Текст книги "Твоя капля крови"

– Держись! – крикнул он, но ветер смял крик, затолкал обратно в горло. Нога скользнула, и сердце рухнуло вниз – на ставшие игрушечными поля. Стефан выругался, крепче прежнего вцепился в гриву, пригнулся к самой конской спине. В ушах свистел ветер. Матерь добрая, а Корда как в воду смотрел: здесь, на высоте, холодно! Влажный, обжигающе свежий воздух врывался в легкие. Облака парили навстречу – отсюда необычно рваные, с посеребренной подкладкой. Шпиль деревенской церкви выплыл прямо под копыта. А конь шел так же легко, будто по дороге. Чуть отдышавшись, Стефан посмотрел вниз – и не мог уже оторвать взгляда от ровных квадратов пашен, темных скопищ уснувших деревень, блестящей ленты реки. Стало весело, нестрашно; он расцепил руки, перехватил поводья и засмеялся.

– Но-о!

Крик затерялся под звездами.

Он встал в стременах и позволил ветру бить себя в грудь. Эх, Марека бы сюда! Вот кто будет всю жизнь жалеть, что пропустил такую скачку. А потом и брата выбил ветер из головы, и остался только простор – под головой, под ногами, вокруг – такой простор, что пьешь полной грудью и никогда не напьешься. Он будто опьянел, как давно уж не пьянел от вина; смеялся во весь голос, забыв и о Войцеховском, и о Корде, и о том, куда направляется. Здесь, в гуще облаков, растворились и имя, и титул, осталось лишь нарастающее чувство свободы, которого он, кажется, с рождения не знал. Вырастала перед ним, приближалась огромная, светлая, спокойно дышащая луна. И на одну лихую минуту представилось: дать коню шпор – и самому пропасть, поминай как звали – он и сам уже не помнит…

Что-то закричало пронзительно, неприятно у самого уха; черное крыло задело щеку, когти вцепились в плечо. Стефан снова глянул вниз – там светляками в траве горели огни пограничных башен.

Драгокраина.

Стефана будто водой окатили. Значит, и эту подлунную свободу он себе выдумал. Конь скакал, видно, привычной своей дорогой, и Войцеховский не выпускал его из виду. Тут он только вспомнил о друге, оглянулся во внезапном страхе: Корда по-прежнему держался позади. Вот и приграничные городки уплыли назад, и дальше под копытами были только горы, подернутые лесом, как призрачной дымкой. И скоро, пролетев над заброшенным замком с обломанными башнями, вороной стал спускаться, и скоро уже копыта загремели по остаткам древней каменной дороги.

Они приземлились там, где лес расходился в стороны, сменяясь редким колючим подлеском, а дальше – полями. Было глухо, сами деревья, казалось, были скованы беспробудным сном. Замок возвышался теперь позади, нависая над лесом, и отсюда было видно, как в окна беспрепятственно льется луна.

– Нет, племянник, – засмеялся Войцеховский, возникнув рядом, – туда мы не поедем. Каких бы сказок вы ни наслушались, вряд ли вы верите всерьез, что люди нашей крови спят в гробах в заброшенных замках…

Стефан пожал плечами. После этой скачки он готов был поверить во что угодно. Он подъехал к Корде. Друг был бледен, губы тряслись, руки стискивали поводья.

– Я б-бы в‐выпил.

– Боюсь, здешнее питье тебе не понравится. – Стефан ободряюще сжал его плечо. – Вернемся, дам тебе «капель князя Филиппа», я знаю, отец приберег бутылку…

– Поезжайте прямо, дорога выведет вас в поле, а дальше – скачите к шахте.

– К какой? – Но мышь уже снова сидела у него на плече, вонзив когти еще больнее – должно быть, до крови.

– С‐странный у т-тебя дядя, – пробормотал Корда.

По крайней мере, он совладал со своим вороным. Стефанов дражанец пряднул ушами и сам потрусил вперед.

– А откуда ты знаешь, друг мой, что это не ловушка? Что нас сейчас не выловят среди леса и не объявят белогорскими лазутчиками?

– Скорей уж чезарскими. При тебе же чезарские бумаги?

