Текст книги "Твоя капля крови"

– Тише, – сказал Стефан, – подожди, не двигайся.

Он расцарапал себе ногтем запястье.

– Не надо, – попросил Корда.

– Только не бойся, Стан, – сказал он тоном, которым в детстве говорил с Мареком. – Ты не умрешь. Ну, открой рот.

Но Корда отвернул голову и из последних сил стиснул зубы.

– Да что же это!

Совсем рядом безутешно, не стесняясь, плакала пани Рута.

Наконец прибежал пан Ольховский, склонился над Кордой, тяжело отдуваясь.

– Стефан… панич…

– Сделайте же что-нибудь! – закричал он дико.

«Сделайте – вы, потому что от моей помощи он отказался…»

Стан смотрел на него страшным недвижным взглядом.

– Прости, – бормотал Ольховский, – прости, панич, что же ты будешь делать…

Как будто бы очень издалека Стефан протянул руку и закрыл другу глаза.

Корда сказал бы: «Дождись вечера».

Сказал бы: «Вздумал поиграть в Янко Мстителя на глазах у всего Швянта?»

Он сказал бы: «Терпение. Не уподобляйся Самборскому, Стефко».

Только вот незадача: Стан больше ничего сказать не мог.

Некого было слушать.

– Постой, мальчик, – позвал вернувшийся Вуйнович, но Стефан сбросил его руку с плеча.

– Подождите, князь… – А это Стацинский.

Стефану не полегчало от злости, пятен под глазами не стало меньше, но они были не важны. Важно было добраться до того, кто убил Стана.

«Я ведь говорил ему.

Просил уехать.

Нет же было послушать…»

Вслед ему что-то кричали, но чужой крик омывал его и спадал, как волна. Выйдя из ворот, он направился прямо к особняку, откуда звучали выстрелы. Кажется, и в него стреляли, когда он пересекал улицу.

Их оказалось трое. Один внизу, у дверей, Стефан зарубил его, едва взглянув, удивившись мельком и на краю сознания сумке с патронами, стоящей у его ног. Запасливые…

Двое других – на чердаке, в одной из комнат для челяди. Из-за солнца и злости Стефан не разглядел обстановки – в глаза бросился только дешевенький образ Матери на стене.

«Что же, – подумал он почти с ненавистью, – закрой глаза.

Только что ведь – закрыла».

Один запаниковал, дрожащими руками навел на Стефана пистоль и все продолжал жать на курок, хотя заряда давно не осталось. Да и вырони он оружие вовсе, Стефан не вспомнил бы сейчас о запрете. Второй бросился на него со штыком, снятым с фучиля. Стефана вело, он пропустил удар в грудь, слишком далеко отбросил руку с саблей, зацепив лезвием за узкое окошко, выронил. Вцепился остландцу в горло обеими руками и ногтями разодрал шейную жилу.

Даже кровь у него была безвкусная, с тяжелым привкусом железа, и Стефана едва не стошнило. Закончив, он распрямился, приходя в себя, окинул взглядом комнату. Дурное марево вокруг не исчезло, но красные брызги и потеки на образке он увидел четко. Едва соображая, Стефан взял сумку, оставшуюся у окна: в ней патронов почти не осталось.

Затылок невозможно чесался. Он завел руку за голову и вытащил пулю, застрявшую сзади в шее.

Когда он, пошатываясь, вышел из особняка, к нему подбежал Стацинский.

– В шпиталь, – только и сказал он.

– Матерь добрая белогорская, – покачала головой Юлия, – ну-ка, посадите его сюда, вот так… Ох, Стефан, как вы умудрились так обгореть? Ведь живого места нет…

Стацинский зашептал ей что-то на ухо, Юлия охнула, помянула Матерь. Подложила Стефану под голову подушку.

– Солнце, – пожаловался он.

– Солнце вам… Сейчас.

Он не открывал глаз. Руки Юлии вернулись, и с ними – что-то прохладное.

– Бальзам от ожогов, – сказала она, осторожно нанося мазь на его лоб и щеки. Бальзам вбирал жар и боль. Он невольно потянулся за ее руками, потом вспомнил о Стацинском и устыдился.

– У меня и так все заживет. Раненым нужнее.

– Я не собираюсь с вами спорить, – вздохнула Юлия, – я и без того устала.

