Текст книги "Твоя капля крови"

– Кто же ему помог? – спросила Доната, уже предвкушая ответ.

– Мы, – сказала тетка. – Мы, дом Шандора. Мой отец знал его, и отец моего отца. А сегодня и ты его узнала. Люди древней крови не стареют. У нас он нашел укрытие и у нас познакомился с твоей матерью. Я помню, как они танцевали в этой зале. А потом ее выдали замуж за господаря…

Она не сказала «твоего батюшку», и, еще не понимая, Доната стала вслушиваться внимательнее.

Тетка рассказывала о ее матери, сговоренной с самим господарем, и о принце древней крови, который раз увидел ее на ночном балу – и больше глаз не мог отвести. Забыв об осторожности, о том, что нельзя появляться на виду, он навещал ее в Кирали, отводя глаза слугам и гардам. И о том, как в одну из ночей мать сказала ему, что у них будет дочь. И о том, как радовался принц – и боялся.

Потом уже, когда Доната выросла, она спрашивала себя, сколько в той истории было любви, а сколько расчета, желания обеспечить себе наследника «своей крови» и королевского происхождения. А тогда она жадно слушала историю…

– О чем вы хотели говорить, ваше величество?

Она облизнула губы.

– Вы наверняка представлаете себе, что творится сейчас в Драгокраине.

– Это верно. До меня доходит так мало сведений, что остается только представлять…

Цесарина молчала, явно ожидала, что он продолжит.

Советники, так неожиданно введенные в Совет бойар. Ненужная война и беженцы. И цесарина, которой вдруг захотелось заручиться дружбой дома Белта – желание, которое можно бы легко понять, не запоздай оно лет на сто.

– В княжестве все сильнее поднимается недовольство против вашего августейшего брата. И я полагаю, люди нашей крови захотят воспользоваться этим недовольством.

– Мой брат не может болше править. Страна выскалзывает у него из рук, и будет толко правилно, если корону примет тот, у кого хватит не только силы, но и сердца…

– Вы понимаете, – проговорил Стефан медленно, с трудом, будто идя сквозь волны, – что мой долг, как советника цесаря и как его друга, – немедленно сообщить о готовящемся перевороте.

– Понимаю, – легко согласилась Доната. – Но разве это единственный ваш долг? Или о других вы и правда уже позабылы?

Стефан промолчал.

– Чувство долга позволит вам смотреть, как вашу родину топят в крови?

– Ваше величество, неужто и вы прислушиваетесь к пустым слухам о восстании?

– Так это слухи. И белогорские лэгионы во Флории – тоже, разумеется, слухи.

– Этих легионов вам не стоит бояться, – сказал он с досадой.

– Верно, думаю, не стоит. Ведь единственный путь, которым они могут попасть в Бялу Гуру, – по морю. И я сомневаюсь, что доблэстный флот моего супруга позволыт им хотя бы пристать к берегу…

– Вот видите. Вы и сами понимаете, что опасаться здесь нечего.

– Конечно. – Она улыбнулась уголками губ. – Совсем другое дело было бы, если бы белогорские полки могли пройти через Чеговину, а затем – Драгокраину. Вот тогда, пожалуй, можно было бы испугаться. Насколко я знаю, ваше княжество никогда не было силно на море, но вот на земле, и вдобавок – на своей…

Стефан медленно опустил бокал на стол.

– Я бы тем более испугалась, что хорошо знаю наши лэса. Там полку солдат и в самом деле нетрудно затеряться. Я помню, что ваш батюшка нашел там убежище после одного из бунтов. Ведь так он познакомился с вашей матерью?

– Совершенно верно.

И это Доната узнала от «дяди»?

– Вы во всем правы, ваше величество. В этом случае и я опасался бы белогорских войск. Но ведь господарь никогда не предаст своего августейшего друга. И если бы предал – не представляю себе, какую цену он запросил бы у повстанцев…

– Цену, князь? Когда вы успелы превратиться в саравского торговца? Я говорю о дружбе…

– К сожалению, в наше время дружбой называют самые разные вещи…

– Я называю дружбой руку, которую протягивают, чтоб помочь подняться. – Совсем некстати Стефану пришли на ум часы в кабинете. – Я называю дружбой общее стремлэние к свободе. И я называю дружбой поддержку, которую освободившиеся страны могут оказать друг другу.

