Текст книги "Твоя капля крови"

Цесарь впервые за всю беседу поднял на него глаза.

– Отчего он вдруг решил бежать? Ведь ему ничто не угрожало. Никто не подозревал, чем он занимается.

Оттого, что до позавчерашнего вечера Кравец этим не занимался. А позавчера… очевидно, в доме на Саравской тáйник и не был, ему назначили свидание в его же кабинете. А там – заставили написать эти письма и бежать в Чезарию.

От смерти рогатка его защитила, от Зова – нет. Когда Кравец опомнится, он наверняка пожалеет, что не вышло наоборот.

– Он ведь бежал, Белта, бежал в панике… Даже пресс-папье не успел отчистить – похоже это на Кравеца?

Цесарь задал вопрос с явной надеждой услышать опровержение. Вот только правда ему понравилась бы еще меньше.

– Его ищут, ваше величество?

– Клетт изображает, что выбивается из сил. В Кирали отправили молнию, чтоб искали и там, но я боюсь, что Кравец скроется в Чезарии.

– Если это действительно Кравец, то я сомневаюсь, что его найдут. Чезарского золота ему хватит, чтоб затеряться навсегда.

– Если?

– Я так же, как и вы, государь, поражен новостью. Я и не слышал о способностях барона к магии. Без сомнения, письма представляют серьезную улику…

– Черновик не поддельный, – хмуро сказал Лотарь. – А письмом из Чезарии – вот, можете полюбоваться.

Стефан осторожно взял бумагу из рук цесаря, пробежал глазами. Он узнавал простые, чистые линии, простой – по чезарским меркам – язык. Ему тоже случалось получать письма от секретаря капо.

… дорогой друг, Капо весьма благодарен Вам за тот труд, что Вы взяли на себя, и ни в коем случае не винит Вас в том, что сей труд оказался напрасным. К большому сожалению, вся наша затея теперь отменяется, друзья Капо подсказали ему другой способ достигнуть цели. Однако из этого никаким образом не следует, что договор наш расторгнут; напротив, дорогой друг, Капо изъявляет всяческие уверения в искренней к Вам благодарности и уважении…

Дорогая хлопковая бумага, по четырем углам листа оттиснута виноградная гроздь, пронзенная кинжалом, – эмблема нынешней правящей фамилии. Подделать можно все что угодно, но у Стефана было чувство, что послание подлинное – и он даже знает, кому оно адресовано.

– Это не похоже на контрабанду, – заметил он. – Могло быть передано через посла, но за послом все время следят. Скорее это мог привезти курьер – из тех, что беспрепятственно ездят через Стену.

– И все же вас что-то смущает.

– Магия, ваше величество. Уважаемый мэтр обнаружил ее в кабинете барона, но что доказывает, что магию применял он, а не против него? В противном случае он мог написать это письмо и бежать под внушением, не сознавая, что делает.

Цесарь оперся локтями о стол, уставился на Стефана. Теперь он явно ждал чего-то, и Стефан понимал – чего.

– А Чезарцу – тоже внушили?

– Письмо можно подбросить, государь. Однако я сознаю, что немногие из нас ведут переписку такого уровня. Если исключить вас и ее величество, остается только особая охрана, военный советник – и я.

– Белта, – утомленно сказал Лотарь, – вы прекрасно знаете, что и ваша, и Голубчикова почта просматривается. Вы полагаете, к вам попало бы подобное письмо? Оно оказалось бы или у меня в руках, или… в руках изменника. А вы как сговорились с Клеттом, честное слово.

– При всем уважении к господину Клетту он не тот человек, с которым я стал бы сговариваться.

– Он тоже считает, что вы можете быть причастны к исчезновению Кравеца. Просил у меня разрешения обыскать ваш кабинет и проверить вас на магию.

– Это разумное решение, ваше величество.

– Вы что же, полагаете, что я вас подозреваю?

И рад бы не полагать – но слишком хорошо различимы в утомленном голосе нотки сомнения.

– Я полагаю, что у вас есть к этому все основания, ваше величество.

