Текст книги "Твоя капля крови"

Стефан отодвинул поднос.

– Это предназначалось вам в подарок…

– Ваша светлость желает одарить меня всего лишь за то, что я исполнил свой долг?

– Я… не хотел вас оскорбить, – медленно проговорил Стефан.

Перстень остался на своем месте.

Стефан правил в последний раз меморандум о Пинской Планине, когда секретарь, вернувшись из приемной, подал ему на подносе записку.

Надвигался закат, первые едко-розовые лучи уже прорезали небо; Стефан чувствовал их через задернутые занавески. Он покачал головой.

– Кто бы это ни был, я приму его завтра.

– Прошу вас, ваша светлость, это важно…

Стефан развернул записку.

Господин Клетт ждет вас у кабинета с охраной. Я могу вывести вас по черной лестнице.

И его голова полетит…

– Что ж, я как раз желал переговорить с Клеттом… Пригласите его, а сами идите. Моей милостью вы плохо спали этой ночью и заслужили отдых.

– Ваша светлость, я…

– Идите, – с нажимом повторил Стефан. – И возьмите перстень. На случай, если наш разговор с господином Клеттом… затянется, я бы хотел, чтоб у вас была память обо мне.

Несколько мгновений секретарь не сводил глаз с его лица. Потом взял перстень, сжал в кулаке, низко поклонился и вышел.

– Полагаю, вы пришли объясниться по поводу безобразных погромов, что горожане учинили с вашей подачи?

Клетт осмотрелся.

– Как у вас темно, ваша светлость…

– Я страдаю мигренью. Из-за вас мне ночью пришлось уговаривать стражу не нападать на храм – на дом Божий, ради всего святого…

– Это досадное упущение… хотя не понимаю, каким бы образом я смог повлиять на городскую стражу, это не мое ведомство. Но мне бы хотелось сегодня говорить с вами о другом… Это деликатный вопрос, возможно, удобнее будет обсудить его у меня в кабинете?

От слуг и секретаря он мог еще отговориться головной болью, но от тáйника так не отделаешься. Если Стефану повезет, Клетт отведет его в глухой кабинет без окон.

Но из того кабинета можно не выйти вовсе.

Приказа об аресте у тáйника явно не было, иначе с ареста он бы и начал – громкого, со всеми церемониями, так, чтоб на весь дворец было слышно. Но лицо светилось нетерпением, как после исчезновения Кравеца. Что же он мог отыскать, раз теперь едва не подскакивает на месте, как собака, завидев вдалеке хозяина?

– Что ж, – Стефан поднялся из кресла, – если вам будет так угодно, Клетт.

В коридоре его ждали. Четыре человека. Видно, посчитали, что совсем он стал бумажным червем и большего не стоит…

Представилось на секунду: вот он выхватывает саблю и расшвыривает Клеттову охрану, кого-то закалывает, остальные пятятся, опешив, не привыкли к такому во дворце. Он выбивает у Клетта оружие, хватает его за волосы и рвет горло…

Картинно, князь.

– У вас были основания полагать, что я не пойду с вами добровольно? – осведомился он у Клетта.

– Это всего лишь охрана, князь. Не принимайте все так близко к сердцу.

– Не знал, что по дворцовым коридорам опасно ходить.

Стефан и теперь не испытывал страха, хотя вполне осознавал, что ведут его как арестанта – двое гардов впереди и двое сзади, глухо и в ногу топая по мраморным плитам. Будь это Кравец, он боялся бы, но теперь испытывал только легкую брезгливость и интерес. Должно быть, Клетт нашел, как привязать его к делу с бомбой, – но вот ведь горе: террористы мертвы и оговорить уже никого не могут… Только когда они уже подходили к двери кабинета Клетта, вспомнил Стефан о коробке с серебряными солдатиками.

И вот теперь – испугался.

– Цесарь знает о нашей беседе? – поинтересовался Белта, когда двери кабинета закрылись, а двое из «охраны» встали у входа.

– Его величество и поручил мне побеседовать с вами, князь. – Клетт расцвел пуще. – Или вы полагаете, что наш цесарь не заметит предательства?