Стефан и сам не мог себе объяснить, отчего верит новоиспеченному дяде. Войцеховский вызывал у него безотчетное отвращение и тревогу, как любой посланец Врага. Ему не нравилось, как открыто «родственники» пожелали его использовать. Но при этом в словах вампира Стефан не сомневался. Хоть с Войцеховским и не пил из одного бокала.

Да, верно, скоро выпьет…

Они выехали в поле, хорошая каменная дорога тут давно заросла травой. Впереди возвышалось темное строение, зловещее посреди пустого поля. Стефан сперва принял его за мельницу, но потом разглядел надшахтный выход над крышей. За полями начинались горы; значит, они совсем недалеко от границы…

Заслышав, что кто-то подъезжает, из надшахтного домика высыпали люди. Будто сами собой зажглись факелы, и Стефан заморгал от яркого света. Люди эти, заспанные и хмурые, одетые по-крестьянски, и бровью не повели, когда мышь слетела со Стефанова плеча и обратилась в человека. Они постягивали шапки, Войцеховский поздоровался с ними по-дражански, а потом отдал какой-то приказ – Стефан не понял. Подумал сперва – позаботиться о лошадях, но оба вороных умчались в поле, едва они с Кордой спешились.

– Что это?

– Когда-то здесь добывали соль, – сказал Войцеховский, – но после войны все забросили. И никто не подходит к ней близко, потому что у этой шахты… плохая репутация.

Стефан не сразу понял, что война, о которой говорил вампир, – та самая, когда Михал повел свои войска против саравов. Той войне больше двух веков, а «дядя» говорит о ней так, словно тела только сейчас с полей убрали.

– Репутация оправданная, я полагаю?

Уже знакомая тонкая улыбка рассекла бледное лицо.

– Весьма.

– А ведь говорят, что люди нашей крови не любят соль.

«Дядя» поморщился:

– Никто не любит соль… когда она рассыпана. Здесь же нужно чрезвычайно постараться, чтоб ее рассыпать. Что ж, господа… Приветствую вас во дворце нашего господаря Михала.

Им пришлось пригнуться, проходя под притолокой из старых, потемневших бревен. Внутри в просторном помещении Стефан разглядел деревянный ворот, а рядом зиял темнотой вход в шахту. Один из вошедших вслед за ними отпер ржавую решетку. Войцеховский забрал у него факел и ступил внутрь.

– Прошу вас…

Колышущийся свет падал на ступеньки, вырубленные в поблескивающем камне. Они уходили вниз, завинчиваясь, будто лестница в храмовой башне. Едва Стефан сделал шаг, как его объял влажный могильный запах. Будто в логово самого Врага они спускаются.

В шахте было несколько ярусов, периодически они оказывались в широком туннеле и по прогнившим доскам шли к следующему спуску. Все казалось заброшенным, но порой в свете факела на серебрящихся от соли стенах проступали странные и четкие лики. Не чудовища, не кровососы – суровые, торжественные лица воителей в древних шлемах. Правители из древнего рода Михала… От одного такого лика Стефан отшатнулся, услышав пронзительный, скрежещущий крик. Но это только жившие в коридорах летучие мыши приветствовали Войцеховского. Становилось все холоднее, и стало отчетливо слышно, как у Корды стучат зубы.

– Уже недолго, – будто в ответ на это сказал Войцеховский. Наконец они снова ступили на дощатый настил, но теперь оказались не в коридоре, а в галерее. Стены здесь сверкали, желто-зеленые отблески ложились на резные колонны галереи, нависающей над пустотой. Внизу – замершая блестящая поверхность, будто пятно слюды. Соляное озеро.

– Мы пришли, господа.

Теперь Стефан увидел впереди огромную кованую дверь, украшенную теми же узорами, что и галерея. Будто услышав их шаги, дверь с лязгом и скрипом стала открываться. Факел погас. Стефан схватился за перила; ему показалось, что ворота эти ведут в царство Врага и теперь оттуда вырвется проклятый огонь и поглотит их всех.

Но когда лязганье прекратилось, за дверью открылась огромная зала, полная света, музыки и голосов, и слуга в нарядной ливрее зычно провозгласил:

– Князь Стефан Белта!

