Текст книги "Твоя капля крови"

– Объясните мне, – потребовал он у капитана, – что это за самоуправство.

– При всем моем глубочайшем к вам почтении, светлый князь, разве мы должны давать объяснения? И я покорнейше прошу вернуть моим людям оружие…

Стефан пожал плечами.

– Кто же теперь знает, где ваше оружие? Вам стоило лучше его беречь. Времена, как вы сами мне сказали, неспокойные.

Капитан откашлялся и начал официозным тоном:

– С вашего позволения, князь, мы прибыли сюда вследствие неоднократных нападений на гарнизон. Нападения учинялись господином Грехутой, – быстрый взгляд на ворота, – ныне покойным, и его головорезами. Поэтому мы, согласно предписанию…

Ночь пришла, но голова болела немилосердно, и за это «ныне покойный» захотелось перегрызть остландцу горло.

– Извольте продемонстрировать.

– Простите?

– Предписание.

Как Стефан и ожидал, бумаги не нашлось.

– Так что же это. Вы явились в чужие владения без всякого позволения, убили хозяина… Вам повезло, что крестьяне управились с вами до моего приезда. По нашим законам я с полным правом мог бы затравить вас собаками…

– Здесь больше не ваш закон, князь Белта, – отчеканил капитан. – И вашего больше уж не будет.

Он явно в это верил. Насколько же безнаказанными они здесь себя чувствуют…

– Пан Райнис, – сказал Стефан, – подать сюда псаря.

Остландец отшатнулся.

– Вы не посмеете!

– Не вам говорить князю Бялой Гуры на его земле, что он посмеет сделать, а что нет. Вам отдадут сейчас лошадей. Вы уберетесь отсюда немедленно. И начальству вашему о ваших подвигах будет доложено, не сомневайтесь…

Убрались они быстро, будто и впрямь опасаясь собак.

Стефан надеялся, что капитана заставят ответить хотя бы за потерянное оружие. На остальное у него наверняка было должное разрешение… Сам он, едва вернувшись, написал гневную депешу маршалу Кереру и отправил с курьером. А заодно – и остальные письма. Их оказалось куда меньше, чем он ожидал. Куда меньше, чем отправлял когда-то Юзеф Белта.

Но уж сколько есть.

Стацинский так и не вернулся, но домашних его отсутствие за ужином мало беспокоило.

– Я разослал приглашения сегодня, – сказал Стефан. – Мой отец заслуживал лучших проводов. Таких, куда съехались бы все, кто любил его. Все, кто был ему верен. Я негодный сын, я и сам не успел на похороны. Мой отец всегда был человеком добрым и справедливым, и у меня нет сомнений, что он вступит в Сад и сядет по правую руку Матушки. И если не его проводы, то его вступление в Сад я хочу отметить как должно.

«Неужто мне нужно было отдать душу, чтоб стать по-настоящему твоим сыном, отец?»

После ужина Стефан вышел в ночь. Проверил в конюшне своего вороного, потрепал по холке. Конь фыркал, переступал ногами, и Стефан задумался – не съездить ли прогуляться. Но лучше, чтоб лишний раз не видели, как князь скачет по ночам…

Вместо этого он побрел к реке и там увидел Стацинского. Мальчишка стоял в воде и умывался, отфыркиваясь. Был он при всех своих боевых украшениях, а в траве рядом лежала испачканная сабля.

Стефан дождался, пока анджеевец поднимется наверх.

– Мы недосчитались вас на ужине, – сказал он.

Стацинский не вздрогнул, как обычно делают люди, если неожиданно выступить из темноты и заговорить с ними. Лицо и шея у него были мокрыми и сравнительно чистыми, но идущий от него запах Стефан ни с чем бы ни спутал.

– Не хотел даром есть ваш хлеб, князь, – объяснил он. На лице его читалось хмурое удовлетворение от завершенного дела. – Я убил оборотня. Крестьяне говорят, он уходил было, а потом опять вернулся, житья им не давал. Но теперь не нужно беспокоиться.

– Благодарю, – машинально ответил Стефан. Стацинский постоял еще, но, не дождавшись продолжения разговора, пожелал доброй ночи и пошел к флигелю.

Стефан проводил его взглядом.

