Текст книги "Социологический ежегодник 2013-2014"

В то же время должен быть ряд механизмов, могущих определить паттерны, в которых используется такой генерализированный ресурс. По мере того как разделение труда становится все более высокоразвитым, доля таких ресурсов, которые используются в коллективах, имеющих особые функции, возрастает. Эти коллективы распоряжаются денежными ресурсами, которые могут, в свою очередь, использоваться для заключения договоров об оказании трудовых услуг и для закупки необходимых физических средств. Институционализация договора – это нормативная система, предоставляющая доступ к таким ресурсам, какой бы ни была функция самой организации. Институт собственности, следовательно, регулирует денежные ресурсы и физические средства; институт занятия контролирует человеческие услуги.

Здесь важно отметить сложную связь, существующую между экономическими и неэкономическими аспектами той констелляции факторов, которую я очерчиваю. Экономическое производство как таковое – лишь одна из первичных социетальных функций, обслуживаемых процессами производства и мобилизации подвижных ресурсов через институционализацию договора, рынков, денег, собственности и профессиональных ролей. Вообще говоря, таким образом может поддерживаться любая важная функция: образование, здравоохранение, научные исследования и государственное управление. Есть лишь некоторые особые пограничные случаи, такие как семья и некоторые аспекты политического процесса, которые не могут быть «бюрократизированы» в этом смысле.

В то же время верно будет сказать, что задействованные здесь механизмы – какую бы конечную функцию они в том или ином частном случае ни обслуживали – являются в первую очередь экономическими; а именно это договор, рынки, деньги и т.п. Поэтому мы должны действовать очень осторожно, употребляя в подобном анализе такой термин, как «экономический».

Следовательно, обобщенная распоряжаемость ресурсами – один из основных аспектов функционального комплекса, институционализируемого через органическую солидарность. Другой аспект – это стандарты и механизмы, посредством которых производится их аллокация между претендующими на них альтернативными единицами социальной структуры. В этом случае ясно, что в институциональной рамке договора, собственности и занятия первичные прямые механизмы связаны со структурированием рынков и институционализацией денег.

Это возвращает нас к неуловимым способам вовлечения конвенциональных экономических и неэкономических элементов. Рынок можно рассматривать как структурный каркас для аллокации располагаемых ресурсов, поскольку механизм этой аллокации – в первую очередь свободно-договорной на уровне оперативной организации коллектива. Однако от этого типа механизма нужно отличать два других. Первый – это административное распределение, являющееся «свободным» распоряжением ресурсами со стороны тех, кто предположительно обладает почти полным контролем над ними. Теоретически так обстояло бы дело, если бы экономика была полностью обобществлена, ибо центральный планирующий орган просто принимал бы решения и распределял бюджетные квоты; по сути, он мог бы также напрямую распределять труд и физические средства. Второй механизм предполагает переговоры между высшими инстанциями, владеющими ресурсами, и их потенциальными пользователями; и здесь политическая власть играет ведущую роль в определении результата, независимо от того, вовлечены ли в дело в первую очередь правительственные структуры или нет. Примером этого было бы распределение через законодательное действие финансирования общественных работ на основе региональных и локальных интересов; эта процедура нередко заключает в себе немалую долю «взаимной поддержки».

Эмпирически между этими типами обнаруживаются незаметные переходы. С точки зрения типологии, однако, на рынке рыночные позиции договаривающихся партнеров приблизительно равны; ни владельцам, ни пользователям не «говорят» просто, куда им идти и что им получать; а степень могущества, которым обладает высший уровень целеориентированной организации в структуре соответствующего коллектива, не является решающим механизмом в процессе аллокации. Рынок – это институционализированный механизм, нейтрализующий оба этих потенциальных механизма аллокации в нескольких областях и не дающий им стать первичными детерминантами более детальных аллокаций. Это по существу означает, что есть иерархия аллокативных механизмов, связи которых друг с другом упорядочены институционализированными нормами. Среди этих норм присутствуют нормы, определяющие области, в которых – и поводы по которым – более «жестким» контролям позволяется или не позволяется брать верх над «более свободным» механизмом рынка. Так, право обложения налогом, которым наделено правительство, определяет принудительную аллокацию денежных ресурсов; а некоторые аллокации подчинены законодательному контролю, когда накладываются ограничения на свободу индивидуальных единиц договариваться относительно них по собственной воле.