– Ради Матери, вы становитесь скучны, – поморщился Стефан. – Я беспрестанно предаю его величество с тех пор, как оказался в Остланде. Но, как видите, цесарь до сих пор в добром здравии…

– Теперь не время шутить, князь. – Это вышло у тáйника резко, таким тоном разговаривают не с цесарским советником, а с будущим обитателем Хуторов.

– Что в этот раз, Клетт?

Проемы окон были слишком светлыми, а Стефан сидел к ним лицом. А ведь его не понадобится даже вести в подвалы, достаточно оставить на солнце…

Интересно, знает ли об этом тáйник?

– А ведь в какой-то момент даже я поверил, князь, будто вы непричастны к покушению на цесаря. Ведь ваша дружба так крепка, вы были неразлучны с того момента, как его величество взошел на трон. Казалось бы, даже у самого заклятого злодея не поднялась бы рука на такого друга.

Ему бы в театре играть. На той самой летней эстраде, где так сладко пела госпожа Милена.

– Но все мы недооценили ваше коварство, князь Белта. Как удобно вам было сделать вид, что вы, живота своего не жалея, закрыли цесаря собой… Тогда как на самом деле вы решили вытащить его из кареты, чтоб второму бомбисту было сподручнее целиться.

– Вот теперь вам удалось меня удивить. Но в вашей истории плоха одна деталь. Ведь защита была на цесаре, а не на карете. Не вытолкни я так опрометчиво его величество, и карета бы осталась цела. Потому я и вызвал его недовольство…

– Верно, и потому теперь вы осведомлены. Но вы не могли этого знать до покушения.

– Я не слишком люблю шарады, Клетт. Может быть, вы объясните, что заставило вас так думать?

– Вот это. – Клетт взял со стола сложенную бумагу, развернул.

– Откуда это у вас?

Записка от чеговинца, о которой Стефан абсолютно забыл.

– Вы ее обронили, а мой человек поднял. Он видел, как вы ее читали, поэтому нет смысла утверждать, что вы не знакомы с ее содержанием.

– Но ведь и вы ее читали. Его сиятельство посол Чеговины пытался предупредить об опасности для цесаря, что делает честь и ему, и его посольству. К несчастью, записка эта пришла слишком поздно, и я не смог уделить ей должного внимания, в чем, несомненно, раскаиваюсь…

– Князь Белта, я думаю, вам и самому эти оправдания кажутся беспомощными. Чеговинец писал вам, что задуманное вами удалось и чтоб вы были готовы. Он ведь и рекомендовал вам бомбистов… Мои люди поймали двоих, но третьего вы вчера собственноручно укрыли от стражи и помогли ему бежать…

– Я уже не удивляюсь, что в моем кабинете вам показалось темно. Видно, зрение у вас совсем ослабло, что вы путаете курьера с заговорщиком…

Неужто они поймали Стацинского? Нет, Клетт бы не удержался, столкнул их друг с другом…

– Мне интересно, что за новости и куда понес этот курьер. Но не извольте беспокоиться, мы достаточно скоро об этом узнаем…

За окном наконец стемнело, и Стефан надеялся, что тáйник не заметит облегчения на его лице. О «нашей крови» Клетт не проведал; о легионах Марека тоже ничего сказано не было.

– А записку от посла я не сжег, а обронил во дворце специально, чтоб вашим людям было сподручнее искать?

– Чеговина заплатила вам за это? Или, напротив, вы воспользовались помощью чеговинца, а действовали исключительно в интересах Белогории? – Судя по лицу Клетта, его устраивали оба варианта.

В интересах Белогории было бы запереть бомбистов в погребе у той самой тетки в Чарнопсах и держать на хлебе и воде, пока не одумаются. Да что теперь…

– Довольно, вы меня утомили. Я буду объясняться с цесарем, но не с вами.

– Если только его величество пожелает с вами заговорить.

– Как бы то ни было, мне нужно на Совет.

– Не нужно, – быстро сказал Клетт.

Стефан сказал правду, он не мастак играть в шарады, но эту, кажется, отгадал. Клетт был уж слишком спокоен; а его величество с утра так кстати уехал… И на вечерний Совет князь Белта, кажется, не попадает…

И о комиссии по Планине говорить будет некому.