Стефан думал, что его отправят в Академию, но Клетт снова повел его в кабинеты охраны. Белта понятия не имел, как проверяют на магию, и сейчас, шагая по узкому коридору без окон, тоже обитому красным, спрашивал себя, не сморозил ли он глупость. Мэтр Леопольд не учует в нем колдовства – но может рассмотреть, что течет у Стефана по венам.

В конце концов они оказались в маленькой приемной – без остландских цветов и безо львов.

– Я бы хотел покончить с этим как можно скорее, – отвечал Клетту знакомый шелестящий голос. – Поверьте, господин Клетт, я понимаю все про долг перед Отчизной, но у меня есть также долг перед Академией, а вы и так уже отняли у меня три дня…

При виде Стефана маг поднялся и даже снизошел до короткого поклона. Покосился на Клетта.

– Вы уверены, что не ошиблись?

– Князь сам пожелал, чтобы его проверили.

– Может быть, не стоит терять времени? – Мэтр Леопольд поджал губы. – Я слышал эманации в бюро… вашего коллеги. Думаю, я почуял бы, если бы его светлость имел к ним отношение…

– Это приказ цесаря. – Клетт снова раздул щеки.

– Что ж, если цесарю угодно зря тратить время своих слуг… Пойдемте, князь. А вы, господин Клетт, подождите в зале.

В комнате без окон, куда его ввели, горело несколько свечей – их хватало, чтобы разогнать тьму вокруг стола с поставленным на него хрустальным шаром и кувшином с буроватой жидкостью. У стола стояло кресло; больше в комнате ничего не было.

– Садитесь, князь, – сказал мэтр.

Стефан сел – и оказалось, что он смотрит в два зеркала, поставленных под углом. Оба его отражения выглядели удивленными и слегка встревоженными.

Вспомнилось гадание на суженого, которым увлекалась Ядзя, вот так же ставя друг к другу зеркала и зажигая свечи. Марек однажды решил подшутить: прокрался в темную комнату, отразился, захохотал. Ядзя дулась несколько дней…

– Вы и в самом деле сами вызвались? – спросил мэтр Леопольд, наливая зелье из кувшина в бокал.

– Хотелось бы отвести от себя необоснованные подозрения. Вы же понимаете: где белогорец, там чужак, где чужак, там шпионаж, порча и заговор…

Маг кивнул, протянул ему бокал.

– Это раствор белладонны. Не переживайте, доза не опасная. Но для процедуры необходима.

Стефан пожал плечами и выпил. Маг дунул на свечи.

– А теперь расслабьтесь и смотрите в зеркала… да, вот так, в угол. Не отрывайте взгляда.

В отражении затеплился, засветился все ярче стеклянный шар. Сильнее забилось сердце, захотелось пить. Он облизнул губы, надеясь, что не случится приступа.

Ядзя… маленькая Ядзя сидит перед зеркалами, ждет суженого.

Пани Агнешка плачет где-то в коридоре, сквозняки играют полами траурного платья. Беда будет, пани Агнешка?

Беда, беда. Вороны над распавшимися телами, запах душит, сжимает горло. Пламя над Дольной Брамой, пламя над Швянтом, ярко-алый рассвет режет глаза… Стефан, зажмурившись, дает шпор коню – надо успеть…

Не успеешь, говорит пани Агнешка.

Кто-то зовет с перекрестка дорог, громко и жалобно, но он не слушает, не время сейчас.

Гремят копыта по замерзшей дороге, по осклизлой грязи, мимо опустевшей усадьбы Стацинских, конь скачет прямо по мертвым телам, вбивая копыта в животы и полувтоптанные в землю головы.

Не успеешь.

Тянет горелым.

Мчится по темному, задымленному городу, мимо разграбленного палаца Белта. Ни души на улицах, ни ветра, все мертво… На молчащей площади черной буквой против темного неба – виселица.

Студенты, сказала пани Гамулецка. Не надо останавливаться, не надо смотреть. Сердце колотится дико, сейчас разорвет грудь.

Скрипит веревка, тело пана воеводы медленно раскачивается, смотрит укоризненно. Не успел.

Нет. Не было такого. Я не видел. Нет.

Скрип. Ветер поворачивает второго повешенного к нему лицом.

Не надо.

Щегольский флорийский мундир измаран, эполеты сорваны, темная кудрявая голова свесилась на грудь.