– Все ли дражанцы думают о свержении господаря как об освобождении?

– Если и не все, то болшинство из них. Мой единокровный брат вовлэк княжество в ненужную войну и забыл накормить солдат…

– Ваш брат, – повторил Стефан. – Вы готовы погубить его? Отринуть брата только потому, что он не вашей крови? Если мирный переворот не удастся… А ведь господарь Николае не остландец, его наверняка учили, как распознать Зов и не поддаться ему.

– Я не готова потерять брата, хоть никогда и не была ему настоящей сестрой. Но еще меньше я готова потерять сына.

Она открыла наконец коробку, поставленную на столик. Там оказались оловянные солдатики, лежащие на мягкой тряпице.

– Это, – сказала Доната, – я нашла среди подарков цесаревичу. Дотроньтесь до них, князь.

Он взял из коробки маленького знаменосца – и тут же выронил, обжегшись.

– Это не олово. – Голос цесарины стал очень спокойным. – Кто-то прислал моему сыну серебро.

Вряд ли кто-то из дарителей стал бы подделывать серебро под дешевый металл и прятать солдатиков в кустарную деревянную коробку. И это не проверка, как проверяли Стефана. Всем известно, что цесаревич не открывает подарков на публике.

Не проверка. Предупреждение.

– Вы можете предположить, кто их послал?

Цесарина передернула плечами.

– Это не луди из Ордена. Они убилы бы Лоти, если б имелы возможность, но вряд лы сталы бы… забавлаться.

Стефан ждал, глядя в стеклянные медвежьи глаза. Пан Ольховский рассказывал, что когда-то по соседству жил граф, в полнолуние обращавшийся в медведя. Он успел жениться, вырастить сыновей и построить храм, пока люди не сообразили и не пришли к имению с вилами.

Цесарина нервно вертела на пальце кольцо. Стефан шагнул к ней ближе в неосознанном желании защитить.

– Этот человек не пошел ни к моему супругу, ни к брату… пока.

– Вернее всего, он лишится жизни, если заговорит о таком без доказательств.

– Посмотрите на меня, князь Белта, – сказала она тихо. – Я была осторожна… так осторожна все эти годы. Но мы с вами знаем, что это всего лышь маскарад. Нет ничего проще, чем подойти и сорвать маску.

Ее белые щеки согрел нежный румянец, витая смоляная прядь падала на глаза.

– Еслы человек этот, кем бы он ни был, раскроет тайну цесаревича… Я верю, что Лотарь постарается его защитить. Но вряд лы это ему удастся. Я хочу, чтоб хотя бы у меня на родине Лоти мог найти убежище. Я не желаю смерти Николае, но, если придется выбирать между братом и сыном, мне лэгко будет сделать выбор.

– Я не думаю, – очень медленно сказал Стефан, – чтобы у вас или у меня действительно был какой-то выбор…

– Вы правы. – Она осторожно, будто боясь спугнуть, тронула его за предплечье. – У нас его нет.

Столько времени он боролся с этим – боролся с самим собой, с того дня, когда понял, кем рожден и кого может породить. Стал завсегдатаем в доме на Малой набережной, прослыл букой, женоненавистником, Мать знает кем еще – не зря о них с Лотарем ходили слухи. Но теперь, когда он стоял к ней так близко, тишина между ними нетерпеливо звенела. Стефана пробила дрожь от мысли, что она – такая же, что с ней – позволено…

Жена его друга.

Цесарина Остланда.

«Да вы, Белта, никак в самоубийцы записались?» – ехидно спросил Лотарь.

Стефан не отступил, это было бы совсем неприлично. Но опустил глаза и застыл. Цесарина убрала руку и отошла к окну.

– Вы согласитесь встретиться с человеком нашей крови, которому я полностью доверяю?

– С тем, с кем вы танцевали на балу?

Она не оборачивалась.

– Вы угадалы, князь.

– Я почту за честь быть ему представленным, ваше величество.

