Текст книги "Исход"

– Зейман йес, окей, – согласился Федор и дополнительно щегольнул хорошо известным ему английским словом: «Нэйви»!

– Oh, Mariner! – восхитился капитан, – Ich bin ja auch ein ehemaliger Mariner! U-Boot!

– Точно, точно: маринер я, – вспомнил Федор и это немецкое слово, и слово «убот» со своих языковых курсов, – только я не «убот», капитан, а как раз наоборот: противолодочник я. Бонбе в вассер «Бу-у-ум!» – и твой убот «буль-буль-буль». Понял?

Капитан не понимал. Федор стал объяснять: «Вассер – так? Твой убот внизу: так? Теперь, смотри, шауэн: вот он я иду поверху: ну, гейен, гейен, – Федор сделал несколько шагов по палубе и вернулся к капитану, – гейен, ферштейен?

Капитан все равно не понимал.

– Тупой ты, что ли? – удивился Федор, – ну, смотри: это что? – и он бросил в воду толстую пробку от шампанского, которую подобрал недавно: на всякий случай, на поплавок, например. Пробка поплыла, и Федор спросил «Вас махен пробка?».

– Schwimmen? – догадался капитан.

– Пробка швиммен, правильно! – закричал Федор, а корабль – никс швиммен! Корабль гейен! Шипп, то есть шифф – гейен, а не швиммен. Понимаешь? Говно – швиммен! Шайс – швиммен, а шифф – гейен!

– Ah, jetzt hab ich’s kapiert! Wir sagen dasselbe. Prima! Molotez! Ein Schiff fährt, es "schwimmt" nicht. Molotez, ruski Mariner! Wir Seeleute sind ja ein Blut, oder?

– Нет, по Одеру не ходил, – ответил Федор презрительно, – только по морю: никс Одер. Балтика!

– Baltisches Meer! Prima! Ich auch! – капитан намеренно упрощал теперь свою речь, так что моряки начинали по мере дальнейшего диалога понимать друг друга все лучше и лучше. Разговор завершился примерно так:

– Du mein Schiff arbeiten?

– Арбайтен окей.

– Morgen kommen?

– Морген коммен, окей. А этот? Дерь манн там? – Федор указал на скучающего на корме Кису.

– Ein richtiges Arschloch! Ich schmeiß ihn sowieso raus. Heute noch. Also: Arschloch – weg, du – kommen. Alles klar?

– Все понял: аршлоха – по балде мешалкой, а я заступаю на его место. О-кей, кэптен! Правильное решение. Их морген коммен. Бис морген, кэптен! Зер гут арбайтен их! Сам увидишь…

Вот так Федор Бауэр сам себе нашел работу, и все эти годы курсировал по Рейну, и дорос до старшего матроса, и ходил в фуражке с золотым немецким крабом, и чтобы не позорить свое морское прошлое, называл себя «речным шакалом», а вот трубку не курил, потому что Людмила табачного духа не терпела.

Так что все сложилось хорошо у Ивановых-Бауэров в Германии.

А Аэлита между тем все росла и росла, и превращалась постепенно из красивого ребенка в ослепительную девицу-красавицу, что заставляло старого Аугуста все больше беспокоиться. Аэлита все еще напоминала ему Галину, хотя красота этих двух женщин все больше различалась: Галина из далекого прошлого Аугуста (на том отрезке жизни его звали Покрасов) осталась похожей в его памяти на Одри Хепберн, а Аэлита сегодняшних дней все больше походила на Синди Кроуфорд, только глаза у Аэлиты были гораздо красивее, чем у этой самой Синди с блестящих обложек. Аугуст, наблюдая как расцветает его внучка, опасался, как бы Аэлита не потянулась к поп-сцене, к «плейбоям» и к яхтам миллионеров, и поэтому с фанатическим упорством подсовывал девушке русскую классику, уповая теперь уже не столько на свой собственный авторитет, который был все еще очень высок в глазах внучки, но и на Толстого, Достоевского, Гоголя, Тургенева, Вересаева, Булгакова, Паустовского, Астафьева и других великих учителей красоты и нравственности. И усилия классиков, кажется, приносили свои плоды: Аэлита росла девушкой серьезной и разумной. В последние годы школы она захотела стать врачом, и соответственно этому избрала предметы для абитуры. Аугуст такое ее решение горячо приветствовал и подпитывал его книгами о Пирогове, Павлове, Амосове из серии «Жизнь замечательных людей». Отношения между дедом и внучкой оставались замечательными. Аэлита давно уже выросла из своей детской сказки о родном дедушке, разумеется, однако, пока она из нее вырастала, она уже привыкала считать Аугуста Бауэра своим настоящим дедушкой, и относилась к нему как к самому родному. Да у нее и не было на свете никого родней его – так что о чем тут разговор…