Не надо. Возьмите меня. Не его. Не…

Веревка обвивается вокруг шеи, душит. На макушку Марека садится ворон.

Не…

Задыхается.

Не успел.

В лицо брызжет вода; нет никакого города, есть два зеркала, сдвинутых ребром. И недовольно качающий головой мэтр Леопольд.

– Ну, ну… Выпейте-ка…

Стефан жадно глотал воду, хотя предпочел бы кровь. Неверяще глядел в зеркала – там снова было только его отражение.

– Какого… – сказал он. – Что это… Да какого ж…

Сердце то и дело срывалось с ритма, подскакивало к горлу. Он потер глаза, как ребенок, чтоб стереть вставшие перед ними картины.

– Простите меня, князь. Но раз уж вы настояли… Теперь извольте сами убедиться – зеркало абсолютно чистое.

– Что это за методы? – выговорил Стефан.

Мэтр пожал плечами.

– Не слишком гуманные, я согласен. Зато этот способ прост и дешев. У испытуемого, как вы видели, вызываются страшные картины, естественная же его защита ослаблена белладонной. Потому, если человек в принципе способен к колдовству, в ход идет защита магическая. Вы, – мэтр запнулся, – показывали тут довольно пугающие образы. С вашим напряжением души, будь вы магом… Скажем, это зеркало здесь бы уже не стояло. Князь, вы такой же колдун, как я вампир.

Стефан засмеялся бы, если б мог. Но мог он только кашлять и сдерживать тошноту. Мэтр налил ему еще воды.

– Кстати о вампирах. Предположим, здесь действительно был бы замешан принц крови? Вы смогли бы его вычислить?

Маг посмотрел на Стефана взглядом человека, которого непростительно долго отрывают от работы.

– Я уже говорил об этом с его величеством. Единственной компетентной организацией в этом вопросе является орден Анджея. Однако же наш цесарь чрезвычайно предубежден против всякого рода орденов. Но вам, князь, я сказал бы, что не следует искать что-то там, где его нет; это будет всего лишь тратой времени. Положим, цесарь согласится пригласить анджеевца. А теперь подумайте, сколько времени займет это приглашение и попытки разыскать вампира при дворе и сколько возможностей скрыться это даст тому, кто на самом деле применил колдовство?

Он размашисто подписал заключение и отдал Стефану.

– В любом случае, князь, я не принял бы за принца крови того, кто носит на шее изображение Матери.

– Ну и зачем вам это понадобилось? – сказал Лотарь. Он велел слуге налить Стефану рябиновки и задернуть шторы – видно, стыдился невысказанного подозрения. – Или вы решили так выгородить Кравеца? Вы же терпеть друг друга не могли…

«Если б его…»

Стефан вытер слезящиеся глаза, передернул плечами – опять представилась виселица в опустевшем городе.

– Я просто не хотел досужих слухов, ваше величество.

– Полагаю, – сказал Лотарь, – что будет только справедливо, если господин Клетт и генерал Редрик пройдут такую же проверку.

Молодцы Клетта сейчас перебирали бумаги у него в кабинете. Хорошо, что вешниц научил Стефана когда-то вытирать пресс-папье яблочным уксусом – после этого никакой магией не вычислить, что было написано…

– Что же до барона Кравеца, я не могу понять… Мы весьма мирно расстались. Единственное, что могло бы его… смутить, – это мой вопрос о маге. Мне приходит в голову только одно объяснение, государь… Кравец каким-то образом узнал, о чем вы говорили с мэтром Леопольдом, и понял, что разгадка близка.

– Наверное, не стоило мне… – Лотарь по-старчески тяжело поднялся с кресла. – А, к бесам! Если он удрал к Чезарцу, мы попросим его выдачи.

– Разумеется, государь.

Какое-то время после исчезновения тáйника отдел его походил на расшатавшийся забор. Через забор этот просачивались сведения, которые при прежнем начальстве Стефан не мечтал и получить. Каждый из попадавших ему в руки отчетов по Белой Гуре был немного тревожнее, чем прежний.

