Текст книги "Социологический ежегодник 2013-2014"

Таблица 4

Возможность использования современных сетевых технологий для информационной поддержки процесса внутреннего реформирования РАН весьма высоко оценивалась участниками опроса. Так, заведующий сектором Института математики и механики им. Н.Н. Красовского Уральского отделения РАН, к.т.н. В.Л. Авербух, подчеркивая важность самоуправления работников науки, отмечал: «Самоуправление должно учитывать голоса всех желающих участвовать научных сотрудников, в том числе и путем интернет-опросов». Заведующий Баксанской нейтринной обсерваторией Института ядерных исследований РАН, д.ф.-м.н. В.В. Кузьминов обращал внимание на необходимость создания «сетевого портала для приема и обсуждения мнений и предложений научных сотрудников институтов РАН и других научных и образовательных организаций».

В своих комментариях эксперты не только указывали на потребность в формировании открытой базы данных о реформировании РАН и создании интерактивной площадки для обсуждения возможных вариантов преобразований, но и подчеркивали, что сетевой ресурс может стать инструментом мобилизации научного сообщества для отстаивания принципов академической автономии, самоуправления и социальной защиты членов трудовых коллективов институтов, а также общественного контроля в отношении действий, связанных с имущественными активами, в настоящее время находящимися в ведении РАН. В конце 2013 – начале 2014 г. многие из этих идей были реализованы созданной по инициативе наиболее активных критиков реформы Комиссией общественного контроля в сфере науки116116
  Комиссия общественного контроля в сфере науки. – Режим доступа: http://www. rascommission.ru


[Закрыть].

Проблемы оценки научной эффективности работы учреждений РАН, научных коллективов и отдельных исследователей. Организация экспертной деятельности

Разработка надежного инструментария, определение принципов и методов оценки научной эффективности относятся к числу важнейших направлений реформирования российской науки (отнюдь не только академической!). Большинство респондентов согласны с тем, что такие критерии должны быть дифференцированными, учитывающими дисциплинарную, функциональную и структурную специфику подлежащих оценке научных организаций и лабораторий (см. табл. 5).

Гораздо больше разногласий вызвало определение оптимального баланса между экспертными оценками и измеряемыми показателями научной деятельности. Как говорится, дьявол в деталях. Комментарии по этому поводу демонстрируют достаточно широкий разброс мнений и предлагаемых стратегий действия. Так, например, д.т.н. А.Б. Антопольский (МСЦ РАН / ИНИПИ РАО) выдвигает следующую инициативу:

«Требуется постоянно действующая система, которая бы осуществляла мониторинг всех существенных информационных потоков российской науки: вероятно, это некоторое объединение ресурсов АСУ РИД РАН, РИНЦ, ЦИТИС, электронной библиотеки диссертаций и, возможно, некоторых других ресурсов. Эта система должна быть независима от институтов и руководства РАН. Библиометрические показатели этой системы совместно с системой экспертных оценок должны стать реальным инструментом управления в системе РАН и, возможно, во всей российской науке… Второй важнейший элемент – это организация экспертизы и формирование корпуса экспертов – независимых, квалифицированных и мотивированных. Очевидно, это должны быть эксперты не только российские, и не только академические и с обязательной регулярной ротацией».

Таблица 5

Иначе видит проблему д.ф.-м.н. М.А. Семенов-Тян-Шанский (Санкт-Петербургское отделение Математического института РАН):

«Использование наукометрических и библиометрических показателей для оценки научной работы в целом малоудовлетворительно, хотя именно для министерства и назначенных им “менеджеров” такой формальный подход представляет большие удобства. Такой подход особенно опасен при сравнении разных дисциплин, в которых и исторически обусловленные стандарты цитирования, и стандарты публикаций могут весьма существенно отличаться. Между тем именно такое сравнение, как можно опасаться, будет фактически применено при выделении “неперспективных” направлений и институтов, подлежащих, согласно предварительному проекту реформы, передаче муниципальным органам власти или ликвидации. Решения такого рода могут приниматься только широкими панелями специалистов без всякого участия министерских чиновников, на основе мнения экспертов и при тщательных мерах во избежание конфликта интересов».

