Текст книги "Твоя капля крови"

– Это мой человек, которого управляющий послал в разъезд. Он опасается разбойников так же, как и вы.

– Смею поинтересоваться, что за разъезды? – жестко спросил капитан.

– Княжеская милиция, – тем же тоном ответил Стефан. Сказать Райнису, чтоб выправил им униформу: расхристанный, в одной рубахе, Зденек на княжеского милицианта совсем не походил.

– Мы охраняем порядок в Белогории, ваша светлость.

– Прекрасно охраняете. Меня едва не убили на дороге. И ни одного алого мундира поблизости я не заметил…

– Чрезвычайно прискорбно, ваша светлость. Мы для того и ловим бунтовщиков, чтоб дороги стали безопасны.

Зденека развязали без лишних церемоний, хоть оружие и не вернули. Стефан махнул ему, чтоб поскорей убирался с глаз.

– Что же вы, у меня в имении решили искать бунтовщика?

– Именно так, светлый князь. Мы ищем опасного преступника, и известно, что его видели на ваших землях.

– Столь же опасного, как и бедняга Зденек, я полагаю. Да вы так перехватаете половину прислуги… Уж не считаете ли вы, будто я привечаю комбатантов?

– Ни в коем разе, ваша светлость, – торопливо заверил начальник. Понимает – не по чину ему так считать. – Речь идет об опасности для вашей жизни и здоровья. Молю вас взглянуть на наше предписание…

Предписание было от имени льетенанта Швянта и разрешало подателю бумаги, начальнику специального цесарского отряда, «крушить врагов, где бы их ни нашли».

«Специальный отряд. А маршал Керер не дремлет…»

Начинался дождь; мокрые кляксы расплылись по камням, мостившим двор. Стефан снова вспомнил деда: тот бы на честную компанию просто спустил собак.

– Что ж, – сказал Стефан, возвратив бумагу, которую начальник торопливо спрятал за пазуху, – очевидно, обладателям такого предписания я не могу чинить препятствий. Ищите, коли вам стало. Пан Райнис вас проводит.

Специальному отряду провожатый был не нужен, но управляющий тут же оседлал возвращенного Зденекова коня. Стефан постоял на крыльце и ушел в дом. Велел позвать Зденека.

– Не поймают они его, твоя светлость. Я его на дорогу вывел, он и рванул. А потом уж меня и взяли…

Стефан отправил «милицианта» на кухню.

– Скажешь, хозяин приказал налить…

Капли упорно и нудно бряцали по крыше, и дом разговорился. Старое дерево привыкло разговаривать с ветром, а то и с духами, что ветер носит. Брякало, скрипело, постанывало – точно старик, рассказывающий о своих болезнях любому, кто пожелает слушать. Вот и шаги легкие по галерее – опять пани Агнешке не спится, как война или поветрие – она тут как тут, бродит, плачет. Сама едва не старше того дома. Нелюбимая жена князя Филиппа. Ждала его домой, да так и не дождалась.

Юлия собрала женщин в маленькой круглой гостиной, но вместо того, чтоб читать им из Книги Матери, рассказывала свое. Ровно, без запинок, будто по писаному:

– Вышла к нему тогда хозяйка Длуги, белая дева с косами из водных струй, и спрашивает: зачем потревожил мой покой, рыцарь? А рыцарь молвил: дай мне перейти Длугу, чтоб на том берегу завоевать себе честь и славу в бою да вернуться и просить руки моей панночки. А дева ему отвечает: я реке хозяйка, а не тебе, хочешь – переходи. И буря успокоилась, и луна в темной воде засеребрилась – будто мост перекинули. Только конь рыцарский волнуется, на мост тот ступать не хочет… Рыцарь и спрашивает: отчего напуган мой верный конь, скажи мне, дева? Или не судьба мне будет перейти Длугу обратно? Хозяйка засмеялась и говорит: пересечешь ты реку еще раз, мой рыцарь, и панночка упадет к твоим ногам. Не страшись, поезжай…

Перешел рыцарь брод, как его конь ни фыркал и ни противился, и поскакал туда, где битва разгоралась. А когда бой закончился, повезли рыцаря обратно, в родительский дом, – на телеге, смертельно раненного, чтоб успел он отцу с матерью последнее слово сказать. И верно, пересек он реку снова, хозяйка не лгала, и панночка, увидев его при смерти, упала на колени.