Он ведь говорил оборотню уйти. Но тот не послушал…

Обратно в дом не хотелось. Стефан всегда любил летние ночи, с самого детства, даже когда «недуг» не мешал ему находиться на солнце. Здесь, в поместье, ночь всегда была напитана тайной. В темневших, отливавших серебром и зеленью водах реки жили утопленницы, в зарослях парка прятались диковинные существа: их никто не видел, и только доносившиеся из чащи звуки позволяли догадываться об их обличье. Ночью было легко – и чем старше становился Стефан, тем отдохновеннее была для него темнота. Теперь, когда сам он стал порождением тьмы, сумеречный мир явил ему всю яркость, о которой смертные и не подозревали. Будто художник четко вырисовал для Стефана каждую травинку, каждый цветущий и засохший бутон, каждую косу плакучей ивы. И небо, раньше бывшее просто черным, раскрасил в тысячи тонких, но различимых оттенков. Если бы его не отвлекали, Стефан мог бы вглядываться в ночь часами, вдыхать пряные летние запахи – и даже сокрытый армат увядания и сырой земли не тревожил его, а наоборот, успокаивал.

И Юлия на фоне этого богатства листьев и трав была будто нарисована специально для него. Тонкая, прямая, бледная, как хозяйка Длуги. Увидев его, она сошла с крыльца.

– Как безветренно сегодня… Не люблю такие ночи. Луну застит красным, и все замирает, будто ждет, чтоб случилось плохое…

– Юлия, я хотел поговорить с вами. Отчего бы на осень вам не съездить в Чезарию? Вы так устали, а там солнце, морской воздух… В Монтелле живут Марецкие, они будут рады вас принять на месяц-другой…

Она не стала ни расспрашивать, ни протестовать. Сказала просто:

– Значит, все решено?

– Боюсь, что так.

Юлия сошла со ступеней, встала рядом, положив руку на перила.

– Что ж, мы все видели, что к этому идет. Но отчего вы решили, что я куда-то поеду? Когда вы собираетесь принимать гостей в моем доме?

– Вы теперь свободны… и вашего состояния никто не посмеет отнять. Но здесь вы не сможете жить спокойно и уж тем более – счастливо. – Он вздохнул. – Бяла Гура теперь не слишком счастливая земля.

– Я знаю об этой земле не меньше вашего, Стефан. Вы будто забываете, что я сама белогорка, и жила здесь все последние годы, и видела, что творилось.

– Да, – сказал он. – Разумеется. Простите…

Она спохватилась.

– Ну вот, теперь я вас обидела.

– Я лишь хотел, чтоб вы были в безопасности.

– Вот как. Ну и я для вас хочу того же – так скажите, это заставит вас отказаться от ваших планов?

Он увидел ее страх – видно, она давно таила его и не смогла больше, выпустила наружу – увидел в побледневших закушенных губах, в опущенных глазах, не желающих на него смотреть. Лютый, беспомощный страх – за него.

– Юлия… – сглотнул. Захотелось наговорить утишающей, успокаивающей ерунды, только бы этот страх прогнать. Но ей лгать он не имеет права. Да она и не по– верит…

– По заветам Матери, – голос ровный, а губы дрожат, – каждая из нас должна обустроить дом и дать миру новую жизнь… Где же мы наберем столько жизней, когда вы так неразумно их расходуете.

Она подошла ближе.

– Я люблю вас, Стефан, – сказала она. – И хочу, чтоб вы это знали. Возможно, вы могли принять мои чувства к вам за семейную привязанность, за жалость к раненому… Это не то.

Она зябко обняла себя за плечи, хотя в саду было не холодно. Посмотрела в темное небо.

– Юзефу не за что злиться на меня. Матерь свидетель, я его любила как могла. Да и как же, – она запнулась, – кто бы мог его не любить? Только вот детей нам Матушка не дала – но против ее воли что сделаешь? Я ведь и на Белую Гору поднималась, вымаливала…

Она на мгновение замолчала, а потом проговорила решительно:

– Может, за то она меня и наказала. Да только что бы я с этим сделала? Я хочу, чтоб вы знали. Если уж все это… начнется. – Стало душно, как перед приступом. – Я люблю вас, – повторила Юлия. – Наверное, с самого первого раза… Помните, я тогда споткнулась на этих ступеньках, а вы меня поддержали?

