Текст книги "Твоя капля крови"

– Верно, пахнет не слишком приятно, – сказал он, заставив гвалт прекратиться, – но тот, кто считает, что на войне его ждут запахи исключительно благородные, может сразу возвращаться к себе в деревню, поскольку до восстания он не дорос. Ничего благородного на войне вас не ожидает, как и ничего веселого. – Он взглянул на Зденека. – И вы это понимаете лучше всех. Если мы затеваем восстание против остландцев, то по той же причине, по какой вы ушли в лес, – потому что терпеть более невозможно. И даже если оружие все в чешуе, что ж, нам это не помешает.

– Не помешает! – раздались возгласы.

– Верно, верно!

– Раз уж князь ваш не брезгует, так и вам не должно гнушаться. Мы возьмем эти пистоли, и те ружья, что наши багады отобрали у остландцев, и то, что куют наши кузнецы, и, наконец, косы, которые вы сами превратили в пики…

Собственный голос звучал гулко, будто шел из самой глубины ночи. Лагерь смолк, ни шепотка.

Ему внимали. Стефан ощутил необычный прилив энтузиазма.

Он боялся там, в Остланде, где крестьяне могут за всю жизнь не услышать голоса своего князя, где дворовые люди не смотрят тебе в лицо, – боялся, что утратил связь с этими людьми, с этой землей. Нет, Стефан не сомневался в своей повседневной власти над ними. Но было слишком легко забыть, что в Бялой Гуре князь прежде всего предводитель войска, что у плохого властителя попросту не соберется рота. Стефан боялся, что не сможет посмотреть своим людям в глаза в тот момент, когда они станут равными. Но они слушали его, готовы были следовать за ним, и в редком порыве экзальтации он воскликнул:

– Пойдете ли вы со своим князем на Швянт?

– На Швянт! На Швянт!

– Примете ли вы оружие из моих рук?

Древний обычай. Воины в багадах дрались обычно тем, что получалось раздобыть, и трофейное оружие было неоспоримой собственностью бойца – хожиста не имел права посягать на него. Но солдатам кучной армии оружие раздавал хозяин дома. И, взяв меч или саблю из его рук, бойцы клялись ему в верности. Так же, как потом стали клясться избранному князю воины роты…

Удивительно, но первым подошел не один из его милициантов, а Вилк. Опустился неуклюже на одно колено. Протянул руку, и Стефан вложил в нее один из пистолей.

– Клянусь служить тебе, князь, до нашей победы или до моей смерти, а надо будет – так и дальше.

Матерь знает, где он взял такую клятву, но остальным она понравилась. С особым удовольствием повстанцы выговаривали «и дальше». Стефан внутри похолодел – что за присяга, не хватало ему такой же, как он, армии.

Последним оружие брал пан Райнис.

– Отцу вашему служил, – сказал он, – и вам послужу, князь Белта.

Хитроумные чезарские пистоли терялись в лапищах вчерашних крестьян и кузнецов.

– Мудреные штуковины! Разобраться б, как стрелять…

– Разберешься! – весомо сказал Зденек. – Было б в кого да из чего, а как – это поймем!

Когда они возвратились, дом уже смолк, окна горели только в комнатах слуг и в верхней курительной. И вешниц, и управляющий выглядели уставшими, но Стефан все же попросил пана Ольховского оградить дом от непрошеных ушей. Дудек отвел Самборского в заранее подготовленные комнаты, а Стефан с Кравецем остались в гостиной. С верхнего этажа струился пряный запах трав и живицы, которую курил граф Лагошский. Только граф имел привычку засиживаться в курительной до поздней ночи. Даже Вдова, тоже любившая трубочку, сдавалась и уходила к себе раньше. Дым расползался по всему дому. Стефана он раздражал, и голова от него болела, как днем. Может быть, когда-то эта смесь служила для отпугивания вампиров.

– Признаюсь, от вас я не ожидал такого рискованного поступка. Как вам только удалось проникнуть на это судно?

Теперь никто не принял бы Кравеца за чиновника: лицо его обветрилось, руки огрубели, он выглядел как человек, которому много пришлось скитаться.