Разногласия по вопросам оценки результатов научной деятельности являются ярко выраженными. По всей видимости, достижение консенсуса едва ли возможно; скорее, можно надеяться на достижение той или иной формы прагматического компромисса. В любом случае, необходим взвешенный подход к использованию того или иного набора критериев оценки научной деятельности. Эта позиция вполне убедительно сформулирована д.и.н., главным научным сотрудником Института этнологии и антропологии РАН В.А. Шнирельманом:

«Думаю, что с оценкой надо быть предельно осторожным и подходить дифференцированно к разным наукам – в теоретических и прикладных, естественных и гуманитарных и т.д. эффективность должна рассчитываться по-разному. Не всегда можно полагаться на число публикаций, ибо качество много важнее количества. Кроме того, в любом коллективе хорошо знают, кто имеет авторитет, а кто нет, и это не зависит от числа публикаций. Число ссылок тоже не всегда служит надежным критерием: здесь, во-первых, присутствует влияние административного ресурса, во-вторых, часто могут ссылаться на весьма спорную работу, чтобы лишний раз показать, как не стоит работать. Есть и вопрос к коллективным работам, особенно если там много авторов, – как определить и оценить вклад каждого?».

Вопрос об увеличении числа публикаций российских ученых в изданиях, индексируемых в международных базах данных Web of science и Scopus, также является весьма неоднозначным. Скажем, увеличение количества российских научных изданий в этих базах данных является задачей не столько научно-организационной, сколько финансовой. В связи с этим директор Библиотеки по естественным наукам РАН, д.т.н. Н.Е. Каленов отмечает: «Указанные системы являются чисто коммерческими, обработка дополнительных источников для них – лишние затраты. Они должны быть заинтересованы в отражении российской информации, поэтому без увеличения объема средств на приобретение доступа к ним российских пользователей они ничего дополнительно вводить не будут (сколько бы ни говорили о каких-то критериях)».

Что касается экспертных механизмов оценки научной эффективности, то здесь одним из ключевых моментов становится организация экспертизы и ее транспарентность. На это обращает особое внимание к.т.н., заведующий лабораторией Центрального экономико-математического института РАН С.Я. Чернавский:

«Прежде всего, следует провести ревизию всех экспертных групп и организаций, в ведении которых будет функция оценки эффективности деятельности институтов РАН. Вероятно, эту ревизию должны выполнить научные советы институтов с привлечением экспертов других институтов (желательно также из ведущих специалистов зарубежных научных организаций), чтобы снизить вероятность сговора участников обсуждений. Обсуждение должно быть открытым и точно протоколированным (видеозапись). Таким образом, на “рынке экспертов” должна быть организована конкуренция и устранена рыночная власть каких-либо участников обсуждений.

Выделенные в результате обсуждений эксперты должны знать, что время их функционирования ограничено, и право быть экспертом должно периодически подтверждаться открытой и публичной процедурой.

Нет никаких оснований предполагать, что шоковые реформы организации работы РАН в виде горизонтального перестроения оргструктуры (“Роснано”, “Сколково”, присоединения институтов к ВШЭ, Курчатовскому институту и пр.) являются научно обоснованными. Оснований для сомнений много, их можно привести в специальном обсуждении. Укажу только на негибкость существующей системы, которую, конечно, можно сломать, но сломав при этом весь научный процесс. Реформа должна быть постепенной. Вначале выбранным экспертам следует провести скрининг существующих работ и научных коллективов, чтобы выделить четыре слоя: безнадежно отсталых (в отношении них надо продумать схемы их трансформации и, возможно, ликвидации), имеющих перспективы развития (для них надо определить конкретные селективные меры поддержки), эффективные, но нуждающиеся в какой-то поддержке, эффективные и не нуждающиеся в поддержке (может быть, таких окажется очень мало). Для последних трех слоев должны быть разработаны специфические формы самоорганизации».

