Текст книги "Твоя капля крови"

– Друг, – позвал Корда из-за спины, – прошу тебя…

Стефан долго стоял, всматриваясь в гостиную, будто все еще надеялся отыскать себя. А потом поднял руку и ударил с беспомощной яростью прямо в центр. Зеркало взорвалось и осыпалось множеством режущих осколков.

Глава 19

Он очнулся в кресле и несколько смятенных минут пытался понять, где находится и почему так неожиданно заснул.

– Как же вы позволили ему это сделать, – разобрал он гневный шепот Юлии.

– Милая моя пани, я даже не знал, куда и зачем мы отправились. – Корда оправдывался так же, шепотом. – Я и поехал с ним лишь потому, что побоялся отпустить его одного…

Тишина. Резкий вздох Юлии.

– Простите меня, пан Корда, ради нашей Матери… Мои упреки совершенно неуместны. По справедливости это я должна была остановить его.

– Вы?

– Теперь, когда нет Юзефа, мне смотреть за домом.

– Нет, княгиня. Вам нечего делать в этом мертвом царстве. Э, поглядите, наш больной, кажется, очнулся…

– Что случилось? – сухими губами выговорил Стефан.

– А то, друг мой, что ты разбил зеркало, а потом взял да и свалился без чувств прямо мне на руки. До этого я видел такое лишь в плохих чезарских пьесах. Не уподобляйся, Стефан.

Он говорил быстро, нервно – еще не опомнился от ночной авантюры.

Стефан нашел взглядом Юлию – готовый увидеть, как она отмахнется от него, но Юлия смотрела бесстрашным взглядом, полным уже знакомой ровной печали.

Ей ли привыкать жить в царстве мертвых…

– Что вы сделали с собой, Стефан…

– Только то, что было нужно.

– Как ты себя чувствуешь? – поинтересовался Корда. От него разило. На столике рядом стояла уже на четверть опустошенная бутыль «капель князя Филиппа».

– Превосходно.

– Если ты будешь падать в обморок всякий раз на рассвете, из тебя выйдет плохой полководец.

– Что ж. Будем атаковать ночью.

Стан не очень твердо держался на ногах, но на щеках опять появился румянец – даже слишком яркий.

– Прости, – сказал Стефан, кивнув на запыленную бутыль, – я манкировал своими обязанностями…

– Ничего. Пани Юлия надо мной смилостивилась. – Корда глотнул еще, жадно, будто выпитого до сих пор ему не хватило, чтобы изгнать страх.

Юлию, видно, их возвращение спешно подняло с кровати. Обычно не в ее привычках было встречать гостей в домашнем платье и наброшенной на плечи пелерине. И прическа была не такой аккуратной, как обычно; густые пряди, выбившись из нее, падали на высокий лоб и розовые, еще горячие ото сна щеки. Из-за этого Юлия казалась моложе – и беззаботнее.

Она поглядела на Стана, вздохнула и позвала слугу – отправить за закуской.

– Теперь нужно собирать Совет, – сказал Корда. – Нам еще делать из тебя князя всея Бялой Гуры. Вот только как ты собираешься давать клятву, если не сможешь даже зайти в храм?

За окном раздался стук копыт, грохот каретных колес по булыжникам. Юлия выглянула, приоткрыв занавеси.

– Пани Яворская вернулась. Ох, Матушка, а мы хороши…

Они засуетились, будто дети, застигнутые за шалостью. Корду отправили полоскать рот цветочной водой, Юлия убежала поправить прическу и отдать распоряжения слугам, и встречать Вдову досталось Стефану.

Яворская без слов заключила Стефана в объятия. Стефан поразился: как она его не оттолкнет, не почувствует чужое, холодное – мертвое. Но она сказала лишь:

– Да у вас руки заледенели, Стефан. Вам теперь пуще прежнего нужно беречься…

Стефан, хоть был на две головы ее выше, на секунду показался себе заплаканным мальчишкой.

– Ну будет, будет, – сказала она, словно он и в самом деле плакал.

Юлию, когда та вернулась, Вдова обняла крепче, прошептала ей что-то на ухо и уверила, что с удовольствием останется, пока будет нужна, – но ведь у княгини Белта теперь, верно, дел по горло…

Об отце они не говорили. Стефан проводил Вдову в гостиную и стал расспрашивать про новости в столице.

