видно вокруг. Позади них быстро гасло зарево лагеря, и они погружались в белую темноту. Снег и здесь лепил в лицо, но это было теперь даже приятно, если бы время было замечать эту приятность. Но все же запомнилось: снег был сладким на вкус, охлаждал щеки, глаза, ноздри, таял на губах, щекотал ресницы, приветствовал… Свобода!

Свобода! Неужели это не сон? Неужели они уже на пути к Свободе? Когда от лагеря осталось лишь световое пятно позади, Николай скомандовал: «Стой», и достал компас. Зарева еще хватало, чтобы четко видеть стрелку. Николай нашел направление на восток, махнул рукой: «Туда». Они побежали дальше, но Николай замедлился вдруг, перешел на шаг: его настигло воспоминание о последних словах Енота: «На мыс не идите, идите на север…». Требовалось срочно осмыслить это. В словах Енота крылось что-то очень важное, главное, срочное. Это было очень опасно – то, что сказал Енот; Николай понимал, что это очень опасно, но никак не мог сообразить – в чем эта опасность состоит для них, как она может по ним ударить… Малюта сказал идти на мыс. Енот сказал – не идти на мыс, уходить на север. А на севере – горы. Почему Енот так сказал? Интригует против Горбуши? Допустим, это понятно: хочет подставить Горбушу, который за них отвечает. Значит, доли самого Енота нету в том золоте, что они несут, иначе золото было бы Еноту важней мести… Странно, что его доли нет в посылке, ну да это нас не касается… Енот подставляет Горбушу? Ладно, пусть подставляет. Но как? При чем тут мыс? Ну, обойдут они мыс с севера… Нет, что-то тут не то, что-то тут не так, какая-то тут западня расставлена… Николай все еще шагал, время от времени всматриваясь в компас, Вальтер все еще трусил впереди и оглядывался в нетерпении, недоумевая, отчего это друг его тормозить начал. А Николай продолжал бормотать: «На мыс, на мыс… а лыж не дали, а снег валит… как пройти двести верст по сугробам?…». Николай лихорадочно думал, понимая только одно: ему необходимо разгадать эту задачку еще сегодня, сейчас, а то будет поздно; он думал, а мысли ходили все по тому же замкнутому кругу: «Малюта сказал: «Только на мыс»… Енот сказал: «На мыс не иди»… что за фокусы такие? Енот Малюту подставляет? Или Енот Горбуна подставляет? Или обоих? Или нас? Или всех разом? Как? Зачем? При чем тут мыс?… мыс… мыс…»…

Прошло уже с полчаса, наверное, и они, продираясь сквозь лозняк и то и дело скользя по запорошенным, стеклянным «окнам» замерзших болотных бочажин были, наверное, где-то на полпути к мысу, когда Николай вдруг скомандовал Вальтеру: «Стой!». Ему пришла в голову одна мысль, которую требовалось проверить.

– Сними свой мешок, развяжи! – приказал Николай, уже развязывая собственный, затянутый на мертвый узел. Ремень на мешке Вальтера тоже не поддавался.

– Рви!

– Ты что, зачем? А дальше как нести?

– Рви, говорю!

Узел на мешке Николая поддался первым. Николай скинул свою легкую тужурку, бросил на снег, вытряхнул на нее содержимое мешка. Никакой палатки, никаких спальных мешков, и ни котелка никакого, ни топора. Одни рваные одеяла, несколько штук – для объема. В одном из одеял нож, правда, две банки тушенки и спички: это, надо полагать, и было личное «спасибо» от Енота. Подстава чистой воды. Ножом Николай взрезал неподдающийся ремень на мешке Вальтера. Все то же самое: одеяла и еще две банки тушенки.

– Что это? – в страхе спросил Вальтер, – а где же остальное?… как мы дойдем с этим?

– Ногами дойдем, – грубо ответил Николай, – на быстрых ножках, Валетик. Только не на мыс: на мысу нас встречают, там для нас – конец маршрута.

– И весь этот план на бумаге – чистая надуриловка?

– Чистой воды. Теперь мне все ясно: нет никаких ксив и билетов на скорый поезд. И ни один «курьер» никуда и никогда не доходил. Вот теперь все сходится, вот так мне, наконец-то, все понятно стало…

– А куда же мы теперь?…

– А двинемся мы теперь с тобой… на юг!

– Там же лагеря!

– Вот поэтому. Нас уже с утра искать начнут эти, с мыса, которые нас там ждут сейчас в нетерпении. И пойдут они на север – там нас перехватывать будут, от гор отсекать; не подумают, что мы к лагерям поперлись. А может статься, Вальтер, что нас у гор и другие получатели ждут уже, если Енот в две игры сразу играет. Он мне, понимаешь ли, сказал на прощанье, чтобы мы на север шли, а не на мыс, и вот я все время пытаюсь понять, зачем он мне это шепнул. Но мы с тобой теперь главное знаем: что нас на мысу ждут. А кто из них кого сожрать хочет в их шайке, и кто у кого золото стибрить – этого мы с тобой, скорей всего, уже и не узнаем никогда, да и наплевать нам на это, Вальтер. У нас теперь свои важные дела впереди. Пошли, надо теперь вдвойне торопиться: нам большую дугу давать придется, да еще и не промахнуться с разгону…

– А как же мы лагеря обойдем?

– А мы вот что, Вальтер, сделаем: мы их обдурим всех. Мы не будем лагеря обходить; мы только мыс обойдем с юга, пройдем между мысом и лагерями, а потом – на север двинем. Придется дугу дать, придется мимо лагерей просочиться. Но другого выхода у нас все равно нет. Зато потом не на юг пойдем, а прямо на запад: до трассы отсюда не больше восьмидесяти километров; с учетом крюка – километров сто тридцать. Дойдем как-нибудь, если на вохру в лесу не напоремся, или на этих – получателей посылки, встречателей наших. У нас четыре банки тушенки есть, растянем дней на семь – не сдохнем.

– А потом? Мы же без документов совсем!

– А теперь уж – как Бог даст, Валетик. Не забывай: у нас мешок золота имеется вместо документов. Так что или пан, или пропал. На руднике все равно бы не выжили. Все. Не скули. Мы на свободе: это главное. Забираем все одеяла: теперь всё пригодится. Спасибо Еноту за спички: пока есть огонь, мы живы. Вперед, Вальтер, вперед: надо, чтоб следы наши успело замести.

И они побежали на юг, постоянно сверяясь с компасом. «Ворон ворону глаз не выклюет»: это только поговорка такая складная. Ворон ворону может и не выклюет, а вор вору – запросто», – думал Николай на бегу, все еще недоумевая по поводу хитрой внутриворовской интриги, в которую они чуть было не вляпались со всего маха. Или Енот задумал место Малюты занять? Это тоже было бы объяснением.

Но все это теперь действительно было неважно. Главная загадка была разгадана, а значит – у них снова появился шанс на спасение. И этот шанс дал им Енот – неважно из каких соображений. Ведь спички, нож и консервы он мог и не положить. Так что низкий тебе поклон, Енот и прощай навсегда…