– Боюсь, я поступил не слишком честно, ваша светлость. Мне пришлось неоднократно ссылаться на дружбу с вами и приводить некоторые интимные детали…

– Которые вы почерпнули из моей личной переписки, полагаю.

Кравец опустил глаза. Жест вышел почти искренним.

– Поймите меня правильно, князь… Когда я очнулся в Чеговине, то не понял сперва, что со мной произошло, я был словно оглушен… Оказаться в чужой… во вражеской стране, без памяти, почти без денег – такого я никому бы не пожелал. Более того, я скоро понял, что и в собственной отчизне стал парией. Я долго искал путь обратно на родину. Вы ведь сами понимаете, через Стену меня сейчас не пропустят. Князю Самборскому я рассказал, что был выслан из Остланда за крамолу, что водил дружбу с вами и желал бы в рядах белогорцев сражаться против тирана. Очевидно, я был достаточно убедителен, потому что князь оказал мне протекцию. Благодаря ему я и смог войти в некие круги, где и узнал о готовящейся экспедиции…

– И угодили прямиком в медвежье логово, – сухо закончил Стефан. – А теперь вы хотели бы отправиться к цесарю и доложить ему об оружии. Вы ведь понимаете, что я не смогу вас отпустить?

Кравец вскочил. Несмотря на очевидную усталость, он принялся ходить взад-вперед по библиотеке, как совсем недавно Стефан.

– Ваши игры с оружием, – сказал он наконец, – малого стоят по сравнению с грозящей нам всем опасностью. Я хотел рассказать вам тогда, да, как видите, не успел.

– Что ж, расскажите сейчас.

– Бог мой, князь… – Кравец от волнения стал тереть руки, будто от мороза. Стефан не помнил за ним такой привычки. – Я даже не знаю, поверите ли вы мне.

– В Цесареграде вы, очевидно, считали, что поверю. Что же изменилось?

– Да впрочем… – Бывший тáйник зябко передернул плечами. И в самом деле мерзнет, не пришел еще в себя после корабля. – Здесь атмосфера, пожалуй, еще более подходит для того, что я собираюсь вам рассказать… Вы… верите в вампиров, князь?

– В вампиров? – Стефан выразительно поднял брови. – Наша земля полна легендами, но вы же не думаете, что я стану принимать их всерьез…

– Боюсь, как бы нам всем не пришлось отнестись к этому серьезно. Князь… позвольте спросить вас – вы поверили в то, что говорили обо мне во дворце?

– Ни на мгновение. Я сразу понял, что с вами сыграли дурную шутку… и довольно искусную. Но не станете же вы утверждать, будто это сделали вурдалаки.

– Стану. – Кравец поднес руку к шее, будто хотел поправить воротник, и тут же отпустил. – Одного из них я точно знаю, представьте, это наша цесарина. Вас никогда не удивляло, что она совсем не выходит днем и окна на ее половине всегда задернуты?

– Ну, право… тут вы дали маху. Не знаю, чем вам так не полюбилась ее величество, но обвинять ее в вампиризме…

– Князь, да как вы не понимаете! – Кравец тряхнул отросшими волосами. – Я хотел рассказать вам об этом еще в ту ночь… Но она не позволила мне. Я не знаю, что она сделала со мной, я даже не помню… не слишком хорошо помню, что произошло. Она заставила меня что-то написать, а после я очнулся на корабле. Вы не представляете себе, что это за сила. И сила эта идет прямо из могилы.

Кравец снова потер замерзшие руки.

Стефан заговорил с ним мягко, как с умалишенным:

– Ну же, господин Кравец… вы сами себя слышите? Если вы доберетесь до цесаря и приметесь рассказывать, что цесарина вас… околдовала, Матушка знает, что он может подумать. Лучшее, что может прийти ему в голову, – то, что вы получили нервное переутомление, трудясь на благо родины.

– Князь, – сказал бывший тáйник, – мы никогда не были с вами друзьями, и все же я питал надежду, что вы меня знаете.

– Знаю, и как человека весьма трезвого. Но эти сказки…

– Хорошо, – кивнул Кравец, совладав с собой. – Давайте я начну с другого. Начну с Драгокраины. Помните – те бойаре, введенные в Совет, которые нам с вами показались подозрительными?

– Так.