Между тем можно, в полном согласии со взглядами Дюркгейма на органическую солидарность, указать, что в рыночной сфере свобода уравновешивается и контролируется сложным набором институциональных норм, так что сами свободы и связанные с ними права и обязательства определяются в терминах таких институциональных норм. В этой области есть две основные категории таких институционализированных структур. Одна связана с институционализацией самого денежного механизма, определением сферы его легитимного использования и, конечно, пределов этой сферы. Другая относится к институционализации условий, при которых можно вступать в рыночные трансакции, предполагающие разные подкатегории ресурсов. Рассмотрим сначала последний класс норм.

Вообще говоря, нормы высшего порядка в современном обществе явно имеют статус правил и принципов формального права. Они подчинены законодательной власти, а их интерпретация и проведение в жизнь – задача судов. Для органической солидарности, как уже отмечалось, главное значение имеет комплекс договора, собственности и занятия; для механической солидарности – лидерство, авторитет и то, что я в другом месте назвал «регуляцией».

Свобода договора, стало быть, включает свободу определять условия договора и заложенные в них ограничения, которые, как я раньше указал, заключены в договорной системе в связи с содержанием соглашений, средствами обеспечения согласия с ними, объемом ответственности и общественным интересом. Следовательно, и на правовом, и на неформальном уровнях эти условия и ограничения варьируют в соответствии с социетальными функциями, которые выполняются договаривающимися единицами, различными аспектами ситуаций, в которых они действуют, и прочими соображениями. Так, санкционируется приватная связь между врачом и пациентом, установленная с целью служить интересам здоровья пациента. Между тем предложение некоторых типов услуг в области здравоохранения ограничено – отчасти законом, отчасти неформальной институционализацией, – и их могут выполнять только лицензированные и «адекватно подготовленные» врачи; и принятие таких услуг, если оно легитимно, ограничивается, в более неформальном смысле, лицами, которые действительно «больны». Имеется много свидетельств того, что есть широкая область, в которой болезнь не столько объективное «состояние», сколько социально определенная роль.

Следовательно, проблема содержания договорных отношений заключает в себе дифференциацию между ролевыми категориями, которые считаются и не считаются легитимными носителями различных социальных функций. «Потребитель» или «клиент» могут договариваться относительно получения очень широкого круга благ и услуг, но они не полностью свободны выбирать агентов, с которыми будут договариваться, поскольку институциональные нормы определяют, какие функции могут выполняться теми или иными агентами.

Вдобавок к этому, по-разному институционализируются способы, с помощью которых вырабатываются условия договора, и это оказывает влияние на структуру рынка. Экономистов особенно интересовал один тип – «коммерческий» рынок, где цены устанавливаются на основе «конкуренции» и где имеется институционализированное ожидание, что право агента-поставщика продолжать операции является функцией его способности справляться с расходами и демонстрировать прибыль. Кроме того, клиент ожидает, что цена, которую он платит, будет покрывать полную стоимость того, что он покупает. Однако структура рынка, на котором поставляется множество государственных, профессиональных и прочих услуг, совершенно иная. Хотя услуга может быть целиком бесплатной в денежном смысле, условия права на нее могут быть жестко определены, как в случае условий, регулирующих прием на лечение в государственные больницы. Или, как часто бывает в частной медицинской практике, может быть скользящая шкала расценок, и один из участников договора, пациент – в противоположность тому, что ожидается на коммерческом рынке от клиента, – выполняет только часть своих обязательств, ибо гонорар, который он платит, покрывает только часть стоимости выполнения договорной услуги.

