Текст книги "Социологический ежегодник 2013-2014"

3. Бедность и бедные в современной России / Под ред. М.К. Горшкова, Н.Е. Тихоновой. – М: Весь мир, 2014. – 304 с.

4. Бутовская М.Л., Дьяконов И.Ю., Ванчатова М.А. Бредущие среди нас: Нищие в России и странах Европы, история и современность. – М.: Научный мир, 2007. – 280 с.

5. Бююль А., Цёфель П. SPSS: Искусство обработки информации: Анализ статистических данных и восстановление скрытых закономерностей. – СПб.: ООО «ДиаСофтЮп», 2002. – 608 с.

6. Ильясов Ф.Н., Плотникова О.А. Нищие в Москве летом 1993 года // Социологический журнал. – М., 1994. – № 1. – С. 150–156.

7. Кудрявцева М. Драматургия попрошайничества: Социологическое описание повседневной практики // Журнал социологии и социальной антропологии. – СПб., 2001. – Т. 4, № 3. – С. 37–48.

8. Попова И.П. Новые маргинальные группы в российском обществе // СоцИс. – М., 1999. – № 7. – С. 62–71.

9. Толстова Ю.Н. Анализ социологических данных: Методология, дескриптивная статистика, изучение связей между номинальными признаками. – М.: Научный мир, 2000. – 352 c.

10. Adriaenssens S., Hendrickx J. Street-level informal economic activities: Estimating the yield of begging in Brussels // Urban studies. – Abingdon, 2011. – Vol. 48, N 23. – P. 23–40.

11. Becker H.S. Outsiders: Studies in the sociology of deviance. – N.Y.: Free press, 1973. – 215 p.

12. Dean H. Begging questions: Street-level economic activity and social policy failure. – Bristol: Policy press, 1999. – VII, 244 p.

13. Emmanuelli X. Urban social exclusion: The Samusocial response // Concepts and practice of humanitarian medicine / Ed. by S.W.A. Gunn, M. Masellis. – N.Y.: Srpinger, 2008. – P. 261–266.

14. Fawole O.A., Ogunkan D.V., Omoruan A. The menace of begging in Nigerian cities: A sociological analysis // International j. of sociology a. anthropology. – Nairobi, 2011. – Vol. 3, N 1. – P. 9–14.

15. Kennedy C., Fitzpatrick S. Begging, rough sleeping and social exclusion: Implications for social policy // Urban studies. – Abingdon, 2001. – Vol. 38, N 11. – P. 2001–2016.

16. Luckenbill D.F. Deviant career mobility: The case of male prostitutes // Social problems. – Oakland (CA), 1986. – Vol. 33, N 4. – P. 283–296.

17. Luckenbill D.F., Best J. Careers in deviance and respectability: The analogy’s limitations // Social problems. – Oakland (CA), 1981. – Vol. 29, N 2. – P. 197–206.

18. Massey D., Rafique A., Seeley J. Begging in rural India and Bangladesh // Economic a. political weekly. – Mumbai, 2010. – Vol. 14, N 14. – P. 64–71.

19. Murdoch A. We are human too: A study of people who beg. – L.: CRISIS, 1994. – 44 p.

20. Ogunkan D., Fawole O. Incidence and socio-economic dimensions of begging in Nigerian cities: The case of Ogbomoso // International NGO j. – Nairobi, 2009. – Vol. 4, N 12. – P. 498–503.

21. Pierson J. Tackling social exclusion. – L.; N.Y.: Routledge, 2002. – XV, 256 p.

22. Shichor D., Ellis R. Begging in Israel: An exploratory study // Deviant behavior. – Guilford (CT), 1981. – Vol. 2, N 2. – P. 109–125.

23. Stalder F. Manuel Castells: The theory of the network society. – Cambridge: Polity, 2006. – X, 255 p.

24. Standing G. The precariat: The new dangerous class. – L.: Bloomsbury academic, 2011. – IX, 198 p.

25. Visano L.A. Staging a deviant career: The social organization of male street prostitution: PhD thesis / Univ. of Toronto. – Toronto, 1986. – (Microfiche).