– Вам это покажется еще более подозрительным, если я скажу, что большинство бойар из тех, кто не принадлежит к дому Шандора, все происходят из древнего рода Деневер. К этому роду, если вы помните, принадлежит печально известный князь Михал…

– И опять за рыбу деньги, – вздохнул Стефан.

Кравец коротко улыбнулся.

– Заметьте, сколько вы заплатили за «рыбу», я у вас сейчас не спрашиваю…

– Так что же, и войну развязал клан Деневер?

– Если бы… Тогда, возможно, все было бы проще. Нет, война – целиком заслуга господаря Николае, если только кто-то из бойар не внушил ему эту мысль. Мы, смертные, легко поддаемся внушениям. Но у господаря обширные планы не только на Чеговину.

Стефана будто что-то толкнуло.

– Вы замерзли, – сказал он Кравецу. – Поднимемся в мой кабинет. Там теплее, и в столе у меня спрятана бутылка «капель князя Филиппа». Там, правда, на донышке, но вам хватит, чтобы согреться.

Дверь курительной, примыкавшей к кабинету, была закрыта, но в щель было видно свет. Не то чтоб он и впрямь собирался играть с Лагошем в ту игру, что затеяла с ним цесарина. Но если получится, то отчего бы и нет?

– Расскажите мне, – потребовал Стефан, когда они поднялись, – все, что знаете о планах господаря.

Кравец поджал губы.

– А разве вы о них не узнали? Я полагал, что именно по этой причине…

– Я бы хотел услышать о том, что известно вам. Цесарь не желал расстраивать меня разговорами о Планине…

– Вряд ли я открою вам что-то новое. Господарь использовал нашу проволочку, чтобы выйти на связь с Флорией. Его нерешительная политика на самом деле едва ли нерешительность. Он пытался выгадать, от какой из сторон ему достанется больше… Думаю, Пинска Планина манила его не меньше чеговинских территорий…

– Вот с этого вам и следовало начинать, – сказал Стефан, – вместо сказок о вампирах.

– Так и знал, что это вам будет интересно, – усмехнулся Кравец. Он стал совсем похож на себя прежнего. – Постойте… да ведь я, кажется, догадываюсь, почему вы уехали из Остланда.

– Почему меня выслали из Остланда, – уточнил Стефан.

– Вы должно быть, прослышали об этих планах… От домна Долхая?

– Верно. – О судьбе несчастного Долхая Стефан решил пока не сообщать.

– Я не знаю, обещал ли Николае и в самом деле флорийцу помощь против нас. Но такой сговор сразу ставил его в выгодную позицию. Я не верил до конца, что он пойдет на такое но, судя по тому, что вы здесь… Господарь из просящего превратился в того, кто ставил свои условия.

– В этом есть и моя вина.

– Я не верил в эту войну так же, как и вы, князь.

– И поэтому теперь я сижу тут взаперти, а на ваше место поставлен Клетт…

Кравец молчал, и Стефан потянулся к веревке звонка. Вошедший слуга даже не выглядел заспанным. Похоже, они здесь начали привыкать к ночным бодрствованиям. Покои Кравеца были готовы – в старом летнем павильоне на другом конце парка. Стефан взялся сам проводить туда гостя.

– К сожалению, я не могу поселить вас в доме… вы наверняка понимаете – почему.

– Конечно, – кивнул Кравец, – понимаю.

Они пошли по длинной тропинке, огибающей парк. Мимо Марийкиного флигеля, мимо заброшенной беседки, которую любила Катажина – и после ее смерти ни отец, ни домашние больше не посещали. Теперь колонны беседки, едва выступая из зарослей вьюнка, тоскливо белели в темноте, будто памятник на заброшенном кладбище.

– Ну хорошо. Положим, тот бред, что вы мне сейчас несли, окажется не бредом. Но даже если и представить, что вы доберетесь до столицы, – как вы собираетесь докладывать его величеству?

– Весьма просто. Достаточно отодвинуть занавесь при дневном свете, чтобы напугать вампира, или же поднести ему серебро…

Отчасти Кравец был прав.

У цесарей не спрашивают объяснений, их приказы выполняют, а чудачествам если дивятся, то втихомолку. Но стоит кому-то днем раздвинуть шторы, и вся маскировка полетит в тартарары.