Экспертная оценка научной эффективности в сфере социальных и гуманитарных наук имеет свою специфику, учет которой возможен только на основе науковедческих исследований данной сферы научного знания. Главный научный сотрудник Института научной информации по общественным наукам РАН, д.филос.н. А.И. Ракитов, ставит эту задачу следующим образом:

«Разработка системы показателей, организация системы экспертных, наукометрических, библиометрических, интеллектуально-психологических критериев и индикаторов повышения продуктивности научных исследований в социогуманитарной сфере. Это особенно важно потому, что большинство науковедческих и наукометрических исследований рассматривают, как правило, естественные, технические и прикладные науки, в то время как для современного общества крайне важна интенсификация исследования социальных, интеллектуальных проблем, когнитологии, эффективного менеджмента на государственном и региональном уровнях и т.д. Очень важно исследование методов управления, планирования, организации и стимулирования научных исследований не только с помощью рубля и палки, но также на основе повышения социального статуса и престижа научно-исследовательской работы».

Респонденты затрагивали и ряд общих проблем организации экспертной деятельности в России. В частности, главный ученый секретарь Кольского научного центра, к.г.-м.н. В.А. Виноградов отметил следующее:

«Нечеткость механизмов и правил государственного финансирования работ по проведению научной экспертизы крупных технических программ и социально значимых проектов, а также отсутствие правовой регламентации в вопросах реагирования органов управления на результаты научной экспертизы – необходимо прописать в законах правила “обратной связи” между органами управления и экспертным сообществом и тарифицировать экспертные услуги как особый вид профессиональной деятельности».

Вопрос о русском языке как о языке науки в комментариях респондентов также получил существенно отличающиеся друг от друга интерпретации. Здесь основные расхождения проходят по дисциплинарному признаку. Для подавляющего большинства опрошенных нормой является ситуация двуязычия, предполагающая научные публикации активно действующего ученого как в русскоязычных, так и в англоязычных изданиях. Свободное владение английским языком относится к числу необходимых условий активного участия ученого в международном научном сотрудничестве.

«Де-факто международным языком научного общения сегодня является английский, на нем издается большинство международных научных журналов. Никого из членов академического сообщества, для которых родными являются другие языки, это не смущает, вероятно потому, что владение английским языком научных публикаций для них является нормой. Чтобы российская наука полностью интегрировалась в международное сообщество и получила дополнительный импульс развития, публикацию работ отечественных ученых в международных англоязычных журналах следует только поощрять. Вероятно, Академии следует взять под свой контроль обучение аспирантов английскому языку для научных сотрудников, а также методикам подготовки научных публикаций» (старший научный сотрудник ИНИОН РАН, к.т.н. А.Н. Кулик).

Вместе с тем для представителей социально-гуманитарных наук чрезвычайно важен научный дискурс, существующий и развивающийся во многом благодаря наличию авторитетных научных изданий на русском языке. Кроме того, по целому ряду научных направлений приоритетным языком публикации должен оставаться русский. Например, было бы весьма странно, если бы научная валидность исследования летописных сводов Северо-Восточной Руси получала признание только после публикации статьи авторов исследования в каком-нибудь американском журнале, индексируемом Web of science.

Очевидно, и на это обращают внимание некоторые из опрошенных коллег, решение данного круга проблем должно быть многоплановым. Помимо различных форм стимулирования публикаций в высокорейтинговых научных изданиях, необходим комплекс мер, способствующих попаданию большего количества русскоязычных научных изданий в базы данных Web of science и Scopus. В частности, речь может идти о целевых грантах для редакций научных журналов, а также о финансовой поддержке, направленной на расширение круга подписчиков этих и других зарубежных баз данных. Одновременно необходимо увеличение количества издаваемых в России научных журналов на английском языке. В то же время чрезвычайно актуальной задачей является совершенствование Российского индекса научного цитирования (РИНЦ) в качестве инструмента научной библиометрии.

Научная молодежь, развитие кадрового потенциала академических институтов, образовательная деятельность

В комментариях участников опроса много внимания было уделено проблемам работы с научной молодежью, развития кадрового потенциала РАН и образовательной деятельности. Серьезные опасения ряда респондентов вызвала ситуация с аспирантурой и докторантурой в институтах РАН, сложившаяся в связи со вступлением в силу Закона об образовании. Аспирантура как «третья ступень образования» оказалась фактически изолированной от докторантуры, между которыми прежде существовала и организационная, и логическая взаимосвязь. Новые процедуры аккредитации практически игнорируют исследовательский характер подготовки аспирантов, традиционный для академических институтов (см. табл. 6).