Разозлилась панночка, пошла к реке, оросила ее кровью. Спрашивает у белой девы: зачем его пустила? Зачем дала перейти реку? Та говорит: я рыцарям не хозяйка, чужим нареченным не страж.

Панночка ногой топнула и говорит: скажи, как вернуть его? Дева засмеялась: отчего вы, твари дневные, такие глупые? Как он был жив и руки твоей просил, так ты его не хотела, а как лежит и стакана воды попросить не может – так решила у Смерти его отобрать?

Панночка в слезы: скажи да скажи, как вернуть. Смилостивилась хозяйка. Говорит: иди к моим братьям и сестрам, через семь полей, через семь ручьев, на луг с лунной травой.

Ушла панночка в ночь, родителям не сказавшись. Перешла семь ручьев, миновала семь полей, шла на свет, что идет от лунной травы. Видит – на том лугу Древние танцуют, венки из лунных лучей плетут, веселятся. Испугалась она, а что поделаешь, возлюбленного жалко. Подошла к Древним, а они ее в круг вовлекли и давай плясать…

– Нельзя же в круг! – охнула одна из девушек. – Затанцуют!

Юлия только взглянула на нее и продолжала:

– А плясуньей она была хорошей, потому и Древним понравилась; кружат они ее, вертят, с шага сбить пытаются, да не выходит у них. Развеселились они пуще, венок надели на панночку, на свирели ей играют, остаться просят. А она стала нарочно с шага сбиваться, танец им портить. Остановились, разгневались, спрашивают, зачем танец разбиваешь? А она им в ответ: нелегко плясать, когда тяжесть на душе, возлюбленный мой умирает, у вас хочу помощи просить. А известно – если они в хоровод взяли, то и в просьбе отказать не могут. И вот один из Древних, кому пуще всего танец полюбился, говорит: веди меня к твоему рыцарю, я помогу.

– Нельзя же… Беду приведет…

– Вот и панночка так думала, а что сделаешь – беда уже приключилась. Повела она Древнего за собой, а тот вынул из волос ленту да за руку ее повязал. И говорит: людской век короток, а как проживешь жизнь со своим рыцарем, придешь после к нам на луг, моей нареченной будешь…

Вернулись они, отвела она Древнего прямо к рыцарю своему, тот уж почти бездыханный лежит, отец и мать плачут-убиваются… Древний велел панночке всех увести, а ему саблю отдать, ту самую, которой рыцарь врагов своих разил. После саблю эту он панночке отдал, береги, говорит. Что там было, никому не известно, а только рыцарь тот к утру умер, а вечером к невесте своей пришел.

По комнате прошел перепуганный вздох.

– Пришел живой, панночка обрадовалась, на шею кинулась. А рыцарь ей говорит: душа моя теперь в этой сабле. Пока сабля будет пить кровь – буду жить, а как не станет крови – так и жизни моей не станет…

Что прикажешь делать. В тот же день остригла панночка волосы, оделась в черное, саблю на пояс пристегнула, кликнула мужчин со своего двора – да и отправились они снова за Длугу всей траурной ротой, туда, где по-прежнему кровавая битва шла. Так, говорят, до самой смерти и водила она роту по земле, искала, где война, где схватка, – чтоб только рыцарь ее не оставил…

– А потом? – спросила Ядзя после нескольких минут тишины. – Потом-то Древний ее забрал?

– Потом… – Юлия поднялась. – Потом и расскажу. А сейчас поздно, расходиться всем пора да и спать…

– Вот и заснешь с того, – пробормотала Ядзя. В комнате засобирались, зашелестели юбками.

– Что ж вы, пани Юлия, им такие страхи на ночь глядя рассказываете?

– Пусть уж лучше боятся того, чего нет… чем того, что будет.

– Так ли уж нет, – тихо сказал Стефан.

Когда пан Райнис вернулся, дождь уже поскучнел, не гремел, как Матушкин гнев, по крышам и кронам деревьев. Но по монотонному шуму легко угадывалось, что теперь зарядит надолго. Стефан застал управляющего в сенях – тот фыркал и вытирал голову рушником. Дудек стоял рядом и охал.

– Ничего они не нашли, песьи дети, с вашего позволения, князь. Однако поводил я их знатно. Раньше б их просто в лес завел и оставил. А теперь что ж: и лес у нас отобрали.

– Повремените, пан Райнис, – тихо сказал Стефан. – Повремените.