– Я поражен вашей изобретательностью. Вам хватило ее, чтоб добраться до Бялой Гуры, но, боюсь, будет недостаточно, чтобы перейти Стену и уж тем более попасть во дворец. За Стеной вы, думаю, сумели бы сделать так, чтоб цесарь с вами заговорил. Но я вряд ли смогу дать вам рекомендательное письмо. Придется вам пока оставаться здесь, под моей… защитой.

На обратном пути Стефан задержался у усыпальницы князя Филиппа. Не настоящей – прах князя остался в чужой земле, – но пани Агнешка пожелала, чтоб и дома о нем была память. Склеп стоял высоко, к нему вели выщербленные временем ступеньки. Над склепом простирала руки в защитном жесте фигура Матери.

Легенда гласила, что, если опасность будет грозить дому Белта, князь Филипп поднимется вновь из могилы. Но тела нет, все, что может подняться со дна склепа, – несколько истлевших листьев. Придется дому Белта справляться самому.

Глава 21

Как Стефан и думал, Лагош из курительной спустился в гостиную и ждал Стефана там, нетерпеливо постукивая кончиком трубки по низкому столику.

– Объясните мне, Белта, – сказал он без вступления, – что это за гости к вам ходят. И почему они говорят вам такое о Планине.

– Через дверь курительной так хорошо слышно?

– Порядочно, – не смутился Лагош.

– Этот человек, если вам угодно, бывший начальник тайной службы Остланда. Потому он и рассказывал мне… то, что рассказывал. Как вы понимаете, цесарь со мной таким не делился.

– Вы ради этого пригласили в дом остландского шпика?

– Бывшего остландского шпика, граф. И стал он бывшим в том числе потому, что не одобрял политику дражанца. И если быть совсем честным, я не приглашал его, это он ищет у меня укрытия.

Лагош расхохотался. Густым, тяжелым смехом.

– Голос вам мой нужен, Белта! А с чего я возьму, что это все не театрик деревянный, как у мужиков на ярмарке? Вы говорите, он-де бывший тáйник, а с чего мне вам верить?

Другого бы Стефан, не задумываясь, вызвал бы на дуэль за такие слова. Но Лагош всегда умудрялся вести себя так, будто общие правила приличия его не касаются, и ему это сходило с рук. К тому же сейчас он Стефану был нужен.

– Жаль, что мое слово для вас так мало значит. Но даже если вы не знаете его в лицо, то хотя бы по письмам этот человек должен вам быть знаком… Стацинский, кажется, не успел его увидеть, он приехал уже позже, но, думаю, он наслушался во дворце об обстоятельствах его отставки, пусть он вам расскажет…

– Но уж если ваш цесарь торгует Планиной, отчего же вы так уверены, что сможете этому помешать? – Видно, Лотарь так навсегда и останется «его цесарем».

– Я, – сказал Стефан, – вряд ли смогу этому противостоять. Но, думаю, восстание смешает планы и цесаря, и Дражанца.

Лагош сощурился. Казалось, он получает от беседы странное удовольствие.

– Каким же таким образом смешает?

– Не все в Драгокраине, – вместо ответа сказал Стефан, – поддерживают нынешнего господаря. Отнюдь не все.

– Так что ж. У себя мы никак цесаря на князя не сменим, так будем у них господаря менять?

– О, я полагаю, что они справятся без нас. Одна из древних княжеских фамилий готова взять в руки бразды правления. Их ставленник будет гораздо лояльнее к нам, чем Николае. Учитывая нашу общую борьбу против Остланда, я думаю, они согласятся раз и навсегда решить вопрос Планины…

– Что это за фамилия? – потребовал граф.

– Деневеры, – сказал Стефан, будто прыгнув с обрыва.

– Вы хотя бы знаете, что это за семейство? Раньше мы гоняли этих Деневеров осиной и Матушкиным словом. Я думал, они давно перевелись – ан нет, живы!

– Я не понимаю, о чем вы, граф, – спокойно сказал Стефан.

Тот брызнул слюной.

– Вампиры эти Деневеры, вурдалаки – от того самого Михала и пошли. А вы их будто хотите на нашу сторону?

– Я не знал, что в наше время кто-то еще верит в вампиров.