– Меня беспокоит Бойко, – сказала Яворская. Она сидела, закинув ногу на ногу; кажется, все в том же черном мужском костюме. Вдова сильно постарела за те месяцы, что Стефан ее не видел. Но старость, будто алхимический раствор, нанесенный на металл, заставила сильнее проявиться былую красоту. – Вернее, сам наш пан Рудольф теперь никого не беспокоит, он сидит и ожидает, пока свершится его судьба… Но студенты решили во что бы то ни стало вырвать его из рук тюремщиков. В городе недовольство, а я, Стефан, ума не приложу, что с этим делать. Вчера арестовали двух бомбистов… И этим не кончится.

– Не хотелось бы, чтоб они подняли город сейчас.

– Почему же?

Стефан вздохнул.

– Я боюсь, нас ждет долгий разговор, а вы с дороги…

– Короткой и не утомительной, – прищурилась Яворская, – и мне не составит никакого труда вас выслушать. Так, значит, вы решили возглавить то, что раньше называли безумием. – Она потянулась за яблоком в принесенной Ядзей вазе.

– Я знаю, что скажут другие, пани Барбара. Будут говорить, что я плохо перенес отставку и после Остланда стал голоден до власти…

– Безусловно, – кивнула Яворская. – А еще злые языки станут болтать, будто вы цепляетесь за тень отца, чтоб выбраться в князи. Скажут, что отец нарочно отправил вас поближе к трону, а когда задумка ваша не осуществилась, вы вернулись сюда. Мне до них нет дела, Стефан.

Он решился.

– Вы сказали тогда, что вы живете за воеводу… Я буду говорить с вами, как говорил бы с ним.

Вдова кивнула, подобралась.

– Как вы полагаете, сколько шансов у нас на победу? Положим, что подаренные моему брату корабли подойдут к Казинке, как того хотел генерал, и здесь мы затеем восстание… Сможем ли мы победить? Что сказал бы пан воевода?

Она молчала.

– Он сказал бы, что флотилию, вернее всего, разобьют у берега, а если войскам и удастся высадиться, их будут преследовать неустанно. Цесарь кликнет на помощь верного брата-дражанца, и тот отправит против нас свои войска…

Яворская без слов потянулась за шкатулкой с нюхательной травой.

Ожили часы на отцовском столе, прозвонили ясно и гулко. Торопливо, будто желая угнаться за ними, залился звоном колокол в часовне.

– Ян сказал мне тогда, – и голос у Вдовы стал надтреснутым, чуть дребезжал, словно старый ломкий механизм, – что нам нужно вспомнить, как восставать. Доказать самим себе, что мы еще можем поднять головы…

– А теперь цесарь с удовольствием воспользуется случаем и покажет, как легко задушить подобный бунт.

– Вы расписываете все в таких мрачных тонах, Стефан…

– Я понастроил за эти годы столько воздушных замков, пани воеводова, что теперь мне сложно очароваться их конструкцией… Мы проиграем. Даже с поддержкой флорийца, даже если война разгорится по-настоящему.

Яворская сделала понюшку целебной травы, заправила кисет обратно в шкатулку и спрятала в карман куртки. И поглядела на Стефана ясно и требовательно, точно как воевода, ожидающий доклада от порученца.

– Ну так?

– Представьте, что, положим, в Драгокраине случился переворот. Нынешнего господаря не слишком любят. Остланду несподручно будет посылать войска на помощь брату. А новый правитель Драгокраины, дружественный нам, не станет возражать, если войско Марека двинется не по морю, а по суше.

– Через густые дражанские леса…

Стефан кивнул.

– А вы еще винили себя, что мало сделали, сидя в Остланде… Какая же партия так рвется к власти?

– Те, кто уже когда-то были правителями Драгокраины. Старинный клан Деневер. Так случилось, что я прихожусь им дальним родственником… по матери. И поскольку первые дни у власти для них будут трудны, они желали бы видеть родича князем в соседнем государстве…

«Я называю это дружбой», – сказала Доната.

– Вы ведь знаете, какие слухи ходят об этом клане, Стефан? – мягко спросила Вдова.