С утра мир был до звонкости напряженным – того и гляди порвется нить, удерживающая его в сравнительном порядке. Стефан сперва думал, что один чувствует эту удивительную звонкость, что это последствие ночного угощения. Но и остальные, кажется, нервничали. С утра он устроил собрание и распек своих людей:

– Господа, ведь война еще не началась, а беспорядок у вас в делах уже не мирного времени. Мне сообщили, что двум нашим курьерам не разрешили выезд за Стену, оттого что у них не имелось выездных паспортов! Что за странная безответственность, ведь приказ цесаря был достаточно ясен, как и мой циркуляр… Паспорта были созданы именно для того, чтобы каждому курьеру не приходилось ждать особого разрешения. Если такие ошибки будут повторяться, боюсь, его величеству станет непонятно, к чему вообще он держит наш кабинет…

Наконец он разогнал всех, оставив только секретаря, и допоздна просидел за донесениями из Бялой Гуры. Когда он вышел из кабинета, коридоры были пустыми и гулкими. Он с удовольствием слушал эхо собственных каблуков. Но оказалось, что не он один задержался допоздна в кабинете, забыв об увеселениях.

– Ваша светлость, голубчик, – это озабоченное выражение лица, что все надели разом, как маску, начинало раздражать, – вы очень торопитесь? Не зайдете ли в мой кабинет, мне необходимо кое-что вам сказать.

Стефан вспомнил, как точно так же столкнулся в коридоре с Кравецем. Его едва не разобрал нервный смех. Не хватало только, чтоб и Голубчика назавтра недосчитались.

– Я весь внимание.

Генерал потер кукольную щеку.

– В городе аресты. Кажется, господина начальника тайной службы не убедил рассказ ваших висельников. Он теперь хочет найти сообщников.

Верно; бомбисты ничего не сказали, и теперь Клетт потащит на допросы переселенцев, тех, кто давно уехал и слышать ничего не желает о Бялой Гуре. А народ воспользуется этим, чтоб радостно погромить дома белогорцев – разве заслуживает другой участи гнездо заговорщиков?

– Господин Клетт не так давно заступил на высокий пост. А бомбисты преподнесли ему плохой подарок. Разумеется, теперь он проявляет немалое рвение…

Голубчик рассеянно покивал и продолжил:

– Вдобавок народ чрезвычайно зол на белогорцев за покушение на нашего цесаря. С народным гневом трудно совладать, когда злится чернь, могут пострадать и невинные. Я дам вам своих людей, чтоб проводили вас до дома, князь.

– На случай, если мне вздумается возвращаться длинной дорогой?

– Для вас сейчас любая дорога может стать опасной. – Генерал смотрел на него прямо. Дворцовая гвардия, которая подчинялась военному советнику, изрядно собачилась с особой цесарской охраной еще со времен цесарины. Удивляться тут нечему.

– Я с благодарностью принимаю ваше предложение, генерал. Однако вы не опасаетесь, что народный гнев может перекинуться и на других иноземцев?

– У посольского дома уже стоят солдаты, – отчеканил Голубчик. – Мы, разумеется, воюем, но не с послами же!

Что ж, если кто-то удивлялся, за что юнца произвели в генералы, – пусть посмотрит на него сейчас.

Голубчиковы гвардейцы выглядели внушительно: белые мундиры, золотые перевязи, тяжелые плюмажи. Разошедшейся черни хватит просто взглянуть на отряд.

Они должны были сопровождать его карету, но Стефан велел кучеру ехать домой самому, а у капитана попросил коня. Завтра снова будут смеяться, вспоминать провинцию: неприлично князю в Цесареграде ездить верхом, не на охоте. Стефан повел гвардейцев за собой в белогорский квартал.

Город едва виднелся на светлом, как бумага, полотне ночи – будто еле-еле обрисованный коричневой тушью. Только башни и купола были чуть лучше проштрихованы.