Ведь какая неудобная земля, если подумать. Все, что связано с Дражанцем, – вообще чрезвычайно неудобно. Пожалуйте, решил втянуть соседа в совершенно ненужную войну, когда Остланд только опомнился от матушки-цесарины и стал наводить связи… И чем больше упомянутый сосед тянул с войной, тем злее становился Дражанец. А от нервных депеш не так далеко и до попытки захватить кусок земли. Кто их знает, что это за беженцы. И посылать отряд под предводительством белогорца – неумно и опасно, следует отправить настоящих бойцов, чтоб сосед не вздумал шалить.

А теперь, с этой комиссией, снова так неудобно получается…

Стефан втянул воздух сквозь зубы. «Рошиор», сказал бы Ладислас. Решительно, в этой игре ему не повезло.

– На Совет вам не нужно, – уже мягче, вкрадчивее повторил тáйник. – А вот я бы хотел еще с вами побеседовать. К примеру, о вашей роли в покушении на его величество и в побеге Кравеца… И о ваших сношениях с Чезарией и Чеговиной… Вы ведь понимаете, князь, что лучше вам рассказать обо всем добровольно. Я знаю, что некоторые методы воздействия наш цесарь запретил, но там, где речь идет о безопасности его величества, я не побоюсь навлечь на себя его гнев.

Врет. Побоится. Кравец мог бы не испугаться, а этот и шагу без разрешения не сделает, не затем так долго взбирался на вершину, чтоб рисковать теперь своим положением.

Потому Стефан не удивился, услышав торопливый стук в дверь и увидев гарда, впущенного без особых предосторожностей.

– Его величество просит князя Белту к себе. Срочно.

– Да вы совсем с цепи сорвались, Белта! – Это цесарь почти выкрикнул, потом заговорил чуть спокойнее: – Видит Разорванный, не думал, что вам это когда-нибудь скажу. Однако ваши последние поступки… Что, по-вашему, я должен говорить Клетту, когда он требует у меня вашу голову? Уже не просит – требует, и у меня нет причин ему отказывать!

Стефан молчал, пригнувшись, как под сильным ветром. Он и раньше так молчал, пережидая шторм, – но теперь и пережидать нечего, после этой грозы небо не просветлеет, как раньше. Стефан был уверен, что без труда перескажет разговор прежде, чем тот начнется, и хотел только, чтоб все поскорее завершилось.

– Клетт уверен, что вы замешаны в покушении. И что мне ему отвечать? Вы пожелали сцепиться со стражей на виду у всего Цесареграда – Разорванный с вами, рыцарское сословие, горячая белогорская кровь, как вам угодно. Но записка… Как вы могли позволить себе такую глупость? – Он говорил, словно выдохшись, тяжело опираясь на угол золоченой столешницы. Угол, должно быть, впивался ему в ладонь. Эти слова цесаря тоже были в одноактной пьесе, которую Стефан про себя разыграл.

– Мои сношения с чеговинским послом – всего лишь часть моей работы на той должности, которую вы пожелали на меня возложить. Однако, думаю, я более не пригоден для этого высокого поста.

– Да замолчите вы! – Это прозвучало резко и грубо, так никто еще не разговаривал со Стефаном. – Вы хоть понимаете, что отставка сейчас – наименьшая из ваших забот?

– Да, ваше величество.

– Еще немного, и мне понадобилось бы вытаскивать вас из застенков. На самом деле я бы должен отдать вас тайной службе.

Чувства были притуплены. Стефан вспоминал, как неделю назад цесарь превозносил его дружбу. Воспоминание из далекого прошлого, и сам Стефан как путешественник, после долгой отлучки обозревающий позабытый дом, не находя в нем былого очарования.

Он не сомневался, что гнев Лотаря подлинный, что тот сам верит в то, что говорит.

– Я приму любое ваше решение, мой цесарь.

– Да не стройте вы дурачка, Белта! – взорвался Лотарь. – Весь двор теперь хочет вашей крови!

«Надо же, какое совпадение».

– Они хотели ее и раньше.

– Нет. Раньше им нужно было, обо что поточить языки. А теперь они почуяли предателя и требуют примерного наказания.

Разговор все же оказался долгим. Цесарь мог бы сразу объявить ему о… о чем? О ссылке, тюрьме, казни… Так ли уж важно.

И – было бы кончено.

Стефан бросил взгляд на площадь за окном – туда, где стояла виселица. Тела, слава Матери, уже сняли, и виселица выглядела скорее сиротливо, чем угрожающе.