Кроме того, есть проблема объема ответственности, заключенной в такой связи. Спенсеровская версия идеи договора тяготела к допущению, что вопрос о способностях участников к «выполнению» не составляет сложной проблемы. В качестве прототипа берется типичный экономический обмен, в котором у покупателя достаточно денег, а у продавца достаточно товаров. Но ситуация такова далеко не во всех случаях. Как пример приведем еще раз определенный тип профессиональной связи. Больного нельзя считать ответственным за прекращение его болезненного состояния путем простого волевого усилия: его беспомощность – первичный критерий, по которому определяются его нужда в профессиональной услуге и его право на ее получение. Но он ответствен за опознание своей беспомощности и за активное сотрудничество с терапевтическими агентами в обеспечении своего выздоровления. Эти агенты, в свою очередь, хотя их роль может быть определена в терминах технической компетентности, должны признавать значительную изменчивость в способностях индивидов, так что если в каких-то случаях дело будет завершаться неудачей, врача не будут считать ответственным за нее при условии, что он сделал все возможное. Еще один хороший пример мы находим в образовании, где в силу юности несведущего человека его неведение не считается заслуживающим порицания. Да и не ожидается от ребенка, что он сам себя просветит без помощи школ. Однако от него ожидается, что, приобретая образование в стенах школы, он будет усердно трудиться. Кроме того, некоторые дети упорнее других в учебе, и неудачи в обучении не считаются всегда или всецело промахом учителя. Есть детально институционализированные нормы, охватывающие такие области, как эти.

Защита интереса общества в договорных отношениях институционализирована более диффузно; это в каком-то смысле аспект всех норм в этой области. На правовом уровне, однако, есть много положений, позволяющих судам и другим государственным службам, представляющим общественный интерес, вмешиваться с целью недопущения или модификации таких соглашений. В силу самой своей природы институционализация договорной системы предполагает навязывание целой системы ограничений на властные возможности правительства. Тем не менее остающиеся у частных интересов возможности эксплуатации своей свободы в ущерб остальному обществу требуют сохранения тонко сбалансированного равновесия интеграции.

Денежный механизм существен, поскольку разделение труда не может развиться достаточно далеко, если все обмены ограничиваются уровнем бартера. В полностью развитой системе деньги выполняют четыре первичные функции. Во-первых, они служат мерой экономической ценности ресурсов и продуктов. Именно в связи с этим мы говорим о валовом национальном продукте как о денежной сумме. Во-вторых, они служат стандартом для рациональной аллокации ресурсов, для сравнения затрат и дохода. Только в «деловом» секторе, где производительная функция в экономическом смысле приоритетна, денежный стандарт применяется в первую очередь. Вместе с тем денежная стоимость является очень важным механизмом оценивания и в других функциональных областях, таких как образование и здравоохранение, ибо с точки зрения соответствующей единицы она служит основой для оценивания одного из основных компонентов условий, необходимых для осуществления любой цели, а с точки зрения более широкой системы – мерой приносимых в жертву применений, которые могли бы быть найдены привлеченным ресурсом.

Итак, важно отличать прибыль как меру резонности функции от использования денежной стоимости как одного из компонентов условий, которые должны быть учтены при вынесении суждения о резонности. Способность покрыть денежные издержки, как-то приумножить деньги – это, конечно, необходимое ограничивающее условие тех функций, которые требуют приобретаемых через рынок ресурсов.

Служа мерой и стандартом, деньги не обращаются; ничто тут не переходит из рук в руки. При выполнении двух других своих функций, однако, деньги служат средством (или посредником) обмена. В случае первой из них деньги являются существенным средством везде, где достижение целей зависит от ресурсов, добываемых через рыночные каналы. Их не только необходимо иметь, но и, следует заметить, в высокоразвитой рыночной системе чрезвычайно широк спектр выборов, открытых для единицы, обладающей достаточными фондами. Другая посредническая функция денег – служить вознаграждением. Здесь референция, по существу, сравнительная и релятивная; значение имеет сумма денежного дохода, получаемого одной единицей или ресурсом, по сравнению с суммой денежного дохода, получаемого другой. Именно эта функция денег является первичным средоточием регуляции процесса аллокации ресурсов, поскольку та оказывается результатом рыночных трансакций. Базовый принцип – экономический: ресурс перетекает в ту из ситуаций, в которых он используется, где предлагается относительно более высокое вознаграждение, в данном случае денежное.