Зал почти полностью был выложен тем же мерцающим камнем. На полу – узорная плитка, а по стенам – бесконечные зеркала, в которых отражались, дробились, множились фигуры и свечные огни. Только Корда там не отражался, и вместо Стефана – неясное мутное пятно, будто зеркала местами забыли протереть.

Собрание походило на вечер у Ладисласа, даже кафтаны – длинные, с меховой оторочкой, что носили здешние гости, – напоминали старомодный костюм посла.

Будто новичков на цесарском балу, их с Кордой сразу окружили любопытные: бледные, державшиеся со старомодным достоинством мужчины, желавшие познакомиться с «сыном Беаты», женщины с карминными губами улыбались ему и благодарили за то, что наконец развеял скуку. И у тех, и у других были на редкость богатые наряды: яркие рубиновые ожерелья возлежали на белоснежных шеях, на запястьях сияло червонное золото или отбрасывал блики горный хрусталь. У кавалеров костюмы были с богатой вышивкой, усыпанные самоцветами, рукоятки шпаг увиты золотом. Но чем больше Стефан присматривался, тем сильней ему казалось, будто эти украшения – подернутые временем сокровища тетки Магды. Несмотря на яркий свет, заливший анфилады, на сверкание въевшейся в камень соли и высокие потолки, Стефана не покидало ощущение, будто он оказался в склепе.

Корда прошипел ему скандализованно:

– Отчего ты не сказал, что тут будет званый вечер? Хороши же мы теперь с тобой в дорожном!

Стефан не успел ему ответить; вдруг стало тихо, толпа расступилась. По подземной зале пронеслось:

– Приветствую тебя, Стефан, сын Беаты, князь нашей крови. Подойди и будь хорошо принят!

Сошедший с возвышения человек, которого Стефан сперва не разглядел из-за толпы, был юн и тонок, худая шея тонула в роскошном собольем воротнике. В ухе у него сверкала рубиновая капля – куда крупнее той, что носила Доната. Он приветственно воздел руки. Лишь подойдя близко, Стефан понял, что молодость его – это молодость вылепленной века назад мраморной статуи. Та же обманчивая мягкость в лице, та же хрупкость: оступись он – и рассыплется белой каменной крошкой…

Как завороженный, наблюдал Стефан за тем, как статуя, дышащая древностью, шагает к нему, заговаривает. Только глаза были по-настоящему живыми на лице без морщин, как у фарфоровой куклы.

– Я рад приветствовать Золтана, сына Михала, законного господаря Драгокраины. Благодарю тебя за честь, господарь, что принимаешь меня в своем доме.

– Да, такие теперь дворцы у дражанских господарей. Но уже недолго нам томиться в заключении. Час пришел…

– Пришел, – эхом прошелестела зала.

– И тебе настал час понять, кто ты на самом деле.

Ты Стефан Белта, сын Юзефа Белты… Вот и все, что людям надо знать… и все, о чем тебе нужно помнить.

– Понять, – сказал Золтан, сын Михала, – и встать наконец рядом с твоими братьями и сестрами. Сядь же и выпей со мной, сын Беаты. – Золтан сделал приглашающий жест. Стефан поднялся на возвышение, потянув с собой Корду, – по нему взгляд вампира скользнул, не задев. Стан встал рядом с креслом, куда опустился Стефан. Войцеховский – около своего господаря. Остальные приглашенные, хоть и отошли, чтоб не толпиться вокруг, глядели внимательно и с ожиданием. По лицам их бежала легкая рябь – от люстры, подвешенной к потолку и тускло сияющей каждой своей гранью.

Подскочил слуга с подносом. Стефан издалека почуял знакомый запах. Только здесь его вряд ли станут поить козьей кровью…

Бархатная куртка слуги вблизи оказалась потертой, мех на шее у Золтана – прореженным и побитым молью, которая Мать знает, как завелась в подземных хоромах.

«Вот такая теперь свободная Драгокраина…»

Корда тоже взял бокал, привычным жестом знатока потянул носом – и сумел не поморщиться.

– Что же, сын мой, – очевидно, у Золтана было столько же прав называть его сыном, сколько у Войцеховского – именовать племянником, – выпьем за волю судьбы, пожелавшей, чтоб мы встретились.

