Текст книги "Твоя капля крови"

В тяжело нависающем над развалинами зданием тюрьмы горело всего несколько окон. Здесь, далеко от оживленных улиц, все молчало.

– Это напоминает мне благословенные университетские времена, – Корда поплотнее завернулся в плащ, – когда ты, друг мой, лазил под окна к панне Марецкой, а я по дурости своей тебя сопровождал…

– Панна Марецкая, – фыркнул Белта. – И чего ты только не помнишь, Стан…

– Память в моем ремесле – вещь наипервейшая, – и тут же, без перехода: – Ты не взял своего «серебряного», а он мог бы пригодиться…

– Коня у него нет. А мой от него, пожалуй, убежит…

– Кто он, Стефан? Отчего ты его не прогонишь? Мальчишка явно не из твоей родни…

– Да уж определенно. Ты слышал об ордене Святого Анджея?

– Не слышал… но могу, кажется, догадаться, что это за орден. Стефан, я видел его глаза тогда, во время драки. Он хотел тебя убить.

– И по-прежнему хочет… только, может быть, не так рьяно.

Корда сощурился.

– И не только он, верно?

– ?

– Ты для этого держишь его подле себя? Чтоб он убил тебя, когда станет нужно?

– Матерь с тобой, Стан. Сейчас он мне не навредит. Я дал ему клятву.

– Какую? – Усмешка Корды была горькой. – Что за клятвами ты разбрасываешься в отсутствие поверенного?

– Я всего лишь пообещал не убивать безоружных.

Корда покачал головой, закряхтел от боли в ногах и попытался присесть, но чуть не сорвался с выступа. Стефан едва успел схватить его за руку. Не без труда распрямившись, Корда сказал:

– Я не хочу хоронить тебя, Стефан.

– А скольких хочешь похоронить – вместо меня?

Помолчали.

– Надо возвращаться, Стефко. Ночи сейчас короткие, не след тебе засиживаться.

Но тут в тюрьме зажглось еще несколько окон. Из их укрытия не было видно ничего, кроме глухой стены, но камень не мог полностью заглушить голоса. Из тюремного двора донеслись отрывистые команды, затем – лошадиное ржание. В конце концов растворились со скрипом тюремные ворота, выскочило несколько солдат с факелами, выехала, тяжело покачиваясь, тюремная повозка.

– Думаешь, он? Если по твоей милости мы будем гнаться за каким-нибудь бандитом…

– Он, – оборвал Стефан, – взгляни.

Алые мундиры особой цесарской охраны ни с кем не спутаешь, а за обычным висельником такую охрану отправлять не станут.

– Я не вижу в темноте, в отличие от тебя!

Стефан спрыгнул со стены, помог Корде спуститься – тот плащом зацепился за острый каменный выступ.

На сей раз они рванули в воздух почти с места.

Договорено было заранее – постараются перехватить карету, когда та переедет мост. Моста не миновать, если хотят перебраться на другую сторону…

Глубокая ночь поднималась над городом плотными стенами. Стоило взлететь, и в ушах зашумел ветер.

Повозка отправилась к мосту дальней дорогой, но следить за ними сверху было нетрудно, кони с легкостью парили над крышами, перепрыгивая, как через препятствия, поверх дымовых труб.

Впереди горбил темную спину Воровской мост.

Кивок Корде – давай! – и они спускаются. Стан – впереди, перегораживая дорогу, Белта – позади, за спинами в алых мундирах.

– Тпру-у! Ах ты ж…

Ржание. Ругань кучера. Скрип колес по мостовой.

Корда приземлился неловко – от толчка вылетел из седла, едва не попав лошадям под копыта, но тут же вскочил на ноги.

– Стойте!

Тáйники окружают Стефана. Хорошо натренированы – не успел моргнуть, а четыре сабли уже обнажены.

– Ну, давайте, господа…

Время снова замедлилось, движения тех четырех казались неторопливыми, почти неловкими – это не анджеевцы, их не учили драться по-настоящему. На него накинулись сразу двое. Ах-х! Сабля прочертила короткий полукруг, почти снесла голову первому тáйнику. Второй, обрызганный горячим фонтаном крови, замешкался на секунду. И повалился с лошади молча с разверстым животом.

Ночь вокруг густо пропахла страхом. О другом запахе сейчас думать нельзя. После напьешься.