Ничего особенного по меркам обычной захваченной страны, и лесные братства поменьше и послабее, чем были когда-то в Эйреанне… Просто продолжают, скирда к скирде, собирать солому. И упорно бьют камнем о камень, не оставляя надежды высечь искру.

И это – не считая Пинской Планины.

Лотарь, бывший после бегства Кравеца в непреходящем едком раздражении, взвился, выслушав Стефана:

– Князь Белта, зачем я давал вам эту должность? Чтоб вы бегали ко мне с каждой жалобой? Ваше княжество, так извольте вы им и заняться и увольте меня от всего этого!

Под «всем этим» Лотарь имел в виду военную затею. Его величество любил ввязываться в авантюры, но, если что-то шло не по его, быстро терял к ним интерес и впадал в меланхолию.

Ваше княжество…

Вуйнович когда-то обвинял его в желании стать наместником. Сейчас бы Стефан, наверное, не стал с генералом спорить.

Он диктовал письма одно за другим, пока не заметил, что у секретаря распухла и покраснела рука. Отцу и Вуйновичу он написал сам.

Что же до картины, присланной мне домом Черроне, – писал он Корде, – хоть мне и жаль огорчать тебя, но должен сказать, что в Остланде такая манера довольно быстро вышла из моды. Я понимаю, что вкусы здесь отличаются от тех, к которым ты привык в Шестиугольнике, но все же не до такой степени, чтоб вступать в прямое противоречие. Думаю, что и у вас такое искусство скоро сочтут непростительно наивным и твой художник останется без работы. Я благодарен тебе за рекомендацию, но, положа руку на сердце, ты и сам признаешь, что это не шедевр ни в задумке, ни в исполнении…

Через несколько дней созвали Совет – спешно, почти с самого утра. Стефана едва растолкали слуги: он в последние дни валился перед рассветом и засыпал беспробудным сном, как бы ни сопротивлялся и сколько б ни пил цикория.

У Лотаря, когда он вошел в кабинет, лицо было упрямо-сосредоточенным: губы сомкнуты, брови чуть нахмурены. Лицо человека, принявшего решение. Стефану стало не по себе. Что можно надумать, когда за спиной стучат каменные копыта?

О Кравеце придворным было сказано, что он отправился в Чезарию с особой цесарской миссией. Устраивать публичное разоблачение не стали: это слишком взбудоражило бы двор. Но само его отсутствие привело советников в замешательство, и никто не осмеливался высказаться слишком определенно.

Стефану это было на руку.

– И что же вы думаете теперь о нашей затее, князь Белта?

– Я думаю, как и прежде, ваше величество: не стоит сейчас вовсе ничего затевать. Ни одному из так называемых союзников мы сейчас не можем доверять, и в особенности – Драгокраине. Кроме того, вследствие… известных нам обстоятельств Шестиугольник может знать о нас больше, чем нам хотелось бы. Абсолютной неосторожностью было бы в таких обстоятельствах начинать кампанию.

– Что же заставляет вас думать, что государь Николае не достоин доверия?

Непривычно видеть Клетта на месте Кравеца. Бегающий, прикидывающий, оценивающий взгляд – вместо бесстрастно-зеркального.

– Я не могу счесть хорошим знаком то, что господарь Николае принимает у себя при дворе человека, предавшего нашего цесаря. И я имею основания предполагать, что послан этот человек королем Флории. Не знаю, как вам, господин Клетт, а мне не хотелось бы, чтобы Остланд оказался, простите за выражение, один в чистом поле.

– И откуда же, ваша светлость, вы узнали о сношениях дражанского господаря? Не от барона ли Кравеца?

– Никак нет. Мне вовремя сообщил об этом наш посол в Кирали, человек достаточно разумный, чтобы понять, откуда исходит опасность.

Наступили дни безвременья: будто бы все было ясно, но ждали решающего слова цесаря. Бездействие давило. Самые нетерпеливые уже собирались в кружки и громко требовали войны. Восклицали, не боясь, а скорее желая быть услышанными: «Да при покойной цесарине мы б тех флорийцев уже общипали!» Названия, имена: Чезария, Ледено, Тристан – все перемешались в бесконечных беседах, потеряли смысл. Казалось, им все равно уже, с кем воевать и за что. Стефан начинал понимать своего цесаря.