Стефан стоял как оглушенный. Больше самого признания он был поражен ее смелостью, открытостью; насколько храбрей его она снова оказалась, насколько благородней. Горло сжалось, и через мгновение Юлия снова вытирала ему щеки ладонью, как тогда, над могилой собаки.

– Ну что вы, Стефан… разве я за этим… Ну что это…

Он думал, что сможет уйти, справиться с этим, как справлялся с жаждой. Отступить, поблагодарить ее, объясниться – раз уж не хватило духу сделать это первым. И объяснить, что слов ему довольно, это и так куда больше, чем он заслуживает. Не трогать ее.

Ничего не вышло.

Вместо этого он схватил ее руку, прижался губами к запястью; с яростью, которая испугала его самого, целовал ее губы, лоб, виски, покрасневшие от усталости глаза.

– Юлия… Юленька… Я же никого так, Мать свидетель, никогда… Вы не знаете, как я думал о вас, каждый день, каждый…

Задыхаясь, он вжимал Юлию в себя, а она не отстранялась, не ускользала, обняла за шею – после всех его снов настолько реальная, что в нее трудно было поверить. Губы его касались без разбору ее волос, шеи, воротника платья. С этой жаждой никакая жажда крови сравниться не могла. Не стало Стефана, он был штормом, селем, прорвавшим плотину, где уж тут остановиться…

Восстания. Революции. Ерунда-то какая, Матерь добрая…

Не оставлю.

Не отдам.

Юлия…

Только вот детей нам Матушка не дала…

Значит, можно, можно хотя бы сейчас, хотя б один раз не отрываться друг от друга, а что до вины…

Пусть. Что отцу теперь до них, а если есть вина – так она на Стефане, пускай, его уж дальше не проклясть…

Он подхватил ее с земли, вжался лицом в плечо, целуя прямо через ткань платья.

Черного платья. Траурного.

Стефан в толк не мог взять, как хватило у них сил разомкнуть объятья, отойти друг от друга – хотя б на шаг. В саду было тихо, слышно только их тяжелое дыхание, да где-то в ветвях угукала птица.

– Я не могу. Не имею права.

– Я знаю, – сказала Юлия.

Она прижала ладонь к его груди, то ли удерживая его на расстоянии, то ли успокаивая разбушевавшееся сердце.

– Все еще больно?

Он накрыл ее руку своей.

– Теперь нет.

Глава 20

Стефан готов был поспорить, что Девичью бухту предложил кто-то из своих, хотя бы по той причине, что за пределами Бялой Гуры ее мало кто знал. Стефан и сам помнил только, что Чеговина посылала туда корабль в помощь Яворскому, но он так прочно засел на прибережных камнях, что снимали его с мели уже остландцы.

Прадед Лотаря, который вел войну с Бялой Гурой, пытался как-то послать туда свои отряды, но те поредели, перебираясь через Скелетов Хребет, и больше таких попыток не предпринималось. После поражения в прошлом восстании несколько отчаянных голов бежали с этого берега во Флорию, заплатив рыбакам последним золотом. Их вывезли на шхунах в открытое море, где ждал корабль. Обычно же здесь ходили только рыбацкие лодки, охотящиеся за треской.

Марек эту бухту и в расчет не принимал.

И все-таки – если там нельзя высадить армию, то вполне можно выгрузить ящик с «игрушками».

Оставалось только гадать, кто именно везет этот ящик. Ладислас имени не дал из вполне понятных опасений. Все, что они знали, – где и когда ждать корабль. Стефан все же позволил себе надеяться, что перевозчик, кем бы он ни был, доставит и вести от брата.

У Вилка, который по приказу ныне покойного пана Грехуты отсиживался в лесах, оказалось богатое контрабандистское прошлое – только женившись на рыбачке из Бухты, он вернулся на родную землю и оставил это ремесло. Стефан послал за ним мальчишку. На вид Вилк оказался на удивление тщедушным мужичком, и не подумаешь, что разбойник и контрабандист. Он опустошил в одиночку графин с рябиновкой на столе, пожелав «помянуть несчастного пана», и пускал слезу всякий раз, как доводилось заговорить о повешенном хозяине. Видно, они с помещиком при жизни были накоротке, оттого Грехута и позвал его на охоту за остландцами.