На сей раз Стефан и не подумал отказываться. Он и не смог бы – и так сдерживал жажду из последних сил. «Родственники» смотрели со всех сторон, будто падальщики, ожидающие, пока волк расправится с добычей. Стефан вздохнул судорожно и несколькими жадными глотками опустошил бокал. Его повело, голова закружилась – он едва не упал с возвышения, но почти бесплотные руки удержали его.

– Ну, ну же. Еще глоток, и станет легче…

По зале побежал шепоток, и Стефан распрямился в досаде на себя.

Силы вернулись, в мыслях наступила полная, почти тревожащая ясность.

– Ты слаб. Ласло говорил, что тебя пытались убить. Кто же осмелился на такое злодеяние?

– Ваши политические противники.

Войцеховский нахмурился.

– О ком вы говорите, племянник?

– О домне Долхае. – Стефан наслаждался непривычной ясностью мыслей. – Он знает обо мне… и о вашей кузине, дядя. Но до сих пор не проговорился, раз во дворец не пришли с огнем…

– И тем не менее вас он пытался убить.

– Очевидно, он знал, зачем я отправляюсь домой. Я не знаю, отчего медлит домн Долхай и на чье благо он старается…

– На этот вопрос, – Золтан чуть наклонил голову, рубин блеснул в ухе, – я отвечу тебе без труда. Долхаи издавна старались только для себя. Именно они говорили семье Костервальдау, что ни одного человека нашей крови больше не осталось в стране… Теперь и ты, князь, пострадал за наше дело.

– За наше дело, – повторил Стефан с нажимом. – Только действуя сообща, как верные друзья, мы сможем достигнуть нашей цели. Полагаю, я достаточно уже сделал, чтоб доказать свое расположение к вам…

– И ты хочешь знать, какую дружбу мы тебе предлагаем. Мы должны казаться тебе престранной компанией.

– Отнюдь.

Он хорошо знает, на что способны остатки древнего княжеского рода, загнанные в угол. Затиснутые в шахту.

– Я верю, что вы способны положить конец Костервальдау. Но мне неизвестно, когда это будет.

– Уже совсем скоро, – сказал вампир мягко, будто пытался усмирить нетерпение – но не Стефана, а свое собственное. – При следующей полной луне его царству придет конец. И тогда свободной Драгокраине будет нужна поддержка свободной Бялой Гуры. И я хотел бы, чтоб в Бялой Гуре правил наш человек, мой брат по крови.

Стефану пришли на память часы, которые он так и не забрал из кабинета во дворце. Там тоже любили говорить про «братскую» любовь Остланда к Бялой Гуре…

– Мы с тобой уже родичи, Стефан, сын Беаты. Я рад, что в такой тревожный час ты решил вернуться к семье…

Мать не считала их семьей. Предпочла выйти замуж за смертного и погибнуть…

Но если б умереть пришлось отцу, а ей – возглавить траурную роту против остландского войска? Разве тогда она не вспомнила бы о «братьях и сестрах»?

– Побратиму господаря ни одно существо нашей крови не откажет в помощи. – Вампир будто читал его мысли. – А помощь сейчас нужна нам обоим…

– Ваша правда, господарь. Я прошу, чтоб войска моего брата могли пройти по вашей земле. Он будет сражаться не только за нашу свободу, но и за вашу.

– Доверю ли я чужой армии зайти на наши земли, когда они только вздохнут от врага. – Вампир сузил глаза, и лицо его закаменело, на миг он стал тем, кого напоминал, сам превратившись в соляного идола. Но касание его руки было до омерзения мягким, будто летучая мышь тронула щеку крылом. – Доверю, если нужно будет помочь побратиму. Кровь – самый верный залог, Стефан, ей не солжешь. Готов ли ты дать мне такой залог?

Зал затих, так что слышался мышиный писк по дальним углам. Корда сидел очень прямо, согнав с лица всякое выражение.

А рыцарь ей говорит: душа моя теперь в этой сабле. Пока сабля будет пить кровь – буду жить, а как не станет крови – так и жизни моей не станет…

– Я готов, – Стефан повысил голос, – стать твоим братом, господарь, но не слугой и не мечом. Я стану одним из вас, потому что с чужим вы не будете иметь дела, и я подпишу договор о дружбе, как сделали Михал и Станислас. Но клятвы оружия ты от меня не получишь. Белта не служат.