– Не туда смотрите, Белта, – мрачно сказал Лотарь. – Казнить я вас не стану и Клетту не отдам. Но и при дворе оставить не могу.

Стефан выпрямился. В первый раз посмотрел цесарю в глаза.

– Вам придется уехать.

«На Хутора, в глушь, под Ревгвенн, в глухие мерзлые леса, откуда не выберешься; где все обо мне забудут. Чтобы я не мог больше тебе вредить».

– Князь Белта, вы отправляетесь обратно в Белогорию. Я не буду накладывать на вас домашний арест, но в столице вам появляться запрещается. Там и без вас достаточно… патриотов. Вы отправляетесь немедленно.

Он повернулся к Стефану спиной, снова встав у камина. Эффектное завершение эффектного спектакля, и на этом следовало щелкнуть каблуками и уйти. Но в этот момент Стефан увидел то, что ломало всю сцену: у Лотаря мелко дрожали руки. И тревога за цесаря, и любовь к нему – снова вспыхнули в сердце, как вспыхивает румянец на щеках безнадежно больного перед самой смертью.

– Мой цесарь, я…

– Да идите же. Идите, пока я могу вас отпустить.

Часть вторая
Бунтовщик

Глава 16

После Стефан все делал в последний раз. В последний раз вышел из кабинета цесаря, почти ощутив, как взгляды гардов у дверей ввинчиваются ему в спину. И каждый шаг по мозаичному паркету был последним – больше не шагать князю Белте по дворцовым коридорам… Встреченные по пути знакомые отводили глаза. А они ведь идут на Совет, куда Стефан тоже собирался всего несколько часов назад… Будто и не было этих семи с лишним лет – как пожаловал Белта сюда опальным бунтовщиком, так и отбывает. От этой мысли стало весело.

– Князь Белта?

– Ваше высочество. Опять сбежали с уроков?

Мальчик покачал головой. Сказал неожиданно серьезно:

– Говор-рят, вы уезжаете. Это пр-равда?

Цесаревич не так давно научился выговаривать «р» и всякий раз произносил ее с нажимом.

Стефан кивнул:

– Мне действительно придется покинуть Остланд, ваше высочество.

Вырос будто сам собой посреди коридора один из новых дядек Лоти. Скорее всего, нанятый по рекомендации Клетта.

– Ваше высочество, не нужно задерживать князя Белту. Ему необходимо отбыть на родину.

Ребенок, будто и не слыша, вцепился Стефану в рукав.

– Вы скор-ро вер-рнетесь?

– Этого я не могу вам обещать.

Лоти глядел на него прямо, закусив губу. Что-то в его чертах было от Донаты, но глаза он определенно унаследовал от отца. Протянул руки к Стефану и, прежде чем воспитатель успел возразить, уже обнимал за шею. Крепко – будто знал наверняка, что больше не увидит. Стефан прижал его к себе, думая о той коробке с солдатиками. А он даже не успеет еще раз поговорить с Донатой, теперь уж до него глаз не спустят до самой границы…

– Подождите, – сказал мальчик, когда Стефан поставил его на землю. – Вот. Это… на память.

Он достал из кармана и протянул игрушечного офицера – оловянного, слава Матери, хоть и богато разукрашенного. Из того войска, что у цесаревича защищало стены Креславля. Войска Яворского.

– Благодарю вас. Это… ценный подарок. Я буду его хранить.

– Ваше высочество, достаточно. – В голосе воспитателя теперь слышалась сталь. Но цесаревич недаром был сыном Лотаря и Донаты из дома Шандора.

– Оставьте, – сказал он, не оборачиваясь. – Я могу попр-рощаться с др-ругом.

Больше Стефану, пожалуй, прощаться было не с кем. Разве что с чеговинцем – но тот и сам не сегодня завтра покинет столицу…

Платой за дружбу с цесарем была отчужденность от остальных придворных. Стефан и прибыл ко двору чужаком, но со временем его бы, возможно, полюбили – хотя бы как диковинку. Ведь были при дворе белогорцы, только в чинах пониже. Но сперва Стефан сам чурался двора – да и с ним небезопасно было бы заводить связи при цесарине, – а после ему не простили возвышения.