Таблица 6

Многие участники опроса выдвигали предложения по дальнейшему развитию образовательной деятельности в системе научных организаций РАН. Так, академик РАН д.и.н., декан исторического факультета МГУ С.П. Карпов называл следующие перспективные направления:

– Преимущественное развитие аспирантуры и магистратуры (не бакалавриата!) в учебных подразделениях РАН.

– Сохранение научных школ в составе всех поколений ученых.

– Создание совместной аспирантуры и совместных диссертационных советов РАН и ведущих университетов.

– Обязательное внедрение системы co-tutelle (совместного руководства отечественных и зарубежных ученых диссертантами при взаимном признании степеней и процедур защиты).

– Развертывание и финансирование системы постдоков – отличного резерва подготовки кадров.

В пользу институционализации и развития системы постдоков выдвигались следующие аргументы:

«Это нужно, в первую очередь, для обеспечения мобильности провинциальной молодежи, которая в противном случае никогда не вольется в общемировую науку. Кроме того, степень постдока даст дополнительный стимул для активной работы молодого ученого, позволит отсечь людей, не заинтересованных в исследовательской деятельности, и на этой стадии тоже. Хорошо бы выделять деньги на заграничные семестровые / годовые поездки молодых ученых, официально оформлять постдоковские заграничные командировки. Это опять же нужно в наших условиях общего отставания России» (д. ф.-м. н., ведущий научный сотрудник Математического института РАН И.Д. Шкредов).

Респонденты (в частности, к. филос. н., старший научный сотрудник Института истории естествознания и техники Г.Г. Дюментон, д.э.н., ведущий научный сотрудник Института проблем управления РАН В.В. Клочков) приводили положительные примеры создания профильных университетов при академических институтах, ссылаясь при этом на соответствующие инициативы Ж.И. Алферова, В.А. Ядова и др., положительный опыт МФТИ, включающий создание базовых кафедр при институтах РАН. В то же время радикальная реформаторская позиция, предполагающая перенос основной исследовательской активности в университеты, зачастую подвергалась критике:

«Перетягивание “центра тяжести” науки в вузы – занятие абсолютно бессмысленное и требующее неимоверных денег. Нет ни единого серьезного аргумента в пользу приоритетного развития науки в вузах в России. Приоритет университетской науки в США и некоторых европейских странах имеет сугубо исторические корни и на эффективности науки сказывается, скорее, отрицательно: крупные ученые отвлекаются на чтение лекций, с чем прекрасно могут справиться высококлассные преподаватели. Исследователи и преподаватели – люди двух разных специальностей» (заведующий лабораторией Института молекулярной биологии им. В.А. Энгельгардта РАН, д.б.н. Д.А. Крамеров).

«Сильные институты РАН и с вузами дружат (мы тоже), и мегагранты выигрывают. Вряд ли последняя программа мегагрантов (если ее оценивать по той же шкале, что и институты РАН) может быть признана эффективной. В вузах (даже в федеральных и национальных исследовательских), где уровень фундаментальных исследований в среднем заметно ниже, чем в РАН (судя хотя бы по библиометрическим показателям), чтобы вложенные в оборудование громадные средства заработали, тоже должно смениться хотя бы полпоколение ученых. Да и что видим – оборудование дали, а средства на работу научные сотрудники ННГУ добывают в РФФИ. А там финансирование начинается с июня. Вот и уходят на 4–5 месяцев в неоплачиваемый отпуск каждый год. Резюме: при всех реформах не надо подрывать основ существования работоспособных коллективов, т.е. лишать базового (зарплата существующего контингента бюджетных сотрудников + коммуналка) бюджетного финансирования. В противном случае государство (а не институты) должно провести по закону массовые сокращения и объясняться с профсоюзами. Все остальные средства можно и должно распределять на конкурсной основе. Ставка на поддержку сильных лабораторий, а не институтов может быть сделана только в том случае, если институт, в котором эта лаборатория живет, не разваливается, т.е. имеет базовые средства на инфраструктуру и персонал на действующих бюджетных трудовых договорах» (заместитель директора Института физики микроструктур РАН, д. ф.-м. н. В.И. Гавриленко).