– Вот как. А разве не служил ты, князь Белта, столько лет цесарю Остланда?

– Вы и сами видите, господарь, каким верным помощником я ему оказался.

Смех у вампира был неприятным: будто по зеркалу раскатились металлические шарики.

– Что бы ни говорили о тебе, князь Белта, ты уже наш: у тебя есть зубы. Что ж, твоя воля, сын Беаты. Я не остландский цесарь, чтоб ее у тебя отнимать. Но клятву я могу давать только равному.

Вот и все. Сам сказал слово, поздно отказываться, да и бессмысленно.

И зачем понадобилось тащить с собой Стана? Никому не следует видеть, как друг превращается в чудовище.

– Не познав смерти, не узнаешь жизнь, – торжественно произнес Золтан. Он потянулся и рванул на Стефане воротник, обнажая горло. Ткань разорвалась легко, как бумага. Увидев ладанку, висящую на шее, вампир поморщился и едва не зарычал.

– Убери это, сын Беаты. Этому здесь не место.

Он инстинктивно прикрыл ладанку рукой и на миг будто протрезвел. Нужно бежать отсюда, пока он не утратил человеческий облик. Но перед глазами встало увиденное в зеркале: виселица в городе и ворона, севшая на поникшую кучерявую голову. Если и отец, и Марек… если все это зря…

Руки заледенели, и он с трудом стащил ладанку с шеи.

Прости, Матушка.

Простите, Юлия…

Вампир склонился над ним – и Стефан едва не отшатнулся от острой, тянущей боли, и только схватившие его за плечи руки – больше похожие на когти – помешали двинуться. Золтан крепко держал его и быстро, с жадностью высасывал кровь. Голова закружилась, ноги ослабли – а потом вдруг стало легко и телу, и душе. Кровь уходила из него гнилой застоявшейся водой, он становился пустым и звонким. Сильно и приятно кружилась голова – как после карусели, которую им с Мареком устраивали в саду. Она вертелась все сильней и сильней, и Стефан закрыл глаза и отдался этому верчению, думая с трусливой облегченной радостью: вот все и кончилось.

Умереть ему не дали. Стефан пришел в чувство от ледяного прикосновения. Золтан стоял над ним, приложив руку к его щеке.

– Если ты не желаешь брать кровь у меня, тебе придется взять у другого, – гулко прокатилось над головой. – Встань, брат мой Стефан. Встань и заверши то, что начал.

Встать сразу не получилось. Стефан постоял на ослабших коленях, дожидаясь, пока карусель перестанет кружиться. Размытые пятна постепенно опять становились лицами. Физиономия Корды была едва не самой бледной из всех, но сейчас Стефан видел – ощущал новым, проснувшимся органом чувств – то, что так ярко выделяло Стана из всех, – жизнь, бившуюся под меховым воротником, в запястьях, скрытых щегольскими рукавами чезарской рубашки.

Тебе придется покупать мне запонки.

Но не только его взгляд задержался на Корде. Вся вампирья братия повернулась к Стану, одновременно, будто куклы-автоматы. Почти с облегчением Стефан поднялся на ноги. Они, возможно, думают, что заманили в ловушку, но сил уйти отсюда у него хватит. Даже если он не переживет следующего рассвета. Крикнуть Стану, чтоб бежал к выходу, и прорываться самому. Корда безоружен, но толпа явно не готова к схватке, может быть, они и сумеют выбраться…

Но в этот момент через звон в ушах до него донеслись приветственные крики. Кто-то захлопал. Слуга вел по зале молодую женщину, слишком розовощекую и просто одетую, чтоб относиться к здешней братии. Девушка была смуглой, раскрасневшейся и теплой от выпитого. Она сама села Стефану на колени, мягким лифом вжалась в его грудь, обвила руками за шею.

– А ты правда князь?

– Правда, – сказал, леденея, Стефан. Он с новой, болезненной остротой слышал, как гудит жизнь у нее в жилах. Вернулась жажда – та, из-за которой он просиживал дни в своем кабинете за плотными занавесями и боялся смотреть на слуг; та, из-за которой бредил ночью, пугая Дудека, и просыпался с пересохшим ртом…

– Надо же, – хихикнула она, – не соврали. Обещали князя…

На сей раз голос, разнесшийся по залу, был почти сверхъестественно спокоен:

– Заверши то, что начал.