– Обо мне тоже ходят слухи, и многие из них я не посмел бы пересказать при вас.

– Юзеф избегал разговоров о вашей покойной матери, я знаю лишь, что она была дражанкой. Как же кстати пришлись ваши семейные связи…Вы верите им?

Это спрашивала не Яворская; это воевода пытливо смотрел на порученца и ждал ответа.

– Верите?

Если мы выпьем из одного бокала, я не смогу вам лгать…

– У меня… есть основания думать, что они способны на переворот. И в таком случае им будет нужна Бяла Гура. Свободная Бяла Гура.

Вдова только коротко кивнула – но по этому кивку он понял, что добился от нее поддержки.

Стацинского он не ждал. По меньшей мере, так рано. У мальчишки был дар появляться ровно тогда, когда о нем забываешь. Приехал он вечером, уже после ужина, когда слуги уносили посуду. Ужин вышел поздним, в саду стемнело, и Стефан стоял у раскрытого наконец окна. Он увидел, как мальчишка, бросив слуге поводья, взлетает по ступенькам, и неожиданно для себя ощутил стыд.

А после, когда Стацинский вошел в гостиную, позвякивая серебром, и вовсе непривычное – страх.

Потому что перед ним стоял анджеевец в полном обмундировании, готовый к бою, а люди его крови издавна боялись анджеевцев. Стефан отступил на шаг, тело будто само собой напружинилось, собралось для прыжка. А Стацинский, увидев его, встал как вкопанный.

Этот, в отличие от других, понял сразу.

– Когда вы успели? – спросил он звонко. На руке его раздражающе сиял браслет, и Стефан не мог оторвать от него глаз. Рука мальчишки плавно легла на рукоятку сабли.

– Если пожелаете затеять драку, не стоит делать этого в доме.

– Я думал, у меня еще будет время, – с горечью сказал Стацинский. Он был как будто разочарован.

– Время на что? На то, чтоб отправить меня в чертоги Матери?

– А теперь вы отправитесь во тьму, – сказал тот угрюмо. – Что же это, лучше?

– Сядьте, пан Стацинский, – бросил ему Стефан. – Прямо сейчас я никуда не собираюсь.

К его удивлению, тот сел. Настороженно, на самый краешек кресла.

– Вы приехали от графа Назари? Вижу, он нарядил вас по своему вкусу…

Теперь, отвлекшись от едко-белой полоски браслета, он рассмотрел, что анджеевец одет по последней моде. В вороте щегольского полукафтана «под старину» топорщилось жабо. Шелковый платок на шее сверкал диковинными цветами. Ладислас знал, что делал: больше всего Стацинский сейчас походил на недавно преуспевшего торговца – или скорей его сына. Не хватало только золотых часов с толстой, свисающей на виду цепочкой.

Но пан Стацинский предпочитает серебро. Если платок размотать, под ним окажется цепь с медальоном.

– Кого вы убили? – спросил он. – Чтобы стать… вот этим? Кого-то из своих? Слугу? Сироту, которого все равно не заметят, если пропадет?

А ты меня поцелуешь, князь?

– Это не ваше дело.

Стацинский вскочил.

– Это стало моим делом, когда я дал клятву святому Анджею!

– Ну так что же, – медленно проговорил Стефан, – вы пришли в мой дом с оружием, за чем же дело стало? Только я прошу вас, решите сперва, анджеевец вы – или все-таки белогорец.

Мальчишка застыл. Он дышал громко, рука то сжималась, то разжималась на эфесе.

– Кого вы убили? – спросил он снова, отступив назад. Но смотрел по-прежнему на Стефана – непоколебимым, слишком зрелым взглядом для такого юнца. Стефан никому бы не позволил так на себя смотреть – если только не собственной совести.

Белта ответил:

– Девушку. Скорее всего, саравку. Ее искать наверняка не станут…

Он едва удержался, чтоб не добавить: она не мучилась, она вряд ли поняла, что произошло… Но мальчишке его оправдания не нужны, а перед самим собой оправдываться бессмысленно.

– Если вы желаете меня убить, у вас будет такая возможность. Но сейчас…

Тут в кабинет ворвался Корда. Веселый, лицо красное, разгоряченное скачкой.