Леша Грачик писал Аугусту часто, держал его в курсе дел, происходящих в России, интересовался успехами Аэлиты и называл ее «Богатой невестой». Он постоянно напоминал Аугусту, что приближается пора переоформить завод Никитина на имя его законной наследницы, чтобы вернуть все на круги своя, наконец-то. Ждали только, когда Аэлите исполнится восемнадцать. Грачик был молодец: его усилиями завод Никитина стал одним из крупнейших и лучших предприятий северо-западного региона России. Дважды посещали Августа в Германии дети Грачика, довольно часто встречались они и с вдовой и детьми Александра – Саши Бадичева, золотого нашего Сашеньки Бадичева-Донцова: лучшего из людей… «Ах, милый ты Саша, Саша, Александр Юрьевич ты наш, афганский ты наш волшебник…; ах, проклятое время… ах, проклятые вы звери… ну, ничего… ну, ничего… дойдет очередь и до вас… не все коту масленица, сволочи..», – частенько останавливался Аугуст посреди своих воспоминаний и замирал от скорби по дорогим ему людям, ушедшим навсегда…

Иногда Аугуст Бауэр-Марченко поражался тому, сколько всего было в его жизни. Обилие прожитого представлялось ему иногда совершенно неправдоподобным, невозможным. Этого просто не могло быть, что он застал сталинские репрессии, воевал на фронте, был разведчиком-нелегалом в Европе и Америке, чуть не был расстрелян по провокационному обвинению в шпионаже; а потом нашел свою дочь Олюшку, а потом хоронил ее, а потом отомстил – жестоко и успешно – убийцам Оленьки, а после вместе с «Белой Гвардией» бил гадов и нелюдей, ползающим по этой земле… до встречи с ним. И еще были долгие годы преподавания в разных группах элитного спецназа, и долгие пенсионные годы были, и афганская эпопея с Грачиком и Александром, а потом явилась Аэлита, и вот уже Германия длится почти целое десятилетие в новом тысячелетии…

А ведь все эти события, все эти пласты жизни – вот они, рядом: стоят один за другим, вплотную, как карточки в картотеке, так что, кажется, дотронуться можно до каждой, протянув руку… Ан нет: иллюзия телеобъектива с приближающим зумом. Отнять его от глаз – и проваливается время в даль далекую, и степь – в ширь широкую, и крохотная, едва различимая песчинка в этой степи – это он сам: то ли Аугуст Бауэр, то ли Слава Марченко, то ли Андрей Хромов – друг Сережи Дементьева.

А Сережи уже нет на свете, и Саши нет, и Оленьки нет, и Галины нет, и еще многих-многих-многих… И самому уже тоже пора скоро, а уравнение о балансе совершенного им в жизни добра и зла все еще остается нерешенным…

Тоска, бесконечная тоска поселилась в душе Аугуста после отъезда Аэлиты, и ничего он с этим поделать не мог.

* * *

А в том, что Аэлита уехала от него навсегда, Аугуст не сомневался. Он хорошо понимал, что в маленький городок на реке Мозель она, став врачом, жить уже не вернется; она будет жить в большом городе, и навещать своего любимого дедушку лишь изредка, а он весь оставшийся ему срок будет предоставлен мыслям о вечности и бесконечности.