Утром, невидимым за плотно закрытыми занавесями, Стефан поднялся с кровати, натянул халат и свистнул Рудому. Еще полуслепой ото сна, протянул руку, ожидая, что Рудый ткнется в нее носом. Но пес недвижно лежал у кровати, на месте, которое занимал каждый вечер с тех пор, как Стефан вернулся. Еще не желая верить, он позвал Рудого громче. Не дождавшись ответа, опустился на корточки, погладил его, потеребил рыжее ухо. Тело собаки было холодным, одеревеневшим за ночь.

– Да ведь старый уже был, – бормотал Дудек. – И пожил хорошо, слава Матушке, чтоб нам так пожить… Хозяина дождался, а теперь уж…

«Он – дождался».

Стефан отправил слугу за лопатой. Наскоро оделся, завернул Рудого в попону и отправился с ним в сад.

– Да позвольте, что ж вы, сами, на солнцепеке, – суетился Дудек.

– Это моя собака! – сказал Стефан с таким жаром, что старый слуга отшатнулся и замолчал.

Стефан долбил землю в приступе злости – отчего он не взял Рудого в Остланд? Какой только живности не тащили ко двору, а он – чего побоялся? Только когда яма была уже глубокой, он понял, что обгорел на солнце, хоть и не выходил из тени яблонь. Летний ветерок перебирал шерстинки на рыжем хвосте, высунувшемся из-под попоны, будто Рудый нарочно решил поиграть. Горло свело, вырытая яма чуть преломилась перед глазами. Стефан со злостью стал тереть щеки, пока не услышал рядом голос Юлии:

– Да вы же весь в земле. Стойте.

Она вытирала ему лицо как маленькому, мягким батистовым платком, пока он стоял, неловко опустив руки по швам. Не стала его журить, против ожидания, за то, что вышел на солнце и машет лопатой, не оправившись от раны. Сказала только:

– Юзеф так его баловал в последнее время. И везде брал с собой, только в последний раз не взял.

И осталась со Стефаном, пока он закапывал, пока разравнивал яркий холмик свежей земли. И только теперь он осознавал – перед этим холмиком, а не выбитым на склепе отцовским именем, – что прежняя жизнь непоправимо кончена.

– Пойдемте, – позвала Юлия. – Вы уже успели обгореть.

Вечером Стефан спустился к реке, к тому камню. Нагнувшись к воде, долго тер ладони – ему все казалось, что земля не отмоется.

«Если бы я воспользовался даром – мог бы я дать псу вечную жизнь?

А отцу?»

Он устроился на камне, вглядываясь бездумно в темную зеленоватую воду, отороченную у берега ярко-зеленой ряской. По воде бежала легкая рябь – волнистая, будто волосы хозяйки Длуги.

Он не обратил внимания на шаги за спиной, пока не услышал:

– Друг мой, да с тебя можно писать картину! «Князь Белта у себя в имении размышляет о судьбах Бялой Гуры». Как думаешь, позвать мне художника?

Вот теперь Стефан обернулся, вскочил. Корда стоял на берегу, опершись спиной о платан, со своей обычной улыбкой – будто он и хотел бы, чтоб улыбка была насмешливой и циничной, – но не в силах сдержать искреннюю радость. Стефан одним прыжком взобрался наверх, заключил друга в объятия. Пожалуй, только Марека он сейчас больше желал бы увидеть.

– Матерь добрая, Стан, откуда? Да ты стал совсем чезарцем… Как же тебя пропустили через границу?

От Корды и пахло по-заморски. Резкого аромата анисовой воды не перебил даже неумолимый и тяжелый дух дороги. Сквозь анис пробивался запах нездешнего травяного дыма.

– По протекции. – Корда отстранился и рассматривал Стефана. – Ты, мой друг, выглядишь очень бледным. Говорят, тебя пытались убить по дороге…

– Да… много развелось разбойников. Кто же оказал тебе протекцию?

– Я приехал сюда как личный поверенный семьи Монтефьоре.

– Лучше оставь эту службу, Стан. Со дня на день чезарцев начнут хватать на улицах…

– Я попросил расчета. Потому и приехал к тебе. Надеюсь, что ты будешь меня содержать.

– Боюсь, тогда мне не хватит денег на мировую революцию…

– Ну что ты, я не так уж дорого обойдусь.