– Нужно было уезжать за границу. С нами вы не отдохнете.

Даже смех ее был как бальзам, утишающий боль.

– Да уж, с вами не отдохнешь…

– Стан, – пожаловался он, – Стана убили.

Она и это горе попыталась стереть с его чела, не стесняясь застрявшего в углу анджеевца. И в конце концов он закрыл глаза, смиряясь – хотя бы на время.

– А я думал, – сказал анджеевец, когда Юлию позвали и она вышла из отгороженного закутка к другим раненым, – отчего ладанка вас не жжет…

– Это чрезвычайно дурной тон, пан Стацинский, – вмешиваться в чужие дела.

– Подождите. Тут о другом речь. У нас в Ордене рассказывали, что есть такой закон. Если вампир при жизни был по-настоящему влюблен, то это чувство… может удержать его от жажды.

Стацинский кусал губы и краснел.

– Такое бывает редко, но случается… Вампир как будто «привязывается» к своей любви и не может удалиться от нее далеко и поэтому не вредит другим, но и своей избраннице повредить не может.

Щеки у Стацинского стали ярко-алыми, не хуже остландского флага.

– И жажда крови… замещается жаждой другого рода.

– Пан Стацинский, – терпеливо сказал Стефан, против воли растрогавшись. – Верно, это те сказки, что ваши товарищи рассказывали, когда в спальне гасили газ…

– Есть ритуал, – упрямо покачал головой анджеевец.

– Что за ритуал? – Стефан даже обрадовался, что можно поговорить о таком: разговор не давал ему думать о Корде. – И кто проведет его в осажденном городе?

– Проведет… да хоть отец Эрванн.

Стефан позволил себе представить это. Ритуал, справленный добрым отцом, – почти как свадьба. Они с Юлией могли бы удалиться в дальний замок, жить там, где никто не взглянул бы на них косо. Где ему не пришлось бы убивать. Где он мог бы видеть ее, касаться – каждый день, с утра до вечера.

А Юлия была бы обречена оставаться с ним до конца дней своих. Жить на отшибе, где даже поговорить не с кем, кроме супруга-вампира… да и супруга ли. Терпеть его каждый день, сдерживать, знать, что клятву не разорвать, и больше не будет для нее ни света, ни радости…

– Не смейте, – страшным шепотом сказал Стефан, – не смейте говорить ей об этом.

– Может быть, княгиня Белта захочет…

– Может быть, и захочет. И поэтому я заклинаю вас: ни звука. – Стефан вздохнул. – Пан Стацинский. Мне не хотелось бы на вас это взваливать, но вы сами объясняли мне, что выбора нет…

– Я пообещал. – Стацинский вскинул голову. – Нам в Ордене сказали, что каждый может сам выбирать себе чудовище. Я выбрал вас.

Днем было трудно думать: солнце, пусть и отраженное заклятием Ольховского, давило на голову, расплавляло мысли. Но сейчас, ночью, все стало предельно ясным. И Стефан удивился, что ждал так долго. Стана унесли в погреб, туда, куда складывали всех погибших. Там прохладно, а значит, ничего необратимого с телом еще не произошло. Дядя отсоветовал ему пить мертвых – но ведь Корда погиб совсем недавно, душа еще не успела отлететь в Сад Матери, а значит, остается рядом с телом… Стан будет поначалу зол, однако лучше видеть его злым, но живым. Теперь Стефану виделась рука провидения в том, что он взял друга с собой в ту ночь, что позволил ему пролить кровь за дом Белта. Теперь, если поднять его, Корда не станет жадным чудовищем без разума и удержу. Стан наверняка не захочет добывать себе кровь, но Стефан напоит его своей…

Надо было торопиться. Но в коридоре путь ему неожиданно загородила Юлия.

– Не надо, – сказала она сразу, будто прочитав, что у Стефана на уме. Ласково взяла его за руки. – Не надо.

– Это глупо, – сказал он. – Так просто умереть. Он еще совсем молод.

– Стефан, – сказала Юлия, – не надо.

– Это ведь лучше, чем смерть. Ну посмотрите на меня… Я ведь… живу. Как бы кто это ни называл.

– У вас не было выбора, Стефан. А у Стана был, и он его сделал.