Стефану вспомнилась другая ночь, холоднее, чернее, когда он охотился на оборотня. В воспоминании и лес со старой церковью, и сам особняк Белта казались мелкими, тесными – по сравнению с окружившим его каменным лабиринтом. Не зря цесарина называла его провинциалом. Вот и Лотарю с его трона древняя, полная мифами земля кажется незначительной территорией…

Над белогорским кварталом не было зарева, которое Стефан втайне ожидал увидеть. Но шум раздавался ясно: крики, ругань – хоть выстрелов не слышно…

Возбужденная сбежавшаяся толпа – соседи в накидках поверх исподнего, дети, счастливые, что их не гонят в постель. И полностью одетые дюжие молодцы. Кто-то уже тащил за светлую косу перепуганную девчонку, двое других колотили беспощадными кулаками по двери ближайшего дома – авось поддастся.

– Р‐разойдись! – гаркнул капитан гардов.

– Да мы ничего плохого не делаем, ваша милость. – Развязный, тянущийся на гласных ответ показывал, что погромщики пьяны. Ленца, с которой детина отвечал, – что стража особого внимания на них не обращала.

– Мы помогаем! Сейчас этих крыс из нор повытащим, все легче брать будет…

– Разойдись, – повторил капитан, вытаскивая саблю. – Кому на виселицу захотелось?

Не хотелось никому, люди расступились. Но огонь в их глазах слишком хорошо разгорелся. Стоит уйти, и они снова примутся за дело.

Капитан подъехал к начальнику стражи.

– Отчего вы не уймете народ? Мы сопровождаем его светлость, а с тем, что вы тут затеяли, ни пройти, ни проехать…

Начальник явно робел – городской страже редко приходится сталкиваться с цесарской охраной.

– С вашего позволения, у нас приказ от самого господина Клетта!

– Да хоть от Господа Разорванного! Клетт вам поручил мещанские дома громить?

– С вашего позволения – снова начал стражник, – горожане нам помогают сдерживать бунтовщиков. А то ведь эти ублюдки разбежались. Говорят, в храм кинулись, убежища просить… Я туда уж послал наряд…

– Мне мало дела до ваших арестов, хотя если вы не можете поймать бунтовщиков, то как же плачевны дела у стражи… Но я еще раз настоятельно прошу вас утихомирить горожан. Или мне придется заняться этим самому на глазах у князя… который, без всякого сомнения, расскажет цесарю о вашей нерадивости…

Начальник стражи думал недолго.

– А ну, расходись, канальи! Охолони, сказано! По домам! Нечего тут смотреть! По домам, а ну!

Погромщики растерялись; начальник гаркнул своим подручным, и те направили коней в толпу, разгоняя «помощников» плетьми.

– Я хотел бы помолиться, – сказал Стефан капитану гардов. – Вы не обязаны меня сопровождать.

Тот только плечами пожал: приказ, мол. Отряд потрусил за Стефаном.

Как он и ожидал, у храма Руты Заступницы мрачной цепью тянулся заслон. Никого там не было. Стефан развернулся и, пришпорив коня, поскакал вглубь улиц.

Пока он ехал, на небе стянулись тучи, стало по-ночному темно. На маленькой площади у церквушки метались факелы, в их свете блестели алым аксельбанты городской стражи. Но на сей раз рядом держались двое конных из особой охраны.

– Именем цесаря! Выходите!

В ответ страже – чуть надтреснутым голосом:

– Прошу вас, господа, разойдитесь. Та, кто дает убежище, выше любого цесаря. Это право священно.

Отец Эрванн стоял, загораживая собой вход. Мать простирала руки над своим слугой, будто защищая. Маленький храм из замшелого камня стал укрытием, крепостью. И сам отец Эрванн, казалось, вырос, раздался в плечах.

Повязать солдаты успели только двоих: человека, одетого как погорелец, у ног которого лежала темная, видно прадедовская, сабля, и юношу с залитым кровью лицом – и серебряным браслетом на запястье.

Это еще что за Анджеево воинство?

Стефан дал шпор коню, выехал на площадь.

– Господа, что происходит?

Стражники отступили от отца Эрванна. Еще двое верхом, машинально отметил Стефан, остальные пешие.

И тут же себя одернул: ты что же, драться с ними собрался?

На лицах у стражи – явная, хоть и трусливая неприязнь. Но в лицо цесарскому советнику неприязнь не выскажешь.

Пока.

– Мы пришли арестовать преступников, ваша светлость.