– Верно. Пожалуй, ты будешь рад три раза в день питаться у пани Гамулецкой. А она не станет брать с тебя за пиво…

– Полно, – чуть обиженно сказал Корда, – давай лучше поговорим о твоих сердечных делах. По столице ходят слухи, будто ты соблазнил ее величество и обманутый муж поскорее выставил тебя за Стену. Что из этого правда?

– То, что меня выставили.

Когда они выбрались на дорогу, Корда тронул его за рукав.

– Мне так жаль, Стефан, так жаль… Ты хотя бы успел?

– Нет, – бросил Стефан.

Стан расспрашивать не стал, сочувственно сжал его предплечье. И молчал, пока не дошли до дома.

Они сидели в гостиной, в последних лучах дневного солнца, залившего подоконник и кресла, как прогорклое масло. Ядзя принесла рябиновку. В отличие от Стефана, Корда вспомнил о гостинце и вынул из кармана ожерелье цветного стекла. По темному дереву стола рассыпались радужные блики, Ядзя счастливо заахала.

Стан набил трубку странной смесью, распространяющей по всей гостиной тревожащий, хоть и приятный запах.

– Уж не коччу ли ты приучился курить в Чезарии?

– Листья падуба, мята и лаванда. Такая же невинная смесь трав, что в твоем эликсире. Но ей-же-ей, никогда не мог понять, как ты пьешь эту гадость. Все-таки жизнь в Остланде извращает вкусы…

– Я бы мог сказать то же о Чезарии, если бы не знал, что ты остался патриотично верен пиву у Гамулецкой…

Корда оживился было при воспоминании о пани Руте, но потом сказал серьезно:

– Я провел несколько дней в столице. Все судачат о смерти князя, и все растеряны. Они думали, что кто-то из стариков возглавит восстание…

– Стариков не осталось, – сухо сказал Стефан. – Остались мы.

– О нападении тоже болтают.

– Что говорят?

Корда пожал плечами.

– Разное. Но ходят слухи, будто цесарь пожалел, что так просто отпустил старого друга, и послал за ним убийц. На белогорскую землю, чтоб остландскую не марать.

– Ну что ж, я это заслужил.

Корда понял.

– И об этом я слышал. Мол, будет князю Белте урок, как с Остландом дружбу водить… Но род Белта жалеют. Убьют тебя – и все, род прервется…

– Им нужен Марек.

Не запятнанный предательством, чудесно возвращенный к жизни Марек Белта. Стоит ему въехать в Швянт на белом коне, во главе войска – и город будет взят. И на Большом совете Мареку отдадут голоса даже те, кто Стефану не подаст руки.

Вот только Марек – понять бы где, в Чеговине или в Чезарии, – и без помощи Стефана до города не дойдет…

– Он знает?

– Я сам узнал, только добравшись до Швянта.

– Вот и хорошо.

– Такого не утаишь, Стефко. Мы пока еще не за Стеной, рано или поздно новости просочатся.

Стефан провел рукой по глазам.

– Марек будет ехать домой. К отцу… Брат мог сколько угодно дерзить ему, но все это… потешное войско, все его разъезды по Чезарии – это только ради отца, Стан.

Марек с самого детства считался драчуном и горячей головой; даже став в юности дуэлянтом, Стефан не мог тягаться с братом – да и охоту к поединкам отец быстро у него отбил. И детским чутьем Стефан угадывал, что отцу – который и сам был бунтарем – дерзость и ребячества Марека дороже, чем его, Стефана, размеренное послушание. Но бунтарство брата шло от ясного подросткового чувства справедливости. Он не носил в себе осколок ночи, как Стефан, не напоминал о безвозвратно и бесславно утерянном.

– Марек считает тебя отцовским любимчиком, – тихо сказал Корда. – Я не привез тебе от него письма, мы побоялись. Сейчас не время для детских шифров.

– Ты говорил, что приехал с посольством…

– Ты полагаешь, посольские законы теперь защищают от обыска? Напротив. Но мне есть что тебе рассказать.

– Как он?

Корда замялся. Матушка, не хватало еще, чтоб с Мареком что-то случилось. Стефан всегда успокаивал себя мыслью, что хотя бы Марек, в залитой солнцем Флории, у короля Тристана за пазухой, – в безопасности. Но эти его разъезды… Чего стоит заработать лихорадку, ввязаться в драку, попасть в руки к разбойникам…

– Тьфу, тьфу, Стефко! Ничего такого. Твой брат женится, только и всего.