Третьему тáйнику Корда перерезал подпругу и отбивался от него в две руки, по-чезарски – саблей и дагой. Взмок, ссутулился, на рукаве – прореха, но держался. Последний, что оставался верхом, опомнился, занес саблю – но не успел. Стефан в один прыжок оказался рядом с другом, вломился в чужую драку. Первого – в бок, второго – в лоб, что это, есть ведь такая скороговорка, кажется…

Напуганные кони ржали громко, заполошно, коренник рванулся было вперед, увлекая за собой других.

Заверещал кучер:

– Помогите! Помогите, убивают, люди добрые!

Корда подскочил к нему с дагой.

– Замолчи, пес тебя дери! Лошадей, лошадей держи, так тебя!

Но кучер вместо того сполз с козел, бросил один взгляд на реку – и перепрыгнул через парапет. Мать с ним, пока выплывет да высушится, поздно будет панику поднимать…

Корда взобрался на козлы, пытаясь удержать упряжку.

– Куд-да! Стой, сказано!

Стефан соскочил наземь, ощупал тáйников, сглатывая голод, и у одного из них нашел ключи от кареты. Отцепил тяжелую цепь, рванул дверцу – и чудом, оскользнувшись в чужой крови, ушел от пули. Сидящий внутри гард, затолкнув пленника в угол повозки, держал в обеих руках пистоли. Следующая пуля ожгла Стефану бок. А потом пленник неожиданно ударил гарда по затылку руками в кандалах, и тот ткнулся носом в стенку. Бойко, тощий и нечесаный, в тюремной робе, вертел головой, пытаясь понять, что происходит.

– Господа? – прохрипел он.

Вдвоем со Станом они без лишних слов выволокли его из кареты. У тюремщика забрали ключи, быстро расковали Бойко ноги и взвалили его Корде в седло.

– Скачи! – велел Стефан. – Живей, я догоню!

Стан кивнул, забрался в седло, одной рукой перехватил Бойко покрепче и дал шпор коню.

Стефан остался на мосту, заляпанном темной кровью, втянул носом одуряющий запах. Услышал сзади шевеление – и резко обернулся, чудом избежав удара в спину. Гард, которому досталось от Бойко, пришел в себя и завладел саблей одного из товарищей – и теперь кинулся на Стефана с яростью, хоть из-за удара его шатало.

«Я обещал не нападать на безоружных.

Этот – разве безоружный?»

Ах ты! Пока спорил с собой – пропустил удар, сабля гарда косо вошла под мышку. Стефан отступил, пошатнулся – но так и не дождался боли, в боку только легко закололо, словно он бежал. Гард, ухмыльнувшись, выдрал лезвие из его плоти, замахнулся для последнего удара – открылся и получил по ребрам.

– Кто ты? – Он повалился на колени, а Белта мог смотреть только на его стремительно намокающую рубашку. – Да что же ты такое…

Гард попытался отползти, вцепился взглядом в Стефана, будто надеялся, что, не отрывая глаз, сможет его сдержать – как дикое животное. Захныкал:

– Не надо. Не надо.

Стефан вздернул его за шиворот и долго смотрел бедняге в глаза, пока тот не расслабился, не обмяк. Тогда Стефан стал пить.

Напившись наконец – у него уже не было сил глотать, но предчувствие будущего голода не давало оторваться от похолодевшего горла, – он отер рот и ощупал то место, куда вонзилась сабля. На пальцах осталась кровь, но прореха только слегка намокла – царапина, еще немного – и совсем затянется.

«Да что же я такое…»

Непохоже, чтоб шум битвы кого-то разбудил; по крайней мере, к мосту еще не неслась стража. Здешние жители не из тех, кто выйдет на крики среди ночи. Стефан подтащил обескровленное тело к парапету.

«Тело, лышенное разума, но с постоянной жаждой», – вспомнил он.

Вспомнил – и обмер. Потом неохотно снова вытащил саблю, которую – он этого не помнил – успел убрать в ножны.

Гард у его ног был мертв, выпит досуха. Хуже ему уже не сделать, можно только упокоить, чтоб не явился за женой и детьми. И все же Стефан ощущал себя варваром. И сабля легкая, вряд ли перешибет кость, если только ударить со всей силы…

Пришлось бить три раза, и только на третий голова отделилась от тела. Немного красного, яркого вытекло на мостовую, блеснуло в лунном свете. Стефан поспешил столкнуть отрубленную голову с моста. Подумал, быстро перетащил тело на другую сторону и там перевалил через парапет.