Цесарь завел себе игрушку – кто же станет удивляться, если завод у игрушки сломался и его величество изволил ее выбросить.

Дома Стефана встретили беспомощные взгляды слуг – что удивительно, не злорадные. Как оказалось, в особняке прошел обыск. Как тогда в кабинете Кравеца, ящики были вынуты из письменного стола, шкафы разорены, секретеры взломаны, а бумаги, сочтенные безынтересными, устилали пол.

– Вам следует покинуть город до утра, – заявил человек в форме цесарской охраны, которого Стефан не знал. – Извольте взглянуть на предписание. Вы можете собрать личное имущество. Остальное будет возвращено в казну.

Рассчитать слуг ему не помешали. Кухарка прослезилась, промокнула глаза передником и несколько раз осенила хозяина «рогаткой» – полузабытым знаком Разорванного. Стефан вспомнил, что она кормила его изо дня в день мясом с кровью, ничего не спрашивая, и щедро добавил ей к жалованью. Камердинеру достался еще один перстень. «Личное имущество» уместилось в нескольких сундуках – князь Белта уезжал налегке, как и приехал.

Томик древней поэзии, подаренный ему Лотарем, он было решил оставить. Но потянулся к нему против воли, взял в руки, перелистал.

– Говорят, автор этих стихов когда-то жил в Левом крыле дворца. Он был, как и вы, заложником.

– Как я понимаю, его присутствие здесь не спасло его народ от гибели…

– Книга ваша, Белта. Теперь это всего лишь непонятная вязь, но, кто знает, возможно, когда-нибудь ее сумеют разобрать. Не вечно вам носить мне заморские романы, я хочу сделать ответный подарок…

Ладонь Стефана скользила по хрупкому шелковистому переплету.

– Я… безмерно благодарен вам, ваше высочество. Как вы полагаете, о чем эти стихи?

Глаза Лотаря загорелись жадным блеском:

– О свободе.

Стефан вздохнул и осторожно убрал книгу в дорожную сумку. Кроме нее, он мало взял из дома: только снял со стен подаренные Ладисласом картины да забрал несколько вещиц, преподнесенных заграничными послами в то время, когда он еще верил, будто можно помирить Остланд с Шестиугольником. Но, оглянувшись в последний раз, нашел дом безличным, как меблированные комнаты, где ни один жилец не в силах оставить заметный след.

И хотя собирались спешно, суетно, под взглядами распространившихся по дому тáйников, – настал уже глубокий вечер, когда Стефан вышел во двор. Слуги потянулись следом. Облака, нависавшие над столицей несколько дней, рассеялись, и в белесом свете прекрасно был виден двор, карета, лошади, раздувающие ноздри в ожидании.

Рядом двое конных – не тех, что следовали за ним до дома. Один из них спешился, поклонился.

– Разрешите представиться, ваша светлость, Ференц Лепа, особая цесарская охрана. Нам поручено проследить, чтобы вы благополучно добрались до дома.

– Вот как – до дома? Не до границы?

– В белогорских лесах сейчас опасно, ваша светлость.

Обращались с ним на удивление учтиво – оттого, наверное, что предстояло отвезти его не на Хутора, а в противоположную сторону.

– Я предпочел бы людей Го… генерала Редрика. Хоть, полагаю, у меня нет возможности выбирать…

Лепа разумно промолчал. Стефан забрался в карету – лошади, стоило ему подойти, зафыркали, забеспокоились, – сдвинул шторку на окне и вдруг осознал, что уезжает.

Уезжает как вор, под покровом ночи. Карета торопливо миновала набережную, над которой высился и сверкал огнями цесарский дворец; проехала мимо громады сада, где они с Лотарем выстроили немало воздушных замков; прогремела колесами по булыжникам площади, где стояла виселица. В чеговинском посольстве горели окна – там наверняка тоже собирают вещи. Когда выехали из города, сквозь смятение и обиду забился в сердце восторг – в такт перестуку копыт.

Он едет домой. Всего несколько дней – и он увидит отца. Увидит Юлию. Потреплет по холке Рудого, если пес еще жив.

Домой.

Карета подскакивала на ухабах, и в такт ей мельтешили мысли. Поехал ли в Бялу Гуру Стацинский? Или послал все поручения к псам и отправился прямо в Орден, решив, что не анджеевцу служить такому, как Белта?