– Приветствую, пан Стацинский. Не знал, Стефко, что ты еще принимаешь этого… молодого человека у себя в доме. В последний раз, помнится, вы не слишком хорошо расстались…

– Кто старое помянет, – сказал Стефан, не сводя с анджеевца настороженного взгляда. – Пан Стацинский привез нам послание от графа Назари, верно?

Мальчишка переводил взгляд с Корды на Стефана и обратно.

«Что ж, и он теперь принимает Стана за моего смертного?»

– Верно, – сказал мальчик, облизав губы. – Посылка в повозке, велите слугам принести. А у меня здесь письмо…

Корда по-свойски занял кресло у окна, заложил ногу на ногу. Он был почти непристойно доволен – как всякий раз, возвращаясь из города. Стефана, сказать по чести, удивляло, что друг возвращается. Тот потянулся, взял яблоко с блюда. Казалось, до Стацинского ему и дела мало. Но от Стефана не укрылось, как внимательно тот разглядывает украшения анджеевца.

Ладислас передавал эликсир – и еще одну картину.

Мой дорогой друг, – писал чеговинец, – к превеликому моему сожалению, мы оба были вынуждены покинуть столь гостеприимную к нам столицу, и оба – не по своей воле. Меня терзает грусть оттого, что увижу я вас не скоро. Однако еще больше меня терзала бы совесть, если бы я оставил вас без нашего знаменитого эликсира, к которому вы так пристрастились. Примите эти флаконы от меня как память о нашей дружбе и как залог нашей возможной встречи…

В посылке было два бутылька со знакомой светло-зеленой жидкостью.

Картина изображала убийство главы Высокого дома. Таких рисовали множество еще со времен святого Чезаре – хоть вряд ли тот Дон был святее остальных. На фоне светлого, романтичного пейзажа – горы, белоснежные дворцы и виноградники в ностальгической дымке – яркими злыми красками выписано убийство. Люди набросились на тирана, прежде заколов его охранников, пронзили сердце дагой. Но волосы у поверженного правителя были слишком светлыми; в них запутался золотой с алым обруч, который издавна носили цесари Остланда. И с лица, искаженного классической мукой, смотрели в небо знакомые голубые глаза. Стефан отодвинул от себя картину.

– Уберите.

Из головы потом долго не выходила беспомощная поза убитого, рука, скребущая по камням мостовой, – и застывший взгляд. Чтоб отвлечься от картины, он спросил:

– Вы передали мое послание Вуйновичу?

– Через одного знакомого студента. Я не рискую сейчас ехать к нему. Тогда, в Цесареграде, я угодил в списки на арест… Так что за мою голову назначена цена. – Губы Стацинского тронула горделивая усмешка. – Мое появление у генерала может его только скомпрометировать.

– У вас на удивление крепкая голова, пан Стацинский, неудивительно, что ее так ценят…

– Отчего же вы угодили в цесарскую немилость? – поинтересовался Корда.

– Пан Стацинский сцепился со стражей в Цесареграде в ту ночь, когда патриотичным гражданам пришла охота бить белогорцев. А после Клетт посчитал его заговорщиком.

Корда картинно пожал плечами.

– Так стоит ли удивляться, что вы двое спелись. Трудно было переходить границу, пан Стацинский?

– Очень, – признался тот. – Документы у меня были в порядке, спасибо господину Назари. Они поверили, что я торговец. Но обыскивали так, как будто я вез по меньшей мере сундук с бомбами. Говорят, со дня на день границу закроют вовсе. Приказ… нового советника по иностранным делам. Поэтому я не привез вам больше писем…

– И что же в них было? В тех письмах, которых вы не привезли?

– Граф Назари просит вас вспомнить о той, другой картине, которую он передал вам прямо перед отъездом. И о ящике с игрушками.

– Игрушками моего брата?

Стацинский кивнул.

– Они слишком ценные, чтоб везти их через границу.

– И что же Ладислас предлагает? Контрабанду?

– Их можно привезти по морю, у Девичьей бухты много рыбаков, за всеми лодками не уследишь. Но нужно, чтоб кто-нибудь их встретил. На новую луну.