Дай Матушка – теперь не встанет.

Огляделся.

Двоих тáйников он, кажется, убил; двое других если и живы, то без сознания. Его никто не видел, только конь, спокойно дожидавшийся хозяина, косил блестящим глазом. Чувствуя необыкновенный прилив сил, Белта запрыгнул в седло, не коснувшись стремени. Вороной сам с места перешел в галоп, понеслись мимо безмолвные улицы. Времени петлять не было, но Стефан сворачивал в улочки поуже, пока не выбрался на самую окраину, где дремали в ожидании рассвета редкие дома и сонно мычал скот. Тогда он дал коню шпор, и тот, будто только того и ждал, взмыл в воздух.

Он опустился на землю недалеко от назначенного места встречи – заброшенной мельницы на обмелевшем пруду. Мельница перестала работать, кажется, еще до его рождения. Колесо – там, где не прогнило, – было давно разобрано на доски местным людом. Однако говорили, что в полнолуние оно до сих пор мелет. Внутри и сейчас пахло мукой и мышами.

– Стан?

Вспорхнула птица. Откуда-то из глубины раздался надрывный кашель, а потом скрежетнуло огниво, и зажглась свеча.

Стефан сдернул наконец платок с лица.

– Матерь добрая, – воскликнул Бойко.

Через разбитый потолок в нутро мельницы, будто в колодец, глядела ночь.

– Так это вы… – Бойко облизал губы и снова закашлялся. – Вам я обязан своим спасением, князь. Не ожидал.

Он выглядел истощенным, волосы сбились в колтун, лицо восковое. Но хоть из робы успел переодеться в привезенный костюм. Когда он протянул руку за флягой, на оголившемся запястье оказался яркий, болезненный даже на вид след от наручников.

– Если я помог вам выбраться, то лишь для того, чтоб ваши студенты не подняли бузу раньше времени.

Бойко, собравшийся, со всей очевидностью, вскинуться в ответ на «бузу», забыл об этом и широко раскрыл глаза.

– Раньше какого времени?

– Того, когда подняться придется всем.

Бойко встрепенулся, как мокрая птица, одолженный плащ слетел с одного плеча.

– Вы, князь, собрались устраивать восстание? Не услышал бы своими ушами – не поверил бы…

– Собираюсь. И мне вовсе не улыбается, чтоб ваши студиозусы подняли на ноги городскую стражу.

Поэт приосанился.

– Студенческая армия Бялой Гуры – не ваша личная куча, князь. Боюсь, они не станут вам подчиняться…

– И не ваша. – Раздражение в душе нарастало. А ведь авторы кладбищенских романчиков пишут, как один, что созданиям ночи неведомы гнев и страх… – Даже если вы ее и создали. Армия принадлежит княжеству, и долг ваших студентов – поднять оружие, когда страна будет в этом нуждаться. Да и есть ли оно у вас, оружие?

Тот замялся. Ну конечно же.

– Впрочем, это мы обсудим позже. Сейчас ваше исчезновение обнаружат, и пойдут аресты. Есть у вас связной, которого мы можем предупредить? Пусть ваши… революционеры пересидят у друзей, а лучше – у тетки в деревне…

– Связной… – Поэт переводил глаза с набрякшими веками со Стефана на Корду и обратно. Белта мог лишь надеяться, что как следует оттер лицо от крови. – Мои связные вам не поверят.

– Поверят, если вы скажете, какие слова мне произнести, – вмешался Корда. – Боюсь, просить у вас кольцо или оберег…

Бойко театрально воздел руки.

– У меня ничего не осталось, кроме моих оков…

Стефана взяла досада.

– Или вы хотите, чтоб доблестную Студенческую армию переловили еще до завтрака?

Стан тем временем вытащил из седельной сумки бумагу и перо.

– Пишите. Я доставлю письмо вашему связному.

Доставит – и в поместье не возвратится, останется у пани Руты. Об этом они договорились заблаговременно. Хватит Корде скакать туда-сюда, будто вестовому.

Бойко снова закашлялся, да так, что по щекам потекли слезы; он вытер их и, щурясь, начертил несколько строк.

– Напишите им, чтоб пока держались тише воды и ниже травы. Пусть ждут сигнала, когда придет время.