– Кто близко с ними не сталкивался, – граф свел огромные брови, – тот, может, и не верит. А мой дед их в хвост и в гриву бил каждое полнолуние…

– Я вполне понимаю, что вы не хотите иметь дела с дражанцами. Но посмотрите, что происходит в этот неспокойный час. Бывшие враги сходятся. Я и сам не более чем несколько часов назад жал руку Самборскому… Отчего и вам не забыть о старых распрях?

– Не держите меня за дурака. – Взгляд Лагоша из-под бритого лба был чрезвычайно острым. – Вы сами-то как с ними столковались? Они ведь чужую кровь не слушают.

– Я говорил с ними через посредство цесарины Остланда.

– Как бы там ни было, я с кровососами бок о бок не встану. Не тот это народ, чтоб с ним о чем-то договариваться.

– Что бы вы о них ни думали, разногласия у вас всегда были о принадлежности Планины. Прежние князья Бялой Гуры слишком часто оставляли вас без поддержки. Неудивительно, что властители Планины привыкли управляться своими силами. Но я поспособствовал бы вашему примирению, если бы Деневеры взяли трон.

– Что ж. Хотите сказать, что принесете мне подписанную кровью бумагу, буде я отдам за вас голос?

– Не думаю, что это будет так уж сложно.

Граф Лагошский не выглядел убежденным.

Скоро Стефану стало не до графа: в дом начали наезжать гости. Похороны старого князя были делом одиноким, а на нового торопились посмотреть. Опасения лучше всего заглушаются любопытством.

Официально собрания за пределами столицы еще не запрещали, но таким съездом особая охрана не могла не заинтересоваться. Оттого Стефан приказал своей милиции следить за дорогами, предупреждать – но не показываться и уж тем более не чинить препятствий. На поминках ни гостям, ни хозяевам прятать нечего. А то, что многие приехали с сухими стебельками в петлицах или в лошадиных гривах в знак того, что получили разосланные вицы, – так не арестовывать же за это.

Самборский уехал в разоренный отцовский дом. Его имению вовсе не повезло: первый хозяин, которому досталось конфискованное владение, бросил все и бежал на Шестиугольник; второй, напротив, держался в столице, поближе к цесарю, и в имение наезжал раз в пять лет, позволив ему тихо и безнадежно разваливаться. Стефан жалел Самборского – вид заброшенного дома только растравит незажившие раны. Но еще жалел о том, что вряд ли князь сумеет сколотить кучу: его бывшие крестьяне наверняка уже поуходили в леса, в вольные багады, и неизвестно, последуют ли теперь за Самборским…

Кравец оставался пока в летнем павильоне, куда Стефан его поселил. У павильона милицианты пана Райниса несли неотступный караул. Кравец не должен был увидеть лишнего. Да и гостям, которые теперь съезжались в поместье, зрелище бывшего начальника тайной службы могло испортить аппетит, а то и вовсе отбить желание оставаться.

Стефан не мог взять в толк, что с ним сделать. Так и держать в павильоне – он, пожалуй, сбежит; отпустить и отправить в Остланд – но с Кравеца станется пройти за Стену, пробраться во дворец и доложить Лотарю о цесарине. И тогда весь их план не будет стоить ломаного гроша…

В глубине души он, конечно, знал ответ. Знал, что спроси он у Корды – и друг скажет то же самое. И все-таки Стефан оттягивал неизбежное. Хотя, с трудом проснувшись среди дня, он всякий раз думал о тáйнике. Именно после пробуждения больше всего хотелось есть.

Он напился тогда, забыв об осторожности, и вначале чувствовал себя сытым и безопасным, но крови молодого гарда едва хватило на семь дней.

Кравец бродил по павильону как бедный родственник, не допущенный до чужого веселья. Он бы явно хотел посмотреть на веселье одним глазком, но стерегли его тщательно.

– Ну что же, князь, – сказал он, завидев Стефана, – вы решили, что желаете делать с вашим пленником?

– Позвольте, – Стефан примирительно поднял руки, – если вы и пленник, то сдались мне добровольно.