Вопросы финансирования научных исследований и научных организаций

Ссылки на систематическое недофинансирование РАН встречаются едва ли не в большинстве анкет. Респонденты указывают на остроту проблемы закупки лабораторного оборудования и материалов, в особенности отмечая трудности со своевременным поступлением бюджетных средств, чрезмерно усложненной документацией по оформлению закупок и отчетности по ним, таможенным оформлением и т.д. Одновременно участники опроса высказали и конкретные предложения, направленные на стимулирование научной эффективности, рост закупок современного экспериментального оборудования, улучшение материального положения сотрудников академических институтов. Основным инструментом повышения научной эффективности, по мнению многих респондентов, должно быть расширение программ конкурсного финансирования, которое, однако, не должно означать одновременного сокращения базового бюджетного финансирования по отношению к уровню текущего года. Например, д.и.н., ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН О.В. Будницкий выдвигал предложения внести изменения в налоговый кодекс, стимулирующие вложения / пожертвования в научные фонды, а также создать эндаументы при институтах.

Следует подчеркнуть, что параллельно с реформой РАН в этом направлении был сделан крупный шаг – создан Российский научный фонд (РНФ), который уже в 2014 г. запустил пять крупных грантовых программ. Учитывая, что размеры грантов РНФ на порядок превосходят размеры грантов «старых фондов» – Российского фонда фундаментальных исследований и Российского гуманитарного научного фонда, – можно было бы рассчитывать, что проведение таких конкурсов на протяжении нескольких лет позволит сформировать пул наиболее перспективных и работоспособных научных коллективов. Однако условием этого должно быть не только устойчивое финансирование, но и максимальная объективность экспертизы и транспарентность принятия решений о финансировании научных проектов. Вместе с тем можно предположить, что в ближайшие 1–2 года конкуренция за гранты РНФ приведет к некоторому усилению поляризации внутри научного сообщества.

В высказываниях нескольких участников нашего опроса содержались инициативы, направленные на развитие различных форм партнерства между академической наукой и бизнесом. Так, например, проф., д.б.н., главный научный сотрудник Института теоретической и экспериментальной биофизики РАН С.Э. Шноль в своих комментариях в анкете призвал к созданию Союза по поддержке науки российскими предпринимателями, образцом для которого могло бы служить известное Леденцовское общество, в последнее предреволюционное десятилетие оказывавшее активную поддержку научным исследованиям. Директор Фонда содействия отечественной науке, член-корреспондент РАН, д.ф.-м.н. М.Ю. Каган, в числе необходимых мер по развитию партнерства между РАН и бизнесом называл следующие:

«Создание совместных научно-технических и научно-образовательных центров РАН и ведущих российских компаний по работе на стратегических направлениях развития науки и высоких технологий и подготовке кадров высшей квалификации. Восстановление и развитие конструкторских бюро, опытного производства и научного приборостроения. В настоящее время очень сложно завершить НИОКР в системе РАН без внешнего субподрядчика».

Еще одно перспективное направление сотрудничества – создание Делового совета при РАН, в который могли бы войти представители ведущих российских госкорпораций и частных бизнес-структур. Участие представителей крупного бизнеса в таком совете могло бы не только свидетельствовать о готовности к поддержке академической науки на уровне благотворительности, но и способствовало бы становлению новой модели партнерства, направленной на возрождение инфраструктуры прикладных исследований в современной России.

Вместе с тем нельзя не признать, что «экономизация» исследовательского процесса, жесткая привязка научной деятельности к сложной динамике спроса / предложения ставит в уязвимое положение науку в целом, но в наибольшей степени – фундаментальные исследования, нуждающиеся в устойчивом государственном финансировании. В то же время прикладные исследования, обещающие быструю экономическую отдачу, должны финансироваться преимущественно бизнес-структурами. В случае России, где в 1990-е годы была практически ликвидирована советская институциональная система прикладных исследований, пока еще сохраняется шанс создать современную инфраструктуру прикладных исследований на основе новой модели партнерства между академическими институтами, государством и бизнесом. При этом РАН как институциональная система организации фундаментальных исследований могла бы выступить в качестве своеобразного инкубатора для новых междисциплинарных исследовательских проектов прикладной направленности, которые затем, получив поддержку со стороны власти и бизнеса, могли бы развиваться автономно и служить драйверами перехода российской экономики к новейшему технологическому укладу. Однако отрыв исследовательских институтов от Академии практически перечеркивает такой вариант развития.