Золтан прав. Теперь – только завершить, останавливаться надо было раньше. В доме с серыми ставнями, когда он принял у Донаты бокал; на дороге, когда не дал анджеевцам себя убить; в тот день у фонтана, когда не оттолкнул Юлию…

Девушка смеялась. Доверчиво спрятала лицо у Стефана на плече, коснувшись его горячим лбом. Стефан безотчетно прижал ее к себе, ища тепла. Девушка что-то пробормотала ему в ухо. Бедняжку вымыли, умастили, вплели свежие цветы в волосы – и где только взяли в этом могильном царстве? Она напоминала кого-то из девочек в доме на Малой набережной и чуть-чуть – Ядзю.

А пан мне гостинчика не привез?

Чуть не отшатнулся, не столкнул ее с колен.

Она будет всего лишь первой жертвой среди тех, кого никто не считает. Когда рубишь лес, не думаешь о щепках – о россыпи повешенных, о сожженных деревнях, где укрывали повстанцев. Стефан поморщил нос, будто вновь почуяв запах паленого от Дольной Брамы.

Многим можно оправдаться. Сказать, будто сам он такая же жертва, как несчастная девушка, что его так же заманили в ловушку, что дед и бабка Стефана думать бы не стали о жизни крестьянской девки против жизни Отечества, смяли бы и не заметили, как сорный стебелек.

Стефан взял ее лицо в ладони, всмотрелся в затуманенные глаза.

– Как тебя зовут?

Она улыбнулась.

– Эржебета, князь.

«Зачем тебе ее имя? Сказать Бойко, чтоб написал поэму в ее честь?»

– Эржебета, – повторил он с силой.

На секунду взгляд ее приобрел осмысленность, блеснул страхом.

– А что они все смотрят? Скажи… чтоб не смотрели…

– Вот так, – сказал Стефан, поворачиваясь, чтобы спрятать ее на груди, укрыть от взглядов.

– А ты меня поцелуешь, князь?

– Поцелую.

Он снова оглянулся на Корду, и теперь тот встретил его взгляд, еле заметно кивнул на дверь. Сейчас, а не минуту назад, под прицелом сотни холодных взглядов.

Но с двоими не убежать. И если даже решиться – то все впустую. Мареку придется вести бой одному.

Он разбирал смоляно-черные волосы на пряди, обнажая шею. Собравшиеся смотрели во все глаза – стеклянные, кукольные, страшные. В последний, отчаянный момент Стефан понадеялся, что в соляной склеп ворвется кто-то из Ордена – Стацинский, куда унесло Стацинского? – и снесет ему голову. Понадеялся, что сам упадет замертво.

Но когда он склонился к нежному местечку на ее шее, все показалось до тошноты знакомым, будто он делал это уж в какой раз: почувствовать гул здоровой крови, коснуться шеи, пахнущей едва слышно потом, свежим сеном и – чем бы девица ни занималась – невинностью. Вонзить зубы в смуглую, такую непрочную кожу.

Как же хорошо…

Как легко.

Она вскрикнула всего один раз – с возмущением, словно только оно и смогло прорваться сквозь дурман. А потом бессильно уронила голову.

Белта смог оторваться от своей жертвы, только когда его урезонивающим жестом тронули за плечо – Золтан? Войцеховский? Он и не понял, слишком долго прислушивался к бурлению чужой крови.

– Ну же, племянник… Успеете еще, теперь некуда торопиться…

– Уберите, – велел Золтан, и двое в меховых шапках подошли забрать девушку у Стефана. Кожа ее потеряла цвет, стала желтовато-серой, под стать стенам.

– Позаботьтесь о ней, – попросил Стефан. – Похороните как следует. Я не хочу, чтоб она… проснулась.

Они подхватили ее без слов и церемонно понесли прочь, до странности театрально, будто в конце трагедии, когда со сцены убирают тела.

– Что ж, Стефан, брат мой. Готов ли ты теперь скрепить нашу дружбу договором, кровью подтвердить наше согласие, как сделали это мой отец и князь Станислас?