Однако и здесь опять-таки важно настаивать на базовом различении, которое мы установили в связи со стандартами аллокации. Деньги – не единственный компонент комплекса вознаграждений. Он обладает приоритетом над другими компонентами только там, где функция экономического производства обладает приоритетом над другими функциями, т.е. в «деловом» секторе организационной системы и системы занятий. В сущности, именно поэтому денежное вознаграждение за человеческие услуги в этом секторе выше, чем в других секторах, таких как государственное управление, образование и т.д. Однако даже в тех случаях, когда первичностью в данной подсистеме обладают другие компоненты вознаграждения – политическая власть, интегративное признание (или солидарность) или культурный престиж, – существенно, чтобы денежное вознаграждение соответствовало качеству выполняемых услуг, определяемому на основе преобладающих в подсистеме критериев. Например, в академической профессии, в противоположность ситуации в деловых занятиях, сумма чьего‐то дохода не является надежной мерой его относительного престижа в общей профессиональной системе. Внутри профессии, однако, и особенно внутри одного факультета, присутствует сильное давление к установлению соответствия между профессиональной компетентностью и выплачиваемым жалованьем. Отсутствие этого соответствия – главный источник интегративного напряжения.

Я пространно и подробно обсудил связь между аллокацией подвижных ресурсов, институционализацией договора, собственности и занятия, а также рынком и деньгами, поскольку такой анализ полнее любого, который мог бы представить Дюркгейм, и, стало быть, дает более широкий контекст для оценки истинной важности его базовых прозрений об органической солидарности. Его главное прозрение состоит в том, что в этой области должен быть целый комплекс институционализированных норм, являющийся условием стабильности функционально дифференцированной системы. В книге «De la division du travail social»8989
  Durkheim E. De la division du travail social. – P.: F. Alcan, 1893. – Прим. ред.


[Закрыть] Дюркгейм не очень далеко продвинулся в анализе мотиваций, лежащих в основе приверженности таким нормам. Но он высказался со всей определенностью в одном центральном пункте, а именно: что эта приверженность со стороны действующей единицы системы не может быть мотивирована прежде всего соображениями выгоды. И именно поэтому в первую очередь приобретает центральное значение понятие conscience collective, образованного из «общих верований и чувств». В последующей своей работе он сделал три существенных шага, значимых для этого вопроса о мотивации. Но прежде чем попытаться схематично их описать, стоит коротко обсудить связь conscience collective с органической солидарностью и связь органической и механической солидарности друг с другом.

В связи с первой из этих двух проблем Дюркгейм, видимо, пребывал в подлинном замешательстве, поскольку так и не прояснил структурного различия между ценностями и нормами, представленного мной выше, и не увидел, что это различие в равной степени релевантно и применимо к органической и к механической солидарности. Вместо этого он увяз в отождествлении механической солидарности с недостаточной дифференциацией структуры и, следовательно, со сходством ролей как личных выражений общности верований и чувств. Поэтому у него не было ясных критериев для определения связи функционально дифференцированных норм с conscience collective. Трактовка концепции «динамической плотности» социальной системы и ее связи с конкуренцией была, по сути, как отмечает Шнор9090
  См.: Schnore L.F. Social morphology and human ecology // American j. of sociology. – Chicago (IL), 1958. – Vol. 63, N 6. – P. 620–634.


[Закрыть], попыткой Дюркгейма решить проблему процессов структурной дифференциации, однако связать ее со своим главным понятием conscience collective ему не удалось.

Теперь можно установить эту фундаментальную связь более адекватно: как уже отмечалось, ключевой компонент conscience collective – общие социетальные ценности. Приверженность таким ценностям, осторожно трактуемым в связке с соответствующим объектом (т.е. обществом как таковым) и уровнем общности или спецификации, – один из основных компонентов общего феномена институционализации. Институционализация, в свою очередь, является первичной основой дюркгеймовской «солидарности» на уровне интеграции социальной системы. Но в отношении любой основополагающей функции социальной системы ценности должны быть специфицированы в терминах релевантности этой особой функции. Кроме того, ценности должны оказывать влияние на легитимацию дифференцированных институционализированных норм, необходимых для регулирования поведения в области этой функции, – для регулирования его, с одной стороны, в связи с конкретными требованиями условий, в которых оно развертывается, и с другой – в связи с интересом общества как системы. Но одной легитимации недостаточно; должны быть вдобавок функции определения юрисдикции, определения и применения санкций и интерпретации самих норм.