– Что за время? – резко спросил поэт. – И когда вы успели заделаться столь ярым революционером?

За стеной послышался стук копыт. Бойко напрягся, едва не выронил перо. Корда дунул на свечу – и выругался, услышав разухабистый свист.

– Ах! Напугал, пес его…

Стефан выбрался наружу. В поводу у всадника шла смирного вида каурая кобыла. Увидев хозяина, Зденек перестал свистеть и несколько раз осенил себя знаком Матери, прежде чем спешиться.

– Что же это вы, князь, такое проклятое место выбрали? Или вы не знаете про эту мельницу?

– Тише, милициант. Пойдем…

Но Зденек заупрямился:

– Не пойду я туда, ваша светлость, хоть ножом режьте, а только там нечисто, и вы не ходите! Воронов разве не видели?

Стефан плюнул, оставил Зденека, а сам вернулся к своим спутникам.

– Мой человек полагает, что место здесь нечистое и лучше бы нам немедля его покинуть. Я с ним согласен. Пан Бойко, я бы рад предоставить вам убежище, но, боюсь, ко мне они в скором времени явятся…

Стефан почти кожей чувствовал, как утекает время.

– Благодарю, у меня уже есть убежище. Мне готовили побег… в случае успеха я должен был ехать в Старые Цветники…

– Кто там? Родственники кого-то из ваших студентов? Вы уверены, что это убежище надежно? Родня может не разделять революционных взглядов своих отпрысков. А вы – опасный гость…

– В этой стране куда больше патриотов, чем вам может казаться. – Бойко сверкнул лихорадочно блестящими глазами. – Или же у вас, князь, есть укрытие получше?

– Есть, – Стефан коротко рассказал ему о хожисте Ханасе.

Поэт нахмурился.

– Человек Вуйновича?

– Он, возможно, не знаток стихов, – заметил Корда, – но остландскую власть любит так же горячо, как и вы…

– Нам все равно придется действовать вместе, и вы должны были это понимать, когда создавали ваше… войско. Помните, что вы сказали тогда про крестьян и панов? Вы бессеребренник, вы только что вырвались из темницы – с вами они будут говорить охотнее…

Тот, поразмыслив, кивнул и тут же снова зашелся кашлем. Не ровен час, расхворается да и пропустит восстание…

– Мой человек вас проводит, вы можете ему доверять.

– Еще несколько часов назад я не мог представить, что стану доверять вам…

– В седле удержитесь? – Гнев на Бойко не прошел, но улегся на время, как после болеутоляющего.

Поэт пожал плечами. Его вывели, подсадили на каурую.

– Стефко, чего ты ждешь? – Друг резко, до боли сжал его плечо. – Ты не сможешь заночевать, слишком близко от дороги, тут будут искать, быстрее!

– Хорошо. Разъезжаемся!

Он вскочил в седло, оглянулся на остальных и дал ходу. Едва мельница пропала из виду, он натянул поводья, и конь забил копытами по воздуху, поднимаясь все выше и выше. Ночь уже почти выцвела, месяц стал тусклым, вот-вот хлынут из-за горизонта первые лучи, обожгут. Свежесть стала пронизывающей, даже он это заметил, хоть в последнее время почти не ощущал холода. Сгустившаяся, плотная тишина грозила вот-вот прорваться птичьим криком. Стефан дал шпор коню, поднимаясь ввысь, в ушах снова загудел ветер. Теперь обоих – и Стефана, и коня – подхлестывал страх, неразумный, идущий, кажется, прямо из крови. Стефан пригнулся изо всех сил к шее вороного, так свистело в ушах, сбивало дыхание. До дома не дотянуть, успеть бы хоть до сторожки у реки. Вон и деревня далеко, еще тусклый шпиль колокольни, сейчас загорится… быстрей, выше! Здесь, на высоте, совсем мокро, влага залепляет глаза… И уже близко, слава Матери, блестит тусклой лентой речка, все, пора спускаться…

Еле доскакал до сторожки. Чуть не кубарем свалился с лошади, плечом растворил хлипкие двери. Дом давно уж нежилой, как и запомнилось, ставни наглухо закрыты – хорошо… Подумалось: был бы голодный – не добрался бы так быстро… Стефан опустился бессильно на корточки у стены, перевел дух. Коня бы завести внутрь, обтереть, он же весь в мыле… Поднялся – и тут его будто ударили по затылку, и наступила темнота.