На новую луну. Как же мало у них остается времени…

– Что же вы теперь – обратно? – спросил Корда.

Стацинский покачал головой.

– Обратно незачем. Да я и не смогу. Белогорцев больше не пускают в Чеговину, слишком многие убежали туда воевать.

Стацинский говорил без большой охоты, почти цедил слова сквозь зубы и кидал на Стефана обеспокоенные взгляды. Корда спокойно ел яблоко с видом человека, который вернулся издалека и больше никуда не собирается.

Наконец мальчишка не выдержал:

– Я бы хотел поговорить с вами, князь. Наедине.

– Так за чем же дело стало. Пойдемте прогуляемся.

Корда поднялся было следом, но Стефан взглядом удержал его – не надо.

Вечер стелился на землю мягкими складками. Тепло, ни ветерка. Белта надеялся, что Стацинский не станет размахивать саблей на глазах у домочадцев. Он повел мальчишку к реке, к своему камню – и, только спустившись, вспомнил, что здесь же в первый раз беседовал с Войцеховским.

– Хотели говорить, так извольте, – бросил он анджеевцу. – Вам достаточно уединения?

Тот спросил:

– Почему?

Вот так вопрос. А ведь Войцеховский был прав, кровь у Стацинского должна быть пресладкой. Стефану даже за несколько шагов было слышно, как бьется у мальчишки сердце.

«Зря ты пришел, когда я голоден».

Вернись он домой без Стацинского, никто и не спросит, куда тот делся. Корда промолчит, а остальные его и не хватятся. Сам ведь сказал, что у остландцев в розыске – решат, будто подался в лес…

– Что за вопрос, пан Стацинский. Вы же сами говорили, что от судьбы мне не уйти.

– Я надеялся, – сказал тот почти с обидой. – Вы были похожи на человека, который борется. А, что там… Верно у нас говорят, вся ваша братия одним миром мазана…

– Уж простите, что разочаровал. – Слова Стацинского неожиданно больно прошлись по сердцу. – Так что же теперь, отсечете мне голову?

– Почему? – опять спросил анджеевец, и Стефан с удивлением понял, что тот не хочет его убивать. Он два раза оставил Стацинского умирать, а несчастный мальчишка его – жалеет?

Даже пить расхотелось.

– Потому что выхода не было, – ответил он честно. – Нам нужен союз с дражанцами.

Он прислонился спиной к толстому, извилистому стволу дуба, ощутив внезапную усталость. Хотя разве вампиры устают?

– Я знаю, что ваш Орден о них думает, поверьте, я и сам думаю не лучше. Но если у нас не выйдет союза, если не найдем, как переправить сюда оружие и войска, то погибнет гораздо больше людей, чем я сумею убить за всю мою вечную жизнь…

– Зря вы называете это жизнью.

– Да как бы ни называл…

Оба замерли. Стефан – готовый кинуться, Стацинский – с рукой на сабле.

Издалека доносились возбужденные девичьи голоса – верно, играют в «быка», нацепив на кого-то из хлопцев горшок с рогами, или в «у медведя во бору»… Где-то, кажется, раздался плеск лодки, и Стефан вспомнил о Мареке и ощутил тоску по брату, на удивление резкую, будто они больше никогда не свидятся.

– Вы сказали, князь, что дадите мне возможность, – заговорил наконец Стацинский.

– После. Когда мой брат вернется. Или вы думаете, я желаю для Бялой Гуры вечного правителя, такого как Михал?

– Вы теперь, – сказал анджеевец, – совсем другого будете желать, чем раньше. И как вы будете… существовать все это время?

– Я не собираюсь, – начал Стефан.

– Не собираетесь нападать на своих? На деревенских? Все это прекрасные намерения. – Мальчишка говорил ожесточенно, насупив брови и глядя вниз, хотя у Стефана не было сомнений, что он следит за каждым его движением. – Сколько вы не пили?

Белта сглотнул, горло запершило.

– Три дня.

– Три дня, и вы уже смотрите на меня как на десерт.

Он рассмеялся бы, но застыдился скорбной мины анджеевца.

– Еще неделя, и вы отправитесь на охоту. И вам будет все равно, на кого охотиться. Совсем как вашей матушке… Отчего вы так уверены, что сможете удержаться?