В общем, Аугуст затосковал, хотя старался виду не подавать: ходил с мольбертом, писал по памяти портреты российских стрекоз над российскими озерами, и прикидывался благополучным стариком. Каковым он, безусловно, и являлся – при объективной оценке его текущего стариковского положения, если сравнивать его с миллионами подобных ему стариков, тихо догнивающих в темных, вонючих норах по всему свету. Однако, чертово уныние, питаемое терзаниями памяти и бессмысленными логическими конвульсиями разума в поисках высшей истины, было сильней умилительных мыслей о хорошей пенсии и об отличном пока еще телесном здоровьи. Порою наваливалась на Аугуста тихая паника, и тогда появлялись у него разные отчаянные желания: вернуться в ставшую совсем чужой Россию, например, или немедленно переехать жить поближе к Элечке, или даже попытаться усилием воли остановить себе сердце. Но он знал, что еще нужен Аэлите: рядом с ней еще нет того единственного мужчины, который уверенно повел бы ее дальше по жизни, которому можно было бы ее доверить, так что ему, старому Аугусту Бауэру, предстоит держать вахту дальше и исполнить свой добровольный обет до конца.

Но в один прекрасный день судьба-забавница, которая, казалось бы, с отъездом Аэлиты покинула Аугуста навсегда, пожелав ему приятного вечера, подмигнула ему вдруг снова, и одарила его еще одним удивительным приключением.

Судьба решила, должно быть, что он еще может на что-нибудь сгодиться, и послала его подкормить куст смородины на границе с соседним участком, на котором стоял дом состоятельного немецкого доктора с восточным именем Аббас Геллуни. Это было почти все, что знал Аугуст о своем соседе слева. Сосед справа Друккерт, который постоянно жаловался на тень от березки Бауэра и еженедельно замерял ее длину сантиметровой лентой, посплетничал Аугусту однажды, что доктор Геллуни был когда-то, лет пятнадцать тому назад известным врачом здесь, в округе, и к нему стояли очереди, а потом он бросил вдруг свою клинику и занялся какими-то непонятными строительными махинациями. «Что-то он то ли строит, то ли финансирует, да не в Германии вовсе, а где-то за границей – в Монголии, кажется; и денег у него теперь куры не клюют, и личный шофер его возит, потому что у него у самого права отобрали за быструю езду, а еще у него кусты хуже всех пострижены, не так под шнурочек, как мои», – позловредничал толстомясый, пивопузый господин Друккерт, бывший страховой агент, человек с большим самомнением, намного превышающим размеры его огромного живота.

Наверное, Друккерт не врал: то Геллуни неделями не появлялся дома, то за доктором каждый день приезжал дорогой лимузин с водителем, чтобы забрать его на работу и доставить обратно уже поздно вечером. Всего несколько раз со дня вселения в этот свой домик на горе довелось Аугусту обменяться с доктором вежливыми приветствиями через плетеный, сетчатый забор, не вступая в знакомство вследствие явной занятости доктора, куда-то вечно торопящегося. Гораздо чаще здоровался Аугуст с женой доктора, хотя тоже довольно редко: фрау Геллуни имела косметический салон где-то в соседнем городке, и тоже все дни пропадала на работе.

И вот, следуя на тот момент еще нераспознанному сигналу судьбы, Аугуст с полным ведром перегноя отправился к забору удобрять смородиновый куст, и подойдя к границе, увидел соседа своего, доктора Геллуни, стоящего в задумчивости перед деревом грецкого ореха и рассматривающего что-то в густой кроне. Услышав приближение человека, доктор обернулся к Аугусту. «Рост чуть выше среднего, – отметил Аугуст, – лицо круглое, губы припухлые, лоб высокий». Геллуни посмотрел на Аугуста внимательным взглядом терапевта или художника, слегка склонив голову и прищуриваясь: оценивал соседа. «Интересный тип, сложная личность», – констатировал со своей стороны Аугуст, и похвалил вслух:

– Отличное дерево!

– Дерево хорошее, это да, и орехи вкуснейшие, но вот беда: черные канадские белки откуда-то взялись, здоровенные как волки, моих рыжих белочек изгоняют, скоро ни одной не останется. Их тут у меня целая большая семья проживает, давно уже – до меня еще жили на этом дереве, – сосед засмеялся:, – то есть, я имею в виду – до того, как я на этом участке дом построил.