Он проснулся от галдежа птиц. Тело было тяжелым, жара наступившего дня придавливала его к земляному полу. За стеной беспомощно и тоскливо заржал конь. Ах, бедняга, так его и оставил, чудо, что не сбежал…

Когда Стефан, пошатываясь, вышел на порог, в лицо ударил беспощадный, обжигающий свет. Он невольно отпрянул. Ступить в этот свет немыслимо, нужно дождаться вечера и после уж ехать…

Плохой из тебя выйдет полководец, друг мой…

Стефан втянул воздух сквозь зубы и шагнул в наступивший день.

– Да что же это такое, – безнадежно сказала Юлия. – Посмотрите на себя. Вы же совсем обгорели…

Оказалось, вовремя он вернулся. Едва Стефан привел себя в порядок после ночных скитаний, едва намазал лицо и шею сметаной из кринки, которую принесла жалостливая Ядзя, как доложили, что к князю посетитель.

Вошедший отрекомендовался как старший агент сыска Длужской управы.

Неужели пришел из-за Бойко – так скоро? Да и зачем им посылать… агента сыска – отправили бы специальный отряд…

Тьфу ты, он успел уже забыть о нападении на дороге.

Простотой в одежде и отсутствием робости сыщик напомнил ему остландского секретаря. Тому должно было хватить ума продать перстень и уехать в глухую провинцию, пока не хватились.

– Вам удалось узнать, кто были эти люди? Откуда они взялись?

Тот вздохнул.

– Это, ваша светлость, дело весьма сложное. Бумаг на них не оказалось, и только по платью можно установить, что они не отсюда. И теперь это становится весьма деликатным делом… Будь они из местных, мы могли бы еще надеяться что-то разузнать.

– Не было бумаг, – повторил Стефан, глядя, как сглаживаются яркие полоски света, пробивавшегося из-за занавесей. Может быть, дождь пойдет… – Что же, они и границу переходили – без бумаг?

– Странные это были разбойники, ваша светлость. Позвольте спросить, нет ли у вас подозрений, отчего бы они могли за вами охотиться?

– Если бы у меня были подозрения, – Стефан внимательно глядел мимо сыщика, – я бы не осмелился их высказать. Так же, как и вы не осмелились бы ими поделиться. Давайте положим, что это были грабители.

Сыщик неуютно повозился в кресле, поддернул воротничок и сказал:

– Одеты они, и верно, были как грабители, да вот только я имел сомнительную честь изучить их оружие… Пистоли у них превосходные.

– Я имел счастье в этом убедиться. Превосходные пистоли и знак Разорванного на шее. Белогорцы такого не носят, у нас даже разбойники почитают Мать. Но, пожалуй, неудобно было бы обращать внимание на эти детали.

– И все же не они меня больше всего впечатлили. При одном из мертвых бандитов нашли амуницию. Представьте же мое удивление, когда я обнаружил, что запасные пули у мерзавца были серебряными!

От окна уже заметно тянуло влагой. Стефан позвонил, чтоб пришли и раздвинули занавеси.

– Вероятно, они все же знали Бялу Гуру чуть лучше вас. Тут и в самом деле полно нечисти. Одного из преступников на моих глазах загрыз оборотень. Останься у него в пистоле серебро, возможно, сегодня вам было бы кого допрашивать… Можете написать в столицу, что я случайно оказался на пути охотников за нечистью. Это будет безопаснее, чем… выдвигать гипотезы.

Когда сыщик ушел, Стефан вышел во двор и долго стоял под посеревшим небом, закрыв глаза и чувствуя, как по обожженным щекам стекает вода.

С обыском приехали уже под самый вечер. Услышав, как въезжают во двор, Стефан оторвался от письма чезарского посла, раздумывая – порвать его или же оставить. Остландская привычка уничтожать все личные бумаги сразу по прочтении не оставила его и здесь.

Посол сообщал, что и его вскоре после графа Ладисласа попросили из Цесареграда вон. Сожалел, что не нанес Стефану визита по пути в Чезарию – таким спешным вышел отъезд, да и на родине его ждали срочно. Однако ж он хотел заметить Стефану, что судьба послов, уехавших из Остланда, не так трагична, как тех, кто остался.