Факел – совсем близко, едва не опалил волосы. Стало весело и зло, будто крови глотнул. Пришлось напомнить себе, что в пяти шагах люди Голубчика. Может, генерал и хочет столкновения с Клеттом – но не такого же…

– Я не вижу здесь преступников. Я вижу распоясавшуюся чернь и стражу, атакующую храм. Нападать на дом Божий запрещено указом цесаря.

– Так ведь враги цесаря там и прячутся! – Человек, одетый в неприметное темное платье, подъехал к Стефану вытащил из-за голенища свернутый лист бумаги. – Извольте, вот приказ об аресте.

На бумаге – заботливо вычерченный список имен, разборчивая подпись Клетта. Фамилии все мещанские. Заговорщики, ей-же Матери…

– Отойдите от храма. Если не станете пугать доброго отца, он наверняка сможет уговорить преступников сдаться. Вы ведь не желаете, чтоб цесарю было доложено, что вы напали на храм?

Он и не заметил, как гвардейцы Голубчика молча выстроились за его спиной. Темный усмехнулся в усы. Стефан почти почувствовал себя лишним.

– Я бы попросил вас отпустить моего гонца. Молодой человек приехал издалека, влез в драку, защищая соотечественников… постыдное поведение, разумеется, но юность, полагаю, может его оправдать.

– Отчего это ваш посланник бросается на людей?

Стражник развязал Стацинскому руки; тот брезгливо шевельнул плечом, сбрасывая чужое прикосновение.

– Благодарю за содействие. Я сам допрошу его и приму меры.

– Как будет угодно вашей светлости, – скрипуче сказал темный, – но я нижайше просил бы вашу светлость ехать домой. Здесь нехорошо…

– Это я, – проговорил Стефан, – приказываю вам разойтись. Немедленно.

– Умоляю простить, ваша светлость, но у нас свой приказ. Заговорщиков надлежит схватить.

Стефан сжал коленями конские бока, подъехал к нему вплотную.

– Да вы забылись, – сказал он нарочито тихо. – Вы кому смеете отвечать?

«Белогорскому предателю» – ясно читалось в налитых кровью глазах.

– С цесарским советником спорить вздумали? Жарко стало в столице, на Хутора захотелось?

Надо же – как в его тон пробрались интонации Лотаря. Даже добрый отец испугался.

– Князь, прошу вас…

Стефан чуть подал назад. Вовремя – внутри разворачивалась жажда, распускалась жгущим ядовитым цветком.

– Простите, ваша светлость, – деревянно сказал темный. – Никак не желал дерзить. Всемерно… сожалею.

Он поправил воротник, кивнул стражникам. И в этот момент с небес грянуло, из расколотых молнией туч хлынуло, тут же залив площадь и в мгновение промочив накидки стражников. Те потрусили прочь – грохоча копытами, громыхая оружием, будто обещая – еще вернемся, и тут же скрылись за непросматриваемой стеной дождя.

Стефан забежал в храм вслед за добрым отцом, подхватившим под руку Стацинского. Он поежился, переступив порог: показалось вдруг, что из нефа повеяло могильным холодом, хоть внутри было надышано, горели свечи. С холодом пришло и чувство тревоги, неуместное там, куда прежде приходил он за покоем. Стефан потер виски, пытаясь прогнать головную боль, и осмотрелся.

Церковь стала похожа на полевой лазарет. В трепещущем свете блестела кровь на лицах раненых. Некоторых уложили на скамьи, и над ними теперь суетились женщины. Некоторые молились, сгрудившись у самого алтаря. У стены рыжий служка поил из кувшина перепуганных детей.

Те, кто сидел на скамьях, на полу вдоль стен, были спокойны, но лишь оттого, что еще не опомнились от удара. Молчание, нарушаемое только шепотом и невнятным гудением молитв. Четкая картинка начавшейся войны. Странно, что разразилась она именно здесь.

– Вовремя же Матушка дождя поддала, – бормотал добрый отец, – разверзлись, значит, хляби небесные…

Стефан кивнул, вытирая ладонью капли, попавшие за воротник.