Аугуст засмеялся тоже и сказал:

– У меня в Сибири тоже «своя» белка была: идем толпой с… товарищами по дорожке, а она шмыг-шмыг мимо всех – и ко мне на плечо. Понятное дело, что у меня для нее всегда сухарик в кармане лежал.

– Не-е-т, это не из-за сухарика, – с большим знанием дела сообщил Аугусту Аббас, – это оттого, что Вы, должно быть, человек хороший. Белки это отлично чуют. Мои меня тоже любят, – засмеялся он, и Аугуст рассмеялся вслед.

– Таким образом, Вы из России, – то ли спросил, то ли заключил Геллуни, – из Сибири? Мы там тоже строим.

– Скорей, из Москвы… из Казахстана… из разных мест, – уклончиво ответил Аугуст.

– О, в Москве мы строим много! И в Екатеринбурге, и в Перми – везде.

– Неужели? – удивился Аугуст, – ведь Вы, я слышал, врач по профессии. А строите в России. Удивительно. А сосед мой Друккерт утверждает, что Вы в Монголии строите.

– А, Друккерт, – хмыкнул Геллуни, – пациент мой бывший… нда… нет, в Монголии не строю пока. Но в России – строю много. Так уж судьба распорядилась. Больницы строю… Но Вы вот что, господин Бауэр: заходите-ка Вы к нам сегодня вечером на чашку кофе. И жена будет рада познакомиться поближе. А то скоро год уже как рядом живем, а ничего друг о друге не знаем. У меня на родине такое было невозможно.

– У нас в России тоже. Хотя в последнее время я не уверен. Вы новую Россию, наверно, лучше меня уже знаете. Та, которую я покинул, была не высшего сорта на момент отъезда…

– Да уж, многое довелось познать там за эти годы, – усмехнулся Геллуни, – ну да ничего: цель оправдывает все жертвы. Мы ведь детей спасаем.

– Детей спасаете? Как это? – радостно воскликнул Аугуст, – ах да: больницы строите…

– Да, детские онкологические клиники. Невозможно видеть, что там творится… ну да Вы заходите вечером, поговорим подробнее, а то за мной уже машина пришла.

– Это в выходной-то день?

– Какие там выходные! – энергично махнул рукой Геллуни, – живем, как ваш русский поэт Блок сказал: «Есть вечный бой, а отдых только снится…»… ну, до вечера, стало быть, господин Бауэр, – и доктор стремительно пошагал с участка.

Аугуст остался стоять со своим ведром, приятно изумленный многогранностью этого необычного доктора-строителя-эрудита. Конечно, эрудита! Большинство иностранцев не знают даже кто такой Пушкин – величайший гений, ярчайшая звезда русской поэзии, русской литературы вообще, а этот не то что Пушкина – Блока знает, да не просто имя его, но еще и стихи его цитирует вполне правильно…

«…Наш путь – степной, наш путь – в тоске безбрежной – В твоей тоске, о, Русь! И даже мглы – ночной и зарубежной – Я не боюсь…», – стряпая торт, бубнил себе под нос раззадоренный соседом Аугуст, – «И вечный бой! Покой нам только снится: Сквозь кровь и пыль Летит, летит степная кобылица И мнет ковыль…», – Аугуст подошел к окну и надолго задумался, глядя вдаль. Он очнулся от запаха горелого: это был корж в духовке, который от отсутствия внимания почернел и погиб.

К званому часу Аугуст явился в гости с тортом «Наполеон» собственного изготовления: его обучила этому «дочь» Людмила, потому что Элечка очень любила «Наполеон» в детстве, и как же мог дедушка не радовать свое сокровище время от времени, да почаще?

Соседи были поражены: «Откуда такие таланты? – льстила Аугусту супруга Аббаса, Гизела Геллуни, – это что же: все русские мужчины такие умельцы?» (жена у Аббаса была немка из южной Германии, и говорила с приятным баварским акцентом). – «Позвольте, но ведь я же немецкий мужчина!», – шутливо запротестовал Аугуст, и все засмеялись.