– Это верно. Я сдался добровольно оттого, что доверял вам…

– Право, господин Кравец…

– По меньшей мере, больше, чем могу доверять кому-либо еще в моем положении…

– Единственное, что я могу предложить вам, – стать нашим парламентером. В этом случае у вас появится некоторая… легитимность, и, возможно, цесарь вас выслушает…

– Легитимность? – Бывший тáйник рассмеялся. Он избегал почему-то смотреть Стефану в глаза. – Вы ведь не так давно покинули Остланд, князь, чтоб забыть, как там считаются с бунтовщиками. Никто не будет вас слушать. Ни вас, ни… парламентеров.

Взгляд его растерянно бродил по комнате, будто выискивая, за что зацепиться. В конце концов Кравец повернул голову и уставился в сумерки за окном. Это можно было счесть за грубость – которая в ситуации тáйника была бы даже простительна.

– Когда мы возьмем город, – сказал Стефан, – цесарю придется по крайней мере нас выслушать.

– Когда вы возьмете город, – откликнулся Кравец, – вас выкурят оттуда за неделю, и единственными, кто станет с вами разговаривать, будут дознаватели. Однако все это ваше дело.

– Я боюсь, иначе я не имею возможности вам помочь. Вы обратились не к тому человеку. Мы с вами теперь оба по одну и ту же сторону цесарского гнева – и по одну сторону Стены.

– Верно, – вздохнул Кравец. – Мне тоже начинает казаться, будто я обратился не к тому… человеку.

Он чертил что-то пальцем на оконной раме. Бездумный, беззаботный с виду жест – но во всей его фигуре читалось напряжение человека, готового броситься в бой.

Вернее – готового отбиваться.

– Здесь прекрасные зеркала. – Его голос отдавался тревожным эхом в пустых стенах. – Я разглядел печать… Вы заказали их у дражанского стекольщика? По совпадению – у того же мастера, что и цесарина Остланда.

Стефан отступил на шаг.

– Вы и другие привычки переняли от цесарины… Хоть я и не имею чести быть допущенным в ваше общество, даже мне здесь очевидно, что вы переняли у нее ночной образ жизни… Полагаю, вы славно посмеялись надо мной, когда я спрашивал о вампирах…

– Мне было не до смеха, – честно ответил Стефан. Кравец наконец развернулся к нему. Он все еще смотрел мимо – и хорошо, в глаза ему заглядывать не хотелось, достаточно и его лица, на котором читалось обнаженное ожидание смерти. В руке он сжимал пистоль – тот самый, чезарский, с укороченным дулом.

– Положите оружие, – торопливо сказал Стефан. – Заклинаю вас, положите. Уезжайте отсюда.

– Ваши люди не дадут мне уехать. – В пистоле наверняка серебро, а на шее у Кравеца – снова та рогатка.

– Дадут. Я прикажу им. Уберите пистоль, Кравец…

– Вы надеялись на ее поддержку и поэтому… позволили ей?

– Я не нападу на вас, если у вас не будет оружия. – Губы пересохли, и он уже сам понимал, что лжет. Но Кравец взвел курок. Стефан бросился и даже в этот момент верил еще, что не к чужому горлу тянется, а хочет лишь отобрать пистоль.

Прогремел выстрел. Стефан успел схватить руку Кравеца, отвести, и пуля ударила в зеркало. Бывший тáйник боролся молча, пытаясь вырваться, навести дуло на Стефана, – но сил не хватало. От напряжения он стиснул зубы, кровь бросилась ему в лицо. Стефан чувствовал ее – так близко, уже предвкушая против воли, как вопьется в тугое горло.

Снова выстрелы. Кравец завалился набок, странно обмяк в его руках. Запахло кровью, и только оставшийся человеческий инстинкт не дал Стефану забыться в этом запахе. Он перевел помутневший взгляд на дверь – там стоял Зденек, сжимая дымящийся пистоль.

– Я слышал, – сказал он, облизнув губы, – он стрелял в твою светлость. Он…

– А остальные – слышали? – резко спросил Стефан, поднимаясь. Тело Кравеца осталось на полу, и теперь отчетливо было видно два темных пятна, расплывшихся по шелковому жилету.

– Остальные? Не знаю. Вроде далековато…

Зденек выглядел растерянным, и Стефан его успокоил:

– Все правильно. Это был… враг.

Он наклонился проверить пульс, но жилка на еще теплой шее молчала.