Стефан уверен не был. Он не знал еще, как поведет себя это новое, непривычное тело. Знал лишь, что оно голодно.

И если подумать – Стацинский не раз уже оказывался прав…

– Дайте клятву, – сказал тот неожиданно. – Поклянитесь на крови, что не станете убивать безоружных.

«Тебе – поклясться? Не слишком ли много ты на себя берешь?»

Но Корда сказал той ночью, что подобный обет вампир не может нарушить. И если отдавать собственную жизнь, то отчего не в руки своей совести?

– Хорошо, – сказал он, отходя от дуба и распрямляясь. – Я это сделаю.

Стацинский, кажется, удивился такому быстрому согласию.

– Но и вы мне кое-что пообещайте.

– Что же?

– Что вы будете рядом, когда понадобится это… остановить. Если я нарушу клятву. Или если мне захочется вечно править.

– О, об этом не беспокойтесь. – Анджеевец улыбнулся режущей улыбкой, которая делала его на десяток лет старше. – Я там буду.

– Полагаю, я должен где-то расписаться?

– Не обязательно. Дайте руку… Ваша светлость.

Анджеевец вытащил из-за пояса кинжал с коротким серебряным лезвием – похоже, заморский – и вроде бы едва дотронулся до Стефановой ладони. Но болью пропороло до самого локтя. Только стыд не дал застонать и отнять руку.

Матушка…

Нет Матушки тебе.

Стацинский подставил лезвие под кровоточащую ладонь.

– Клянитесь.

Все снова стало напоминать дрянной роман, но, видно, до конца его теперешней жизни так тому и быть. И клятву он произнес полувспомненными откуда-то из книг, торжественными словами.

– Если я солгу, пусть солнце заберет мою жизнь, как этот кинжал забирает мою кровь.

– Клятва принята, – распевно проговорил анджеевец, глядя, как темные пятна впитываются в серебро, раз – и лезвие снова чистое. – Добрая Матерь и святой Анджей тому свидетели.

– А что за размолвка вышла у вас с Орденом? – поинтересовался Стефан, когда они возвращались к дому.

– Простите?

– Если вас ищут остландцы, куда логичнее было бы искать убежище у своих собратьев, а не у недобитого вампира… Или те отступники, что напали на меня, – и не отступники вовсе?

– Иногда я не понимаю политики Ордена. – Стацинский упрямо выставил челюсть. – Мы не наемники. Но некоторые об этом, кажется, забыли.

Оказалось, что анджеевец гостил в Швянте у друзей из кружка Бойко и только подтвердил опасения Вдовы:

– Они собираются на маневры.

– Кто собирается?

– Гражданская студенческая армия.

– Матерь добрая белогорская, – только и сказал Стефан. Яворская вздохнула.

– Раньше эта армия спокойно проводила время в моем салоне, но господам остландцам угодно было его запретить…

– Им разрешают маневры?

– Не думаю, чтоб они пеклись о разрешении… Они хотят перехватить Бойко, когда его повезут в суд. Не знаю, где и когда именно, но там только о маневрах и говорят.

Он достал из кармана куртки сложенный «Студенческий листок». В нем говорилось о «продажном суде», «остландских лизоблюдах» и «храбром патриоте», которому в скором времени грозит казнь.

Корде, который и без того что ни день наведывался к пани Гамулецкой, велено было разузнать про Бойко. Но Стефан об этом своем поручении пожалел, когда друг вернулся из Швянта, прихрамывая и прижимая ко рту окровавленный платок.

Стефан вскочил с кресла.

– Кто?

– Студенты в кабаке. Приняли меня за шпика. Постой, Стефан. Позови пана Ольховского.

Значит, шпики там все-таки были…

С паном Ольховским они вряд ли перемолвились двумя словами с тех пор, как Стефан вернулся от родственников. Вешниц хотел вовсе уехать к себе в деревню, но Юлия ему запретила – куда, мол, разве можете вы оставить семью в такое неспокойное время? Молодого князя Ольховский бы, может, и не послушал, но со вдовой Белта спорить не захотел.