Вилк тяжело вздохнул, допил рябиновку, высоко подняв рюмку, чтоб слить в рот последнюю каплю. Ударил рюмкой по столу.

– Да если тебе надо, твоя светлость, так ты скажи Вилку. Все равно я там кой-какие пути знаю, хоть дело это ненадежное и мне не нравится. Но уж если так надо…

Надо ли, Стефан не знал. Знал одно – в корзинах подаренные «игрушки» вряд ли получится вывезти.

Но не удивился, когда пан Райнис получил письмо из тех краев, где говорилось, что большая партия трески, давно уж заказанная управляющим, направляется к берегу на барке «Мирабела». Все, что следует сделать пану Райнису, – послать кого-то, чтоб забрал груз, который для пущего удобства доставят прямо в Горувки – городок по «эту» сторону Скелетова Хребта.

– Тебе туда, панич, ехать не стоит, – сразу сказал пан Ольховский. Стефан был глупо благодарен ему за это обращение – как будто отец еще был жив. – Незачем. Вот пан управляющий с милициантами пусть едет. Дороги неспокойные, не ровен час, кто-то на нашу рыбку посягнет… Пусть милицианты охраняют, а тебе, князь, не к лицу.

Стефан ходил взад-вперед по комнате, не в силах остановиться. Как заводной барабанщик, принадлежащий наследнику, – как-то раз игрушку заело, и барабанщик описывал круги по кабинету Лотаря, пока не сломался окончательно. Воспоминание застало Стефана врасплох – настолько оно было не отсюда. Он сбился с шага, сел – к облегчению присутствующих.

– Положим, они довезут… рыбу. А если не сумеют подойти к берегу, ошибутся, если, в конце концов, попадутся патрулю?

– Кто их знает, светлый князь, – заговорил пан Райнис. – А только с письмом они прислали мне накладную на рыбу. К накладной не придерешься. Отчего бы патрулю обращать внимание на обычное рыбацкое судно, мало их там?

– «Мирабела»… – Стефан покачал головой. – Это что же, чеговинское судно? Его сейчас вообще не подпустят к нашим берегам…

Снова пан Райнис:

– Судя по бумагам, этот кораблик приписан к порту Казинки. Они ведь там, прошу извинения, не полные дураки…

– Тогда им не стоит и таиться, они могут прийти в Бухту хоть среди бела дня. – Пан Ольховский адресовал Стефану многозначительный взгляд. О том, чтоб путешествовать днем, не стоило и думать.

– Хорошо, – заговорил Стефан. – Пан Райнис, возьмите своих людей из тех, кто не болтает. Да, пожалуй, еще Зденека.

– Вот уж у этого рот не закрывается, – заметил пан Райнис.

Насколько Стефан знал, о поездке на мельницу Зденек не сказал ни одной живой душе.

– Вилк тоже пригодится – на случай, если корабль придется встречать вам и понадобятся тропки. Только, ради Матери, не давайте ему пить.

Пан Райнис деловито кивал.

– Повозки крепкие возьмем, чтоб хватило. Да только сюда я эту «рыбу» не повезу. Обыски уже были…

– И еще будут, – кивнул Стефан. – Отвезете в лес, людям Грехуты. Вилк покажет вам, куда ехать. Приедете – пошлете за мной.

– Вешницу бы тоже нас проводить. Груз-то под покровом будет…

Среди гардов наверняка были люди, способные сорвать покров с любого груза. Стефан этого говорить не стал. Пан Ольховский сказал, потянувшись:

– Отчего бы и не съездить. – И взял из вазы последнюю грушу. – Да я и рыбки бы отведал, настоящей, без всяких ваших глупостей.

Кажется, к нему возвращался аппетит. Дай-то Матерь.

– Так за чем же дело стало, – улыбнулась Юлия, – я велю, чтоб подали на ужин судака.

Дом тем временем готовился к приему гостей. Стефан надеялся, что этих гостей будет по крайней мере не меньше, чем он рассчитывал. Повсюду пахло смолой и дегтем – выкуривали древоточца. Привезли новые зеркала – дорогие, дражанского стекла – и устанавливали теперь по всему дому, меняя старые.