Рефераты

Эветтс Дж.

Реф. ст.: Evetts J. A new professionalism? Challenges and opportunities // Current sociology. – L., 2011. – Vol. 59, N 4. – P. 406–422

Ключевые слова: «новый» профессионализм; профессионализация в условиях социальных трансформаций; общественный сектор услуг.

Статья известного специалиста в области социологии труда, почетного профессора Университета г. Ноттингема (Великобритания) Джулии Эветтс посвящена изменениям, затронувшим профессиональную сферу общественного сектора услуг (здравоохранение, социальное обеспечение, образование). По словам автора, под влиянием новых вызовов времени процесс профессионализации личности заметно трансформировался: все больше специалистов работают в крупных холдингах и международных компаниях, принимая правила игры, диктуемые рыночными отношениями.

В социологии профессий, как отмечает Эветтс, выделяют несколько подходов к понятиям «профессия» и «профессионализм». Сторонники англо-американского (англосаксонского) направления акцентирует внимание на свободном выборе трудовых стратегий группами профессионалов, тогда как, согласно принципам континентального (европейского) подхода, деятельность профессионалов напрямую зависит от государства4343
  Подробнее о различиях двух подходов см.: Collins R. Changing conceptions in the sociology of professions // The formation of professions: Knowledge, state and strategy / Ed. by R. Torstendahl, M. Burrage. – L.: SAGE, 1990. – P. 98.


[Закрыть]. Сегодня многие исследователи отмечают сближение между этими считавшимися ранее противоположными взглядами на профессионализм, полагая, что указанные различия не столь принципиальны и в целом способствуют лучшему пониманию социальных процессов, происходящих в трудовых сферах разных стран мира.

Ч. Макклелланд предлагает разделять профессионализм в зависимости от источника, лежащего в его основании, – «изнутри» или «сверху»4444
  McClelland Ch.E. Escape from freedom? Reflections on German professionalization, 1870–1933 // Ibid. – P. 107.


[Закрыть]. В первом случае профессиональные принципы вырабатываются внутри профессионального сообщества, а управление трудовой деятельностью отдано в руки самих специалистов. Профессионализм «извне» характеризуется внешними формами управления, осуществляемого специально нанятыми менеджерами (с. 407–408).

По словам Эветтс, профессионализм долгое время считался самодостаточной нормативной системой трудовых ценностей, главной из которых было само дело, которому служит профессионал. Однако масштабные социальные трансформации, происходящие в современном мире, бросают серьезный вызов традиционным представлениям о профессионализме. Автор, пытаясь разобраться в непростой ситуации, задается вопросом: стоит ли очистить «корабль современности» от ставших привычными понятий или необходимо поддерживать разумный баланс старого и нового?

В общественных науках взгляд на профессионализм как ценностную систему имеет давнюю историю, начало которой было положено социологическими исследованиями профессий, проведенными в Великобритании и США в начале XX в. Для англо-американской традиции характерно разделение между социально значимыми, относительно свободными от государственного диктата профессиями (professions) и прочими трудовыми занятиями (occupations). Исторически профессионалами в западном обществе считались врачи, юристы, священники и университетские преподаватели.

Общепризнанной классикой в области социологии профессий являются работы главы школы структурного функционализма Т. Парсонса. Восприняв идеалистические представления М. Вебера о профессионализме, Парсонс полагал основной обязанностью профессионала бескорыстное служение своему делу и обществу, на благо которого он работает. По мнению американского ученого, современные профессии являются той силой, которая уравновешивает основанный на рациональном праве социальный порядок, в терминологии Вебера, и капиталистическую экономику, обеспечивая стабильность хрупкой социальной системы4545
  Parsons T. The professions and social structure // Social forces. – Indianapolis (IN), 1939. – Vol. 17, N 4. – P. 457–467.


[Закрыть].

Существенное влияние на развитие социологии профессий в конце ХХ в. оказали работы Э. Фрейдсона. Для Фрейдсона профессионализм – один из способов организации человеческой деятельности в современном обществе. Он полагает, что мир профессионалов имеет свою, «третью», логику, противоположную идеологиям рынка и бюрократических институтов4646
  Freidson E. Professionalism: The third logic. – Cambridge: Polity, 2001.