Домн Долхай погиб при самых таинственных обстоятельствах за несколько дней до моего отъезда. Не представляет сомнения, что он утоп, но, если тело его в самом деле вытащили из воды, никто не знает, как и по какой причине он там оказался. А ведь судьба была милостивее к нему, чем к любому из нас, – по крайней мере, та судьба, которую воплощает цесарь. Как Вы с легкостью можете себе представить, отъезд мой не только был поспешен, но и на время сборов отгородил меня от двора, и потому я лишен сомнительного удовольствия сообщить Вам подробности. Однако цесарская тайная служба, кою при нынешнем главе разве только годовалый ребенок может назвать тайной, получила приказ обыскать бумаги покойного. Если верить поднявшемуся шуму, долетевшему даже до меня, обнаружилось, что при жизни домн Долхай посвящал много времени наблюдениям за цесариной. Сам интерес к соотечественнице и дальней родственнице вполне невинен, однако особое внимание покойный уделял Вашим с цесариной встречам. О мертвых не должно молвить дурно, но замечу все же: я давно полагал, что интерес домна Долхая к цесарине простирается гораздо дальше, чем симпатия к соотечественнице. То, что из-за своей воспаленной фантазии он заподозрил Вас в том, в чем Вы, без всякого сомнения, неповинны, это только подтверждает. И все же теперь результатами его наблюдений – весьма скудных, как я успел понять, – заинтересовался и свет, включая самые темные его уголки. Ваша достойная восхищения привычка избегать соблазнов теперь сыграла дурную роль. Если раньше в Вашем одиночестве винили гордость или же тесную дружбу с цесарем, не оставляющую места другим чувствам, теперь в нем видят злое намерение и обсуждают, как ловко Вы скрывались, обманывая лучшего друга. Замечу еще раз, что слышал я это далеко не из первых уст – но из тех, которые и Вам, без всякого сомнения, знакомы. И если ноты в этих устах звучат гораздо вульгарнее, то мелодия обычно сохранена.

Я пишу это Вашей Светлости, чтобы предупредить, но и для того, чтобы Вы знали: у Вас был союзник при остландском дворе во времена мира, и еще горячее этот союзник будет Вас поддерживать во время войны…

Что ж, логично. Стефан прибыл в Цесареград вскоре после женитьбы Лотаря. И никогда не скрывал, что привязан к Лоти. Ребенок – вылитый Лотарь, и доказать иное было бы трудно, но иногда достаточно заронить сомнения… Одно дело – идти к цесарю и утверждать, что его сын – вампир, другое – что сам Лотарь стал жертвой заговора кровососов. Тем более если бы Стефан ничего не смог отрицать, убитый на дороге анджеевцами…

А цесарь не удивится новому предательству.

Он подумал, положил письмо в карман домашнего халата и вышел на крыльцо.

На сей раз отрядом руководил молоденький офицер, который робел и обильно извинялся.

– Мы ищем беглого преступника Рудольфа Бойко. Он сбежал из крепости и наверняка не успел уйти далеко.

– Бойко? Поэт? Да ведь из него никчемный беглый каторжник. Что же он, перо использовал вместо отмычки?

Офицер едва удержался от смеха, но тут же лицо его сделалось серьезным.

– Мне чрезвычайно неловко, ваша светлость, – уши у него и правда покраснели, – но у меня приказ. Бойко как сквозь землю провалился, его нигде не могут найти, а поскольку ваш дом был всегда известен патриотическими настроениями…

– Последние семь лет я провел в Остланде. Каким именно патриотизмом я известен?

Офицер покраснел пуще.

– Мы постараемся причинить вам как можно меньше неудобств, – стал он обещать, заглядевшись на Юлию. Та стояла с деревянным лицом, придерживая у горла шаль, хоть было жарко. Когда отряд, стараясь не шуметь, поднялся по лестницам и зашуршал, захлопал дверцами в комнатах, она вышла на террасу.

– А он в вас влюбился, – шепнула Ядзя. – Теперь еще чаще приезжать будет, свое потерянное сердце искать.

– Как же противно, – куда-то в пространство сказала Юлия.

Солдаты оставались долго. Сперва обыскивали дом – разворотили ящики секретера в поисках «возможной переписки», после искали по всему поместью, обшаривая парк и заглядывая в каждый амбар. Стефан велел слугам предупредить Стацинского, и у того хватило ума скрыться – Марийкин флигель оказался пустым.