На землю покойного Грехуты пан Райнис пустил нового арендатора с условием, что вся челядь останется на своем месте, – да только половины челяди, придя, тот не досчитался, люди забрали перекованные косы и ушли в лес.

Экспедиция выдвинулась с утра, будить его не стали. Накануне, под самую ночь, из города вернулся Стан – встрепанный и возбужденный. Стефан сам удивлялся суете, которую он устроил вокруг друга. Вытащил на свет бутылку «капель князя Филиппа», звал слуг, чтоб состряпали поздний ужин – от которого Корда, впрочем, отказался. Странные прихоти расстояния – или просто человеческая душа неправильно его измеряет? Казалось бы, те семь лет, что Стефан провел в Остланде, ему было достаточно писем. Но теперь, когда Стан был рядом, он бы и вовсе не отпускал его от себя. Вешниц осмотрел Корду, нового «глаза» не заметил и, откланявшись, ушел спать – назавтра предстояла долгая поездка.

– Прости, что в очередной раз злоупотребляю твоим гостеприимством…

Корда, как Стефан и ожидал, от «капель» не отказался и скоро уже допивал оставшееся в бутылке.

– Ты наконец надоел пани Гамулецкой и она выставила тебя в шею?

– Я попросил бы тебя не шутить об этом, – сказал тот с неподходящей ему серьезностью. – У меня есть причина. Не годится жениху ночевать под одной крышей с невестой. Ты можешь меня поздравить, друг мой.

Когда Стефан не ответил, ошарашенный, Стан продолжил с нажимом:

– Я попросил руки пани Руты. И просил бы тебя не прохаживаться насчет моей нареченной.

Стефан замолчал. Корда всегда стеснялся своего происхождения – род его был хоть и благородный, но не знатный. Возможно, он и в Чезарию уехал оттого, что там давно забыли о различиях между баронами и торговцами. И все же – жениться на содержательнице кабака…

– На твоем месте… – начал он – и наткнулся на стальной взгляд Корды.

– Что бы вы сделали на моем месте, князь? Ездили бы ко вдовушке, но не думали бы жениться, потому что в обществе не поймут?

Стефан сказал бы именно это – и нарвался бы на вызов, потеряв единственного настоящего друга, что ему остался.

– На твоем месте, – сказал он мягко, – я женился бы на пани Гамулецкой незамедлительно и уехал бы в Чезарию, пока еще возможно покинуть страну.

Корда обмяк.

– Прости. Кажется, я стал слишком вспыльчив…

– Да ведь она старше тебя.

– Ненамного.

– Матерь с вами. – Стефан внезапно застыдился. – Мне ли не знать, как неразборчива бывает любовь.

Корда закинул ногу на ногу и стал набивать трубку. Он долго возился с ней и, наконец раскурив, сказал:

– Рута не уедет. Она убеждена, что восстание без нее не состоится. И, скажу тебе, это правда – если только вы собираетесь кормить солдат.

– Но ведь ты… – Стефан прервался. – Матерь добрая, Стан! Я думал, хоть у тебя хватит благоразумия не участвовать в этом!

– Скоро это будут называть не благоразумием, а немного по-другому, – заметил Стан, невозмутимо попыхивая трубкой. – Я не отменный боец, согласен – но много ли у тебя отменных?

Стефан только покачал головой.

– Я думал, хоть за тебя мне не придется бояться.

Сон в эти дни уже не был настолько глухим и беспробудным. Иногда Стефан слышал – или же ему казалось, будто он слышит, – чужие голоса за окном, осторожную поступь слуг в коридоре, не желавших будить князя, дальний звон колоколов. Иногда во сне приходили ему случайные образы, видения: сумрачный замок в горах, укрытый частоколом сосен, белозубая, ясноглазая девушка, танцующая под цимбалы, – Стефан все яснее различал в ней собственные черты…

На сей раз он опять упал на диван и забылся, едва влетев в плотно зашторенную спальню. Но теперь, смежив веки, он оказался не около замка, а в месте, смутно знакомом, на дороге, в конце которой виднелись ворота маленького городка. Совсем рядом покойно вздымались горы. Кажется, он оказался у Скелетова Хребта – все верно, вершины похожи на позвонки какого-то огромного существа. Поняв, где он находится, Стефан принялся искать взглядом своих и с облегчением увидел, как они выезжают из ворот с тремя подводами, полными рыбы. В небе висел тонкий обмылок луны, и чешуя тускло серебрилась.