У Стефана по подбородку стекало красное. Он отерся ладонью – теперь побуревшие следы остались на пальцах. Он чувствовал себя заново рожденным, с головой звонкой и пустой.

А договор уже несли – огромный пергамент, на котором красно-коричневыми, слегка расплывшимися буквами был выведен текст.

– Подождите, – вдруг засуетился Корда. – Извольте же зачитать договор вслух. Прошу прощения за неудобство, но князь взял меня с собой как стряпчего, а нашей профессии полагается вникать в детали…

Наступила неловкая тишина, будто Стан сказал неприличное. Наконец Золтан спросил:

– Ты дал своему смертному право говорить, сын Беаты?

Злость немного привела Стефана в чувство.

– Я уже говорил, что благородный Корда здесь как мой поверенный. Он имеет право и говорить, и подписывать от моего имени.

– Что ж, – вампир кивнул фарфоровой головой, – зачитайте.

Один из вурдалаков помоложе, в воротнике, застегнутом огромной до вульгарности золотой брошью, стал декламировать:

– Сим договором скрепляется дружба между Золтаном, сыном Михала, господарем Драгокраины, и Стефаном, сыном Беаты, князем Бялой Гуры. Я, Золтан, сын Михала, по закону, крови и гербу господарь Драгокраины, клянусь за себя и за свой клан Стефану, другу и побратиму, что я и мое княжество будем оказывать ему дружбу и поддержку, если настанет час меча. Я, Стефан, сын Беаты, князь Бялой Гуры, клянусь за себя и за свой клан Золтану, другу и побратиму…

– Постойте, – перебил Корда. – Постойте, господа.

Он поднялся со своего места, пока зачитывали договор, и стоял перед господарем прямо, в плаще с меховым подбоем, который здесь уже не казался нелепым. Потирал замерзшие руки.

– К сожалению, я должен выразить сомнение в этой формулировке. «Стефан, сын Беаты, князь Бялой Гуры». Как вам известно, князю Белте не вручили еще булаву. Хоть это, без сомнения, произойдет, князь не может подписать договор в таком качестве, ибо это делает его лжецом, а всех присутствующих здесь – лжесвидетелями. Оттого предлагаю изменить фразу и написать следующее: «Стефан, сын Беаты, когда он станет князем Бялой Гуры».

Золтан неохотно кивнул.

– Если позволите вашему покорному слуге еще одну ремарку. В Драгокраине слово «клан» имеет точное значение, так повелось из истории. Таким образом, если наличествует фраза «Золтан, сын Михала, клянется за свой клан», то не возникает юридических вопросов. Имеется в виду родство по нисходящей линии. Тогда как если мы с точностью переведем это на белогорский, то получим слово, которое может означать и восходящее родство, и дальнюю семью, и дружеские, и политические связи. Это может привести к разногласиям. Отчего бы не использовать тут более однозначное выражение для обоих подписывающих: «за детей своей крови и фамилии».

Он вдруг споткнулся на полуслове и сел, прижав ко лбу ладонь. Стефан придвинулся к нему, встав так, чтоб загородить его от господаря. Взял за плечо – и почувствовал, как оно задеревенело.

– Я согласен с моим поверенным, – проговорил он торопливо.

– Что ж, извольте, – снова этот гулкий и бесплотный голос, – пусть исправят написанное.

– Ему отчего-то нехорошо, – заметил Стефан.

– Не тревожься. Гостю на моем балу не причинят вреда.

С видимым трудом разлепляя губы, Стан заговорил снова, осторожно подбирая слова:

– Господарь, я прошу вас позволить мне внести исправления. По праву крови скрепления, которое вам, без сомнения, известно…

Маска бесконечной мудрости на лице Золтана слегка исказилась нетерпением. Но он снова обратился не к Корде, а к Стефану:

– Из твоего смертного вышло бы прекрасное оружие.

Корда встал, вытащил из-под плаща короткую чезарскую дагу и чиркнул по левой ладони. Порез набух красным, и Стан, обмакнув в кровь протянутое ему перо, перечеркнул не понравившуюся ему фразу и сделал исправление на полях.