– Раненый не может мыслить здраво. А Стан – человек практичный, он выбрал бы жизнь, если бы спросить его в нормальных условиях. Жизнь – которую я способен дать ему.

– Это не жизнь, – мягко заметила Юлия, – это посмертие. Вам понадобилось время, чтобы смириться с тем, кто вы есть, – да вы до сих пор и не смирились… Каково будет ему? Думаете, он вас простит?

– Мне не нужно, чтоб он меня прощал! Мне нужно, чтобы он жил.

– А потом? – резко спросила Юлия. – Если убьют кого-нибудь еще, вы и его решите оживить?

Она была права. По легендам род Михала начинался с такого же – со внезапной смерти, несправедливой и беспощадной, ошибки, которую вдруг оказалось легко исправить…

– Стан не собирался в этом участвовать. Он хотел уехать в Чезарию. Я ведь говорил ему. Говорил, чтоб он уезжал…

– Это его жизнь, Стефан. И его смерть.

– Что же мне делать?

– Оплакивать, – сказала Юлия.

Он все равно спустился к другу, уже смирившись, уже дав самому себе слово, что не будет поступать против воли Стана. Но не остался: рядом с телом сидела пани Гамулецка и ласково перебирала пальцы остывшей руки. Она подняла взгляд на Стефана, но сказала только:

– Завтра Юрек будет развозить. Я не смогу.

Стефан вернулся в шпиталь. Он собирался найти Юлию, но она, кажется, отправилась спать.

– Говорят, – мягко сказали за спиной, – что Древние были мудрее людей потому, что жили намного дольше.

Стефан обернулся. За спиной обнаружился отец Эрванн – с книгой в руках. Названия на серебристом переплете Стефан не мог прочитать.

– Некоторые знания идут не от особой мудрости, но от опыта. Крестьянин знает, что чистое небо предвещает холод, потому что пережил много зим. Человек редко познает последствия собственных действий в полной мере, потому что умирает раньше. Но если бы жил он дольше, то знал бы, что предвещают его действия, и, возможно, стал бы поступать обдуманнее…

Добрый отец закрыл книжку.

– «О нас и о людях», трактат Энвеля из рода Каштанов. Я нашел его здесь. Это весьма редкая книга, ваша светлость, вы бы ее поберегли. Те, кто придерживается теории Энвеля, говорят, что вешницы потому и обладают силой, что им вместе с магией дается видение жизненных закономерностей…

Добрый отец подошел совсем близко, тронул Стефана за плечо.

– То, что вы в себя приняли, князь, когда-то называлось fall. На древнем языке это означает…

– Зло, – сказал Стефан, – я знаю.

– Верно, – покивал отец Эрванн. – Зло. Старое, тупое и равнодушное. Знаете ведь предание, что от черного порошка страдает и тот, в кого стреляют, и сам стрелявший.

– Держава использует порошок уже несколько веков и не слишком пострадала…

– А ведь это как сказать, князь… Отгородиться Стеной от соседей и веками не видеть свободы, зная, что соседи тебя ненавидят, – это ли не проклятие?

«Или засесть в глубине заброшенной шахты, рядиться в “погребальные украшения” и знать, что ты и твои подданные обречены на это до скончания веков…»

У Стефана дрожь пробежала по спине. Человеческая реакция, от которой он успел отвыкнуть.

– И для тех, кто связан с этим злом, – добрый отец будто читал его мысли, – тоже нет спасенья. Неважно, как далеко улетит листок, сорвавшись с ветки, – он уже будет поражен болезнью…

«Ты можешь это предотвратить. Чем скорее, тем лучше».

– Видите. – Отец Эрванн снова открыл книгу и теперь показывал Стефану расчерченную завитушками строку – будто он мог прочесть. – Это поговорка Древних. «Косу, сплетенную судьбой, не расплести, но каждая из нитей – ты сам».

Стефану почудился вдруг в словах священника совсем другой акцент, не мягкий эйреанский, а что-то глубже, искаженнее, будто бы слова произносил кто-то, вовсе не владеющий человеческой речью.

А вот цитаты из Древних у доброго отца выходили на удивление чисто – и чуждо, будто он застал еще тех, кто говорил на том языке. Показалось вдруг, что в спину уставились нездешние глаза с треугольными зрачками.

Дичь. Разве стали бы Древние молиться Матери?