Кравецу, должно быть, тяжело пришлось в дороге и немалого труда стоило отыскать Самборского, втереться к нему в доверие и попасть на корабль.

Все это – чтоб закончить на холодном клетчатом полу гостевого павильона.

Зденек тоже глядел на тело со смесью любопытства и испуга.

– Что же с ним делать, твоя светлость?

Стефан едва подавил желание поднять Кравеца с пола, начать тормошить – настолько напрасной казалась его смерть.

И как он ни старался, не мог отогнать сожаление о том, что выстрелы раздались так рано – раньше, чем он успел напиться.

– Нужно увезти его. Так, чтобы никто ничего не заметил. Похоронить… на нашем кладбище. Здесь его искать не станут.

Разве что Самборский озаботится судьбой товарища – но Самборскому можно объяснить, что он привез домой шпика.

Зденек с еще одним подоспевшим милициантом завернули Кравеца в покрывало, снятое с кушетки, и унесли. С покрывала свисали золоченые кисти. Стефан подобрал упавший пистоль и осторожно вытряхнул пули на стол. Серебро… Зеркало, которого достиг выстрел, не разбилось, но стекло будто оплыло там, где в него попала пуля, и в этом оплывшем Стефан больше не отражался.

Корда нашел его в кабинете. Стефан пил сливовицу, не чувствуя ни вкуса, ни опьянения, но пытаясь найти утешение в привычном жесте. Корда бутылку у него отобрал.

– Нехорошо, друг мой, напиваться одному. Что-то случилось?

– Их превосходительство Кравец, – мрачно проговорил Стефан, – изволили отбыть.

– От… – Корда поперхнулся. Повнимательнее вгляделся в Стефана.

– Это не я, – сказал тот с досадой. – Хотя я… просто не успел. Он все понял, Стан, у него пистоль был заряжен серебром.

– Матерь добрая… Он тебя не ранил?

– Я цел. Зденек услышал шум и застрелил его.

Корда кивнул – кажется, одобрительно.

– Ты не будешь меня слушать, если я скажу, что это было неизбежно.

– Не буду. – Сливовица оставила на языке кислый, неприятный вкус.

– Куда ты его?

– Зденек с ним поехал. Закопает его где-нибудь на кладбище. Кравец был по-настоящему верен Лотарю, в отличие от меня. Он заслужил других похорон.

– Скоро много верных Лотарю полягут в этой земле. Ты не сможешь каждому из них воздать почести. Вот только, – с кривой усмешкой, – ты при таком раскладе остался голодным…

Стефана это рассердило – каким небрежным тоном друг говорил о его проклятии, о том, что затронуло Стефана куда больше, чем Корда мог постичь. Что он знает о голоде, об отнимающей силы, постоянно беспокоящей пустоте внутри, от которой невозможно по-настоящему отвлечься. И сдерживаешь эту гложущую пустоту из последних сил, чтоб она не пожрала других – да хотя бы Стана…

Но Корда подошел ближе.

– Да что ж ты мучаешься, ради Матери…

Стефан поднял голову и увидел у него в руках нож для бумаг.

– Уйди! Уйди, к псам, говорю тебе!

Ударил по ножу, тот вылетел, звякнув, упал на пол.

– Прости. Тебя только не хватало…

– Ты сколько уже не пил? Сорвешься, нападешь на кого в деревне… А так бы…

– Уйди. Не хватило тебе раны? Ничего, скоро еще получишь. И без меня. Так дождись хотя бы.

Корда сочувственно покачал головой.

– Тебе бы, друг, дождаться. Ты дотерпи до восстания. А там можешь хоть у всех на виду глотки перегрызать. В бою можно уже не опасаться, что тебя сочтут слишком кровожадным. Возможно, люди начнут бояться князя – зато с князем им бояться будет нечего.

– Я выдержу, Стан, – сказал он глухо, глядя на собственные руки. Кожа на них побелела и высохла, стала как пергамент. Неудивительно, что Кравец догадался, – еще немного, и все догадаются. Юлии бы в этом виде не показываться. Хотя в ее присутствии становилось немного легче.

Время текло с нещадной быстротой. Гости собирались, и теперь нужно было каждого из них взвесить и измерить, каждому найти применение.