Этот базовый комплекс связей и функций можно с полной ясностью разработать для разделения труда как экономического феномена и для группирующихся вокруг него институтов. К этому комплексу Дюркгейм прежде всего и обратился; и если не брать тот факт, что его формулировка связи этого комплекса с conscience collective так и осталась двусмысленной, он положил великолепное начало его анализу. Вместе с тем он не видел, что свойства договорного комплекса напрямую соответствуют свойствам комплекса, заключающего в себе механическую солидарность. Я предположил, что этот параллелизм относится прежде всего к связям между общими ценностями и институционализацией политической функции в обществе. Здесь ценности тоже должны быть специфицированы на конкретном уровне, чтобы легитимировать не только общество в самом широком смысле, но и тот тип организации, который институционализирован в нем для достижения коллективных целей. Эта организация является дифференцированной функциональной областью, которая в некоторых принципиальных отношениях параллельна и соприродна области мобилизации подвижных ресурсов. Кроме того, она содержит внутри себя дифференцированные структуры на уровнях норм, коллективов и ролей. Поэтому связь ценностей с нормами в этой области такая же, как и в экономической. Нормы должны быть легитимированы, но они должны быть истолкованы; вдобавок к этому должны быть определены юрисдикции и сцецифицированы санкции. Conscience collective не выполняет этих функций напрямую и автоматически. Дифференцированный нормативный комплекс, сфокусированный на институционализации лидерства и авторитета, параллелен комплексу, сосредоточенному на договоре, собственности и профессиональной роли в экономической области. Власть есть мера и посредник и параллельна в соответствующих аспектах деньгам9191
  К сожалению, недостаток места не позволяет развить дальше эту линию анализа. Несколько общих утверждений, пусть кратких и неполных, но все же более развернутых, чем то, которое приведено здесь, можно найти в статьях: Parsons T. Authority, legitimation and political process // Authority / Ed. by C.J. Friedrich. – Cambridge (MA): Harvard univ. press, 1958. – P. 28–48; Parsons T. «Voting» and the equilibrium of the American political system // American voting behavior / Ed. by E. Burdick, A.J. Brodbeck. – Glencoe (IL): Free press of Glencoe, 1958. – P. 80–120. Интерпретация господства (authority), предложенная Максом Вебером, образует существенное дополнение к дюркгеймовской интерпретации механической солидарности.


[Закрыть].

Дюркгеймовская трактовка предполагает еще одно усложнение, а именно проблему эволюционной последовательности. Он высказал в связи с этим две принципиально важные идеи: во‐первых, что развитие паттернов органической солидарности, связанных с широким разделением труда, предполагает наличие системы социетальной интеграции, характеризуемой механической солидарностью; во‐вторых, что экономическое разделение труда и сложная дифференцированная правительственная организация развиваются рука об руку. Это не случай развития одного в ущерб другому.

Какими бы верными ни были эти два озарения, связь механической солидарности с отсутствием структурной дифференциации, проводившаяся Дюркгеймом, склоняла его к отождествлению этой ассоциации с примитивностью в эволюционном смысле и помешала ему установить существенную связь между общими ценностями и легитимацией политического порядка и организации в более дифференцированном, современном типе общества. Связь современных политических институтов с солидарностью – во многом похожая на связь экономических институтов с солидарностью – осталась просто висеть в воздухе.

Я бы, таким образом, предложил улучшить дюркгеймовскую классификацию. Если органическая и механическая солидарность – относительные термины, то в одном случае речь должна идти о типе солидарности, сфокусированном на легитимации политических институтов, а в другом – о типе, сфокусированном на экономических институтах. В самом широком смысле можно сказать, что хотя ситуация значительно варьирует в зависимости от типа социальной структуры, обе солидарности существуют одновременно в частях одной и той же социальной системы – частях, которые можно различить аналитически на основе структуры; и никакой общей тенденции к замещению одного типа солидарности другим быть не должно. Солидарность, существующая до развития любого из высших уровней социальной дифференциации, – не то же самое, что этот «политический» тип. Последний ближе к основному референту дюркгеймовской механической солидарности, но я бы предпочел другой термин, например «диффузная солидарность». Это общая матрица, из которой в процессе дифференциации возникли оба других типа.