Стефан поднялся к нему сам, оставив Стана в гостиной. Старый магик сидел у себя в комнате, надымив там доплотна, и то ли раскладывал пасьянс, то ли прозревал будущее.

– Вот и началось, – сказал он, когда Стефан сказал ему про Корду. На лестнице он неожиданно положил руку Стефану на плечо. – Как же ты теперь будешь?

– Недолго – буду.

Вешниц завздыхал.

– Не зарекайся, брат, не зарекайся…

Он двинулся было вперед, будто хотел обнять Стефана, но в последний момент испугался – и отстранился. Но злость в нем если и была, то погасла, остались только досада и беспокойство.

Стан сидел в гостиной, запрокинув голову – у него снова кровь пошла носом.

– Ты бы вышел, твоя светлость, не годится тебе сейчас на такое смотреть…

Стефан послушно вышел, потому что и в самом деле не годилось; он до сих пор не пил и, хоть старался не замечать этого, неумолимо слабел. Он в жизни не испытывал такого голода – но за столом теперь сидел только для приличия, пища на тарелке казалась бутафорской, он и не помышлял к ней притронуться.

Оказалось, что кто-то положил на Стана «глаз», пока он был в городе. Магику не составило большого труда его снять, но он долго ворчал себе под нос, что нужно быть осторожнее. Когда Стефан вернулся в гостиную, Корда наливал себе рябиновку. Резкий запах спирта перебил тот, что все еще шел от Стана, хоть кровь больше не текла. На шейном платке темнели расплывшиеся пятна.

– Осторожнее, друг. – Он не решился подойти, сел на козетку в дальнем углу. – Если ты сейчас уже начинаешь пить, что будет к концу революции?

– К концу революции, – ответствовал Корда, – у нас закончится все горячительное. Как обычно и бывает при революциях.

Он взял рюмку и направился к Стефану.

– Должен же я запить свой позор. Поймали меня как младенца. Если б не пани Рута, мне бы отменно наваляли по бокам.

– Мне жаль. – Стефан только теперь представил себе, как это выглядело: человек, взявшийся ниоткуда, одетый с иголочки, из вечера в вечер появляется в студенческом кабаке. Да еще и задает вопросы. – Мы стареем, друг. В наше время никто не удивился бы, узнав, что ты заседаешь у пани Гамулецкой.

– Впрочем, все это ерунда. – Корда потер переносицу и опасливо промокнул платком над верхней губой, но на сей раз платок остался чистым. – Мне кое-что удалось узнать про Бойко. Я пил с одним… старым знакомцем, не из студентов. Он теперь большой чин, близок к начальнику Швянтских тюрем. Твоего поэта пытались уже освободить, подложив бомбу, только та сработала раньше времени, убила охранника… Теперь его хотят, не теряя времени, тайно перевезти в Каменицу. Чтоб студентам не пришло в голову других идей вроде тех, о которых говорил пан Стацинский. Они собираются сделать это сегодня-завтра.

Каменица, старая военная крепость, стояла совсем недалеко от здания суда. Там содержали преступников, пока остландцы не построили собственную тюрьму, куда более вместительную. Теперь в Каменице держали только военных преступников и бомбистов. Но, кажется, и остландцы уже решили, что пером можно сражаться не хуже шпаги…

Корда задумчиво подкручивал усы.

– Если б я переводил его в Каменицу, от лиха подальше, то постарался бы это сделать под покровом ночи, чтоб не беспокоить сочувствующих…

– Ну, – Белта поднялся, – кто же мешает мне проехаться до города? Я не брал того коня с тех пор, как мы вернулись от Золтана, а конюхи боятся к нему подойти. Бедняга, наверное, застоялся…

Стефан и сам чувствовал себя закрытым в стойле. Дни он проводил в полутумане, как мучимый жаром больной, прячась от солнца и находя силы только на самое необходимое. Вечером сознание прояснялось, возвращались силы, и его тянуло в ночь – нырнуть в чернильные сумерки, ощутить на щеке прохладную ладонь луны. Поохотиться. Просыпалась жажда дела, которой он с трудом находил применение глубокой ночью. Просыпалась и просто жажда. Стефан сбегал в сад, чтоб не слышать так отчетливо дыхание спящих в доме – совершенно беззащитных перед ним.