Эксперты и власть: Несостоявшийся диалог

Проведенный опрос высветил амбивалентное положение, в котором в данном случае оказались представители научного сообщества. С одной стороны, они высказывались как эксперты, т.е. специалисты, способные дать обоснованные и объективные рекомендации лицам, принимающим политические решения. С другой стороны, высказывания респондентов отражали их позицию как представителей научной корпорации, интересы которой непосредственным образом затрагиваются предложенной российской властью реформой РАН. Для инициаторов и исполнителей академической реформы такая двойственность могла служить оправданием нежелания прислушиваться к голосам протестующих, позволяя изначально ставить под сомнение объективность исходящих от них экспертных оценок.

Как известно, экспертные оценки выполняют функции как рационализации, так и легитимации тех или иных политических решений. Вместе с тем экспертное знание способно привести и к делегитимации, мобилизовать общественность для противостояния соответствующим решениям [Weingart, 2003, p. 54]. В этом смысле экспертный вклад в дискуссию о реформе РАН способствовал дальнейшему подрыву и без того шаткой легитимности наступления власти на Академию наук. Может показаться странным, но на протяжении 2013 г. инициаторы реформы не захотели или не смогли противопоставить аргументам критиков полного огосударствления научной деятельности собственную контрэкспертизу. Так, Совет по науке Министерства образования и науки РФ, по сути, призванный способствовать экспертной легитимации решений этого ведомства, уже в день представления законопроекта о реформе РАН на заседании российского правительства сделал следующее заявление: «Мы считаем неправильным, что закон, коренным образом меняющий систему организации науки в Российской Федерации, готовился и рассматривался без обсуждения с научной общественностью. Совет по науке, созданный Министерством образования и науки для консультаций с представителями научного сообщества, не только не привлекался для обсуждения проекта этого закона, но даже не был проинформирован о его существовании. О существовании проекта не были информированы и сами подвергающиеся коренной реорганизации Академии. Считаем необходимым проведение обсуждения этого проекта научным сообществом и, в частности, привлечение к его подготовке Российской академии наук и других государственных академий. Считаем возможным вынесение проекта этого закона на рассмотрение правительства РФ и Государственной думы только после проведения такого обсуждения» [Заявление Совета по науке…, 2013]. Последующие заявления этого Совета, содержавшие как критику, так и указания на возможность улучшения правительственного законопроекта, лишь в ограниченной степени «работали» на легитимацию реформы.

Наиболее красноречивым проявлением дефицита экспертной поддержки легитимности реформы РАН стало нежелание группы специалистов, готовивших правительственный законопроект, признать свое авторство и с открытым забралом вступить в дискуссию о путях реформирования академической науки. Лишь единичные участники самой дискуссии полностью солидаризировались с духом и буквой реформы (пожалуй, наиболее ярким пропонентом действий власти в отношении РАН выступил д.б.н., профессор Ратгерского университета (США), зав. лабораториями в Институте молекулярной генетики и Институте биологии гена РАН К.В. Северинов [Северинов, 2013]). Даже сейчас, когда реформа состоялась, никто из экспертов так и не решился заявить о своем прямом или косвенном вкладе в ее подготовку.

По сути дела, до конца не прояснен вопрос и о том, чего же добивалась российская власть, инициируя такого рода преобразование системы организации научной деятельности. Наиболее популярная версия – стремление влиятельных лоббистских групп перехватить контроль над имущественными активами РАН, РАМН и РАСХН – могла бы быть проверена в процессе мониторинга движения этих активов после их вывода из ве́дения трех академий. Однако годичный мораторий, наложенный президентом В.В. Путиным на имущественные и кадровые изменения в реформируемых структурах, отложил и проверку этой гипотезы. Другая версия, фокусирующая внимание на личных амбициях ряда деятелей, входящих в «ближний круг» российского руководства, и их конфликтах со «старой» РАН [см., например: Иванчик, 2014], также не получила пока явных фактических подтверждений.