Стефан глядел, как подводы сворачивают на дорогу, ведущую к тракту. Вот пан Райнис во главе процессии, вот вешниц, то и дело прикладывающийся к фляжке… За ними, лишь слегка отставая от Вилка и милициантов, – люди в матросских плащах. Одного из них Стефан узнал издалека – не зря еще в Цесареграде ему приходили вести о Самборском. Тот собирался вернуться – и вернулся.

Стефан последовал за процессией, не удивляясь – как обычно не удивляются во сне – своей роли бесплотного духа. Но скоро безмятежное путешествие было прервано; на дорогу вынесся конный патруль. Стефан не слышал топота их копыт, возгласов – сон проходил в полной, гладкой тишине. Но пан Райнис развернулся и что-то упреждающе крикнул своим людям, а пан Ольховский торопливо навел покров на подводы – вовремя, Стефану видно было, как сильно они проседают, рыба не может быть такой тяжелой… Отряд быстро и умело окружил процессию. Начальник затеял все такой же беззвучный разговор с паном Райнисом, придирчиво просмотрел врученные ему бумаги, поворошил рыбу на подводах – но, кажется, больше для порядка. Его подчиненные тем временем подъехали к Самборскому и его спутникам и, очевидно, потребовали подорожные. Подорожные были поданы, и Стефан готов был облегченно вздохнуть. Но гард глядел на бумагу с подозрением и в конце концов подозвал начальника. Тот приблизился, и поднятая им лампа осветила знакомое лицо – принадлежащее человеку, которого Стефан в этой процессии никак не ожидал увидеть.

Дальше все произошло быстро, как обычно во сне, где окружающее меняется с головокружительной скоростью, тогда как сам ты не можешь двинуться. Стефан видел, как начальник патруля требует бумаги у того, чье лицо он выхватил лампой, как недоверчиво крутит головой и велит ему спешиться, а всему обозу – остановиться. Видел тревожный взгляд вешница, брошенный на подводы, – видно, покров начинал слабеть. Видел панику в лице Самборского и то, как его рука тянется к оружию. Выстрелы – неслышные – он тоже видел. Будто по команде его люди повыхватывали пистоли и принялись стрелять. Вспышка за вспышкой расцветала в ночном воздухе. Зденек и остальные попрыгали с лошадей, пытаясь отцепить подводы, чтобы оттолкнуть их в лес. Гарды выхватили сабли, и в завязавшейся драке уже мало что можно было различить. Еще вспышка – и пан Райнис покачнулся в стременах. И тут Стефан очнулся. Вокруг была темнота, но за занавесями чувствовался еще не угасший день.

Что же это? Никогда у него не бывало настолько четких снов. Стефан прикинул – управляющий со своей экспедицией не добрались еще до Горувок, и до новой луны еще несколько дней. Значит, ему не могло привидеться уже произошедшее. В то, что это мог быть просто кошмар, ему не верилось – настолько четким все было, настолько реальным.

Похоже, слухи о беззвучности, с которой передвигаются вампиры, были сильно преувеличены. Стефан собрался в дорогу быстро. Дом уже спал, Юлия, которая в этот час обычно еще читала в гостиной, ушла к себе, утомленная их ночными бодрствованиями, – и слава Матери… Сонный и недовольный конюх, которому было велено не шуметь, заканчивал седлать Черныша, когда в конюшне появился Корда – еще более сонный и недовольный.

– И куда тебя, друг, снова понесло среди ночи?

Стефан кивнул ему на слугу, и оба вышли во двор. Стефан объяснил про сон. Корда ожидаемо не поверил.

– Побойся Матери. Ты же не малохольная девица на спиритическом сеансе!

– Я знаю только, что это еще не случилось. Все можно предотвратить, если только отвлечь патруль. Мне на Черныше это будет сделать легче всего.