Похоже, Дюркгейм столкнулся с обычной трудностью, с которой сталкиваются при рассмотрении процессов дифференциации. Когда компонент системы в поздней и более дифференцированной фазе развития системы сохраняет то же название, которое он имел в ранней, менее дифференцированной фазе, этот компонент, несущий исходное название, будет в позднейшей фазе обладать меньшей значимостью. Это неизбежно следует из того факта, что в ранней фазе он может обозначать, скажем, один из четырех родственных компонентов, а в поздней – один из восьми. Это убывание значимости часто приписывают «потере функций» или «уменьшению силы» именованного компонента. Прекрасными примерами этого в нынешнем западном обществе служат «семья» и «религия»9292
  Я рассмотрел эти два случая, соответственно, в работах: Parsons T. Family, socialization and interaction process. – Glencoe (IL): Free press of Glencoe, 1956. – Ch. 1; Parsons T. Some reflections on religious organizations in the United States // Daedalus. – Cambridge (MA), 1958. – Vol. 87. – P. 65–85. Последняя статья и статья из книги «Authority», цитируемая выше (в предыдущем примечании. – Прим. ред.), включены в сборник моих очерков, вышедший под названием: Parsons T. Structure and process in modern societies. – Glencoe (IL): Free press of Glencoe, 1960.


[Закрыть]. Эти названия использовались на протяжении последовательных фаз нашего развития, но компоненты, обозначавшиеся ими, не сохраняли однородность. Современная городская семья, функция экономического производства которой была передана профессиональным организациям, не однородна крестьянскому домохозяйству, которое является основной производственной единицей вдобавок к тому, что является, как и современная семья, единицей для воспитания детей и регуляции личности. Выступая как производственная единица, крестьянская семья является по сути «семейной фирмой», но термин «фирма» к ней обычно не применяется.

Следует привести одно уточнение к этому аргументу, касающееся иерархического упорядочения функций в социальных системах. Дело в том, что политическая организация в институционализированных рамках порядка должна в действительности предшествовать в последовательности развития появлению высокодифференцированного рыночного типа экономики. Отсюда есть некоторое эмпирическое оправдание – даже в очерченных мной рамках – для утверждения Дюркгейма, что механическая солидарность предшествует органической солидарности.

Как уже отмечалось, в «De la division du travail social» Дюркгейм много говорил о роли институционализированных норм, но мало о характере мотивации, лежащей в основе приверженности ценностям и конформности к нормам. Вместе с тем его ясная мысль, что «рациональное преследование своекорыстного интереса», как оно интерпретируется в утилитарной и экономической теории, не объясняет этой приверженности, установила контекст для подхода к этой проблеме. На ранних этапах своей работы в интерпретации, трактующей нормы так, как если бы они просто входили в число «жизненных фактов» в ситуации индивида, Дюркгейм обычно довольствовался формулой «внешний характер и принудительность» – формулой, не помогавшей разрешить фундаментальное затруднение, представляемое утилитаризмом. Однако в книге «Le suicide»9393
  Durkheim E. Le suicide. – P.: F. Alcan, 1897. – Прим. ред.


[Закрыть] и в работах по социологии образования он предпринял два важных шага, выводящих нас за рамки этой позиции, и я их коротко опишу.

Первый – это открытие и частичное развитие им идеи интернализации ценностей и норм. Второй – это проведенное им, особенно в связи с проблемой природы современного «индивидуализма», различие между двумя рядами изменчивости. Один ряд относится к типам институционализированных ценностно-нормативных комплексов, и примером его служит различие между эгоизмом и альтруизмом. Другой – относится к типам связей, которые могут быть у индивида с любыми институционализированными нормами и ценностями. Здесь ключевое значение имеет различие между «эгоизмом» и «аномией»; оно параллельно различию между «альтруизмом» и «фатализмом». Я коротко рассмотрю их по очереди.