Все чего-то ждали; и Стефан ждал, и молился, чтоб ничего не изменилось. Пусть все остается как есть: Дражанец вязнет в чеговинских полях, король Тристан стоит за Ледено и недоумевает, отчего враг не идет ему в руки, а белогорские легионы упомянутого короля атакуют в Люмьере веселые дома. Так, глядишь, и вся война потихоньку сойдет на нет.

Из Пинской Планины не было вестей, и Стефан считал это добрым знаком. Он надеялся, что отряд Гайоса бравой своей выправкой наведет страху на «беженцев». А что отряд, с позволения сказать, чистая декорация… так другого там и не надо. Упаси Матерь…

С Донатой поговорить не удавалось: всякий раз, как Стефан ее видел, она была или с Лотарем, или – куда чаще – в окружении своих дам и одаривала его благосклонным, но прохладным взглядом. Изредка даже улыбалась, но близко не подпускала. И записок от «сестры по крови» Стефан больше не получал.

А вокруг расцветало короткое влажное северное лето с изумрудной травой, резко брызнувшими яркими цветами и одуряющей беззаботностью. Беззаботность врывалась в окна, теплым ветерком проносилась по коридору, и каждый чувствовал себя мальчишкой, норовящим сбежать от ментора. Те, кто не желал немедленного начала войны, с не меньшим жаром обсуждали переезд в Летний дворец, который в этом году запаздывал.

Стефану дворец всегда казался неудобным, построенным наспех; свите приходилось тесниться и вечно натыкаться друг на друга, как путникам на постоялом дворе. Но если они и впрямь соберутся ехать… это значит, что ничего серьезного этим летом не ожидается.

Так что он примкнул к «отъездной» партии и слушал, как обсуждают неизменно грандиозные планы на остаток лета. Когда его не сторонились, он и сам вступал в такие разговоры.

– Не поедем мы никуда, голубчик, уж поверьте мне, – предрек генерал Редрик. Молодой – на год или два моложе Стефана – ухоженный красавец с манерами дамского угодника походил на генерала не больше, чем Стефан на остландца. Особых военных услуг Стефан за ним не помнил, но знал одну главную: «генерал» не был из людей цесарины. За то и значился теперь при Лотаре военным советником. Но кому, а не Стефану судить о справедливости цесарского выбора.

– У нас война на носу, кто ж при этом отправится развлекаться?

В последнее время Редрик ходил унылым: реляции из Чеговины поступали неутешительные. Дражанцы вроде не отступали, но и не продвигались, а остландские отряды теряли «добровольцев». И не только в бою – об этом не говорили, но многие остландцы просто дезертировали и бежали – кто в Чезарию, кто во Флорию, кто еще подальше.

– Вы считаете войну неизбежной? Мне, напротив, кажется, что теперь без нее вполне можно обойтись.

– Голубчик, вы мирный человек, – с явным неодобрением сказал советник. – Но мы и так неоправданно тянем. Если дражанцы проиграют, враг окажется у наших ворот. Выступать надо сейчас, сейчас! Я не сомневаюсь, что цесарь скоро начнет собирать войска, поэтому вряд ли нас ожидает отдых. Хотя я бы, сказать по правде, с удовольствием поохотился. Вы ведь тоже любите это дело, голубчик?

При молодости Редрика такое обращение звучало нелепо. Сам генерал об этом наверняка догадывался, но избавиться от привычки не мог, тем и заслужил свое прозвище.

Слово за слово, разговорились об охоте. Кажется, Голубчик с одинаковым удовольствием стрелял бы что перепелов, что чеговинцев.

– Да увольте, – говорил он, – какой же медведь в августе? Его зимой надо брать, когда облежится, тогда и веселье выйдет изрядное. Вы уж на меня не обижайтесь, но охота на овсах – это дело крестьянское…

– Разумеется, – сказал Стефан, – всей цесарской свитой в лабаз не засядешь. Но, по мне, так и мужества здесь нужно больше, чем для зимней охоты, не у всех крестьян оно найдется, да и не у каждого благородного…

Генерал зарделся.