Стефан резко поднял голову. И увидел только пожилого и уставшего священника с красным кончиком носа, свидетельствующим о регулярных возлияниях. Должно быть, он и сам утомился, если воображение подсказывает ему такое…

Но будь отец Эрванн хоть выжившим Древним, хоть деревенским колдуном – все, что он сказал, было правильно. И Ольховский не зря злился. Трудно желать смерти собственному воспитаннику, почти племяннику, которого в детстве поил зельями от простуды, – но Ольховский маг, и ему, должно быть, открыты те же связи между вещами…

А Стацинскому теперь тяжелее будет снести ему голову. Слишком коротко они в последнее время сошлись, во время войны иначе и не бывает. Совестно принуждать мальчика к такому, ведь одно дело – в бою…

Но еще более совестно – нарочно подвергнуть опасности Стацинского. И об этом можно было подумать раньше. С человеком, вдруг посреди войны обезглавившим избранного князя, разговор короткий.

Правы Древние: ты-то, князь, не видишь дальше своего носа.

Стефан зашагал по комнате. Написать анджеевцу охранную бумагу – но ведь Марек на ту бумагу и не посмотрит… Вдобавок по милости Стефана анджеевец, кажется, вдребезги рассорился со своим Орденом и даже там не найдет укрытия. Написать собственным, знакомым брату почерком, что Стацинский все сделал с его благословения и по его просьбе, – так Марек, пожалуй, и на Тот берег отправится за братом, чтобы намылить шею.

И ведь не отыщет. Так и будет бродить по сумеркам…

Глава 25

По усталому городу ехал на белом жеребце командант Марек Белта. Ехал – и затихшая столица оживала, радовалась. Красавец командант, а за ним горделивые ряды легионеров.

За последние месяцы эти легионеры взяли Креславль. Заняли Вилков и Трывы, оставили там военное правительство – а сами неутомимо шли дальше, пока не дошли до освобожденного Швянта.

Стефан ждал команданта на ступенях Княжьего замка. Когда наконец Марек соскочил с коня и пошел к нему, звонко стуча каблуками по камню, – только Стефан видел, какого труда ему стоило не сорваться и не побежать к брату. И сам Стефан еле устоял на месте, вдруг представив себе засевшего на крыше чужого стрелка.

– Спасибо за город, – сказал брат, поднявшись по ступенькам. Совсем незнакомый, загорелый, с флорийскими тонкими усиками.

Стефан схватил Марека за плечо, чтоб убедиться: тот на самом деле здесь. Брат поморщился.

– Это еще что? Ранили тебя? Что же, вас, господин командант, не научили, что начальство должно сидеть в шатре, а не гарцевать впереди всех…

– Ну вашу светлость этому явно не учили. – Голос у Марека дрогнул, он совсем по-детски ткнулся головой Стефану в плечо. Тот обнял его, осторожно, чтоб не потревожить рану. Как все же человек глуп: они в полуразрушенном городе и только ждут, пока остландцы опомнятся и ударят по-настоящему, – а ему кажется, что теперь, когда брат рядом, ничего плохого уже не случится…

От войска князя Белты горожане успели натерпеться и самого князя уже еле выносили. А вот брата его с первого же взгляда полюбили. «Посмотри, – шептались в толпе, – какой красавчик, как гарцует, и ведь совсем молодой еще, мамочки, а ведь успел уже взять Креславль и Трывы, а солдатиков-то каких привел, вот солдатики, а не наши, прости Матерь, оборванцы. Гляди, Каська, гляди…»

И глядели – восхищенно, завороженно – на движущееся по городу войско.

Марек развел небывалую суету, как только он и умел, когда бывал в ударе. В замке, который Марек занял по настоянию брата, в зале Совета с окнами, забитыми досками, разложили карты. Марек представлял Стефану своих друзей-офицеров, пока тот не стал путаться в чезарских и флорийских именах.

– Представляю тебе Андреа Монтефьоре, – сказал он, сияя, – который скоро нам с тобой тоже станет братом.

Андреа учтиво поклонился князю. Более всего он походил на бандита с большой дороги, а разодет был так, будто облачился во все нарядное, что нашел в похищенных сундуках. Отчего-то это Стефана успокоило. «Пока не вычистим остландцев с нашей земли, знатоки большой дороги нам будут не лишними».