[Закрыть]. По мнению Э. Фрейдсона, профессионалам важно отстоять свою независимость и быть свободными от вмешательства потребителей (логика рынка) или менеджеров (логика бюрократических организаций) (с. 409–410).

В современной социологии на смену взглядам о профессионализме как альтруистическом служении представителей социально значимых профессий приходит идеология «нового» профессионализма. Одни исследователи называют данный тип профессионализма коммерциализированным4747
  Hanlon G. Professionalism as enterprise: Service class politics and the redefinition of professionalism // Sociology. – Oxford, 1998. – Vol. 32, N 1. – P. 43–64.


[Закрыть], другие используют термин «организационный»4848
  Evetts J. Organizational and occupational professionalism: The challenge of NPM: Paper presented at the 16^th ISA World congress of sociology. – Durban, 23–29 July 2006.


[Закрыть]. В сегодняшних трудовых коллективах, пишет Эветтс, понятия товарищества, коллегиальности и доверия сменяются понятиями административного управления, бюрократии, стандартизации работы и оценки трудовой результативности. Профессионализм перестает быть третьей логикой, так как управление трудовой деятельностью теперь включает организационную и рыночную логики, выражающиеся в следовании принципам менеджеризма и меркантилизма.

Важно выяснить, отмечает дальше автор статьи, насколько глубоко трансформировались представления о профессионализме. Прежде всего, изменения коснулись организационно-бюрократических аспектов, вопросов оценки качества работы и произведенной продукции, а также проблем стандартизации методов работы, т.е. вызовы времени потребовали от профессионалов менеджерских качеств. В то же время, пишет Эветтс, существует опасность, что чрезмерные индивидуализация и бюрократизация профессиональной деятельности приведут к подрыву таких позитивных личностных качеств, как социальная сплоченность и умение работать в команде. В подобных условиях, убеждена Эветтс, наиболее адекватным выглядит интегративный подход, гармонично сочетающий принципы «чистого» и «организационного» профессионализма. Практика многих успешных предприятий говорит о том, что рыночная и профессиональная «логики» зачастую выгодно дополняют друг друга. Так, например, правила рыночной экономики способствуют созданию междисциплинарных коллективов; усиленный внешний контроль был и остается важен в некоторых областях типа юриспруденции и международной бухгалтерии. В то же время отдельные стороны трудовой сферы не подверглись изменениям. Например, несмотря на наметившуюся тенденцию освоения женщинами традиционно мужских профессий, а мужчинами – женских, привычные гендерные различия в карьерных траекториях представителей обоих полов остаются доминирующими в обществе.

Дж. Эветтс подчеркивает, что современный профессионализм совмещает в себе инновационные и традиционные характеристики. Среди новых черт профессионализма она выделяет административное управление и менеджмент, внешние формы регуляции, аудит и финансовый контроль, стандартизацию работы персонала и введение единых показателей эффективности трудовой деятельности, ориентацию на индивидуализм и поощрение конкуренции. Эти нововведения сталкиваются с традиционной системой трудовых отношений, базирующейся на принципах авторитета профессионалов и легитимности принимаемых ими решений, поддержания профессиональной идентичности и особой трудовой культуры, свободы действий профессионалов в нестандартных ситуациях и доверия к мнению компетентных специалистов, поддержки командного духа и ориентации на коллективный вид работы, гендерных различий в построении карьеры. Достижение баланса между новой и традиционной системами трудовых ценностей – первоочередная задача для профессионалов всех уровней в ближайшие годы. Эветтс отмечает, что, несмотря на специфику профессиональной работы в разных культурах и государствах, отмеченные новые и старые черты трудовых отношений можно наблюдать практически повсеместно в современном обществе – на макро– (общество, рынок), мезо– (организации, социальные институты) и микроуровнях (профессиональные группы и отдельные акторы) (с. 411–414).