– Но Вы все равно хитрите, сосед: Вы все время увиливаете от вопроса, кто Вы по специальности? – поддел Аугуста Аббас, – утверждаете что Вы тракторист, но говорите как мудрец, а выступаете как кулинар. Так кто же Вы в первую очередь? – Аббас Геллуни был человек конкретный, ему нужен был диагноз, чтобы знать как вести себя с пациентом дальше.

– В первую очередь я – дедушка! – гордо сообщил Аугуст, и стал рассказывать о своей талантливой внучке, и о том, что она решила стать врачом и уехала учиться в Мюнхен, в университет, на медицинский факультет.

– А вот Вы, господин Геллуни: как Вы превратились из врача с известностью и солидной практикой в строителя? Это, на мой взгляд, нечто из области фантастики.

– Ну, во-первых, я не строитель, а руководитель фирмы, которая не только строит, но и проектирует, и оснащает больницы «под ключ». И я все время остаюсь прежде всего врачом. Потому что никто кроме врача не может знать лучше, что нужно больнице. Больнице завтрашнего дня! Больнице, в которой не умирают дети! – Геллуни вдохновился, вскочил с места… – понимаете, герр Бауэр?: Россия – это удивительная страна, там – поразительная ситуация; да – коррупции много, через край; да – откаты; да – преступность, да – бедность и чиновный произвол, и плохие дороги, и воровство, не имеющее меры и границ. Но это – баснословно богатая страна. Они богаты не только недрами, но и талантами. И еще есть у них нечто, чего нет у других. Немцам я этого никак объяснить не могу, они это слово «кураж» совсем иначе понимают. Так вот: у русских есть, понимаете ли, этот русский «кураж» в национальном характере. Этот кураж у них – впереди воровства и впереди коррупции. Есть у них понятие «развести». Но это означает не просто ограбить, надурить, обворовать; это нужно сделать обязательно с выдумкой, с забавой, с азартом, художественно – чтобы было потом что вспомнить и о чем посмеяться. И к целям своим они тоже часто идут долгой и кружной дорогой только потому, что по пути за каждым зайцем гоняются, в азарте преследования порою и о главном деле забывая. До седых волос они сохраняют много от любопытного ребенка – в большей степени чем немцы: немцы с детства уже все знают лучше всех! А русским мало ума, расчета, здравого смысла, которого у них, кстати сказать, очень даже много; но им еще к этому и море эмоций требуется – независимо от масштаба события: банку ли консервов вскрыть на пеньке, или миллион долларов проиграть в казино; да хоть в тюрьму сесть! – лишь бы с шумом и грохотом, лишь бы с куражом! Странный народ и очень энергичный – и тут я с ними одной крови, да… Они кипят, кричат на всех углах, что ищут свой путь и, наверное, действительно его ищут, черт их побери! Во всяком случае, они хотят всего самого лучшего. Все что не лучшее – то у них дерьмо. У них даже поговорка есть типа: «Украсть – так миллион, любить – так королеву!». И вот за это лучшее они готовы платить. «Немеряно!», – как они любят повторять. Правда, и надуть могут точно так же «немеряно»: это я Вам со знанием дела говорю, да…

Так вот: именно это их стремление к совершенству меня и соблазнило окончательно. Нигде в Европе нельзя сегодня осуществить то, что делают русские. Например, они заказывают мне проекты на такие клиники, которых просто не существует еще нигде в мире. С технологиями и оборудованием по последнему слову науки и техники. Я уже давно столкнулся с такой проблемой: мы не успеваем готовить кадры под те уникальные комплексы, которые создаем! Для того оборудования, что мы поставляем, специалисты существуют в мире порой в единственном экземпляре! А русские сердятся: им подавай весь парад разом, все целиком, под фанфары, вместе со специалистами и с ключами от дверей новой клиники! – доктор Геллуни бегал по просторной мраморной веранде своего светлого дома, залитой розовым светом уходящего летнего дня, и глаза его то ли отраженным светом солнца горели, то ли собственным огнем. «Теперь это надолго!», – шепнула Аугусту жена Аббаса с улыбкой. Она явно любовалась мужем…