Стацинский приехал не зря. Он сказал что-то важное тогда в храме, но на Стефана слишком давили стены – а теперь не получалось вспомнить что…

Тот, кто может себе позволить обратиться к Ордену…

Тот, кого в Ордене считают своим…

К Стене они прибыли через несколько дней, под самый вечер. Стефан задремал, и ему приходили странные видения, раздробленные дорожной качкой. Мерещилась Доната; она протягивала ему игрушечного знаменосца, отчего-то серебряного, но отказаться было бы невежливо; Стефан сжал солдатика в ладони, чувствуя, как руку жжет огнем. Знаменосец превратился в Стацинского, а потом – в Лотаря. Тот открыл гигантскую птичью клетку и сказал: «Летите, Белта, пока я могу вас отпустить».

Он ведь не так давно выезжал из Остланда, но вспоминалось это сейчас будто отрывок из другой жизни. Теперь на границе было куда оживленнее, у каменного подножия выросли новые казармы. Считалось, что ни один враг не может проникнуть за Стену, – но береженого цесарь бережет.

У Стены простояли долго. Нечасто начальнику пограничной стражи выпадает возможность утвердить свою власть над вельможным князем, хоть и опальным. У охраны долго проверяли паспорта, так что Лепа не выдержал и стал уже клясть пограничников на все лады. Наконец во двор перед казармой вышел заспанный магик, пошептал воротам, и те открылись.

Воздух «по ту сторону» казался как будто свежее. Всего лишь иллюзия. Но когда Стефан не выдержал и оглянулся на сомкнувшуюся Стену – он чувствовал себя не изгнанником, за которым захлопнулись двери приюта, а заключенным, выпущенным из крепости.

Ночь провели на постоялом дворе, чтоб дать лошадям отдохнуть. Стефан мог бы напроситься в гости к одному из местных хозяев – те приняли бы князя «из самого Остланда» с удовольствием. Но Белта не хотел показываться вот так – с охраной, не желал терпеть любопытства и сочувствующих взглядов, в особенности если сочувствие окажется непритворным.

Почтовая станция, где они заночевали, была чистой, хоть и небогатой. Стефан отправил домой курьера – дать знать домашним о своем приезде. Задержался в зале, пока хозяин, польщенный его вниманием, рассказывал последние слухи. Бойко арестовали; Университет в столице закрывают до следующего распоряжения. Болтают, теперь и у нас станут забирать в солдаты: все нос воротили, а теперь небось под ружье некого ставить… Говорят, в Планине дражанцы ведут себя как дома – ничему не научились. А тамошние и протестовать боятся, а то ведь будет, не дай Матушка, как в прошлый раз. А в Планине опять бомбисты того зверя, прошу извинения, полковника Хортица прибить пытались, да не вышло… И непонятно вовсе, светлый князь, куда катится наша бедная Бяла Гура, вот знающие люди говорят, война скоро, а по-вашему как будет, очень интересно бы мнение вашей светлости узнать, уж простите за нескромность…

До спальни Стефан дошел только перед рассветом, плотно задернул шторы и заснул свинцовым сном.

Наконец впереди покатились знакомые дороги, и Стефан с трудом смирял нетерпение. Вряд ли они доберутся до Белта раньше ночи, но попробовать стоило. Стефан собрался было перетерпеть закат, плотно занавесив окна и прикладываясь к эликсиру – последнему подарку чеговинца, – но его тут же сморило.

Разбудил его Лепа, спрашивая, не угодно ли князю остановиться на ночь. Но земли Белта были недалеко, а полная луна высвечивала каждую травинку на дороге, и Стефан решил, что ждать незачем. Лес – дремучий, непроглядный белогорский лес – остался позади, и теперь по обеим сторонам дороги высились темные платаны, и за придорожными оврагами спали тихие серебристые поля.

За эти дни Стефан привык к бесхитростной музыке – топоту копыт, монотонному поскрипыванию колес. И удивился, когда в эту наскучившую мелодию вплелся новый звук. Несколько конных. Жестом он подозвал к себе Лепу.

– За нами едут.

– Что вы, ваша светлость, дорога пуста… – Осекся. Теперь и он слышал, и на горизонте клубы пыли становились все четче.