Охота на овсах была любимым развлечением пана Ольховского – и только на нее он с бóльшим желанием брал Стефана, чем Марека. Чтоб сидеть в засаде, нужно терпение. Стефан помнил, как звенело в ушах от купола, что вешниц набрасывал на них, чтоб медведь не почуял их раньше времени; помнил заледеневшие руки и ноги и жутковатое чувство, с которым он прислушивался к лесу, ставшему чужеродным и непонятным…

– Ваша светлость. Ваша светлость!

Перед ним стоял секретарь. То, что он сам отправился искать Стефана, хотя мог послать к нему гарда, уже предвещало плохие новости.

– Покорно прошу меня извинить… Только что вам прибыла молния от господина Грауба.

Стефан извинился, развернул аккуратно сложенное послание. Почерк у мага, который принимал молнию, был мелкий и неразборчивый, буквы наползали друг на друга.

Светлый князь, с огорчением сообщаю Вам, что здесь произошли серьезные беспорядки. Местный сброд учинил бунт, который удалось подавить введенным по Вашему совету войскам. К сожалению, зачинщикам удалось ускользнуть, но местных убито два десятка душ, к тому же много раненых. Ранен и граф Лагошский. Командующий отрядом полковник Хортиц ввел военное положение на всей Пинской Планине. Льетенанту Остланда и генералу Кереру доложено. Обязуюсь выслать Вам подробный рапорт так быстро, как только смогу.

У себя в кабинете Стефан перечитал молнию еще раз. Что-то странное случилось со временем. Нужно было срочно что-то делать, шевелиться, что-то предпринимать – вот сейчас, пока написанное на аккуратном мелованном листке не стало реальностью. Но время застыло, каждое движение было замедленным, и от слова к слову в послании он продвигался с мучительным напряжением.

Полковник Хортиц. Командующий отрядом.

Ему не понравился ветер; в нем был запах пожара, удушливый и терпкий запах крови – но им Стефан обычно дышал с удовольствием. Что-то еще было, сладковатое и неприятное; Белта наверняка знал, что это, но не хотел вспоминать. И конь его заупрямился – встать не встал, но перешел на шаг и недовольно фыркал, мотая головой. Будто тоже пытался понять – чем так пахнет.

– Что такое, княжич?

Они этого еще не чуют, почувствуют где-то через полверсты.

– Лошадь устала, – сказал Стефан.

– Ничего, – подбодрил офицер. – Если доберемся до них вовремя, с Матушкиной помощью, в крепости сможете отдохнуть. А оттуда уж вернетесь к воеводе…

Второй всадник, ехавший с ним бок о бок, хмурился.

– Лошади дурное чуют. Сдается мне, пан капитан, мы опоздали…

– Типун тебе на язык… С чего бы мы опоздали? Шнеллер за нами на полсотни верст, «легавых» держит Войта и еще будет держать…

– А если не «легавые»?

– А кто, по-твоему?

Второй всадник замолчал, но смотрел мрачно прямо перед собой. Стефан подумал – уж не слышит ли и он запаха. Сам он придержал язык – не хотелось становиться вестником несчастья.

Но когда увидел на горизонте догорающую крепость, не удивился.

Крепость казалась совсем маленькой издалека – половина съедена черным дымом. Дольна Брама, небольшой, давно заброшенный бастион, – за него никто не стал бы воевать, но туда отошел отряд повстанцев, когда державники выбили его из Крука. К Яворскому примчался из Брамы гонец с просьбой о помощи, а уж воевода отправил Стефана к капитану Бадричу.

А теперь крепость догорала, и не похоже было, чтоб там оставался кто-то живой.

– Матерь милосердная, – пробормотал капитан. – А эти никак ушли?

– Ушли, – сказал второй всадник.

Вокруг все было пусто; такой пустотой, которая не таит засаду, где сразу чувствуется – живых вокруг нет.

То, что им открылось, когда они смогли наконец заехать в крепость, было не так страшно.

Потому что сначала они увидели деревню. Вернее, не деревню – несколько домишек и лавок с воткнутой посредине церковью. Теперь они терялись в том же черном дыму.

Стефан спешился первым; он чувствовал себя отчего-то ответственным – может, из-за того, что первым почуял запах.

– Куда несет молодого, – сказал капитан, морща нос.