– На ком же?

– На Джованелле Монтефьоре. Наследнице Монтефьоре, если тебя это интересует.

Монтефьоре. Те, кто продал Мареку оружие.

Ты не знаешь, что это за люди, Стефко…

– Марек… Матерь добрая, я-то думал…

– Думал, добрый король Тристан отдаст ему дочь в жены?

Очевидно, нет. Оловянные солдатики годятся, чтоб играть в них, но игрушки остаются игрушками.

– Не печалься так, Стефан. Эта Джованелла весьма хороша собой.

– Прекрасно. Мы породнимся с торговым домом.

– У которого достаточно денег, чтобы купить весь Швянт вместе с льетенантом. Я бы на твоем месте радовался, что твой брат не будет голодать, когда ты разоришься на восстании. Не говоря уж о запонках.

– Прости?

– Ты ведь согласился меня содержать, помнишь? Тебе придется покупать мне запонки. Желательно – золотые.

– Избаловали тебя чезарцы. Сойдемся и на серебряных. – Он против воли рассмеялся. – Мать добрая, Стан, как я рад, что ты приехал.

– Я и сам рад быть дома. А теперь сделай милость – расскажи, кто на самом деле хотел тебя убить.

Стефан пожал плечами:

– Дражанцы.

Ему показалось, что в зале невыносимо душно; он подошел к окну, нетерпеливо отдернул колеблющуюся занавесь.

«Дражанец», – признался тот, кого Стефан убил.

«Кто-то, кто достаточно хорошо знает Орден», – сказал Стацинский, которому, как оказалось, в Ордене поверяли не все.

Домн Долхай вряд ли желал, чтоб к власти в Драгокраине пришли те, кого он отлавливал по кладбищам в первозданном наряде…

Если бы посол сообщил, какой крови остландская цесарина, – трудно представить, что за смута разыгралась бы в Драгокраине – и в Остланде. Если наследник вампир, то права на трон не имеет, а коли господарь Николае не приметил, что сестра у него чужой крови, так он и сам, верно, такой же…

Нет, на месте посла он и сам бы поостерегся рассказывать. А вот о Стефане шепнуть словечко дружественному Ордену – это другое дело… Посол не мог не понять, отчего такая скорая отставка, и наверняка мог предсказать, чем опальный князь будет заниматься на родине.

– Вот дела. Дражанцам ты когда успел насолить? Или господарь поверил слухам о тебе и своей сестрице?

– Не господарь, – пробормотал Стефан. Он вздохнул и рассказал Корде о дражанском после.

– Постой, Стефко. – А ведь Стан не знает о первом нападении. Никто не знает, кроме Войцеховского да незадачливого анджеевца. – Ведь цесарь сам вынул палку из колеса, какой интерес теперь тебя убивать?

«Вынуть-то вынул… да только запустил ею в муравейник».

– Домн Долхай не хочет переворота на родине.

– Какого еще… – Корда осекся. – Переворот. В Драгокраине. Чтоб цесарь в нашу сторону меньше смотрел, а смотрел на «младшего брата»…

Он хлопнул ладонью по колену.

– Ну ты и лис! А помню, все причитал, как сидит у Лотаря за пазухой и для отчизны ничего не делает…

– Какой из меня лис. Скорей уж волк, который все смотрит в лес. Так его величество изволили выразиться…

Корда замолчал – неловко, как молчат о покойном. Стефан сообразил, что пора бы попросить свечей, но не в силах был отойти от окна.

– Какие еще новости из Чезарии?

Корда отозвался живо:

– Там что ни день, то новости. Наш капо едва не расплевался с флорийцем, мол, тот не знает, как вести дела, и не позволяет другим. Но потом Тристан надавал заказов чезарским домам, и капо успокоился…

– Полагаю, заказы были не на оливковое масло…

Корда кивнул. Странная жесткость была в его глазах, и Стефан гадал: появилась ли она там недавно, или он и прежде видел такое выражение на лице друга, только забыл.

– Дом Монтефьоре тоже брал заказы?

Вместо ответа Корда нагнулся через стол к Стефану.

– Они выступают в начале осени, Стефко. Капо не станет воевать в открытую, но по городам уже собрали наемников. Говорят о флорийских легионах твоего брата – какой честью будет для несчастных изгнанников вновь ступить на родной берег и прогнать с земли захватчиков… Ты понимаешь, что это будет, Стефан?