Войцеховский проводил их наверх. Поднимались они не по ступеням: их вытянули из шахты в клетушке, служившей лифтом. У людей наверху, крутивших ворот, выражения лиц не изменились, остались мрачными, туповато-отстраненными. Наверняка все они под Зовом…

– Поезжайте скорей. Вы и раньше плохо переносили рассвет, племянник, а сейчас он будет для вас смертелен.

– Как же кони…

– Считайте это подарком – в честь такой знаменательной ночи…

Когда из побледневшего предутреннего сумрака снова выплыл шпиль деревенской церкви, Корда нагнал Стефана – не без труда.

– Постой! Надо бы спуститься, крестьяне встают до свету! Не хватало, чтоб они нас приняли за Охоту!

Опять поразившись здравомыслию друга – сам он сейчас ни здраво, ни трезво мыслить не мог, – Белта кивнул и направил коня вниз.

Внизу было поле, густые травы, влажные от ночной росы, бездонная тьма озера впереди. Стефан доскакал до берега, выпрыгнул из седла. В озере плавала пьяная, колеблющаяся луна. Здесь уже пахло осенью, мокрыми палыми листьями и гнилью. До смерти хотелось умыться, прополоскать рот, хоть на мгновение избавиться от пропитавшего все существо запаха крови. Стефан долго плескал себе в лицо пропахшую тиной ледяную воду.

Может, он проснется сейчас; увидев утреннее солнце, с облегчением сбросит с души тяжесть ночного кошмара и убийства. Но хоть вода уже стекала неприятно холодными струйками за воротник, проснуться не удалось. Корда, тоже спешившись, стоял в отдалении и наблюдал за ним с тревогой.

– Что? – бросил Стефан, поднявшись. – Не боишься со мной оставаться? Не ровен час, и на тебя накинусь.

– Чего мне бояться, – отвечал Корда, – ваша светлость поужинавши…

Стефан с размаху закрыл лицо мокрыми руками.

– Скажи мне, – потребовал он. Корда стал слишком чезарцем; там, при посторонних, он ничем себя не выдал, но теперь…

– Ну и приключение ты мне устроил. – Слышно было, что губы у Стана дрожат, как у человека, проведшего слишком долгое время на холоде. – Ты знаешь, что делаешь, Стефко?

Он вытер мокрые щеки. Кивнул.

– Теперь уж знаю. Теперь обратного пути нет.

Стан кивнул.

– Ты хотел по-другому. Я на любом суде, хоть на здешнем, хоть на Матушкином, скажу, что хотел. И не твоя вина, что так не вышло.

– Да уж. – Стефан против воли усмехнулся. – С тобой я, пожалуй, и Матушкин суд выиграю, раз ты с моей… родней договорился. А зачем тебе, скажи на милость, вздумалось кровь пускать?

– Любое исправление чернилами они и считать не станут. А я приехал с тобой как свидетель – значит, моя кровь годится для скрепления… Это же Уставы Михала, история права, дай Матерь здоровья старому Марцинкевичу… Стой, гляди!

Темнота на востоке все отчетливее набухала красным.

– Надо ехать, Стефан.

Белта вскочил на коня, подумав – надо бы наведаться в храм, поблагодарить Матушку за то, что подарила ему такого друга.

И осекся, вспомнив с горечью: теперь Матушка не пустит.

Мчали они так, будто за ними гнались, разбудили и напугали мальчишку-конюшего. В дверях дома их встречал мрачный пан Ольховский с почти догоревшей свечой в руках. Домашний халат, который раньше едва на нем сходился, теперь висел на отощавшем теле. Ольховский преградил Стефану дорогу и долго вглядывался в него.

– У тебя руки в крови, – сказал он наконец.

– Теперь долго будут, – отрезал Стефан. – И не только у меня.

Вешниц тяжело вздохнул и зашаркал прочь.

Стефан прошел в гостиную. Здесь ничего не изменилось за несколько часов – но все казалось постаревшим, помельчавшим. Окна были плотно занавешены, но разъедающий свет проходил и через шторы, заставляя морщиться. Стефан подошел к зеркалу в старинной раме, сдернул с него траурную ткань. Отразилась пустая комната, посеревшая с приближением утра, проступившие контуры мебели, еле тлеющие огарки в канделябре.

Больше ничего.