Он еле отбил брата от друзей и новоиспеченных родственников. Забрал в палац, на обед. Марек по палацу шел потерянно, брал в руки то одну статуэтку, то другую, разглядывал картины, которые в детстве были знакомы до последней фигуры, до мельчайшего штриха. А когда взгляд его упал на отцовский портрет – и вовсе сел и уронил руки. Стефан стоял рядом, не зная, что сказать.

– Почему не написал? – спросил наконец брат.

– Боялся, – честно ответил Стефан.

– Что узнаю – и не захочу домой? Дичь…

– Что не станешь беречься. Хотя… ты бы и так не стал.

– Лагош сказал мне. Стефко… я же с ним даже не попрощался.

– Как и я. Отец не хотел, чтоб мы знали.

– Пусто здесь, верно, Стефко?

– Ну что же, что пусто, – он принялся утешать брата, как в детстве, – все у нас на позициях, вот к ужину Юлия вернется из шпиталя, и Вдова будет, и Вуйнович обещал подъехать – опять будет тебя дразнить «мальчиком» …

Понимал, что не о том. Но что еще делать?

– Хорошо, что ты живой, Стефко. – Брат вдруг обнял его, стиснул. – Об отце я успел поразмыслить по дороге, но все думал: вдруг я приеду, а ты…

– Ну что ты… – У Стефана сердце упало. Марек ведь не знает, что он собрался делать. И узнает – не поймет. Хоть кто-то в его жизни должен оставаться бессмертным. – Расскажи мне лучше про марьяжные свои дела. Ты и вправду собрался жениться?

– Собрался, Стефан… – Он думал, брат огрызнется, но тот выглядел усталым. – А если не соберусь, Андреа меня заколет в переулке. Чезарцы становятся на удивление глухи к титулам, когда речь заходит о кровной мести.

– Ты что же, успел… – Вот негодник.

– Матерь с тобой, девицу я не трогал… зато с кошельком ее отца завел близкое знакомство.

– Не слишком ли дорого ты платишь?

– Ну что ты. У каждого свои родственники, верно? Мои еще получше твоих. А мезальянс… да ты посмотри, с кем ты сражаешься бок о бок.

– Вуйнович говорит, что на нас проклятие, – ни с того ни с сего пожаловался Стефан.

– Вуйнович прав. Ни ты, ни я не вольны выбирать… и еще неизвестно, чьи родственники лучше.

– Отчего же. Твои проливают кровь в подворотнях, но не пьют ее на обед и ужин.

Марек рассмеялся, и это был такой знакомый смех – громкий и безмятежный.

«Как же я его оставлю?»

После ужина, когда легионеры были худо-бедно расквартированы, а Марек уложен спать в бывшей детской, Стефан вернулся к себе – и обнаружил, что в гостиной ждет Войцеховский. Подтянутый и еще более торжественный, чем обычно.

Воистину, как помянешь…

– Меня впустили, когда я сообщил, что везу вести из Драгокраины, – ответил он на вопрос, которого Стефан не стал бы задавать. В последнее время палац был похож на проходной двор.

– И что же за новости?

– Хорошие, не сомневайтесь.

Стефан понимал: за все, чего они добились – и, возможно, еще добьются, – следует прежде всего благодарить Войцеховского. Но сейчас «дядя» раздражал его излишней самоуверенностью.

– Чеговина и Чезария уже отправили к нам посланников. Чеговинцы вспомнили о той дружбе, что прежде связывала наши народы. А Чезария…

– А Чезарии просто хочется с вами торговать. Что ж, у вас и в самом деле вырисовываются радужные перспективы.

– И Остланд ослаблен, как никогда. Вы ведь слышали, без сомнения…

Слышал. Спасшегося из Швянта льетенанта отправили в крепость – за то, что он послал Хортица в Планину, положив начало бунту. Клетта тоже ждали Хутора – по его, мол, наущению князя Белту отправили прямо в гнездо мятежников…

– А что же бывший господарь?

– Бывший господарь нашел себе приют в нашем бывшем приюте. – Все-таки улыбка у «дяди» страшная. Скоро ли так станет улыбаться и Стефан?

– То есть вы просто похоронили его заживо. Похвально…

– На самом деле это вас я приехал поздравить, племянник.

– Не рано ли поздравлять? Мы разрушили Швянт, взяли несколько городов – но это еще не вся Бяла Гура. А здесь… вы сами видите, что здесь творится.

– Главное, что народ с вами. И уже говорят, что вы сделали невозможное.

– Я благодарен за вашу веру в нас, дядя. Простите, мне нечем вас угостить…

Пусть он будет проклят – еще раз, – если станет поить Войцеховского кровью своих людей.

– О, не беспокойтесь об этом. – Вампир сверкнул клыками. – Я поужинал.

Ну да. Поужинал. На его, Стефана, земле. У Бялой Гуры нет Стены, нечем отгораживаться от соседей…

– Однако у меня к вам еще дело. Господарь поручил мне пригласить вас на бал в вашу честь и в честь нашей общей победы.

– Бал? – Разум Стефана с трудом вернулся к «изысканному обществу» в проеденных молью мехах. – Я весьма благодарен… но посмотрите, что здесь творится. Разве время мне сейчас ездить по балам?

«Драгоценности, Стефко, – напомнил незримый Корда, который теперь всегда держался у Стефана за плечом. – У города нет денег, да и у княжества тоже, а теперь надо ко всему прочему кормить легионеров. Что бы ты ни думал об этих погребальных диадемах, они тебе нужны!»

– Именно так я и сказал господарю, – кивнул Войцеховский. – Я все-таки знаю вас лучше. Вы не оставите княжество в такой момент. И конечно же, Золтан это понимает и не станет торопить вас. Однако ему не меньше моего хочется принять вас по-настоящему, не в соляной шахте, а в фамильном дворце. И к тому же, – улыбка его сделалась загадочной, – одна наша общая знакомая чрезвычайно желала бы вас видеть и обещала сделать все, чтобы также прибыть на бал.

Он вынул из дорожного кошеля под плащом небольшой мешочек, похожий на те, в каких носят пряности, и отдал Стефану. Из мешочка на ладонь выпал маленький рубин на витой нити. Похожий Стефан видел у Донаты.

– Она настояла, чтобы я передал вам это. Такой рубин называют «каплей крови» и дарят тому, к кому испытывают признательность…

– Это я должен быть благодарен ее величеству.

– Доната считает, что вы защитили ее и ее дитя. А еще «каплю» часто дарят тому, кто не может покинуть ваше сердце…

– Моя мать, – спросил он, догадываясь, – носила вашу?

Войцеховский кивнул, на миг сделавшись искренним.

– Впрочем, эта бусина ее не защитила.

– Но цесарина… Ее величество замужем. И вряд ли в такую тяжелую минуту покинет супруга…

– В любом случае, – Войцеховский сделал вид, что смутился, – я здесь всего лишь как посланник. Наш господарь просил вас назвать дату для бала – когда вы сможете немного отвлечься от войны.

– Непременно, – механически ответил Стефан.

Прощаясь, «дядя» сжал его плечо.

– Вы не можете представить, как я рад, что все так обернулось.

В его касании было что-то неправильное. Стефан не сразу понял: пальцы Войцеховского больше не казались ему холодными.

– Я имею в виду то, что ваш отец принял вас и воспитал в духе патриотизма. И то, что вы согласились бороться с нами рука об руку. Посмотрите, как все вышло.

Кажется, еще немного – и прослезится.

«Как хорошо все обернулось», – эти слова никак не выходили из головы, когда Войцеховский уже пропал во тьме. Как строчка из надоедливой песенки. «Ах, красотка, ваше сердце жалости не знает…»

«Обернулось – или обернули, Стефко?»

Ведь если оглянуться назад, кажется, что каждый его шаг предусмотрен и выстроен, только не им самим, а другими силами. Начиная с того первого Зова на перекрестке дорог… И будто бы случайного спасения от анджеевцев. Так ли уж разборчивы расстриги Ордена – и узнают ли они вампира, особенно если зрение затуманится от вида золота?

И все время с его возвращения в Бялу Гуру перед ним заботливо расчищали путь, а ему оставалось, как ребенку, лишь ступать в нарочно оставленные для него следы…

Чего удивляться, что, выпестовав, его хотят женить. И Лотарь их не смущает. Или из-за победной эйфории – или в самом деле рассчитывают с ним справиться, заручившись поддержкой Стефана…

Вспомнился сон с окровавленным троном.

«А чего ж не жениться, Стефко? Ведь она такая же. И разве плохой будет союз?»

Плохой – если родня невесты решит кормиться на земле жениха.

«Косу, сплетенную судьбой, не расплести…»

Не расплести – но разорвать-то можно.

Марек теперь дома.

Пора с этим кончать.

Пора – пока не закончили другие. О Стефане уже говорили – вернее шептались. В пылу битвы странностей не замечали, но, передохнув, о них вспомнили. Его окружение, хоть и передавало из уст в уста слухи о «слабом здоровье», ни в чем потустороннем его не подозревало. Скорее оппозиционеры втайне строили планы – кому перехватить булаву из ослабевших рук. Оппозиция завелась быстро и неотвратимо, стоило дыму развеяться. Видно, чтоб им не спорить между собой, нужно постоянно находиться под огнем… Их сплетни Стефану были на руку, «болезнь» позволит ему уйти в тень, удостоверившись, что булава достанется Мареку. Но ползли и другие слухи, не такие безобидные. Среди простых солдат, темного люда, тех, кто, приоткрыв рот, слушал истории о графе-медведе и панночке-утопленнице. Те, кто знал, что, если перед вампиром рассыпать чечевицу, тот кинется ее собирать. Стефан их слышал – потому что теперь его летучие мыши вместо чужих позиций облетали Швянт.

– …заливаешь ты все, Сташек.

– Да не заливает он. Я ж в «Охоте» был. Сам видел. Как ему кровь на лицо брызнула, а он и рад, облизывается…

– А раз был с ним, так помалкивал бы. Тьфу на вас. Так про князя…

– Сожрет тебя твой князь с потрохами.

– Да на кой ему потроха-то, он кровь выпьет, да и все…

– Ах ты, вот ведь твари!

– Тьфу, тьфу, чур меня! Тьфу, заткнитесь все! Это ж упырьи шпионы, донесут!

Стефан не дослушал. Мыши метнулись прочь.

Те, кто говорил это, в один прекрасный день могли прийти за ним с вилами. Потому что – как и сам Стефан в глубине души – они понимали, что голод вампира не различает чужих и своих.

Но вот от Бойко он не ожидал. От несчастного умирающего Бойко – хотя и говорилось, что в лазарет его уложили «просто отдохнуть» и что со дня на день он встанет на ноги.

Судьба оказалась зла. Вместо того чтобы красиво погибнуть от пули или сабли, поэт выкашливал остатки легких в закутке шпиталя. Скучать ему не давали студенты, без устали дежурящие у изголовья, – и отдыхать тоже.

Когда Стефан пришел его навестить, Бойко турнул двух охранявших его мальчишек. Он уже напоминал положенного в гроб покойника. Не только заострившимся профилем и восковым цветом лица, но и странной отрешенной безмятежностью.

В обычное время вешниц, наверное, нашел бы, как ему помочь. Но сейчас у пана Ольховского не осталось сил, а его помощники были слишком неопытны.

– Князь, – просипел поэт, – так неловко. Мне бы следовало сложить про вас балладу, но, боюсь, не успею…

– Матушка с вами, Рудольф. Отдохнете пару дней, встанете, тогда и сложите. Или эпиграмм про нас понапишете.

– Не надо, князь. Вы знаете о смерти лучше всех нас…

Стефан сперва и не понял.

– Потому я ничего и не написал. Баллада была бы… в духе ранних дражанцев. Как повесть о господаре Михале…

– У вас, кажется, жар, – осторожно сказал Стефан.

Бойко устало рассмеялся.

– От меня никто не узнает. Разве могу я… – Он закашлялся. – Разве хоть кто-то мог бы вас упрекнуть? Без вас… разве мы бы освободили княжество… Каждый… – Еще один приступ. Стефану придерживал беднягу за плечи, пока он не откинулся в изнеможении на подушки. – Каждый из нас, не колеблясь, отдал бы всю свою кровь… Но мы, поэты… мы только собираем легенды. Бояться надо тех, кто их рассказывает…

Он долго лежал молча, и Стефан тихонько встал, чтобы уйти и не потревожить. Но услышал скрипучее:

– Так… жаль, князь. Вы боролись за мир в Бялой Гуре… но вы никогда не сможете жить в мире.