– Я знаю, что это будет, – сказал он, думая о необъятных и густых лесах Драгокраины.

Постучал в дверь старый Дудек.

– К вашей светлости посетитель. Назвался паном Войцеховским и желает непременно пана видеть.

– Ты впустил его? – резко спросил Стефан, поднимаясь и отодвигая кресло.

– Впустил, да не дальше сеней. Велите передать, что пана нет дома?

– Да нет, – сказал Стефан, – проси.

И, поймав удивленный взгляд Стана, добавил:

– Ты ведь, кажется, хотел узнать правду…

Глава 18

– Что еще за Войцеховский? – спросил Корда.

– Родственник. По матери.

Корда прицокнул зубами, задумавшись, и начал было:

– Что-то ты путаешь, Стефко…

Но тут дверь распахнулась, и Войцеховский стремительным шагом вошел в гостиную. Дудек, едва поспевавший за ним, выглядел озадаченным. Стефан велел ему закрыть двери, и тот вышел, недовольно ворча.

Войцеховский повернулся к Стефану – взметнулись и опали полы неизменного черного плаща. Было в зловещей атмосфере, которую вампир создавал вокруг себя, что-то театральное.

– Князь Белта, – сказал он, – я рад видеть вас в добром здравии. Я слышал, на вас снова напали. Отчего ж вы так неосторожны? На сей раз я не успел бы вам помочь. Слишком поздно мне сообщили, что вы возвращаетесь в Бялу Гуру.

– Мое возвращение для многих прошло… неожиданно, – сказал Стефан. – Но мне помог ваш совет, дядя. Не держи я пистолей при себе, Матерь знает, как все могло бы закончиться.

Корда перестал дымить и разглядывал вампира с откровенным любопытством.

– Позвольте вам представить. Благородный Станислас Корда, мой друг. Ласло Войцеховский, принц крови… мой дядя.

Если рука Войцеховского и показалась Стану слишком холодной, тот не подал вида.

– Я сочувствую вашей трагедии, – заговорил «дядя». – Мне искренне жаль покойного князя, это был человек старой породы, теперь таких уж нет.

Стефан вспомнил найденные в шкатулке письма. Может, и в самом деле жаль, он ведь приходился отцу как будто кумом. Да и о старой породе Войцеховский знает поболе многих.

Но будь отец жив – вряд ли он допустил бы, чтоб Стефан спелся с кланом Михала.

Даже ради Бялой Гуры.

– Я сожалею, что беспокою вас, когда вы не оправились еще ни от потери, ни от ран. Однако дело наше не терпит более отлагательств.

Войцеховский отвесил короткий поклон в сторону Корды.

– Покорнейше прошу меня простить, но мы с князем должны побеседовать наедине.

Может быть, этот поклон и зацепил Стефана, и то, как небрежно, походя «дядя» обращался к Корде, – видно, кровь у того недостаточно чистая. Но хотел он, чтоб Стан остался, и не в пику Войцеховскому. Если сейчас отослать Корду, а потом неловко лгать о разговоре – то встанет между ними отчужденность, которой он не преодолеет. Да и стоило ли таиться? Война со всех сорвет покровы.

– Как я говорил вам, Стан – мой старинный друг, и он не меньше моего радеет за судьбу Бялой Гуры. Я не держу от него секретов.

Войцеховский поглядел на него как на расшалившегося ребенка. Поджал губы.

– Боюсь, – сказал он Корде, – что наш разговор покажется вам удивительным и пугающим, сударь.

– Я только что прибыл из Чезарии, – жизнерадостно сообщил Стан. – Вряд ли что-то покажется мне пугающим и уж тем более – удивительным. А его светлость умолчал об одной детали. Я не только его друг, но с недавнего времени еще и его поверенный. И что-то подсказывает мне, что ваше общее дело такой натуры, что без поверенного его лучше не обсуждать. Не желаете ли покурить заморской травки? С самого берега Пепельного моря…

– Благодарю, – сухо сказал Войцеховский. Если сейчас он развернется и уйдет – значит, Драгокраина может обойтись без князя Белта.

Не ушел, однако так и не сел, остался стоять у камина. Сцепил руки за спиной, нависая над Стефаном.

– Я полагаю, кузина рассказала вам о своем отце?

– Ее ве… – Стефан спохватился. – Ваша кузина обещала нас представить.