Прибыли Мауриций и Бранка Галат, оба молодые и долговязые. Галат оказался неожиданно одним из бригадиров Студенческой армии – в отличие от Бойко, к нему с арестами и обысками пока не приходили. Его супруга возглавляла «Общество белогорских жен и вдов», которое цесарь не разрешил, даже отменив многие другие запреты: идея «бабьего царства» его слишком пугала.

Приехал старый Марецкий, бледный и осунувшийся, с выражением вечного недоумения на лице. Поговаривали, что он болен, что для выздоровления ему нужен другой климат. Жена и дочь звали его в Монтеллу, но Марецкий не желал уезжать. Болезнь сделала его совсем миниатюрным, но к хрипловатому голосу его прислушивались. Пан Ольховский, едва увидав его, зацокал языком и теперь перед каждым обедом поил его травами. Марецкий долго сокрушался Стефану о мезальянсе дочери; кажется, он до сих пор относился к нему как к возможному зятю и надеялся, что в случае победы брак может расстроиться…

Из тех, кого он откровенно не ожидал, приехал Блажинич. Во время восстания он был у отца бригадиром, но сына его почти в открытую называл предателем.

Стефан замечал – и не знал, должен ли благодарить новую проницательность, приобретенную со «своей» кровью, или же опыт, полученный в цесарском дворце, – тех, кто собирался из этого собрания извлечь собственную пользу. Тех, кто кивал согласно на негодующие возгласы Бойко, кто высказывал Стефану сочувствие, разглагольствуя о «боевой» славе умершего князя. И внимание, и сочувствие их были фальшивыми, переслаженными. А после милицианты ловили срочно отосланных в город слуг, которые божились, что им не поручали ничего передавать в столицу.

Кто-нибудь из домашних непременно составлял таким гостям компанию – Юлия, пан Ольховский, а когда и сам Стефан, – а в нужный момент их уводили то на охоту, то полюбоваться садом. Остальные же собирались по вечерам в малой гостиной и говорили, по словам Юлии, «о погоде и о революции». Беседы, начинавшиеся как пустой разговор, перетекали в серьезное обсуждение прежде, чем кто-либо успевал заметить. Cтефан присутствовал на каждой такой беседе, благо – велись они поздно. Сидел в отцовском кресле, которое велел слугам перенести в гостиную, и прислушивался к каждому из говорящих.

– Вы так беспечно позволяете им болтать о восстании… Вам что же, хочется, чтоб все были в курсе? – спросила Юлия поздно вечером, когда почти все уже разошлись. С недавнего времени она стала заплетать волосы в косу и оборачивать ее вокруг головы – так обычно причесывались матери вдовьих рот.

– Княгиня права, Стефко. Не обижайся на мои слова, но я уверен, что треть собравшихся здесь не для того, чтоб почтить память твоего отца. И не для того, чтобы участвовать в нашей авантюре.

– Именно, – кивнул Белта. – И поэтому я хочу, чтоб они узнали о восстании только то, о чем можно болтать в гостиной. А после мы немного подождем… чтоб увидеть, кто из них поторопится отправить доклад цесарским службам. Вы же не думаете, будто в Остланде не догадываются, что мы собрались бунтовать? Они знали об этом уже тогда, когда я старался убедить цесаря в лояльности Бялой Гуры…

Надо же, оказывается, и ему трудно называть бывшего друга по имени.

– Они просто немного по-другому представляют себе наше восстание…

– Как же? – спросила Вдова.

– Так же, как и я его видел, когда в прошлый раз приезжал домой. Акт отчаяния, самоубийственный порыв, что-то из виршей Бойко.

– Одним словом, то, во что бы это вылилось, не будь тебя с нами, – уточнил Корда.

– Разве дело только во мне? Они знают о легионах Марека, но вряд ли представляют себе, сколько там бойцов… да и куда флориец их направит. Им неизвестно, что Марек в Чеговине.

А еще в Остланде вряд ли могут вообразить, до какой степени народ готов сражаться. Для остландцев возможный белогорский бунт – выдумка студентов и поэтов, которые от столичного безделья жаждут приключений. Вот только они не видели крестьян Грехуты; не видели, с какой торжественностью люди принимали из рук Стефана пахнущее рыбой оружие…