– Да вы насквозь промокли, светлый князь. Не откажите пройти в мою каморку, я хоть рушник вам дам… Да и хлопца надо бы усадить, едва на ногах…

Он помог доброму отцу оттащить Стацинского в боковую каморку, на первый взгляд не содержащую ничего, кроме книг. Потом уже глаз различил кушетку, кованый сундук, таз для умывания в углу. Но книги были везде, будто по каморке пронесся странный шторм, оставив их за собой вместо песка и гальки. Стефан рассматривал их, пока отец Эрванн устраивал юношу на сундуке. Старые, запыленные свитки, составленные, верно, самим добрым отцом сборники песен в мягкой ткани. Но было и другое – легкие томики, исписанные языком Древних, который для Стефана – как почти и для всех теперь – оставался бессмысленными рунами. Были древние фолианты из тех, на которые и дышать страшно.

Отец Эрванн замер на секунду, приложив руку ко лбу, лицо его дрогнуло – и он превратился из храброго воина Матери обратно в пожилого недоумевающего человека с багровым лицом.

– Не угодно ли вам, князь, нервы успокоить посредством горячительного?

– Помилуйте, разве Добрая Мать велит пить?

– Велеть не велит. Но когда у ее слуги полон храм беженцев, а руки дрожат – думаю, Она отвернется и не заметит. Приняли бы и вы, сын мой, кружечку…

Из-за книг в тесной библиотеке он вытянул глиняный кувшинчик.

– Это, светлый князь, еловая настойка. Напиток домашний, хороший, из дому привезли.

Он разлил зеленоватую жидкость по двум серебряным кубкам. Запахло хвоей.

– Я, пожалуй, предпочту сохранить голову трезвой.

Его от одного взгляда на серебро замутило, из холода неожиданно бросило в жар, и невыносимо хотелось вон отсюда, на свежий ночной воздух, в дождь. Шея под медальоном горела и саднила, Стефан то и дело тянулся почесать под воротником и надеялся, что служитель этого не заметит.

– Как пожелаете, светлый князь. – Добрый отец осушил кубок одним глотком. – Надеюсь, вы простите меня за такое скромное убежище, – в тоне его слышалась смиренная гордость человека, которому дано меньше, чем многим, и в то же время неизмеримо больше. – Здесь мы под покровительством Матери. Лучшего приюта и искать не стоит…

Отец Эрванн, смочив тряпицу в еловой настойке, стал протирать Стацинскому ссадину на голове. Похоже, он считал настойку панацеей как от внешних недугов, так и от внутренних…

– Ваша библиотека сделала бы честь княжеской, – проговорил Стефан, оглядываясь вокруг и узнавая.

– Вот я и боялся, что они принесут огня…

– Упаси Матушка, что за мрачные у вас идеи. – Слова прозвучали пусто, потому что он вспомнил Дольну Браму.

– Извольте посмотреть, – сказал отец Эрванн с немалой гордостью, – вон там Metamorfosis de la palabra Сильвестра Сальванского, а рядом «Учения о природе» Велистрата Родненского, эту копию мне пожертвовал один добрый человек…

Насколько знал Стефан, Велистрат в Остланде был запрещен.

Отложив тряпицу, добрый отец потянулся к полке за книгой. Огоньки свечей неуютно дергались. За окном снова прогремело.

– А это моя гордость… легенды нашего края, сам я их собрал, сам переплел. Угодно будет прочесть про панночку-утопленницу или о графе-медведе – извольте…

– Знаю я о том графе. Его имение было по соседству с нами… А кто же делал иллюстрации?

Стефан раскрыл наугад врученный ему увесистый том. И не странно ли – в такую ночь говорить о книгах…

– Один брат приюта святой Брид, у нас дома, уж такой талант…

Кажется, он расписывал дальше таланты иллюстратора, но Стефан его уже не слышал. Потому что увидел на тесной полке знакомую книгу.

– Ну, ну, хлопец. – Отец Эрванн легко потряс Стацинского за плечо. Тот прикрыл глаза, голова у него начала клониться набок. – Спать-то ему и не надо… Ну, позже отоспишься.

– Не беспокойтесь, у этого юноши очень крепкая голова. Как он здесь оказался?