– Именно для этого я и здесь, князь Белта. Пришло время вам отринуть страхи и познакомиться наконец с вашими кровными родственниками.

Лицо его приняло неуместно сентиментальное выражение.

– Я рад, что именно мне доведется представить им сына Беаты. Вы окажете всему нашему клану честь, если отправитесь со мной. Ведь, несомненно, вы понимаете, племянник, что нашему господарю сейчас небезопасно путешествовать.

– Как вы сами знаете, князя тоже подстерегает немало опасностей, – вмешался Корда. Войцеховский обратил на него недвижные, портретные глаза. Стефану показалось: вот-вот, и он рассмотрит на безупречно выписанном белом лице еле заметные трещинки, что бывают на старых картинах.

– Мой долг как родственника – позаботиться о князе Белта и охранить его.

– Когда вы желаете ехать?

– Сейчас, – просто сказал Войцеховский.

– Что за срочность?

– Теперь все срочно, племянник. Как для нас, так и для вас. Я привел вам коня.

Что ж… Вот оно наконец и началось. Матерь его знает, чего он ждал, какого сигнала – может, небесных труб или чтоб прошла над домом Охота князя Станисласа? Ни Охоты, ни труб, только неживой человек у негорящего камина. Несколько мгновений было тихо, а потом он услышал за дверью слабые, бессильные рыдания пани Агнешки.

Горе будет?

Стефан поднялся.

– Буду рад сопровождать вас, дядя.

Войцеховский кивнул, словно только такого ответа и ожидал.

– Я буду ждать вас у ворот. Кони там.

– Но постойте, – начал Стефан.

– Как вы понимаете, приглашать меня на ужин бессмысленно. Если пожелаете, мы поужинаем… дома.

Метнулось черное – и Войцеховский исчез с глаз. Корда крякнул и помянул Матерь.

– Поверенный? – обернулся к нему Стефан.

– Лучше, чем бедный родственник, разве нет? Что за дичь он говорил, Стефко?

– Отчего же дичь?

– Стефан, – раздельно проговорил Корда, – клан Михала в Драгокраине давно вымер.

– Был истреблен, ты хочешь сказать, – вырвалось у Стефана.

– А, пожалуй, и так.

Отчего-то от этих слов, а не от визита Войцеховского Стефану стало не по себе; резко, как в детстве, ощутилась ночь вокруг, почудилось на затылке холодное дыхание.

– А пока их не истребили, как ты выражаешься, слухи о них ходили самые неприятные… Вот мне и интересно, что это за человек и отчего ты называешь его дядей.

– Я никому не говорил об этом. Никто, кроме семьи, не знает. Катажина из Маковецких – мать Марека, не моя. А моя… была сама из клана Михала. Отец быстро женился после ее смерти.

Корда сглотнул.

– Что за новости, – сказал он деревянным голосом. Кажется, его все же получилось удивить. Но не испугать; друг сейчас же нахмурился, и выражение его стало деловым, расчетливым. – Допустим… Но откуда тебе знать, что он из тех… Что он не проходимец, не шпион из Остланда?

– Отец знал его давно, с моего рождения. В наших жилах течет одна кровь.

Это оказалось неожиданно просто сказать. Но слова упали в тишину, в которой незаметное обычно тиканье часов превратилось в громыхание.

Стефан едва не спросил: «Разве не ходили обо мне слухи?» Сейчас, как никогда, он удивлялся, что не ходили. Но что толку спрашивать у Стана – он родился не здесь, и друзьями они стали уже в Университете.

Корда прищурился, сделал оборванное движение, будто хотел отступить на несколько шагов – но не решился.

– Так это с ними ты затеваешь переворот? Выходит, дети Михала выжили и желают обратно трон? Матерь добрая. А ты еще Марека попрекал, что он с чезарцами связался.

– Мне нужно ехать, Стан. Прости, что бросаю тебя в первый же вечер…

– Отчего это князь Белта по приказу такого дяди готов и в ночь сорваться?

– Оттого, что князю Белте нужна дражанская поддержка. Я хочу, чтоб Мареку дали пройти по Драгокраине. По свободной Драгокраине.

Корда только хмыкнул, но, когда Стефан собрался уходить, он вскочил с кресла.

– И думать не смей, чтоб я пустил тебя одного.

– Постой. – Стефан уже раскаялся, что не захотел говорить с Войцеховским наедине. Схватил Корду за локоть. – Ты говорил, что слышал о клане Михала. Ты понимаешь, что эти люди такое? Понимаешь, что я такое?