Каковы последствия происходящего для работников и их клиентов, действительно ли нужно противопоставлять прежние способы организации трудовой деятельности новым, – задается вопросом Эветтс. По ее мнению, такое противопоставление носит искусственный характер и не отвечает реалиям современного «мира» профессионализма, а трансформации в области профессиональной политики не угрожают классическим трудовым ценностям. Многие крупные организации являются устойчивыми к новейшим средствам управления и бюрократическому вмешательству. Немалая часть организаций социального сектора – например, больницы и университеты – являются сложными бюрократическими системами4949
  Mintzberg H. Structure in fives: Designing effective organizations. – Englewood Cliffs (NJ): Prentice-Hall, 1983.


[Закрыть], а услуги, которые они предоставляют, с трудом поддаются стандартизации и точным измерениям. Несмотря на это, такие предприятия прекрасно функционируют в условиях рыночной экономики.

Между тем, предостерегает Эветтс, перекос в сторону новых форм профессионализма и сугубая ориентация на рынок влекут за собой формализм в выполнении работы и могут стать серьезным препятствием для творческого, инновационного труда. Однако существует масса преимуществ в соблюдении гибкого баланса между профессиональными, бюрократическими и рыночными «логиками». Введение системы контрактов, должностных инструкций, формализованных процедур отбора сотрудников, защита прав работников и предоставление им социальных гарантий заменяют привычные неформальные типы социального взаимодействия и неофициальные рекомендационные механизмы. Стандартизация системы профессионального отбора и формализация оценок трудовой деятельности сделали прозрачным то, что раньше часто было скрыто (вопросы профессиональных поощрений и порицаний, закономерности в построении карьеры). Как правило, неформализованные процедуры приносят пользу лишь немногим работникам, находящимся в привилегированном положении, тогда как большинство расценивает их как несправедливые. Увеличение прозрачности в трудовой сфере, уверена Эветтс, сделает более обоснованным профессиональный выбор молодежи, придав ей уверенность в собственных силах и усилив ее интернальность. Помимо этого, острая необходимость в управленческих кадрах подталкивает учебные центры к созданию программ по менеджменту в той или иной трудовой сфере. Так, социальным работникам Германии предлагается пройти обучение в магистратуре по специальности, готовящей управленческие кадры в области социальной работы (с. 415–418)5050
  Langer A. Academic qualification programmes for professional management: Managerial expertise as one facet of a new professionalism: Paper presented at the Interim meeting of the ESA research network on «Sociology of professions». – Aarhus, 5–7 June 2008.


[Закрыть].

Дж. Эветтс демонстрирует зарождение нового типа профессионализма как ответ на масштабные социальные трансформации, затронувшие, в том числе, и трудовую сферу многих стран мира. Общественный сектор услуг расширяется до огромных корпораций, успешная деятельность которых напрямую зависит от четких и слаженных действий управленческого персонала компаний. В современных профессиональных сообществах необходимо гармоничное сочетание старых и новых форм организации труда: это должно помочь практикам справиться с возникающими трудностями, а также позволит им максимально использовать открывающиеся возможности, резюмирует Эветтс.

М.А. Ядова

Стренглмен Т.

Реф. ст.: Strangleman T. Work identity in crisis? Rethinking the problem of attachment and loss at work // Sociology. – Oxford, 2012. – Vol. 46, N 3. – P. 411–425

Ключевые слова: трудовая идентичность; новый капитализм; моральный порядок; отношения поколений.