Стефан нырнул обратно в карету, вытащил из сумки пистоли – по совету «дяди» он не убирал их слишком далеко и перед дорогой зарядил. Возможно, они не пригодятся. Рядом – поместье Лауданских, может, их крестьяне поехали в ночное. Или сами хозяева с приема возвращаются…

Он обернулся, вгляделся через заднее стекло. Сквозь клубы пыли ясно блеснул металл.

Стефан рванул окно вниз. Махнул рукой Лепе, заехавшему было за задник, – тот кивнул и чуть отдалился.

– У них оружие, – бросил ему Стефан.

– У нас тоже, ваша светлость. Не извольте беспокоиться.

Карета пошла быстрее. Вот теперь Стефан пожалел, что заупрямился и лошадям не дали отдохнуть: долгой погони они не выдержат, встанут.

Всадники приближались, все гуще и ближе становилось поднятое ими облако пыли. Стефан услышал несколько сухих щелчков, и землю несколько раз вспороли пули – довольно далеко от кареты.

«Рано вы стреляете, господа…»

У Ференца Лепы разумения было больше, он держал заряженный пистоль, но в дело его пока не пустил. Его товарищ скакал по другую сторону от кареты, тоже с оружием на изготовку.

– Сворачивай! Сворачивай, так тебя!

Кучер, срывая голос, кричал на лошадей, но те отказывались повиноваться. Сейчас и вовсе встанут…

Да и толку сворачивать – поля открытые, пуля нагонит там так же верно, как на дороге, а в карете по полю далеко не уедешь…

Конные стали ближе, Стефан присмотрелся, выстрелил – тряхнуло, и пуля ушла вбок. Ах ты ж пес… Лепа прицелился – и один из всадников дернулся, но не упал.

– А говорили, ваша светлость, охрана вам не нуж…

Лепа замолчал резко, повесил голову, выронил пистоль. Лошадь его бежала рядом с каретой, будто ничего и не почуяв.

Надо было все же заночевать на станции.

Стефан чуть подождал, подпуская всадников, и выстрелил; на сей раз одного удалось выбить из седла. Осталось двое. Второй стражник чуть придержал лошадь и выстрелил тоже, но промахнулся.

– Скачите прочь, – крикнул ему Стефан, – они за мной.

Но тот только покачал головой. Подъехал к бездыханному Лепе, протянул руку, чтоб ухватить его лошадь под уздцы, – и тут же обиженно распрямился в седле, прижал руку к груди. Грохнуло. Стефан выстрелил в преследователей, особо не целясь. Толкнул дверь кареты, ухватил незадачливого стражника, на ходу потянул на себя.

Грохот.

В плече заболело, но Стефану было не до этого – стражник застрял в стременах. Но тут карета вильнула, он едва не вывалился сам и выпустил чужую руку. Раненый полетел на землю, а карета ощутимо замедлила ход. Краем глаза Стефан увидел, как кучер, соскочив с козел, улепетывает вдаль по полю. Еще несколько мгновений – и карета встала.

Преследователи уже совсем близко, темные фигуры – накидки, капюшоны, можно и впрямь принять их за разбойников. Но слишком хорошее у них оружие…

Подскакали к карете, спешились осторожно. Первому Стефан выстрелил в ногу; тот упал с проклятьем и со злости выпалил в карету – полетели позолоченные щепки. Второй подкрался, выстрелом пробил окно и пустил еще несколько пуль внутрь. Стефан сжался, так что его едва задело – пуля чиркнула по правому предплечью. Неожиданно больно. Но карета уже пропиталась знакомым железистым запахом, и подушки, кажется, испачкались. Стефан прислушался к чужому трудному дыханию и, толкнув дверь кареты, вылетел и сбил человека с ног. Покатились в блестящую лунную пыль. Детина оказался на удивление сильным, попытался скинуть Стефана, потом на миг расслабился – но рука потянулась к кинжалу на боку, Стефан едва успел перехватить – и отнял ладонь, обжегшись.

Клятые браслеты!

Детина воспользовался заминкой, подмял Стефана под себя, вдавил лапищу в раненое предплечье; у Стефана в глазах помутилось, он стал хватать воздух ртом – барахтался, будто под тяжестью волны.