Стан высвободился.

– Ты – князь Белта. Надежда Бялой Гуры. Забудем, что я твой друг, но, если я позволю тебе сейчас ускакать в ночь неведомо с кем, мне этого не простят. К тому же гляди – я уже одет в дорожное…

Сам Стефан одевался в спешке, нервно. Стана он нагнал почти у самых ворот. Тот, несмотря на тепло, был в плаще с меховым подбоем.

– Что ж ты укутался? Ведь лето…

– Вечером холодает, – сказал тот угрюмо. – А я не виноват, друг мой, что у тебя дела то до рассвета, то после заката, а не как у людей.

Ночь была спокойной, недвижной, светлой. Темное небо белесой серебряной паутиной затянули облака, но луна, разорвав эту паутину, светилась будто из бездонного черного колодца. Она была безупречно круглой, близкой – можно разглядеть пятна, складывающиеся в человеческое лицо. Недоброе лицо. В темноте через поля виднелись огоньки – где-то поздно ложатся…

Войцеховский ждал их у ворот, как и обещал. Коней Стефан едва разглядел в темноте – оба были абсолютно черными.

– Уместно ли, – досадливо сказал вампир, завидев Корду.

– Я сказал вам, у меня нет тайн от моего друга.

– Что ж. В таком случае я уступлю вам своего коня. – Войцеховский свистнул, и вороной оказался рядом. – Этот вас пугаться не станет…

Конь фыркнул и ткнул мордой Стефана в плечо. А вот собрат его, стоило Корде подойти, яростно заржал и встал на дыбы.

– Похоже, ваша скотина людей не любит, – пробормотал Стан.

– Отчего же, – сказал Войцеховский. – Любит…

Стефан отозвал его в сторону.

– Если во время нашей поездки с ним что-нибудь случится, нашей дружбе конец. И родственному пониманию – тоже.

Вампир пожал плечами.

– Не беспокойтесь так. Он ваш. Я говорил вам – у нас не принято трогать чужую добычу…

– Постойте, а вы…

– Я отправлюсь своим ходом.

– Позвольте поинтересоваться, куда мы едем? – Корда на своего коня глядел с недоверием. Стоило ему протянуть руку за вожжами, как тот снова попытался его лягнуть – Стан едва отскочил.

– В Драгокраину.

– Да вы ума решились. Вы, кажется, говорили, что к утру вернетесь…

– Полагаю, сударь, – сухо отвечал Войцеховский, – мы все же найдем, чем вас удивить.

Стефан сам подвел ему коня – тот и не думал капризничать, – помог взобраться в седло.

– Удержишься?

– А что делать…

Друг неуютно повел плечом.

– Что ж, если вы готовы… – Войцеховский крутнулся на месте, миг – и человека не стало, а над головами запорхала, крича истошно, летучая мышь.

Корда присвистнул. Стефан кивнул. Мышь взмыла вверх и полетела вперед над широкой дорогой от поместья. Стефан тронул коня.

Ох как рванул дражанец, с места – и в галоп. Бледная, политая лунным светом дорога бросилась под копыта, дыхание перебило ветром. Платаны по бокам дороги сливались в неразличимую сплошную тень. Стефан глянул за спину – Корда несся следом, лишь немного отстав. Детский испуг – упасть, сломать шею – мешался с восторгом, тряска забылась, стоило оторвать взгляд от гривы, поднять голову. Он во весь опор скакал по ночи – по черному, тихому, замершему пространству. Стефан расправил плечи, распрямился, приноровившись – так быстро – к ходу вороного. Ощутил себя саравом из тех, что скачут на лошади без седла, набирая ветра в рубахи. Дражанец разрезал полотно ночи мягко и неумолимо, как лезвие разрезает шелк. Захотелось, как в детстве, раскинуть руки – лететь. И только когда тряска вовсе исчезла, когда ход стал невозможно ровным – Стефан глянул вниз и увидел, что копыта не отбивают уже чечетку по старой дороге, а несутся по воздуху. Выдохнул резко, выпустил поводья, от неожиданности едва не сорвавшись, – а дорога плавно и неумолимо уходила вниз; вот уже и отливающие оловом кроны деревьев оказались под ногами, а он все не мог поверить. Вспомнил о друге, оглянулся и, только увидев чужого коня, не касающегося земли, понял – правда.