– Представьте себе: когда пришло сообщение о первой удачной трансплантации костного мозга в нашем онкологическом центре в Екатеринбурге, меня вызвал туда телефонограммой сам губернатор области. Это был праздник, какого я еще не видывал! Банкет! Губернатор целовал главврача, и лечащего врача, и меня, скромного проектировщика! И заявлял с трибуны на всю область, что скоро наступит день, когда ни один человек не умрет ни в одной больнице Екатеринбурга и Свердловской области: вот такую мы, дескать, создадим медицину! Между тем врачи в России и в той же Свердловской области получают зарплату меньше чем почасовая уборщица у нас в Германии, но у всех в зале были счастливые глаза: все верили тому, что говорит губернатор! Удивительный народ…, – Геллуни увидел вдруг перед собой улыбающиеся лица жены и гостя, и нахмурился:

– Я, кажется, увлекся немножко, да… Короче, отвечаю на Ваш вопрос, герр Бауэр: русские платят мне хорошие деньги и заказывают интересные работы, поэтому я там и строю.

– Аббас, герр Бауэр спросил тебя вовсе не об этом, – заметила жена, – а о том, как ты оставил свое ремесло, и занялся другим: Я Вас правильно поняла, Аугуст?

Аугуст кивнул:

– Именно так, если, конечно, Вы не считаете эту тему слишком личной, щекотливой чтобы говорить об этом.

Геллуни задумался, потом сказал:

– Да нет, почему же – ничего особо щекотливого тут нет… Хотя… Ну да много времени уже прошло, теперь можно и рассказать… В общем: неожиданный случай, случайность, да… Был у меня пациент, умирал от рака. Приехал в Германию в надежде спастись здесь, потому что у него, как он объяснил, еще одно очень важное дело не исполнено. Но и мы бессильны оказались. Умер он. Но прежде чем умереть рассказал мне свою историю. Была у этого моего пациента дочь, свет в окошке, которую он один растил: жену молния убила… в городе, на автобусной остановке: можете Вы себе это представить?.. Да, так вот: дочь эту свою он тоже чуть не потерял однажды, когда той было восемь лет от роду. Заболела вдруг, и врачи установили у нее рак. Отец чуть с ума не сошел от горя. И грозил врачам, и в ногах валялся, и лекарства заморские, редкие, доставал правдами-неправдами; спал в больнице, в коридоре – домой не уходил. Но сказала ему одна из врачей как-то: «Езжай на Афон, Алексей, к святой Богоматери. Мы уже ничем не поможем». И он поехал в Грецию. Еще Советский Союз был, еще трудно было тогда за границу выехать, но он вырвался. Ни в Бога, ни в черта не верил, а поехал. Молился там, как умел, сам грешный с головы до ног, неумелыми руками, пропахшими оружейным маслом и взрывчаткой, плакал, молил, и пообещал Богородице больницу построить для больных раком детей, если дочь его выживет. Вернулся домой, а через неделю дочери легче стало, из больницы выписали, и через полгода она была абсолютно здорова. Чудо не чудо, а такие случаи бывают в медицине: очень редко, но бывают, да… Ну и вспомнил тогда мой герой, что слово дал Богородице, которое выполнять надо. Больницу строить. А на какие деньги? И тут как раз перестройка в Советском Союзе произошла, в результате которой СССР развалился и все перевернулось вверх ногами, и все возможно стало среди обломков. И кинулся мой пациент Алексей в новое время с хвостом и рогами: деньги зарабатывать на больницу. Умел он не так уже и много – метко стрелять разве что, да мины закладывать, но и это как раз пригодилось. В общем, разбогател мой клиент, должность себе купил выгодную, еще больше разбогател, увлекся богатением настолько, что про все остальное позабыл, и про зарок свой – тоже. Олигархом стали его называть, на бронированной машине возили. И вдруг – у самого рак! И вспомнил мой герой тогда про слово, которое дал Богородице, да не сдержал. В общем, короче говоря, получилось так: мне он завещал свою клятву, передал по эстафете, так сказать, потому что никому другому уже не успевал, да… Завещал вместе с деньгами. Половину своих богатств дочке своей отписать распорядился – той самой, спасенной, а половину – мне, на строительство больницы. И слово с меня взял, что исполню его волю, построю ему больницу в России. Я, когда ему слово давал, то даже не понимал еще чего творю. Я подумал тогда: «Пообещаю ему, ладно уж, умирает ведь человек; ну и пусть уходит с легким сердцем». Пообещал, короче. А он мне вместо последнего «прости» предупреждение прошептал: «Слово не сдержишь, доктор, или хоть одну копейку налево пустишь – на казино да на яхты, я с того света вернусь, или тебя к себе заберу: помни это день и ночь!». Вот так. Да. Ну ладно. Дочка отца забрала, хоронить увезла. Я настроился забыть всю эту тяжелую историю поскорей, и тут дочка его снова у меня на пороге стоит: папу похоронила, мол, теперь нужно его волю исполнить. Вцепилась в меня мертвой хваткой: «Вы папе моему обещали! Последняя воля. Святое дело. Вот сберкнижка на Ваше имя!». Ну что ты будешь делать? Я когда сумму увидел на счету – глаза протирать стал, да… Долго протирал. Пришлось клинику оставить, фирму основать. Первую больницу в России построил за его деньги. А потом уже опыт накопился, связи. Банки доверять стали, кредиты давать. Вышли на тендеры, начали выигрывать раз за разом. Сейчас имя нашей фирмы всей медицинской России знакомо. Вот такая вот романтическая история: хоть садись да роман пиши. Вот уйду на покой – сам и напишу…