У церкви огонь отожрал крышу и выбил стекла, но тяжелая обгоревшая доска, которой заперли двери, была на месте. Стефан понял, откуда запах. Его не стошнило, наверное, потому, что он догадался куда раньше, только верить себе не хотел. Вместо тошноты пришла легкая и звонкая пустота. Пожженные дома щерились проемами окон.

Сначала молчали.

– Их-то за что, – сказал кто-то.

– Что ж они в крепость не ушли…

– А ушли бы? Глянь, что там…

– Небось те, из крепости, сюда отойти хотели…

– Хортиц, – сказал кто-то, присев у тела единственного убитого в остландской форме. Недалеко от трупа валялась шапка с медведем на кокарде. – Медведи! Это ж Хортиц, п-песья кровь. Опередил нас.

– А мух-то нет, – сказал тот, мрачный. – Покойники есть, а мух нет. Их же дым отпугивает, мух-то!

И засмеялся.

Кому в здравом уме могло прийти в голову отправить его в Пинску Планину – вместо безобидного капитана Гайоса?

Это не искра. Это факел, который с размаху швырнули в амбар.

Стефан сам и швырнул.

Кто теперь поверит, что он хотел как лучше? Что за бес дернул его говорить с Лотарем об армии? Или он действительно стал настолько остландцем, что поверил, будто державное войско будет защищать его княжество?

Державное войско с Хортицем во главе.

Стефан велел принести вина со специями, выпил его залпом и сидел, сжав ладонями виски, пытаясь понять, что делать. Идти к Лотарю – напрасный риск; тот ясно сказал ему, что слышать не желает о Бялой Гуре. И не идти – риск не меньший. Клетт наверняка уже узнал об этой истории – а в его устах она превратится в рассказ об орде безжалостных варваров, вынудивших людей Хортица отстреливаться.

Глаза снова застило красное марево; после он с трудом вспоминал, как сумел уговорить военного советника отправить молнию генералу Кереру; как сам строчил очередное письмо графу Лагошскому и вручал курьеру – хотя знал уже наверняка, что его увещеваниям тот не поверит. Ясно помнил лишь, как билась жилка на красивой шее генерала и как напряглась вена на его руке, когда он протянул Стефану стакан воды.

Ночью снилось то, что Стефан полагал давно забытым. Он давно отделался от этих воспоминаний, решив, что не имеет на них права. Не имеет права на войну тот, кто знает лишь ее славное начало, кого судьба уберегла от поражений – и даже от наказания, будто он вовсе не участвовал в восстании.

А теперь вот привиделось – сперва в проклятых зеркалах, теперь во сне. Островки жухлой травы, вымазанные в крови, будто кто хватался за стебли в предсмертной агонии. Бесконечная гонка по пустоши, огни вдали – то ли скакать во весь опор, то ли прятаться… Запах крови и пороха, который Стефан сперва глотал полной грудью и, казалось, не надышится – а потом замутило. Тянуло уже не кровью, а гнилью – от раскисших и разложившихся тел, от которых то и дело шарахался его конь. Бой снился непонятно, Стефан очутился среди незнакомых мундиров и лихорадочно пытался сообразить, где свои, а где чужие, пока не началась свалка…

Когда слуги уже привычно подали утреннее «лекарство», он поднес кружку к губам – и отставил: слишком отдавало гнилью.

Может, вот что ему нужно – хорошее восстание, чтоб после уже кровь в горло не полезла.

Недолго, верно, ждать…

Вестей от генерала Керера не было несколько дней. Секретарь разводил руками и грешил на Стену – скорее всего, послание просто не проходило. Здешние маги превратили отправку молнии в важный и таинственный процесс, но Стефан помнил, как это делал пан Ольховский. Без всякого страха перед Ученым советом – да и кого страшиться в чистом поле – он на глазах у всего штаба сжигал листок с посланием, сгонял пепел в два клубящихся шара и сталкивал их друг с другом, пока не просверкивала крошечная молния. Там, в ставке воеводы, она ударит в специальный щит и вычертит строчки. Куда быстрее и надежнее курьера – вот только Стена, гасящая магию, часто и собственную почту не пропускала.

Когда послание наконец пришло, легче Стефану не стало.