– Мегхол… Мегхол, юто!

Прямо у лица повис знак Разорванного, опаляя жаром. Белта вслепую нащупал крепкое горячее горло, сжал – но «разбойник» впечатал ему в щеку браслет, и Стефан невольно ослабил хватку. Детина снова потянулся за ножом.

Странная, будто бы сверхъестественная сила вдруг подняла «разбойника» вверх, отшвырнула в сторону. Стефан глотнул лунного света, закашлялся и тогда только осознал, что на грудь ему больше ничто не давит, волна схлынула. Он приподнялся – повело – и смотрел ошалело, как огромный волк, подрыкивая, рвет человеку горло. Когда удалось встать на ноги, преследователь был бесповоротно мертв. Зверь оторвался от добычи и поглядел Стефану прямо в глаза. Он был крупней обычного волка – хоть и на удивление худой, со свалявшейся шерстью. Они замерли так, друг напротив друга, – Стефан и зверь – посреди пустой дороги, под целительно-бледным светом луны.

Одна луна. Одна кровь.

– Уходи, – сказал Стефан наконец и шагнул к оборотню, не отрывая взгляда. – Я сказал тебе: не возвращайся на мои земли. Ты отдал мне долг – я благодарен. Теперь уходи.

Волк поднял морду и завыл.

«Если он сейчас бросится, мне его не одолеть…»

Но вой оборвался. Зверь рыкнул и одним скачком пропал в высокой траве, как не было.

«Кучера сожрет», – спохватился Стефан. Дай Мать, чтоб бедняга успел добраться до жилья. Он подобрал свой пистоль, склонился над телом – на шее у детины красовался теперь «платок Черроне», Корда рассказывал, что в Чезарии наемные убийцы так разрывали горла своим жертвам…

Крутнулся, заслышав беспомощное лязганье. Второй «разбойник», придя в себя, целился в Стефана из разряженного пистоля. Как-то умудрился подняться, с трудом удерживаясь на раненой ноге. На лице его был ужас, слишком острый, слишком откровенный даже для того, кто только что узрел оборотня.

– Ю… юто, – пробормотал он, когда Стефан шагнул к нему. Отбросил никчемное оружие, выхватил палаш. Нога его этого движения не выдержала, парень тяжело повалился на колено.

Стефан прыгнул, выбил палаш из ослабевшей руки. Упав рядом в пыль, схватил раненого за шиворот.

– А я д-думал, врали, – сказал тот по-дражански. Губы его мелко дрожали, зубы пританцовывали на каждом слове, Стефан едва его понимал. – А с т-тобой в‐волк. И л-луна. Т‐только недолго т-тебе под луной ходить, – он заскреб рукой по земле, пытаясь встать, – п-пулю я в тебя вогнал. С‐серебро убьет…

– Кто тебя послал?

Дражанец ярко и сладко пах кровью – запах перебивал тот, что шел от его собственной набрякшей куртки. Слишком сильно для одной раны в ноге. Стефан раскрыл полы темного плаща, провел ладонью – по животу расползалось теплое мокрое пятно. Видно, прощальный подарок Лепы. Стефан облизнул губы и зажал рану рукой.

– Кто тебя послал? – спросил он еще раз. – Ты сейчас умрешь. Не бери это с собой на Тот берег.

Губы «разбойника» раздвинулись в болезненной улыбке.

– Скажи правду и п-посрами В‐врага… Но разве т-ты сам не в‐враг?

Стефан рванул ворот на шее дражанца. И здесь шнур с рогаткой. Белту замутило, но вида он не подал.

– Скажи мне, или я не дам тебе умереть, – сказал он прямо в вытаращенные, округлившиеся глаза, – ты выйдешь из могилы и ночью придешь за женой и детьми – хочешь этого?

– Уйди. Из-зыди. Уйди…

– Кто вас нанял?

– Позови отца… – простонал разбойник. – Доброго отца позови. Не хочу так ум-мирать! Не могу!

– Вас наняли в Остланде?

– Д‐да…

– Кто?

– Д‐дражанец. Наш. Богатый. Позови отца… Н‐не хочу…

– Имя?

На губах неудавшегося убийцы выступила пена. Его кровь согревала Стефану пальцы. Всего пары глотков хватит, чтоб прояснился застилающий голову туман…