Тим Стренглмен (Школа социальной политики, социологии и социальных исследований, Университет Кента, Великобритания) обращается к актуальной для социологии XXI в. теме деформации и размывания трудовой идентичности в эпоху «нового капитализма». Автор не согласен ни с одной из альтернативных трактовок изменившегося характера труда и связанных с ним стилей субъективной самореализации личности, бытующих сегодня в социальном знании. Он считает ошибочной как трактовку происходящих сдвигов в сфере наемного труда (дестабилизация, фрагментация, непредсказуемость и краткосрочность трудовых эпизодов в жизни отдельного индивида) в терминах кризиса, затрагивающего, в том числе, и процессы формирования личностной идентичности, так и изображение ситуации как не претерпевающей радикальных изменений по сравнению с обществом модерна. Избрав фокусом своей статьи качество и содержание трудовой идентичности, Стренглмен предлагает изменить саму формулировку проблемы, взяв за основу понятия интеллигибельного морального порядка и профессиональной организационной культуры. Привлекая ряд современных и классических социологических теорий, связанных с конкретизацией таких понятий, как ностальгия, традиция, отношения поколений, автор намерен показать, что сожаления пожилых работников о «прежних добрых временах, утраченных навсегда» дают ключ к критическому осмыслению морального порядка и организации трудовой деятельности в рамках «нового капитализма». Эмпирическим материалом для иллюстрации гипотез британского социолога послужили данные интервью и автобиографические нарративы, собранные им в рамках трехлетнего проекта по изучению трудовой идентичности разных поколений британцев5151
  Strangleman T. Work identity and the end of the line? Privatisation and culture change in the UK rail industry. – Basingstoke: Palgrave, 2004; Strangleman T. The nostalgia for permanence at work? The end of work and its commentators // Sociological rev. – Keele, 2007. – Vol. 55, N 1. – P. 81–103.


[Закрыть].

С конца 1990-х годов, пишет Стренглмен, в социологии набирает силу тенденция к интерпретации современного труда (по крайней мере, в развитых европейских странах и в США) как переживающего глубокий кризис – и в структурно-организационном отношении, и с точки зрения его роли в судьбе отдельного индивида. Если прежде работа считалась (и являлась) стержнем индивидуальной, групповой и даже классовой биографии, тем фокусом или ориентиром, который направлял и корректировал все жизненные устремления личности, очерчивая ее жизненные перспективы и горизонты самореализации, то в эпоху нового капитализма труд постепенно утрачивает свои детерминирующие качества. Одним из первых «конец труда» провозгласил Дж. Рифкин5252
  Rifkin J. The end of work: The decline of the global labor force and the dawn of the post-market era. – N.Y.: Putnam, 1995.


[Закрыть], позднее эта идея получила аргументированное развитие в работах К. Кейcи, З. Баумана, У. Бека, А. Горца, Р. Сеннета5353
  Casey C. Work, self and society after industrialization. – L.: Routledge, 1995; Bauman Z. Work, consumerism and the new poor. – Buckingham: Open univ. press, 1998; Gorz A. Reclaiming work: Beyond the wage-based society. – Cambridge: Polity, 1999; Beck U. The brave new world of work. – Cambridge: Polity, 2000; Sennet R. The culture of the new capitalism. – New Haven (CT): Yale univ. press, 2006.


[Закрыть]. Если в 1960–1970-е годы социологи увлекались анализом кристаллизации личностной идентичности в процессе профессиональной деятельности индивида или в контексте его трудовой биографии, то сегодня многие из них утверждают, что оплачиваемый труд в любых его формах утратил былую социальную первостепенность и прежнее ключевое значение для формирования личности работника.

К. Кейси связывает изменения общественного и личного статуса труда с «корпоративной инструментализацией персонала», лишающей работников крупных компаний пространства для реализации их субъективности. З. Бауман считает, что гарантией идентичности человека или ее базисом сегодня служит не то, что он производит собственным трудом, но то, что он потребляет. Оплачиваемая работа по найму лишается своей прежней стабильности, замечает Бауман, понятие пожизненной трудовой карьеры, логически цельной и непрерывной, уходит с исторической сцены. В прошлом остались и такие представления, как «дело жизни» или «работа на всю жизнь», считает У. Бек; на смену приходят фрагментация трудовой деятельности и прерывность профессиональной биографии, складывающейся из кратких, сменяющих друг друга, как в калейдоскопе, трудовых эпизодов. Субъективные последствия трансформации содержания и форм труда в обществе постмодерна описал Р. Сеннет, обозначив происходящее как «коррозию характера». С точки зрения Сеннета, новый капитализм не оставляет места для синхронного развития человека как личности и как профессионального работника; идеалом новой организации трудового процесса становится класс легко приспосабливающихся, «гибких» индивидов, пригодных для кратковременного инструментального функционирования в сфере оплачиваемого труда. В итоге люди не имеют шансов воплотить или выразить себя в работе, как они это делали раньше, и это лишает их возможности формировать идентичность и создавать свой жизненный нарратив, ориентируясь на свою социально значимую трудовую деятельность.