Я выполнил данный мне Его Величеством приказ: отправить вооруженный отряд в Пинску Планину. Цесарь рекомендовал гвардию капитана Гайоса, однако это не представлялось возможным: во‐первых, оттого, что отряд нужен здесь льетенанту, во‐вторых, потому, что с обстановкой в Планине Гайос мог бы не справиться. Я отправил туда опытный отряд полковника Хортица. Относительно действий последнего мне известно, что он был вынужден применить силу против вооруженных бунтовщиков. Сейчас в Пинской Планине военное положение. Я немедленно потребую у полковника Хортица подробного отчета, который и передам Вашей Светлости.

Еще несколько дней он мерил шагами кабинет, не желая идти к Лотарю, пока не получит полного доклада. В конце концов секретарь доложил:

– Курьер приехал, ваша светлость.

– Ну наконец-то!

Стефан никогда бы не подумал, что будет с нетерпением глядеть в лицо собственной смерти, но в этот раз так и вышло.

Только вспомнил давешний сон с кровью и вороньем – не зря, выходит, снилось.

Стоящий в дверях курьер взмок, задыхался от быстрой езды, будто мчался с пожара, даже лицо и одежда будто в копоти. Потом уж Стефан разобрал, что не копоть это, а дорожная грязь.

– Я привез рапорт от господина Грауба, – сказал молодой человек. Когда он с поклоном вручил Стефану пакет, из-под запыленного рукава на миг сверкнул серебряный браслет.

– Благодарю вас, пан Стацинский, – сказал Стефан. – Рад видеть вас в добром здравии.

Анджеевцу, похоже, было не до шуток. Он облизнул губы и хрипло проговорил:

– Господин Грауб велел также доложить вам лично. Так вышло, что мы оба стали свидетелями происходящего…

Стефан усадил Стацинского в кресло, велел, чтоб принесли ему подкрепиться и выпить.

– Вы это видели?

– Видел, – сказал тот. – Они стреляли в людей. Просто так. Уже после стали говорить, что было оружие, а никакого оружия не было…

Поднесенный секретарем кувшин прохладного вина он едва не выпростал, забыв о бокале – спохватился в последнюю минуту. Чуть опомнился и принялся излагать по порядку:

– Началось с это пустяка, на ярмарке: то ли кто-то из дражанцев что-то с прилавка стащил, то ли приударил за торговкой… Началась перебранка, потом драка. Собрался народ… Ярмарка, все навеселе, там, кажется, и было больше веселья, чем драки. Все было бы хорошо, если б не полковник Хортиц. Он решил навести порядок. Явился с солдатами, те принялись бить всех без разбору. Люди… люди сперва побежали, то есть, – он сглотнул, – дражанцы побежали, а наши… похватали камни и стали бросать в солдат. А капитан этот… мерзавец, с вашего позволения, стал подгонять своих… одним словом, началась стрельба. Без разбору стреляли, конечно, все кинулись врассыпную, а там же конники. Кого-то задавили. Там… там было безумие.

Стацинский утер винные капли с подбородка, размазав грязь вокруг рта. Он растерял где-то всю свою наглость и выглядел перепуганным мальчишкой.

– Я составлял рапорт для господина Грауба, а окна в кабинете выходят на площадь. Было много шума… Я сперва просто вышел посмотреть, а потом… – Он облизнул губы. – Мы уносили раненых с мостовой, иначе б затоптали… Те, кто был умнее, укрылись в приюте Святой Магды. Вместе с беженцами. Их не трогали больше.

– Остальные побежали к графу?

Стацинский кивнул.

– Наверное, и к лучшему, что его ранили. Солдаты перестали стрелять, графа унесли… А потом уж вмешался господин Грауб. Для графа это обойдется без последствий.

– А для тех, кого он защищал?

Стацинский пожал плечами. Верно. Не с него спрашивать. Только сейчас Стефан позволил себе рассмотреть его. Пыльный, усталый – но следов ранения не осталось, не мог бы человек с пошатнувшимся здоровьем так гнать коня с самой Планины. Живучий… Серебряных украшений стало на нем чуть меньше, они потемнели и в сочетании с дорожным костюмом смотрелись дико. А вот амулета не видно…