– Ваш друг – достойный молодой человек. Он привел нескольких постояльцев из гостиницы, полагал, что здесь им будет безопаснее… А после сцепился с городской стражей. Я бы оставил его здесь, но ведь они вернутся…

– Не вернутся, если вы отдадите им зачинщиков.

– И кого же мне выбрать в зачинщики, светлый князь?

– Мужчин. Желательно бессемейных.

– Они все равно придут. Что мне делать с остальными?

– Есть у вас чернила?

Добрый отец покивал, вытащил чернильницу, перо и лист дешевой бумаги. Стефан написал короткую записку, завернул в бумагу свой перстень и отдал священнику.

– Отправьте человека к моему секретарю. Он сделает всем выездные паспорта, пусть выезжают тотчас же, не ждут утра. Я не могу ручаться, что паспорта эти долго будут действительны…

Отец Эрванн поблагодарил и вышел, а Стефан воровато потянулся за книжкой.

Тяжелый фолиант с бурой обложкой, на которой сияло тусклым золотом рассветное солнце, был точь-в-точь как тот, что Стефан видел дома. На хрупком титульном листе было начертано: «История вампиров, вурдалаков и прочих монстров, кровь сосущих, для опыта и научений братьев ордена Святого Анджея, врага всякой нечисти и защитника Матери нашей, написанная братьями Евгением и Криштофом».

Стефан опустился с книгой в низкое расхлябанное кресло и скоро уже не слышал встревоженного шума из нефа и успокаивающего голоса отца Эрванна. Он забыл о Стацинском, о своей тревоге и о том, что насквозь промок. Только время от времени убирал мокрые пряди со лба, чтоб вода не капала на страницы – желтые, твердые, шелушащиеся. Сколько же фолианту лет?

В сей поучительной книге описаны не только способы борьбы с вампирами, но также и все привычки и обычаи нечестивого племени, поскольку, по словам благословенного Жеральта, славного охотника Ордена нашего, лишь тогда можно успешно бороться с Врагом, когда знаешь его так, как бы и друга своего не знал. Оттого здесь мы собрали все поведанное братьями нашего приюта и теми, кто воочию узрел врагов рода человеческого, как и самими вампирами поведанное. Не для искушения собрали мы эти рассказы, но для того лишь, чтоб всякий мог изучить привычки тварей и далее действовал со знанием.

Стефан по-детски послюнявил пальцы и начал листать, охваченный нетерпением, словно сейчас мог прийти отец и отобрать книгу.

…обычай же «кровного братства», хотя и называется теперь священным, есть по сути своей зло, ибо перенят у вампиров. Сперва знать обменивалась кровью с себе подобными, как Михал с кровными братьями. Нередко бывало, что один брат носил с собой меч, куда заключена была душа другого. После же не было большей чести для вассала, чем обменяться кровью со своим хозяином-вурдалаком, оттого что, выпивая кровь господина и получая его кровь в дар, обретал он бессмертие.

Если же такому удавалось привлечь смертную женщину, то семя его давало полукровку. Такие полукровки рождаются и по сей день. Подобный вампир может расти как обычный ребенок, зла в себе не имеющий; именования и другие таинства в храме принимает он без всякого ущерба. Но порой зло в нем одерживает верх, и оттого случаются приступы и судороги, которые иначе, чем кровью, не успокоить.

Душа дитяти чиста, и злу трудно возобладать над нею. Дальше же может быть два пути, которые скромные слуги ваши имели возможность наблюдать. Или же зло берет верх, тогда дитя теряет невинность и вместо первых любовных игр начинает охоту; таких следует истреблять в первую голову, ибо жар их ведет ненасытный и смертей они причиняют бесчисленное множество. Другие же полукровки юность переживают благополучно, лишь приступы и судороги становятся чаще. Однако же момент перехода их в истинного вампира случается в возрасте, когда зачавший их враг перестал быть человеком. Полукровка хиреет, поскольку человеческая пища более не насыщает его; организму не нужно ни еды, ни воды, ни солнца, он требует одной лишь крови. Если крови ему не давать, такой полукровка умрет смертью мучительной, но все же человеческой, и после смерти зло более не будет властно над его душой, а душа за муки будет принята в чертоги Матери. Однако жажда крови сильнее разума, и редко подобное существо умирает своей смертью. Оно начинает искать пищи и сперва берет ее помалу, затем помногу, и чем больше берет он крови, тем меньше остается в нем человеческого и светлого, тем хуже терпит он солнце и все, что нашей светлой Матерью послано. Если прежде был он верующим, то перестанет ходить в храм и из дома уберет образа, оттого, что смущают они зло, живущее в нем. Такое превращение длиться может несколько лет, и тут необходимо братьям нашим вмешаться, ибо, если будет полукровка убит в это время, душа его освободится ото зла…