Примечательно, продолжает Стренглмен, что Бауман, Бек, Горц и их последователи убеждены, что позитивные оценки труда как существенного фактора личной идентичности в эпоху «до нового капитализма» являются такой же фикцией, как и сама трудовая идентичность. С этих позиций современный труд никогда не был стимулом для социального сплочения и интеграции людей, работавших вместе; социальные связи, складывавшиеся между ними, носили абстрактный характер: они просто «помещали» индивидов в контекст совместной работы и производственных отношений, где работники функционировали подобно шестеренкам огромного механизма. Поэтому ностальгия по ценностям прошлого, как среди пожилых работников, так и на страницах академических журналов, в лучшем случае является защитой романтического мифа, в худшем – апологией отчуждения и деградации личности в процессе труда.

Алармистским оценкам труда в эпоху нового капитализма и мрачным прогнозам по поводу эрозии трудовой идентичности автор статьи противопоставляет свое ви́дение происходящего, основанное на толковании ностальгии как сложного эмоционального переживания, не исчерпывающегося сожалениями или воспоминаниями о прошлом. В классическом исследовании ностальгии Ф. Дэвиса5454
  Davis F. Yearning for yesterday: A sociology of nostalgia. – N.Y.: Free press, 1979.


[Закрыть] описано несколько ее типов, имеющих разную социальную направленность: ностальгия I порядка (или просто память о прошлом); рефлексирующая ностальгия (II порядка) и ностальгия интерпретирующая (III порядка). Важнейшим элементом ностальгии II и III порядков Дэвис считает критическую оценку прошлого и настоящего на базе воспоминаний о пережитом опыте. Идея неоднозначного, структурированного содержания ностальгии получила развитие в работах С. Бойм, А. Боннетта и автора настоящей статьи5555
  Strangleman T. The nostalgia of organizations and the organization of nostalgia: Past and present in the contemporary railway industry // Sociology. – Oxford, 1999. – Vol. 33, N 4. – P. 725–746; Boym S. The future of nostalgia. – N.Y.: Basic books, 2001; Bonnett A. Left in the past: Radicalism and the politics of nostalgia. – L.: Continuum, 2010.


[Закрыть]. Бойм, в частности, предложила различать рефлексивный и реставрационный ее типы (пассивная критическая позиция / чувство вовлеченности и участия в социальных смыслах прошедшего); Стренглмен и Боннетт обратили внимание на диалектическое взаимодействие знания о прошлом и споров о настоящем. Таким образом, ностальгия пожилых работников, которую обычно интерпретируют как признак бесперспективной сентиментальной привязанности к ушедшим ценностям или даже как фальсификацию истории, представляет собой достаточно сложное эмоциональное переживание, обладающее критическим потенциалом в отношении настоящего, резюмирует автор статьи.

Стренглмен ссылается также на работу Т. Уильямса5656
  Williams R. The country and the city. – Oxford: Oxford univ. press, 1973.


[Закрыть], где ностальгия предстает как процесс, обращенный к поколению Next. Уильямс сравнивает переживание ностальгии с нахождением на эскалаторе, где старшее поколение имеет возможность в любой момент движения оглянуться назад, на уже преодоленный им участок пути, и одновременно наблюдать за движущимся ему навстречу будущим поколением. В интерпретации ностальгии Уильямсом Стренглмена привлекает понятие структуры чувств – возникающих, доминирующих и остаточных. Именно остаточные чувства связаны с идеей оценочных или сравнительных воспоминаний, кристаллизующихся в переживание ностальгии. Это «способ ви́дения и пребывания в мире, точка отсчета для тех, кому этот мир был дорог», – подчеркивает Стренглмен (с. 415). Наконец, Дж. Томпсон, анализируя связь между традицией и индивидуальным Я, предложил дифференцировать содержательное развитие личностной и коллективной форм идентичности5757
  Thompson J.B. Tradition and self in a mediated world // Detraditionalization: Critical reflections on authority and identity / Ed. by P. Heelas, S. Lash, P. Morris. – Oxford: Blackwell, 1996.