– Никогда ты не уйдешь на покой! – воскликнула Гизела в сердцах, и пожаловалась Аугусту:

– Один раз за десять лет поехали мы с ним в отпуск к морю. Так я плавала, а он на берегу с телефонной трубкой сидел. С восьми утра до восьми вечера! А кричал как!: «Всех уволю к черту!», «Чтоб завтра к вечеру проект был подписан!»… На пятый день экскурсии стали водить к нашему топчану: главную ругательную достопримечательность побережья показывать… А еще через три дня он и вовсе сбежал, одну меня бросил…

Все это время доктор Геллуни насупленно молчал, недовольный.

– А что делать? – вздорно вскинул он голову, – если каждые пять минут, пока я на синее море любуюсь, там один ребенок от рака умирает. И ведь есть уже, есть надежные средства для спасения! В научных центрах есть, в исследовательских лабораториях, да. А все это в больницах должно работать!: неужели так трудно это понять, черт возьми?…

Аугуст посмотрел на жену Аббаса. Она была грустна. Да, нелегко ей живется. Но разве для жизни легкость нужна? Для жизни надежность нужна. Именно такая вот, пусть и задиристая немного, исходившая в этот миг от доктора Аббаса Геллуни: врача, бизнесмена, спасителя детей и по вселенской случайности – соседа Аугуста Бауэра.

Так они познакомились, и вскоре перешли на «ты». Знакомству суждено было еще углубиться. Так, в один из выходных дней последовал ответный визит супругов Геллуни – на кислые щи: опять же фирменного приготовления Аугуста Бауэра.

– Как должны быть счастливы жены у таких мужей! – воскликнула Гизела Геллуни. Аугуст скрытый вопрос понял:

– Моя жена умерла. Уже очень давно, еще в Казахстане, – сказал Аугуст.

– Простите, сожалею. И все это время Вы живете один?

– Ну почему один? С дочкой, с ее семьей, со внуками.

– И всю жизнь на тракторе работал? – с вредным упорством спросил Аббас, оглядывая полки с книгами, занимающие три стены комнаты от пола до потолка, – интересные же в России трактористы живут…

Пришлось срочно импровизировать.