Следующий день выдался пасмурным, с утра зарядил дождь, но скоро прошел. Стефан писал письма в отцовском кабинете и на шум за окном сперва не обратил внимания. Только осторожный стук в дверь оторвал его от занятия.

На пороге оказался встревоженный пан Райнис.

– Прошу прощения, что побеспокоил, ваша светлость. Но тут приехал мальчишка от пана Грехуты. Кажется, плохо там…

Мальчик – босой, заплаканный, с темными разводами на лице – прискакал на тщедушной кобыле. Объяснить он поначалу ничего не мог, потому что не переставал икать. Понадобилась рюмка разбавленной сливовицы, чтоб он немного пришел в себя.

– Ну, давай, расскажи князю, что у вас там случилось…

– А‐а, – тот заговорил, все еще запинаясь, глядя себе под ноги и теперь уже откровенно стесняясь Стефана. – Они з-залетели в ворота, кричат… Х‐хозяина вытащили… где, мол, разбойники. А он с-сразу тогда Вилку с р-ребятами велел т-тикать. А о-они, – ребенок судорожно всхлипнул, – они хо-хозяину говорят… все равно мы знаем, ты с-сам зачинщик… И… и… и прямо его… Прямо на воротах… Ч‐чтоб все видели… – Он опять разрыдался. – А чего они… Дядька добрый был…

– Коня, – велел Стефан. – Живее!

«Что же это творится. Что творится на моей земле».

Черныша пришлось оставить в конюшне, он был вялый, шевелиться не желал. Стефан и сам двигался словно через толщу воды, и только гнев удерживал его на плаву.

Пан Райнис без лишних слов поехал за ним.

– Может, людей взять, ваша светлость?

Белта только отмахнулся. И рванул во весь опор, едва не погнав коня с ходу на небо. Да только небо дневное, светлое, несмотря на тучи, а рядом скачет управляющий…

– Не успеем, князь, – прокричал пан Райнис, – туда полдня езды… Уже не успели!

Стефан не ответил, только дал коню шпор, и скоро управляющий отстал.

Воспаленными глазами Стефан вглядывался в даль, ожидая увидеть зарево. Ехать не полдня, чуть меньше, но это значит – молодчики появились на рассвете… Если бы хотели пустить красного петуха – давно бы уже пустили. Но в той стороне было серо, как и повсюду.

Наконец показались вдалеке чуть покосившиеся ворота поместья. Повешенного уже успели снять, но на воротах раскачивалась от ветра пеньковая веревка. Хозяйский дом стоял с распахнутыми дверьми, из людской доносились рыдания.

Едва Стефан въехал во двор, как к нему кинулись. Заголосили бабы, пытаясь ухватить его кто за ногу, кто за луку седла. Пришлось окрикнуть, чтоб посторонились – конь не привык, затопчет…

– Князь! Защитник!

– Помоги! Погляди, что они наделали, погляди!

– Так, – сказал Стефан, оглядывая двор. – Где они?

Крики затихли.

– В риге, – сказала молодая черноволосая женщина. Одета она была чуть лучше других, в мягких сапожках – возможно, господином Грехутой и подаренных, помещик давно уж схоронил жену. Рукав ее белой вышитой рубашки был разорван, фартук почему-то заляпан кровью. – Хлопцы их в старой риге заперли.

– Заперли. Хлопцы. – Стефан вздохнул. – Позовите их сюда.

– Так они и стерегут, князь. У риги…

Около потемневшего деревянного строения и впрямь караулили.

– Много их там?

– Да около десятка будет… Лошадей в конюшню отвели, пусть там… А то б они хаты подожгли. Господский дом бы, может, и не тронули, а то – кто их знает. Спрашивали все, где Вилк с ребятами…

– Что за Вилк?

– Он с хозяином ездил. На гарнизонных охотиться. После Марты, Кубовой дочки… Куба первый на них и кинулся, даром, что старый. Так они ему в лоб…

– Вилк-то вернулся?

– А, – махнула она рукой. – Без него обошлись. Лышко в дом пробрался, а у хозяина ж там ружье… было. Лышко давай палить… Они – э? бэ? что? – а мы на них гуртом, мужики с косами…

– А ты?

– А я камнем, – прищурилась она.