– Да ведь ты никогда там не был! Ты не знаешь тех мест! Играть в догонялки со стражей – откровенное безрассудство. Даже от тебя не ожидал…

– Безрассудством будет упустить оружие. – Стефан взобрался в седло.

– Да что же это… – Корда плюнул, схватил поводья и велел конюху седлать Маледетто.

– Много тебе приходилось драться в Чезарии, Стан?

Друг только фыркнул, но встречного вопроса не задал.

Корда все еще боялся за него, как за живого.

Стефан вспомнил о лезвии, вошедшем ему в бок, о ране, зажившей прежде, чем он доехал до мельницы.

– Ничего со мной не станется.

– И как Лотарь терпел тебя столько лет, – проворчал Корда.

Стефан думал, что боязнь полетов заставит друга замолчать и сосредоточиться на том, чтоб не упасть с лошади. Но кони скакали по нависшим облакам так же ровно, как по дороге, и можно было подумать, что из-под копыт у них летят хлопья грязи, а не обрывки тумана. Стан продолжал честить его на все лады:

– Тебе сейчас нужно принимать гостей и думать о выборах, а не по лесам скакать! Да Марек с его замашками команданта и то благоразумнее тебя!

– О выборах? – Стефан придержал коня, потом вспомнил, где он, и, выругавшись, ослабил поводья. – Нам не до выборов сейчас, Стан.

– Ты что же, собираешься стать диктатором? Дружба с цесарем плохо на тебя повлияла…

– Порой, – в сердцах сказал Белта, – я думаю, что диктатура пошла бы Бялой Гуре только на пользу. Нет, Стан, не пугай: только выборов нам сейчас не хватало. Это же бесконечно…

– Бесконечно, если есть из кого выбирать. Можешь корить меня за дружбу с чезарцами, но они поставили на тебя не просто так…

Стефан вздохнул.

– Я надеюсь, те, кто любил отца, поддержат нас – хотя бы в память о нем… Но отдавать за меня голос после Остланда?

– Здесь многое изменилось в последнее время, – раздумчиво проговорил Корда. – Да и ты изменился. Ты только что потерял отца и остаешься покамест единственным наследником Белта в Бялой Гуре. Ты вытащил Бойко из тюрьмы – удивлюсь, если он еще не сложил тебе оду. Ты достал нам оружие, и заметь, я даже не говорю о твоем договоре с дражанцами. Возможно, ты и не захочешь распространяться о нем перед Советом. Но и без того – кто еще сейчас может стать князем Бялой Гуры?

– Да хотя бы тот же Самборский…

– Он слишком долго был за границей. Вдобавок он теперь беден, как храмовая мышь, я слышал, ему пришлось едва ли не побираться.

– Неудивительно, его никто не звал к цесарскому двору.

– Я согласен, – после паузы сказал Корда, – те, кто не захочет голосовать за тебя, отдадут голоса за него – хотя б из традиции. Отдали бы – но разве он вернулся?

– Вернулся, – хмуро проговорил Стефан. – А кроме него, есть Марецкие. Гивойты. Вдова, наконец…

– Я думал, со Вдовой ты все уладил.

– Мы договорились только действовать сообща…

– Матерь добрая, Стефан! – нетерпеливо воскликнул Корда. – Ты ведешь себя как святая невинность. Будто ты и не думал никогда, что тебя могут избрать князем.

– На самом деле я не думал, что доживу, – признался он. – Но, Стан, вспомни, что говорила пани Барбара о неубитом медведе. Его шкуру мы сейчас и примемся делить. Времени и без того слишком мало.

– Может, и на пользу, что нет времени. Да ты увидишь, стоит им собраться, и они сами закричат – мол, нужен князь, нужен князь… Мы не эйреанская вольница, да ведь и они выбирают себе атамана… И скажи мне наконец, Стефан Белта, сын Юзефа Белты, отчего тебя так пугают выборы? Только не говори, будто не хочешь для нас князя-вампира…

– Не хочу, – обозлившись, сказал Стефан. – И я не смогу принять присягу в храме. Я даже в нашу церковь зайти не могу, куда там ехать на Белую Гору… Если они это увидят, тут уж не «нужен князь» станут кричать, а «ату его, ату»! И всем нашим планам тогда конец…

– Ну а как же ты, друг мой, собирался возглавить этих… революционеров?