– Жена учительница литературы, дочь учительница математики, отец был сельским писарем. С детства к книгам пристрастился, всю жизнь читать любил, особенно историческую литературу, философскую. Да в России, знаете ли, жить и не читать книг – это все равно что жить у моря и не заходить в воду. Если Россия и имеет что-то по-настоящему великое, то это ее литературная культура. Это пласт такого богатства, такого могучего уровня, какие ни Западу, ни Востоку даже и не снились еще! Этот уровень огромным опытом великих лишений и страданий достигнут был, и потому для русской культуры взаимодействие души и вечности и поиск справедливости имеют куда большее значение, чем золото и богатство. До сих пор, или до того мгновенья, во всяком случае, когда Россия рухнула в объятия западной культуры, богатством в ней считалось богатство внутреннего мира – уникального мира души, которым не обладают прочие живые существа других пород. Страдание, Любовь и вечный поиск Справедливости. У русской литературы есть – была! – одна уникальная особенность: какие бы художественные формы она не принимала, каким бы изгибам моды не следовала, каким бы системам не служила, она всегда привержена была одному принципу: она ищет суть человека, ей важен человек, как носитель Вселенной в себе, как страдающая песчинка мироздания. И русская литература пытается из века в век понять, куда летит эта песчинка и зачем. Куда несет ее Воля Господня, с какой целью?

Конечно, еще и православие наложило свой отпечаток на литературу: православие – религия очень искренняя и честная, она принимает учение Христа без поправок и комментариев. И, соответственно, вера – не ритуал у русского человека, не традиция, не мода и не следование социальному «надо», а глубоко растворенное в душе состояние: это как вечная тяга ребенка – даже седовласого – к своей матери.

Все русские, что бы они не говорили – верят в Бога: включая атеистов, искоренявших церковь в азарте социальных умопомрачений. Даже для них понятие «душа» – особенное понятие. Не потому ли в русской литературе не только благородные герои, но и распоследние злодеи представляются существами внутренне сложными, страдающими, раздираемыми тоской и куражом, яростью и любовью, зудом бунта и жаждой смирения и красоты. Душа, разрывающаяся между Богом и Сатаной создает излом, наиболее интересный для традиционной русской литературы: именно в нем пытается она разглядеть Вечную Истину. Повествовала ли русская литература об утопленной собачке или о чиновнике-мошеннике – она всегда искала Бога в человеке и человека в Боге. Таков был ее внутренний стержень, ее внутренний свет.

Теперь иначе. Теперь русская литература, как и все прочее в России, перенимает так называемые западные формы. Теперь она не занимается более поиском сути Души, но увлеклась описанием ее формы и свойств: что любит, к чему стремится, во что одевается и как борется за свои интересы. Добро тут тоже побеждает зло по традиции, но только по форме, только по форме… Вокруг валяются трупы, и главный герой целует главную героиню. «Хэппи энд!» – называется эта пошлятина, и стоит десять евро за вход. Попкорн – отдельно.

А классическая русская литература – это была культура титанов! Русские писатели были не просто сочинителями: они выступали Учителями народа. Литература – это была Миссия! Держать факел высоко над головой и показывать другим путь: таково было высшее предназначение русской литературы, и оно ему следовало в лице лучших своих писателей. А лучших было – огромное множество! Только на перечисление великих имен – отдельная книга потребуется! И не только имена дореволюционных писателей. Советских – тоже. Эмигрировавших и не принявших советскую власть – тоже. Это был Уровень, высочайший стандарт высочайшей культуры, который даже большевики не смогли уничтожить, а лишь переплавили в новую форму, с серпом и молотом на клейме. Но золото все равно оставалось золотом. Посмотрите, однако, кто сегодня называет себя писателем в России: уголовники, сочиняющие «триллеры» на нарах, нанимающие затем учителей русского языка для расстановки запятых и исправления орфографических ошибок; пятнадцатилетние дети, едва научившиеся писать школьные сочинения; дамочки, публикующие свои секс-откровения в площадных изданиях. С полным правом можно тогда уже зачислять в писатели и первоклассников, пишущих на заборах первые несложные слова из трех букв, – Аугуст перевел дух, сообразив вдруг, что перегрузил гостей своих этой вдохновенной речью. Он поспешно завершил: