Текст книги "Твоя капля крови"

Закончив, Стефан склонил голову, чтобы добрый отец смог оросить его молоком. Когда капли упали на его кожу, он едва не зашипел – и больше от обиды, чем от боли.

Разве не твою страну я только что обещал защищать?

Стой. Терпи.

Щеки и руки жгло огнем там, куда упали священные капли.

Но в конце концов Стефана подняли на ноги. А когда он распрямился, сжимая в руке княжескую булаву, под торжествующие крики собравшихся, то испытал вдруг огромное облегчение. Сейчас, с этой минуты, не важно больше, вампир он или человек. Важно лишь то, что он стал избранным князем, и теперь вся его забота – вести за собой тех, кто доверил ему булаву. Жизнь наконец виделась предельно ясной – хоть и не слишком длинной. И с Холма Стефан сошел легким шагом.

Оказалось, что дать княжескую клятву – это лишь полдела; надо и принять присягу у тех, кто хочет вступить в княжескую роту. Лишь теперь Стефан понял, зачем съехались вольные: не затевать драку, напротив – они желали присоединиться к его войску.

Они подходили к нему и произносили те же слова, что недавно – лесные братья, которым он раздавал «рыбу». Но на сей раз передача оружия была символической – багады смогли худо-бедно вооружиться сами.

Солнце светило все ярче, и Стефан мог только надеяться, что колдовство Ольховского не выветрится слишком быстро. Он видел все как в тумане, губы повторяли одни и те же слова механически, будто и без его участия.

Может, солнце и было тому причиной, но, когда Стефан в очередной раз моргнул, прогонял застившее глаза марево, картина перед ним была совсем другой: теперь у холма стояли не его бойцы, одетые и снаряженные кто во что горазд, но аккуратные ряды конных в новенькой форме, с ярким плюмажем на высоких шапках. А перед их рядами в щегольском белом мундире с золотыми эполетами гарцевал Марек. Он что-то кричал своим солдатам, но его почти не было слышно, как будто слова уносило ветром.

– …давно готовились и старались делать так, чтоб этот день скорее настал. Я обещал когда-то, что приведу вас домой, и посмотрите, – Марек кивнул в сторону Стефана, растрепав темные кудри, – вот дорога, которая отведет вас в Бялу Гуру. Нам осталось только пересечь Драгокраину, и мы дома. Пойдете ли вы за мной?

– Пойдем!

Гул по рядам стоял такой, что становилось ясно: эти отправятся куда угодно, лишь бы за Мареком.

Видение пропало так же быстро, как и появилось, а рядом оказался добрый отец.

– Ну же, ну же, вернитесь к нам… Да что ж вы стоите, принесите воды! Говорил я вам, князь, не надо так себя изнурять, обычаи обычаями, а все же… Вот так, попейте, все и пройдет…

«Только пересечь Драгокраину». Мышь так и не вернулась (да ведь они и не почтовые голуби, чтоб возвращаться домой), но теперь Стефан был уверен: Марек получил его послание.

К полудню солдаты уже приучились стрелять по крышам, и те из вестовых, кто не успел – или не сумел – распластаться животом по кровле, получали пулю. В отличие от Стефановой армии, остландцы порох не берегли. Окровавленных, переломанных мальчишек подбирали добрые сестры из «багада Бранки», они же помогали, ворча себе под нос, обескровленным вражеским солдатам – тем, кто сумел уберечься от гнева толпы.

Улицы Швянта были узкими – наследие старого города, тесно выросшего вокруг укрепленного замка. Корда сказал как-то, что в Чезарии такие улочки называют «режь-горло».

«Чем мы, собственно, все и собираемся заняться…»

Чтобы перекрыть такую улицу, достаточно поваленной набок кареты. Сложнее с центральными, что прорубали сперва по приказу князей Бялой Гуры, а после достраивали по велению цесаря. Все те здания, что надлежало взять первыми, стояли или по Княжьему тракту, или по аллее Станисласа, ставшей теперь Цесарской. И большие особняки, в которых легко забаррикадироваться и начать стрельбу, – здесь же…

Если бы повстанцам удалось их взять, то им достался бы и главный городской проезд. Палац Белта, избавленный от нынешних жильцов, мог послужить и штабом, и, если будет нужно, лазаретом. Что же до Княжьего замка, его надлежало занимать князю Бялой Гуры, а не льетенанту Швянта.

– Детская выходка, – брюзгливо сказал генерал. – Пристрелят твою княжескую светлость с какой-нибудь крыши, и будьте любезны, панове, голосуйте снова…

– Там, где мы пойдем, уже нет чужих крыш и чужих окон, – терпеливо ответил Стефан. У Вуйновича появилась стариковская привычка обсуждать одно и то же по многу раз.

– Фелека не брал бы.

Генерал покосился подозрительно, когда Стефан назначил мальчишку своим адъютантом. Протестовать он не стал, однако Стефану пришлось клятвенно пообещать, что он не станет рисковать жизнью Стацинского без особой необходимости.

– Его я отправлю через тайный ход. Да и не волнуйтесь вы так за мальчика, он хорошо обучен.

– Все тут обучены, – сказал маршал, – а если его убьют, Стацинским останется только герб разбить…

Вуйнович полагал, что Стефан не понимает, что делает, – но князь Белта хорошо знал собственный дом. Даже если теперь там расположился маршал Керер. Он сомневался, что на окраинных улочках отряд встретит сопротивление. Крыш и окон следовало опасаться только на главной улице. И однако – фасад палаца Белта выходил на парк. Вряд ли там разместят стрелков – они рискуют попасть под свой же огонь…

Стефан не торопился, кони шли спокойной рысью по заметно опустевшим улицам. Из окон глядели на них с опаской и удивлением. Скоро к арьергарду присоединился десяток дворовых мальчишек. Но до поры до времени отряд никто не останавливал.

Послушав генерала, Стефан взял с собой всего человек двадцать. В случае неудачи легче будет уйти врассыпную, чтоб после вновь собраться для атаки. Еще столько же осталось у закрытого храма, откуда древний тайный ход вел в подземелья палаца. Кереру неоткуда о нем знать, разве что случайно наткнулся. О маршале Стефану доложили, что сперва он был у казарм, а после решил пробираться к дому. Не похоже это на Керера – вот так оставлять город. Скорее всего, он пожелал отправить семью подальше от смуты. У него, кажется, жена и дочери.

Цесарь наверняка теперь пожалеет о своем решении: велеть, чтобы за порядком в Швянте следили остландские гарды, а из белогорцев – в уступку Стефану – сколотить гвардию льетенанта. Окажись во главе городской стражи капитан Гайос – и, возможно, все пошло бы по-другому. Сейчас, когда тлеющее недовольство наконец вспыхнуло и разгорелось всеми цветами, гарды, стоящие на страже покоя в Швянте, вдруг обнаружили что город, который они привыкли считать своим, их не любит. Горожане, распаленные чужой дракой, сами выбежали на улицы и атаковали стражу – кто камнями, кто скалкой, а кто и потемневшей дедовской саблей. Когда бойцы, ослабев и растерявшись, пытались найти укрытие в домах, их обычно не пускали, а то и обливали из окна помоями. В конце концов гарды стали просто бросать оружие и уходить, ворча, что они не регулярная армия и на такое не подряжались.

«Регулярной армии» приходилось не лучше. Солдат из гарнизона, пришедших на помощь страже, безжалостно теснили в переулки. Те отстреливались, пока хватало амуниции, отступали – но за спиной их поджидали горожане.

Скоро Швянт наполнился телами людей и лошадей – последних было меньше, по коням не стреляли. Не все они достались повстанцам – некоторых проворно и тихо увели саравы, не боясь раздававшихся над ухом выстрелов.

Раненых втаскивали на строящиеся баррикады или укрывали в квартирах; простыни и ночные рубашки шли на перевязки. Пострадавшие остландцы жались к стенам домов, пережимали зубами стоны – чтоб не услышали и не пришли добивать – и со страхом прислушивались к лязгу сабель совсем рядом. Кое-где среди красных мундиров мелькали ало-зеленые – на помощь войску отправили гвардейцев льетенанта. Сам льетенант, как Стефану донесли «с крыш», бежал. Поговаривали, что видели его с супругой в неприметной карете, торопящейся выехать из города. Из льетенанта, возможно, получился бы ценный заложник, когда пришлось бы разговаривать с цесарем, но Стефан его отъезду не слишком огорчился. Гвардейцев срочно перебросили в распоряжение маршала Керера, но не все подчинились приказу. Были ли они злы на начальство, не желали ли стрелять по своим или просто проводили много времени не в тех кабаках – так или иначе, к разноцветью на баррикадах добавлялись и красный с зеленым.

Но большинство из них оставались верны присяге – как тот кордон, что преградил путь Стефану.

Бойцы были вооружены растопыренными «утиными лапами». Все, кто прохаживался насчет «удобства» таких пистолей, сейчас смолкли.

Молчали все, прислушиваясь к звукам уличных боев.

Стефан придержал коня и велел своим людям остановиться. От кордона отделился офицер в сопровождении нескольких подручных, он подъехал к Стефану.

– По распоряжению его величества у вас нет права появляться в столице. Если вы немедленно не покинете город, я буду вынужден арестовать вас.

– Боюсь, я не могу этого сделать, – проговорил Стефан. За его спиной замерли.

– Отчего же?

– Как законно избранный князь Бялой Гуры, я приказываю вашим войскам покинуть мой город.

– Простите? – На него смотрели как на умалишенного. Послышались смешки. И все же Стефан ощущал растерянность офицера. Здесь тоже наверняка ходили слухи о посланных в Бялу Гуру флорийских легионах…

Он уже растерян. Все, что осталось, – немного надавить. Но офицер, как назло, отказывался смотреть Стефану в глаза. Будто знал…

– Город окружен, – отчеканил Стефан. – Я настоятельно советую вам не чинить нам препятствий, так мы избежим кровопролития…

Вдруг закапал дождь. Облака стянулись неожиданно, как по чьему-то зову.

– Прикажите своим солдатам сдать оружие, – сказал Стефан, глядя в испещренное каплями лицо капитана. – Льетенант сбежал из города.

Он еще не чувствовал усталости, хотя все они были на ногах с рассвета, но возбуждение от схватки потихоньку сходило на нет.

– У меня не было такого приказа, – сказал капитан бесцветным голосом.

– Теперь вам, возможно, не от кого будет его получить. Сдайте оружие, выведите солдат, вам дадут уйти.

Капитан пожевал губами.

– У меня не было такого приказа.

– Матерь с вами, – безнадежно сказал Белта. – Что же мы, должны стрелять друг в друга?

– Я давал присягу, – сказал тот и вытер мокрый лоб.

Фамилию его Стефан уже слышал, но запомнить не смог. Не из благородных, но как-то оказался в гвардии. Для него, наверное, и само княжество – давно стертое с карты воспоминание, он родился в великой остландской Державе. И в его глазах Стефан – предатель.

– А вы… вы что затеяли? Вы думаете, вам это с рук сойдет? Р‐революционеры…

Он, кажется, хотел сплюнуть, но передумал. Стефан понял вдруг, что их окружает чуткая, настороженная тишина. Он чуть наклонился вперед.

– Я не склоняю вас к измене. Мне хотелось бы только избежать лишней крови… тем более что это кровь белогорцев. Я прошу вас, капитан, во имя всего святого, не затевать сейчас боя…

Тот упрямо качнул головой. Стиснул челюсти. Не сдастся – именно потому, что не благородный, он и не может отказаться от клятвы.

Стефан вздохнул.

– Как представитель командования свободной Бялой Гуры, я вынужден вас арестовать.

Капитан вскинул голову.

– Попробуйте.

– Солдат пожалейте, – тихо сказал Стефан.

– А вы – пожалели город?

Вот же демагог, прости Матушка, такого бы к Бойко на лекцию…

Стефан услышал, как сзади взвели курок, – но прогремевшего выстрела все равно не ждал. Капитан поперхнулся и каким-то обыденным движением ткнулся носом в гриву своего коня.

И тогда тишина кончилась.

Кордон дрогнул. Первыми открыли огонь не люди Стефана, а схоронившиеся на крыше бойцы Студенческой армии. Княжескому багаду посеянного ими замешательства хватило, чтобы выхватить оружие и занять позиции. Кто-то из гвардейцев начал стрелять вверх, но промахнулся. Бойцы Стефана с явным удовольствием палили из «рыбного» оружия. Чезарские пистоли перезаряжались куда быстрее, давая преимущество, и скоро в кордоне появилась брешь. В нее и бросились.

У особняка маршала Керера – у палаца Белта – алая стража стояла плотно, со взведенными курками ружей. Этот отрезок улицы казался вымершим, хотя из боковых улочек доносился шум.

Через позолоченную решетку было видно, что в доме полным ходом идут сборы. Во дворе стояли две кареты, прислуга сновала туда-сюда с вещами.

– Не стрелять! – раздался резкий голос. Комендант Швянта сам подъехал к воротам, одетый по всей форме. Суровое лицо чуть смягчилось, когда он увидел Стефана.

– Князь Белта, – сказал маршал, глядя через ворота. – А на вас что нашло?

– Боюсь, то же, что и на моих соотечественников, – ответил Стефан.

– Это весьма опасная болезнь, князь, – покачал головой Керер. Люди его были напряжены и недвижны, хорошо он их вышколил…

Керер все еще говорил со Стефаном так, будто тот был если не другом, то, по крайней мере, союзником. Союзником, который совершил ошибку и которого надлежало наставить на путь истинный. Тогда как Стефан глядел на него будто из-за призрачной стены – и он не знал, отделяет ли его эта стена от бывших остландских друзей – или от рода человеческого.

– Что бы вы ни затеяли, вы выбрали плохое время, – проговорил маршал все так же светски. – Сейчас война, князь, вас могут попросту повесить за предательство.

И вешать в таком случае будут по приказу самого маршала…

– Лучше одумайтесь и помогите обуздать ваших людей, чтобы не случилось трагедии. – Только сейчас Керер бросил взгляд поверх Стефанова плеча на его бойцов.

Стефану же отлично было видно суету, что происходила в особняке за спиной маршала, мечущиеся за шторами силуэты. Окна на последнем этаже неожиданно ощерились дулами: Стацинский времени не терял.

– Боюсь, ни у меня, ни у вас не хватит сил их обуздать. Швянт взят войсками свободной Бялой Гуры, и я настоятельно прошу вас сдать оружие. Чтобы не случилось трагедии.

– Да вы смеяться изволите… – начал Керер, но тут за спиной у него послышался крик, и генерал обернулся.

По саду к нему бежала одетая по дорожному женщина, ухватив за руку девочку.

– Стой! – совершенно по-военному гаркнул Керер, но было поздно: женщина уже подбежала на расстояние выстрела. С лица маршала резко стекла краска, в глазах мелькнула паника.

«Да за кого он нас принимает?»

«За белогорцев», – сам себе ответил Стефан.

– Князь, – выдохнул Керер.

– Маршал, если вы сдадитесь и велите своим людям покинуть мой дом, мои солдаты эскортируют вашу семью к границе с Остландом. Иначе им не дадут даже выехать из города.

Женщина с девочкой остановились, переводя взгляд со Стефана на маршала и обратно.

– Поверьте, сейчас вашим близким будет безопаснее вдалеке от Швянта…

Керер уже не был таким бледным, он побагровел от гнева.

– Вы… – сказал он. – Ваши… канальи ворвались ко мне самым жульническим образом, и теперь вы смеете…

«Канальи» меж тем повысыпали во двор, переполошив прислугу, и схватились с солдатами Керера. Маршал открыл рот. Стефана держали на мушке, и он успел уже превратиться из князя в государственного преступника, освободив Керера от всяких сомнений. Пожалуй, его дело было бы уже сделано, если бы не супруга маршала, которая теперь в страхе прижимала девочку к себе.

– Если вы прикажете им открыть огонь, я дам своим такой же приказ, – предупредил Стефан.

– Не стрелять, – глухо велел своим маршал.

– Йоган, что происходит? – срывающимся голосом спросила женщина. Девочка глядела через решетку на Стефана и его армию скорее с любопытством, чем со страхом.

– Отзовите, – тяжело сказал маршал, – этих своих…

Маршала Керера увели, семья его благополучно уехала в двух каретах под эскортом.

В полной тишине, под беспомощно-враждебными взглядами остландцев Стефан Белта въехал в ворота своего дома – через семь с лишним лет после того, как покинул его.

Стефан успел, оказывается, забыть, как внушительно выглядел палац Белта, как вздымались башни против светлого неба. Может быть, остландское золото ослепило его, а может, просто забыл, – но издалека дворец помнился ему небольшим, едва не замшелым.

Он тронул коня, остальные двинулись за ним.

Ровные квадраты сада остались почти прежними. Маршал Керер – человек военный, видно, было ему не до устройства сада, оставил как есть… А разбитые фонтаны восстанавливать не стал, вместо них – клумбы, усеянные алыми цветами.

– А маршал-то патриот, – заметил Корда, – даже цветы у него остландские…

Он подкручивал ус, с удовольствием и открытым любопытством осматривал сад. Знай Стефан друга чуть похуже – решил бы, что происходящее ему нравится.

– Наконец я могу пригласить тебя отобедать дома, – сказал Стефан, прогоняя странную неловкость, что овладела им, когда он въехал в ворота – под чужим гербом.

Он вспомнил, как то же самое ему недавно говорил Войцеховский.

– Боюсь, мой друг, нам будет не до обеда…

Во дворе выстроились слуги – те, что остались. Они стояли настороженно, неподвижно. Ждали чего-то.

– Я князь Стефан Белта, – сказал он.

Зашептались. Потом шепот затих, как шелест листьев после порыва ветра.

– Те, кто желает уйти, – сказал он в гулкую тишину двора, – могут это сделать. Но тем, у кого семьи, я бы советовал укрыться здесь.

– Осмелюсь доложить, – сказал высокий немолодой слуга. Лицо не такое морщинистое, но голова седая, лишь на висках немного оставалось черного. Он держался так, будто был главным. Видно, домоуправитель. – Те, кто хотел сбежать, уже сбежали.

Слуг и в самом деле было слишком мало для такого дворца.

– Вот как. А вы что же остались?

– Хозяина ждали, осмелюсь доложить.

– Какого хозяина?

– Настоящего. – Старик поднял подбородок. Лжет или нет? Да и какая, впрочем, разница… Лицо домоуправителя смутно знакомое. Уж не родственник ли пану Райнису? Но Райнис не стал бы служить чужим.

Хорош из тебя князь, Стефко, собственных слуг не помнишь…

Впрочем, вряд ли они были настолько верны маршалу, что стоит опасаться яда или удара кинжалом.

– Герб этот уберите с ворот, – сказал он сухо. Глупо, наверное; есть ли время заботиться о гербах.

Теперь ему заново открывались просторные залы, свет, начинающий розоветь, лился на полы, расчерченные знакомой клеткой. Стефан шел сквозь анфилады и поначалу ничего не узнавал. Было так, будто он, поднявшись поутру, пытался вспомнить сон – а проявлялись лишь несвязанные куски, обрывки паутины. Вот инкрустированный кофр в углу, дед привез когда-то из Чезарии. Вот знакомая пузатая лампа – она давала прекрасный свет при игре в тени, и он пугал Марека сделанным из двух кулаков огромным волком.

А портреты на стенах – чужие.

Явился домоуправитель.

– Осмелюсь доложить, герб с ворот убрали, я послал людей за старым, он зарыт в саду. Будут ли еще распоряжения?

– Кабинет отцовский открыт?

– Осмелюсь доложить, нет, ваша светлость. Маршал Керер его не любили. Говорили, там темно.

– Прекрасно. Откройте кабинет, приберите. Принесите свечей. Будут приходить гонцы – отправляйте их туда. И уберите со стен портреты. – Он не желал говорить так резко. Но сон, собираемый по кускам, никак не хотел возвращаться.

«Если посмотришь в окно, когда проснешься – сон забудется», – говорила Катажина. Стефан с силой сжал стоящий на комоде позолоченный канделябр. Не откровенная безвкусица, как у льетенанта, но раньше этих канделябров здесь не было…

Корда, до того молча осматривавший гостиную, положил ему руку на плечо.

– Ну, ну…

– Катажина умерла, – проговорил Стефан. – Отец умер. Марек… пес знает, где он сейчас. А я даже не могу вспомнить. И картины эти… теперь их обдирать – будто сам я мародерствую.

– Это твой дом, – спокойно сказал Корда. – Ты вернулся домой, Стефан.

Он хотел возразить; хотел сказать, что домом это было, когда здесь, над пианино, висел портрет прадеда и из-под двери отцовского кабинета лился свет; когда Марек сломя голову бегал по коридорам, не боясь поскользнуться на мозаичном полу. Когда в бальной зале танцевали и наверху в белой лепнине синело небо. Но фреску убрали, потолок был белым, со строгим орнаментом и чужими вензелями по углам.

– Тут было небо, – сказал Стефан, вспомнив чуть облетевшую лазурь и белую дымку облаков. – Я помню, тут было небо.

В этот момент снова возник домоуправитель.

– Осмелюсь доложить, к вашей светлости курьер. Вести сюда или в кабинет?

«Уже? Быстро же они…»

– Сюда, – велел Стефан.

Курьер – раскрасневшийся мальчишка из студентов Бойко, в этой нелепой шапочке с пером – в отличие от Марека, на полу поскользнулся. Влетел в гостиную, сделав пируэт.

– Доклад от генерала Бойко! – Огоньки свечей встрепенулись, хрусталь зазвенел. – Полчаса назад бригада генерала Бойко захватила почтовую станцию!

– Потише, – поморщился Корда, но юнец не обратил на него внимания, он во все глаза смотрел на Стефана.

– Взяли? А как же маг?

– А что маг? – сощурился мальчишка, как будто с большим знанием дела. – Он же почтовый, нашему вешницу не чета! Вешниц его обезвредил! Были захвачены послания, которые следовало отправить молнией!

Стефан взял у него легкую холщовую сумку. Молния и самим им сейчас пригодится, а главное, теперь из Швянта нельзя будет обратиться за помощью к Остланду… Возможно, это даст им немного времени.

– Сколько людей на станции?

– Два багада, – отрапортовал курьер. – Вокруг уже поставлен караул. Когда освободят Княжескую дорогу, у нас будет сообщение прямо с замком.

– Передайте генералу мои поздравления. Ну и кто сказал, что нам будет не до обеда?

– Накаркал, твоя светлость, – вздохнул Корда. – Глубоко извиняюсь.

Стефан, хоть и не простил до сих пор Бойко тех двоих мальчишек на виселице, не мог не поражаться тому, как хорошо поэт распланировал свою революцию. Хотя стоит ли удивляться, что студенты, привыкшие удирать от стражи, хорошо выучили окрестные крыши и черные лестницы кабаков. Захват почтовой станции не просто позволил им выиграть несколько дней. В мешке с посланиями оказались и военные реляции. Кампания только началась, но солдаты цесаря за Стеной уже терпели первые поражения. Вполне понятно, если знать, что последней победой Остланда стал разгром войск Яворского, да и на него понадобилось немало сил. Несмотря на всю свою мощь, армия Державы слишком привыкла укрываться за Стеной. К тому же теперь цесарю не приходилось рассчитывать на союзников: Чезарец, как и следовало ожидать, позабыл о всех договоренностях, в Драгокраине было вовсе не до чужих кампаний. В одном из посланий к льетенанту спрашивалось, за какое время он сможет набрать белогорский отряд, чтобы безотлагательно отправить его «на помощь нашему брату господарю Николае». Стефан пробежал глазами несколько депеш и сел составлять короткое сообщение об освобождении столицы Бялой Гуры войсками избранного князя. Их отправят молниями в Чеговину и во все шесть Углов.

Марек – где бы он сейчас ни был – услышит…

Когда день перевалил за половину, остландцы огляделись и с удивлением поняли, что уже проиграли. Рассредоточенные по городу группы солдат теряли всякую связь друг с другом. Второпях набросанные на улицах баррикады если и не слишком хорошо защищали своих строителей, то по крайней мере мешали лошадям. И не все солдаты соображали сразу, что нужно беречь пули – казармы взяты, склады погорели, а город окружен, и оружия взять будет неоткуда. Самые здравомыслящие занимали особняки, запирались, на крыши и к окнам ставили стрелков в ожидании, что подкрепление придет и вырвет их из мутного кошмара.

А город меж тем стремительно зеленел. Алые с черным полотна срывались отовсюду, и в окнах домов вывешивались зеленые флаги с белой горой и соколом. Те, кому неоткуда было достать спрятанное до лучших времен полотнище, наскоро крепили к древкам полосы белой и зеленой ткани. С баррикад, с улиц, с балконов неслось:

 
                                На вдовьих слезах,
                                На наших костях
                                Воля уродится.
                                Над родной страной
                                Летнею грозой
                                Небо разразится.
 

К утру оказалось, что две стороны в городе поменялись местами: теперь повстанцы завладели улицами, а оставшиеся в городе солдаты забаррикадировались где придется.

– Что же это за война, – плюнул перебравшийся к Стефану Вуйнович, – то мы брали города, а теперь берем улицы… и то не справляемся, смешно сказать…

Город стал пустеть. Бежавшим из него гардам и солдатам не чинили препятствий, задерживали только офицеров, да и тех чаще всего отпускали, допросив и забрав оружие. Пленные требовали лишнего внимания и средств, а ни того ни другого у повстанцев сейчас не было.

– Мы их выбили! Выбили! – ликовали гонцы от генерала Галата. Ликовали слишком громко, надо бы объявить, чтоб реквизированных погребов не трогали до окончательной победы.

А скорее – пока только реквизированным вином и останется запивать поражение…

На улицах остландских бойцов действительно больше не было, но те, кто остался, забаррикадировались в Княжьем замке и оттуда удерживали площадь. Храбрецы, которые пытались пробраться ближе к замку, так и остались лежать на выщербленных булыжниках – забирать тела уже никто не рискнул.

Другие, судя по донесениям, заперлись в здании суда – как раз напротив кабачка Гамулецкой, кто-то даже засел в крепости, откуда к тому времени сбежали пленные.

– В крепости они бы оказались и так, и так, а вот остальных придется выкуривать…

Ночь цесарские солдаты провели в замке, удобно расположившись вдоль галерей и отстреливая всех, кто пытался приблизиться.

– Так, может, пусть они там и сидят, пока не устанут?

– Не скоро они устанут, – вздохнул Вуйнович. – В замке своя оружейная и полные погреба.

В оружейной не так много порошка – после манифестаций в столице льетенант боялся, что кто-то может пробраться в замок и устроить фейерверк. Но погреба полны. Остландцы будут спокойно ждать подкрепления, а оно придет куда быстрее, чем легионы Марека…

– Наш багад попытался их атаковать, – частил посланник от Самборского, – но мы понесли потери, трое убитых, и… они едва не ранили нашего хожисту. И хожиста Самборский дал приказ отступать… Он поставил стрелков на ближайшей крыше, но там далеко, не попасть.

Так и вышло, что расставленные Самборским стрелки праздно сидели на крышах, время от времени постреливая в расставленный на площади кордон – но и то делая редко, справедливо полагая амуницию конечной, а дело – бессмысленным.

Самборский не дотерпел; Стефан после давешнего сна этому не удивился.

– Что за затея, – ворчал Вуйнович, – передай, мальчик, своему хожисте, чтобы больше без приказа в такие атаки не ходил… да еще без разведки.

Самборский, конечно же, заартачится, но и он должен помнить, что со времен князя Станисласа даже самые вольные из багадов должны подчиняться воеводе.

Воевода меж тем смотрел на Стефана, будто тот знал, где эту разведку брать.

Хотя… Знал, если подумать. Вот только Вуйнович его идею вряд ли оценит.