Возглавить. Вот так. Теперь уж не отвертишься. Давно ли он убеждал отца, что это безумие?

– Я провозглашу себя маршалом. Совет подтвердит. Для этого достаточно и «Совета за чаем». А выборы созовем позже… когда Марек приедет.

– А что же твои родственники? Вспомни договор. Я смог его отсрочить, но не более. Там кровью по белому написано, что помогать они станут только князю Бялой Гуры. Давай сперва добьемся для тебя булавы, а думать сейчас о храме – это точно делить шкуру того медведя…

Добираться до гор было далеко даже на дражанских скакунах. Ехали ночью, днем останавливались в придорожных гостиницах. Всеми расчетами занимался Корда, Стефан старался по возможности не показывать лица. В конце концов они добрались до городка у подножия Хребта, недалеко от Горувок. День Стефан провел бездельно, не выходя из комнаты под крышей и опустив шторы. Лицо все еще жгло после того утра, когда он вынужденно проехался по солнцу, и наружу совершенно не хотелось. Корда сперва отсыпался, а после отправился прогуляться – и вернулся только после заката, чтоб разбудить Стефана.

Стефан все переворачивал в уме сцену из сна, пытаясь понять, нарочно ли отряд появился на этой дороге. Возможно ли, чтоб их предали? И все больше склонялся к тому, что все произошло случайно, возможно, бумаги оказались не в порядке, а после Самборский принялся палить… Если только… но присутствие того человека в процессии он мог объяснить лишь обманом зрения или прихотью сна.

Стефан остановил коня там, куда его перенес сон, с точностью узнав городские ворота вдали, горные вершины, похожие на позвонки зверя, сосны, вершинами уходящие в поднебесье. Даже истлевший поломанный ствол, который Стефан краем глаза заметил во сне, торчал у самого перекрестья дорог.

– Думаю, они выехали отсюда. – Он указал Корде на тропинку, уходящую в лес. Очевидно, продолжение петляющей по горам «дорожки таможенника». Перечеркнутая трактом стежка продолжалась по другую его сторону и исчезала в чаще.

Они спрятались в лесу, не отходя далеко от дороги и надеясь, что темнота, собравшаяся меж тонких стволов, укроет их от чужих глаз. Стефану стало спокойнее. Даже если не удастся увлечь за собой патруль – шум схватки хотя бы насторожит Райниса и остальных…

Ни экспедиции с «рыбой», ни стражи пока было не видно и не слышно, хотя в горах звуки делались четче – даже Корда наверняка слышал, как в городке отзванивает колокол и запоздавший пьяница без конца повторяет один и тот же куплет про несчастную Марылю. Где-то шумел водопад. Отсюда не было видно бухты, только горы, заросшие ельником и прямыми, необыкновенно высокими соснами. На светлых отвесных скалах эти сосны казались зелеными потеками. Они росли в несколько рядов, последний – самый плотный, будто небо в этом месте заштриховали черным карандашом. И выше, над неровным рисунком – звезды.

– Как красиво, – вырвалось у Стефана.

– Не знаю, где ты нашел красоту, мне так ни зги не видно…

Стефан выбрался обратно на дорогу и скоро разглядел на горизонте уже знакомую процессию. Он поспешил вернуться в убежище – и вовремя.

– Тихо! Слышишь!

– Идут!

Стража приближалась. Стефан удерживал на месте дражанца, который бил левым копытом и капал слюной на землю.

Еще ближе. Стефан кивнул.

Маледетто заржал, недовольный ожиданием.

Когда отряд был уже совсем близко, Стефан поднял пистоль и выстрелил в небо. У Корды вышло лучше – его выстрел снес шапку с одного из гардов. Стефан не удержался от восхищенного взгляда на друга. Тот выглядел больным.

– Вообще-то я стрелял в воздух.

Но тут отряд, ломая ветви, кинулся за ними, и стало не до разговоров. Стефан, четко различавший каждый камень, ехал впереди. Стан – сразу за ним. Стефан в очередной раз пожалел, что взял его с собой. Ему ведь действительно ни зги не видно в такую ночь, остается только надеяться, что конь видит лучше всадника и не оступится…