Стефан так и не понял, было ли это проклятием умирающего, пророчеством или просто одной из удачных фраз Бойко. Поэт отошел той же ночью, тихо и без помпы – чего никто от Бойко не ожидал. На похороны – в кои-то веки не в парке, а на кладбище – явился весь Швянт вместе с легионерами. Студенты плакали, били себя в грудь и клялись отомстить. Стефан смотрел на все это из глубины кареты вместе с печально сосредоточенной Юлией, и ему было на удивление горько. А ведь недавно еще хотел вызвать на дуэль…

Удивительно, как все меняется, если пропитаешься с человеком одной и той же пороховой гарью.

«Если они так убиваются по Бойко, что будет, когда ты их оставишь?»

Как же хорошо, что у него теперь был Марек.

Палац Белта недолго оставался пустым. Брат назвал туда своих друзей-легионеров, и теперь дом больше всего напоминал бивуак. Беседы тут велись на смеси флорийского, чезарского и белогорского – хотя в последнем гостей больше всего привлекали ругательства. За ужином стены палаца оглушали многоголосые споры. Стефан тоже в них участвовал – и всякий раз безотчетно искал среди присутствующих знакомое лицо со щегольскими усами и чезарскими стеклами.

«Интересно, ищет ли так же Лотарь его самого за столом Совета – пока не спохватывается?»

– А что, Флория действительно рассчитывает победить Остланд?

Отвечали ему наперебой:

– Конечно, рассчитывает!

– Нашему королю это по зубам!

Рослый и вечно голодный капитан Дюран сказал:

– Победить, возможно, и нет. Но у нашего короля другая цель. Его беспокоило продвижение Державы за Ледено – а со всем этим оно теперь невозможно. А идти за Стену лично я считаю безумием…

На капитана тут же накинулись соотечественники, утверждая, что они-то отправятся и за Стену, и дальше. Стефан незаметно ушел – еще не хватало вопросов, отчего это князь ничего не ест.

Другим вечером он увел будущего свояка с собой на прогулку. Совестно было представлять гостю дымящиеся руины, и хорошо, что ночь скрыла неприглядное, а факелы патрулей и огни во вновь открывшихся трактирах хоть как-то ее расцветили. Андреа оглядывал развалины деловым взглядом, будто уже прикидывал, сколько придется потратить на восстановление. Он курил такую же дикую смесь южных трав, как Корда. Он не скупился на комплименты Мареку: мол, в жизни не видел другого такого полководца. Но ведь при его жизни Чезария почти не воевала, если не считать привычные счеты между городами…

Стефан слушал жадно: о том, как армия совершенно неожиданно – и почти беспрепятственно – вошла в Бялу Гуру через Драгокраину, как триумфально шествовала по стране («за исключением нескольких маленьких неудач, недостойных даже упоминания, фрателлоне»). Андреа с самого начала величал его не по титулу, а «старшим братом», как принято в чезарских семьях.

«Да и пес с тобой», – устало думал Стефан. Корда прав – лучше уж такие братья, чем его собственные родственники с могильным богатством.

– Я доверяю вам брата, – сказал он. – Брата, который, возможно, в будущем станет лучшим князем для Бялой Гуры, чем я сейчас. Сейчас война, и никто из нас не вечен. Будете ли вы с Мареком, если меня с ним не будет?

«Вы – и чезарские золотые?»

Вместо ответа Андреа раскрыл ладонь и показал Стефану только что заживший порез.

– Мы с Мареком побратались после того, как взяли первый город. Вы, наверное, думаете, что это ребячество, фрателлоне, так делают только в детстве. Но мы хотели быть братьями не только на бумаге и в храме, но и по крови. У нас в Чезарии не принято оставлять семью.

Стефан хмыкнул. И здесь все упирается в кровь. Но теперь Марек не будет один…

И погребальных диадем не понадобится.

«Как ты там сказал? Хватит денег, чтобы скупить весь Швянт вместе с льетенантом?»

Корда за плечом уважительно молчал.

С приходом легионов город ожил. Завязалась торговля в уцелевших лавках, вновь пооткрывали двери трактиры. Те, кто сперва был недоволен, что Марек-де привел на свою землю чужую армию, то и дело узнавали в легионерах бежавших когда-то за границу друзей или родственников и скоро об «иноземцах» ворчать перестали.