– Тебя не должны видеть в городе, – напомнил Корда.

– Кто же увидит ночью черного всадника на черном коне?

– Только ты не начинай, упаси Матушка, рифмовать… И не одного всадника, а двух. Хотя я уже чувствую себя письмоношей – то в город, то обратно…

– Стан…

– Или ты собираешься один раскидать всех тюремщиков, как Янко Мститель? Нет уж…

Вечер выдался теплым. В последнее время ночи все были теплыми, нежными, и остро ощущался каждый миг, неуместными и в то же время особо, до сентиментальности, дорогими казались мирные детали, которых обычно не замечаешь: чуть раскачиваемые ветром качели в саду, запах бесконечного ягодного варева, горячими волнами доносящийся из кухонь, меланхоличный церковный перезвон, которому привычно вторил колокольчик, созывающий домочадцев на ужин, мирный плеск реки среди ночи. И не хотелось разбивать этот мир, казалось иногда – если остаться в имении, не прислушиваться ни к чему, кроме этих звуков, может, все и останется как было, замрет в летней ночи, как в густой янтарной капле…

Конюшня, стоило им с Кордой войти, огласилась беспокойным ржанием, лошади заметались по стойлам, зашарахались. Амулет ничего теперь не стоит… Только их со Станом вороные оставались спокойными; тот, которого подарили Стефану, только поднял голову и легко пряднул ухом, показывая, что узнал.

– Вы уж меня простите, добрый пан, но это нехорошая скотина. Весь день ленится, хотел ноги ей размять – так столбом же встала и не идет, а мальчишку моего и вовсе сбросила. Зато ночью как пойдет куролесить… Мальчишка мой теперь и спать тут боится, известно, чем дражанцы своих коней кормят…

Страх конюха удалось унять только несколькими монетами, да и то – на время. Если лошади продолжат так отзываться, скоро не на вороных, а на их хозяина станут коситься с испугом…

От Корды его конь в этот раз пятиться не стал, даже позволил потрепать себя по холке и в седло пустил без фокусов.

– Если б я верил в сказки – сказал бы, что пролил кровь за дом Белта и теперь лошадь меня признала…

– Держись крепче. Сорвешься, не дай Матушка, – и что «дом Белта» без поверенного делать станет?

Стан только рукой махнул.

Стефан кликнул Зденека. Велел ехать к старой мельнице по дороге в Швянт и ждать там, прихватив запасную лошадь.

– К ме-ельнице? – Парень широко раскрыл глаза. – Да она же проклятая…

«Как и твой хозяин…»

– А насчет Янко Мстителя – это ты хорошо придумал. – Стефан достал из кармана два платка, один повязал себе на лицо, другой протянул Корде.

На сей раз не было уже такого изумления, но полет захватил Стефана, и он испытал разочарование, когда услышал звон городских часов и понял, что надо спускаться. Звук отсюда казался совсем другим, прозрачнее, тише. На улицах внизу горели фонари, мелкие, как свечки в храме. Знать бы, за здравие или за упокой.

Они опустились за разрушенными укреплениями, копыта мягко приземлились на траву, которой все тут заросло, – темную, в тусклых белых звездочках ромашек. Укрепления так и не восстановили со времен той давней – проигранной – битвы против Остланда. В эту пору на развалинах можно было встретить только разбойников или бродяг. Первых Стефан не боялся, а вторых близкое соседство тюрьмы отпугивало, и лишь зимой они искали здесь защиты от ветра. Правда, студенты наверняка использовали то же убежище, чтоб следить за темницей, поэтому надлежало быть осторожными.

Лошадей привязали к дереву у уцелевшего барбакана. Полуразрушенные ступеньки в кирпичной стене вели на второй этаж. От того этажа осталось лишь несколько выступов на стене, но, удержавшись на этих выступах, можно было глядеть в бойницы. Правда, видно было только безнадежно глухую стену, и за стеной – темную крепость с несколькими горящими окнами. Но зато ворота – как на ладони.

– Может быть, не сегодня, – шепнул Корда, когда они просидели на стене около часа.

– Подождем еще.

Корда подул на руки.

– Ах ты, пес, холодно же… Я отвык от наших ночей, то ли дело в Чезарии…