Касательно интернализации ценностей и норм можно сказать, что в некоторых пределах действительное поведение в экономической и политической областях может быть относительно хорошо проинтерпретировано через процессы, посредством которых индивид рационально адаптируется к существованию норм и связанных с ними санкций таким образом, что они попросту становятся «правдой жизни». Дюркгейм ясно видел, что существование и функциональная необходимость институционализации этих норм не зависят от интересов единиц; но у него не было теории, которая объясняла бы в терминах мотивации процесс, посредством которого устанавливаются и сохраняются институты. Его «социологистский позитивизм»9494
  Parsons T. The structure of social action. – N.Y.: McGraw-Hill book co., 1937. – Ch. 8–9.


[Закрыть] не позволял ему сформулировать такую теорию.

К исследованию самоубийства Дюркгейма привел парадокс: согласно утилитарной теории, рост уровня жизни должен вызывать общий рост «счастья»; между тем явный рост уровня жизни в западных странах сопровождался заметным ростом уровня самоубийств. Почему чем счастливее становились люди, тем большее их число кончало с собой?

Прежнее воззрение, которое ранний Дюркгейм разделял, полагало цели действия индивида локализованными внутри его личности, а социальные нормы, «внешние» для него, – локализованными в обществе как в «реальности sui generis». Будучи размещаемы в двух разных системах, цели индивида и нормы общества диссоциировались друг от друга. Дюркгеймовское понятие аномии было формулировкой его великого прозрения, что эта диссоциация несостоятельна, что цели индивида нельзя рассматривать как независимые от норм и ценностей общества и что они на самом деле «наделяются значением (смыслом)», т.е. легитимируются этими ценностями. Следовательно, они должны принадлежать той же системе. Если личные цели – часть личности, то ценности и нормы – conscience collective – тоже должны быть частью личности. В то же время Дюркгейм не мог отбросить доктрину независимости институциональных норм от «индивида». Она была самой сердцевиной его концепции солидарности, и отбросить ее значило бы откатиться к утилитарной позиции. Следовательно, единственным решением была концепция взаимопроникновения личности и социальной системы – концепция, утверждающая в известном смысле истинность того, что ценности и нормы являются частями «индивидуального сознания» и в то же время аналитически независимы от «индивида». На ранних стадиях Дюркгейм пытался решить эту проблему с помощью концепции наличия двух «сознаний» в одной и той же личности, но со временем он все больше склонялся к тому, чтобы отказаться от этого взгляда.

Стоит заметить, что, работая в социологии, Дюркгейм открыл по существу тот же базовый феномен интернализации и взаимопроникновения, который открыл, исследуя личность, Фрейд, и что это же самое открытие было сделано независимо от них Чарльзом Хортоном Кули и Джорджем Гербертом Мидом. Это схождение, на мой взгляд, есть одна из значительных вех в развитии современной социальной науки.

Переформулируем главный тезис Дюркгейма относительно воздействия аномии: индивид совершает самоубийство прежде всего не потому, что ему недостает «средств» для осуществления его целей, а потому, что его цели не могут быть осмысленно интегрированы с ожиданиями, институционализированными в ценностях и нормах. Факторами, ответственными за эту плохую интеграцию, могут быть факторы социальные, культурные или психологические в любой комбинации, но решающей точкой напряжения является бессмысленность ситуаций и альтернатив действия. Эта проблема смысла (или значения) не могла бы возникнуть, если бы нормы и ценности были всего лишь частями внешней ситуации, а не действительными «верованиями и чувствами» индивида.

Многие проблемы, связанные с прояснением и интерпретацией аномии, Дюркгейм оставил нерешенными, но это его понятие указало путь к теории проблемы социального контроля, которая была нечувствительна к его критике утилитаризма, но могла, в связке с современным психологическим пониманием личности, привести к теории мотивации, лежащей в основе конформности и девиации, и, следовательно, к теории механизмов, посредством которых устанавливается и поддерживается солидарность.