Вместе с тем «политическое» объяснение событий лета-осени 2013 г. вполне подтверждается дальнейшим ходом событий. По мнению заведующего кафедрой международных отношений и зарубежного регионоведения Волгоградского государственного университета, д.и.н. И.И. Куриллы, «Российская академия наук к лету 2013 г. осталась единственным институтом гражданского общества, обладающим серьезным авторитетом и независимостью в принятии решений… Именно это мне видится главной причиной “реформы”. В стране не должно остаться независимых и авторитетных сил» [Курилла, 2013]. Проведенное в результате реформы «встраивание» институтов и учреждений, ранее входивших в состав РАН, РАМН и РАСХН, во властную вертикаль означало лишение научного сообщества юридической, материальной и организационной основ академической автономии. По всей видимости, в 2013 г. рост протестных настроений в научной среде не был сочтен слишком высокой платой за установление прямого контроля чиновников над исследовательскими организациями.

Deus ex machina?

Накануне первой годовщины «скальпельной» реформы академической науки научное сообщество по-прежнему оставалось в неведении относительно дальнейшей судьбы научных организаций, прежде входивших в состав трех государственных академий. Однако само это ощущение неуверенности многократно усилилось в связи с международным кризисом вокруг Украины, который фактически привел к возобновлению «холодной войны». Нарастание конфронтации и в особенности санкции Запада в отношении России сформировали принципиально иной политический контекст для проведения реформ управления в сфере науки и техники. То направление развития, которое должна была придать российской науке академическая реформа образца 2013 г., оказалось движением в пустоту. Декларируемые ориентиры – достижение более высоких показателей цитируемости в изданиях, индексируемых международными базами данных, а также интеграция науки и образования по образцу некоего идеального (реально нигде не существующего) американского университета, – оказались совершенно иррелевантны новой политической реальности, требующей мобилизационной модели развития. Об этом приходится говорить с огромным сожалением, поскольку подобная модель неизбежно деформирует структуру и содержание научной деятельности, подрывает свободу научного творчества. Похоже, однако, что если в положении «осажденной крепости» у России и ее ученых еще остается какая-то свобода выбора, то это выбор между большей или меньшей степенью жесткости мобилизационной модели. То межеумочное состояние, в котором пребывает сейчас российская наука, когда одно ведомство отвечает за административно-хозяйственную деятельность исследовательских организаций, другое – за регламентацию и оценку их научной деятельности, третье (в новом фактическом качестве «клуба ученых») – за экспертизу и долгосрочные приоритеты исследований, является пагубным. О приоритетах исследований можно было бы в обычных условиях дискутировать очень долго, но в «посткрымский» период приоритеты оказались четко прописаны в санкционных списках администрации Барака Обамы: лазерная техника, спутниковые технологии, атомная энергетика, IT, технологии для нефте– и газодобычи и т.д. Приоритетность еще одного направления – комплексные междисциплинарные исследования Арктики, на которые указывали и некоторые участники нашего опроса (в частности, председатель Кольского научного центра, академик РАН В.Т. Калинников) – в обстоятельствах геополитического кризиса была «подкреплена» авторитетом Пентагона, объявившего Арктику потенциальной зоной военно-политического соперничества [The United States Navy Arctic roadmap… 2014]. По всей видимости, внешние факторы уже в ближайшее время заставят переформатировать весь дизайн реформы управления наукой. Определение перспективных направлений научных исследований и разработок, скорее всего, будет привязано к процедурам и институтам политического планирования, а управление научными организациями и программами – централизовано. Возможно, будет воссоздан некоторый аналог советского ГКНТ либо частично заимствована более диверсифицированная, но исходящая из примата политических интересов схема управления наукой, существующая в настоящее время в КНР. Соответственно, для значительной части научных коллективов предпосылкой продолжения и устойчивого финансирования их работы станет участие в программах и проектах, продиктованных мобилизационной логикой. По всей вероятности, это окажется особенно болезненным для общественных наук, развитие которых в постсоветские десятилетия происходило в условиях деидеологизации. Дальнейший ход событий в области управления наукой и техникой в России будет определяться тем, насколько длительным и интенсивным окажется геополитическое противостояние.