[Закрыть]. В первом случае речь идет об избранной индивидуальной жизненной траектории, во втором – о чувстве принадлежности к коллективной (исторической) судьбе. В обоих случаях существенную роль в формировании идентичности играет традиция как набор культурных ресурсов, создающих и воссоздающих ее содержание. В эпоху модерна традиция перемещается на периферию социальной жизни, однако ее маргинализация не означает, что прошедшее полностью утратило свою силу как средство привнесения смыслов в этот мир и конституирования чувства принадлежности к нему.

В совокупности перечисленные теоретические идеи и подходы делают возможным критическое переосмысление социальных функций памяти и воспоминаний, сопряженных с профессиональной трудовой идентичностью пожилых работников, считает автор. В упомянутом выше исследовательском проекте под руководством Стренглмена опросу подлежали три возрастные когорты британцев, представлявших три профессиональные группы (учителя, банковские служащие и железнодорожные рабочие). Для данной статьи автор использовал только материалы интервью и письменные автобиографии железнодорожников (мужчины 50–60 лет и старше, имевшие солидный трудовой стаж в компании «Британские железные дороги» и возможность сопоставить прежний и нынешний характер работы и взаимоотношений на рабочем месте; эпизодически, для сравнения, использовались материалы интервью с молодыми представителями профессии). Цель проекта состояла в «оценке значения для людей их работы сегодня и в прежние времена – с тем, чтобы понять, как трудовая идентичность выражает себя в поступках и жизненных нарративах» (с. 416). Применительно к настоящей статье британский социолог конкретизировал свою задачу как попытку интерпретации жизненных нарративов пожилых железнодорожных рабочих в рамках проблемы «кризиса трудовой идентичности» современного поколения людей, вовлеченных в трудовую деятельность.

Анализируя собранные данные, Стренглмен выделяет ряд общих тем, в том или ином виде присутствовавших в устных и письменных рассказах участников проекта. Это дисциплина, взаимное уважение, связь поколений, стремление стать профессионалом, чувство вовлеченности в профессию, неразрывность личной и трудовой биографии. Фокусом нарративов своих респондентов британский социолог считает представление о профессиональной культуре, которая структурировала их субъективное и социальное самоопределение. Большинство опрошенных начинали свой трудовой путь в 15–16 лет, на рубеже 60–70-х годов прошлого века. Их наставники чаще всего были людьми, прошедшими войну, поэтому важнейшим элементом профессиональной социализации респондентов стала трудовая дисциплина. Дисциплины требовала и специфика работы на железной дороге, предполагающая сменный характер труда, соблюдение графика, четкое выполнение рутинных обязанностей (обходчик, сигнальщик, регулировщик). Еще одну особенность своего приобщения к профессии респонденты усматривали в глубокой личностной связи между учеником и мастером, залогом которой служило взаимное уважение людей, делающих общее дело. Лейтмотивом большинства нарративов пожилых железнодорожников выступала преданность выбранной профессии и личностная вовлеченность. Таким образом, базисом личной и трудовой идентичности опрошенных являлся моральный порядок, встроенный в их профессиональную культуру и обеспечивавший стабильность и предсказуемость их жизненного пути, резюмирует Стренглмен.

Оценивая нынешнюю ситуацию в своей профессии, респонденты с сожалением отмечали прагматизм нынешнего поколения, его незаинтересованность в работе, равнодушие к профессии. Ностальгия участников проекта свидетельствовала об их разочаровании в настоящем, но вместе с тем – и о понимании того, что былые моральные и профессиональные ценности ничего не значат в современном обществе. В терминах концепций Ф. Дэвиса и Дж. Томпсона эмоциональные переживания пожилых респондентов целесообразно рассматривать не столько как констатацию кризиса современной трудовой идентичности, сколько как «критический» и «интерпретирующий» тип ностальгии, который акцентирует маргинализацию и эрозию прежнего морального порядка в сфере труда, способствовавшего коллективной гуманизации работы и служившего гарантом социальной значимости трудовой и личной идентичности.

Е.В. Якимова