Кто-то предложил было вешницу запустить в укрывшихся там солдат «чезарским шариком». Ольховский раскричался. Выходило по его крикам, что если использовать «шарик» в городе, то мало того что от замка целого камня не останется, но и столицей Бялой Гуры станут Чарнопсы.

– Ничего, и без колдовства их выкурим…

– Твой дом полон проходимцев, Стефко, – с нарочитой брюзгливостью сказал Корда, имея в виду бесконечных вестовых, гонцов и хожист, появлявшихся время от времени и просивших у новоявленного князя то оружия, то солдат. Стефану нравилось это постоянное оживление – в хорошие времена дом Белта никогда не пустовал.

Но в чем-то Корда был прав. Никогда еще дом Белта не воевал рука об руку со студентами, владельцами кабаков и прочими разночинцами. Вольные багады существовали всегда, но прежде их сколачивали из знатных отпрысков: буянов, последних сыновей и княжеских бастардов. А не мелких помещиков, согнанных с земли, и оставшихся без дела крестьян.

Может быть, Бойко и здесь прав, и во время следующего восстания уже не будет нужды в князьях…

А Стефану за этих «проходимцев» придется отвечать перед своими. Теми, кто не понял еще, что времена изменились.

– У меня не шесть рук, – сказала Бранка Галат. – Ни у кого из нас не шесть рук, хотя они очень бы пригодились.

Бранка чем-то напоминала пани Гамулецку, наверное деловитостью – потому что иначе трудно было найти сходство между юной пани Галат, в девичестве княжной Томиславич, и вдовой держателя кабака. – На Хлебной горят амбары. То ли бомба попала, то ли солдаты подожгли, чтоб нам не досталось. На пожарных каретах ни души, все сбежали. Мои девочки держат шпиталь, а у меня, как я уже сказала, не шесть рук.

– А что пан Галат?

– Пан Галат у казарм, и лишних людей у него нет.

– Сколько? – Стефан невольно перешел на ее деловой тон.

Бранка сверкнула по-саравски черными глазами. Белый платок сбился на темных кудрях, щеки раскраснелись.

– Двадцать, – сказала она. – Хорошо бы толковых.

– Пятнадцать, – ответил Стефан, – и уж каких есть, дражайшая пани.

Корда фыркнул.

– Какой в тебе торговец пропадает, Стефко!

– Вольно тебе шутить, – Стефан прищурился, – а моим торговым навыкам до твоих далеко. Назначаю тебя военным интендантом Швянта.

– Да ты умом повредился, твоя светлость… – начал было Корда, но замолк и вздохнул, смиряясь с новой должностью. Как-то естественно в доме появилась пани Гамулецка, напомнив Стефану, что завтрак и обед солдаты в своем возбуждении пропустили, но об ужине непременно вспомнят. Пани Рута тоже надела эйреанку и белый платок – форма делала ее неожиданно хрупкой и серьезной. Она внимательно глядела на карту, тут и там помечая ее крестами.

– Вот это – наши кабаки, пусть солдатики туда кормиться ходят, я приказала, чтоб готовили на всю армию. Вот эти тоже будут наши, когда вы улицу вычистите. Лошади у меня есть, но людей под пули никто из нас посылать не станет.

Стефан их разговор не дослушал: почуяв близко закат, он ушел в бывшую детскую, наказав разбудить, как только сядет солнце. Но проснулся сам, отодвинул штору и увидел белесые облака, плывущие по черному небу.

Корда обнаружился спящим на диване в гостиной. Стефан напустился на домоуправителя:

– Отчего не проводили пана Корду в гостевую спальню?

– Осмелюсь доложить, я пытался, но ваш друг изволили отказаться.

Стефан тихо вышел на балкон. Он скучал по Юлии. Так глупо, так непозволительно успел привыкнуть, что она все время рядом. Он опасался, что сложно будет уговорить ее уехать подальше от смуты. Но незадолго до того, как пришло время выступать, у Яворской разболелась спина, и она попросила Юлию сопровождать ее в поместье. Стефан подозревал, что спина всего лишь предлог, и был Вдове несказанно благодарен. Прощание вышло скомканным, уезжали торопливо. Стефан только успел пожать ей руку.