Парни вокруг запертой риги сидели хмурые. Новенькие огнестрелы, отобранные у солдат, смотрелись чужеродно в крестьянских руках. Кое-кто держал выпрямленные косы. При виде Стефана хлопцы повскакали, двое стащили с голов приплюснутые соломенные шляпы, но ружей из рук не выпустили.

– Кого ждете? – спросил Стефан. Ведь наверняка не его. Мальчишка, похоже, ускакал раньше, чем началось самое интересное…

– Мы за добрым братом послали, – сказал один из них. – Для пана нашего. И у этих чтоб долги забрал. Много их там будет, долгов-то…

– Собрались их перебить? – Стефан едва верил ушам. И не поверил бы, если бы не сосредоточенные лица и не огнестрелы. Двое парнишек помоложе держали их совсем бестолково, дулом вверх, но все-таки ружья враз прибавили им уверенности. И, кажется, поубавили почтения к собственному князю. Стефан против воли снова вспомнил Бойко – не хватало, чтоб он оказался прав…

Он спешился и подозвал того, кто заговорил о добром брате. Отвел подальше, чтоб пленники не услышали.

– Пойдешь сейчас к своим. Скажешь им, чтоб забирали огнестрелы и уходили. Хоть к Вилку, хоть в багад, хоть к Матери белогорской, но чтоб тут их больше не видели.

Паренек облизнул губы.

– А эти?

– Эти… Кто придумал их казнить? – Почему-то другого слова на ум не пришло.

– Кто придумал, так все ж придумали. А… нам все одно теперь, пожалуй…

– Вам одно, – терпеливо согласился Стефан. – О тех, кто придет вслед за ними, вы, разумеется, не подумали.

Тем не нужно будет никакого Вилка, они сожгут все, до чего дотянутся, и уедут. Будто снова подуло ветром с Дольней Брамы.

– И совета вы тоже не подумали спросить…

– Отчего ж! Оттого и тянули столько, спрашивали у старосты. А он говорит – жечь не надо, а лучше их в овраг, чтоб не нашли…

– А чтоб вас! – сказал Стефан. – Иди. Чтоб к закату тут следа вашего не было. К ночи я их отпущу.

– Да что ж нам, так и бегать теперь?

Крестьянин глядел Стефану прямо в глаза. Возможно, князь Белта видел перед собой будущего командира кучи. Не так далеки были времена, когда в Бялой Гуре благородным объявляли всякого, кто умел сидеть на коне и держать саблю. И не спрашивали, где он раздобыл саблю и коня…

– Это не навсегда. Сейчас уходите, затаитесь, а дальше… Дальше поглядим.

Парень ушел. У сарая возникла перепалка, но скоро утихла. Потихоньку крестьяне снимались с места и тянулись вон со двора. Стефан дождался, пока все уйдут. А в прорехе облаков засветилось солнце, уже темнеющее. Пришлось зайти в дом. Кажется, солдаты ничего не взяли и не оставили от себя большей памяти, чем следы от сапог – и тело, лежащее на столе в гостиной. И все же дом выглядел разоренным.

– Что такое? – вслед за ним вошел пан Райнис. – Князь, нехорошо вам?

– Рана, – сказал Стефан, борясь с головокружением и стараясь, как ребенок, не наступать на просочившиеся через черные занавеси солнечные лучи. – Что-то разболелась…

– Так ведь беречь себя надо, а не скакать по лесу очертя голову. – Пан Райнис подхватил его, увел из комнаты с покойным в другую, усадил на маленькую кушетку.

– Окна, – пробормотал Стефан, уже чувствуя, как наваливается сон-беспамятство. Кажется, управляющий зачем-то бил его по щекам, и он успел еще подумать – не слишком ли холодны его щеки, не решит ли пан Райнис, что так и скончался…

Пришел он в себя как от толчка и безошибочно знал уже, что за окнами – ночь. Поднялся, прошел мимо комнаты с несчастным паном Грехутой, где теперь были зажжены свечи и монотонно бормотал добрый брат. У ног покойного сидела черноволосая женщина, так и не сменив порванную рубаху. Двор опустел, у риги никого больше не было. Стефан приказал отпереть засов и развязать пленных. Солдаты выбирались наружу, в свет факелов, щурясь и переругиваясь, к помятым алым мундирам пристала пыль и прелая солома, лица были в крови. Стефан узнал их – тот же отряд, что схватил тогда на дороге Зденека.