– Это, без сомнения, интересное чтение, ваша светлость. – Стацинский очнулся, сидел, нахохлившись, на сундуке. Бледный, в одной рубахе, намокшей по вороту. На лбу не до конца засохла струйка крови. Смотрел он сурово, с детской серьезностью сжав губы. Этакий призрак, его личное возмездие, следующее по пятам… – Вы не найдете там о себе ничего, что уже не знаете.

– На вашем месте я бы задался вопросом, откуда у доброго отца такая книга. Или ваш Орден торгует ими с лотков, как бретцелями?

Мальчишка мотнул головой и поморщился.

– Что же, отец Эрванн из ваших?

Стефан вспомнил, как тихий голос священника разносился на всю площадь, удерживая солдат. «Магов у нас осталось всего ничего», – сказал тогда пан Ольховский. Возможно, он ошибался…

– Насколько я знаю, нет. Но я, – сказал Стацинский с горечью, – как оказалось, не так много знаю об Ордене.

Он поежился, потер руки. Стефан кивнул на так и не пригубленный кубок.

– Вы говорили, что кто-то желает меня убить. Вы так и не знаете, кто это может быть?

– Я думал. – Стацинский сел на деревянную табуретку неуверенно, выставив руку вперед, как слепой. – Я потому и приехал… что думал. Кто-то просил вашу жизнь у Ордена. Только мы не наемники.

– Это я уже слышал. Вы убиваете только во славу Матери. И вы, разумеется, не знаете, кто обращался в Орден.

– Не знаю. Но это человек, который знает Старшего брата. И который не побоялся прийти к нему с такой просьбой

– Оттого ли, что он дает Ордену деньги, – или оттого, что вы на его земле?

Стацинский только покачал головой – и тут же за нее схватился.

– Сможете вы дойти до посольского дома?

– У вас есть поручение, князь?

– Верно. Передайте графу Назари, что если уж он вздумал компрометировать меня, подсылая молоденьких юношей, то вот ему мой ответ…

– Простите? – Если б зрачки мальчишки не ходили ходуном, наверное, взгляд вышел бы грозным.

– Не беспокойтесь, граф Назари поймет все правильно. Вы скажете, что я просил отправить вас с людьми из посольства, которые уезжают на родину. Боюсь, с белогорским паспортом вас задержат. В вашем возрасте естественно считать себя неуязвимым, но поверьте, если вы попадетесь Клетту, он найдет, как вас… уязвить. Постарайтесь добраться до генерала Вуйновича. Я хочу передать ему кое-что на словах. В последнее время я не слишком доверяю бумаге…

На следующий день Стефан прибыл во дворец неоправданно рано – но, как оказалось, опоздал. Его величество уехал на пикник с госпожой Миленой и сказал, что будет только вечером, на Совете. Том самом, где Стефан должен был наконец представить комиссию по Пинской Планине.

Стефан вздохнул – к вечеру цесарь будет в курсе ночных похождений своего протеже – и отправился к себе в кабинет. Секретарь был уже там, разбирал утренние письма, потирая заспанные глаза. Увидев Стефана, он поклонился и молча положил на поднос перстень.

– Я сделал, как было указано в записке, ваша светлость…

Манжеты его строгого сюртука пообтрепались. Стефан подивился, отчего тот не купит себе новый – если уж не хочет упорно разодеваться в золото и шелка, как остальные. Секретарь выглядел олицетворением канцелярской крысы; казалось, с тем же удобством он расположился бы в конторке почтового служащего или в городской управе.