Текст книги "Социологический ежегодник 2013-2014"

8. Dreyfus H., Dreyfus R. Mind over machine: The power of human intuition and expertise in the era of computer. – Oxford: Basil Blackwell, 1989. – XVIII, 231 p.

9. Sawyer R.K. Educating for innovation // Thinking skills a. creativity. – Amsterdam, 2006. – Vol. 1, N 1. – P. 41–48.

10. Toward a general theory of expertise: Prospects and limits // Ed. by K. Ericsson, J. Smith. – Cambridge; N.Y.: Cambridge univ. press, 1991. – X, 344 p.

11. Weber M. The theory of social and economic organization. – N.Y.: Free press, 1969. – IX, 436 p.

Рефераты

1. Bogner A. Wissenschaft und Öffentlichkeit: Von Information zu Partizipation // Handbuch Wissenschaftssoziologie / Hrsg. von S. Maasen, M. Kaiser, M. Reinhart, B. Sutter. – Wiesbaden: Springer, 2012. – S. 379–392.

2. Weingart P. Die Wissenschaft der Öffentlichkeit und die Öffentlichkeit der Wissenschaft // Wissenschaft und Hochschulbildung im Kontext von Wirtschaft und Medien / Hrsg. von B. Hölscher, J. Suchanek. – Wiesbaden: VS, 2011. – S. 45–61.

Ключевые слова: история науки; взимоотношения науки и общества; гражданская экспертиза научных проектов; партисипаторные исследования.

Реферируемые статьи проблематизируют положение науки в начале XXI столетия, ее меняющиеся взаимоотношения с окружающим обществом.

По словам известного немецкого социолога науки, профессора Билефельдского университета Петера Вайнгарта, ничто в обществе не обладало на протяжении веков таким амбивалентным статусом, как наука, порождая как глубокую веру, так и крайнее недоверие [2]. Эйнштейн и Франкенштейн – это два противоположных лица науки. Наука стремилась к независимости, неподконтрольности обществу; в результате между наукой и широкой общественностью образовалась дистанция, которую общество на разных этапах пыталось компенсировать с помощью той или иной политики. В XVII–XVIII вв. с помощью ученых правители воплощали в жизнь свои политические, экономические, военные устремления. С XVIII в. наука постепенно профессионализируется, что ведет к формализации ее отношений с окружающим обществом. Затем от имени общественности с наукой начинает говорить государство. Автор прослеживает, как на протяжении последних четырех столетий складывались взаимоотношения науки и общества.

Положение науки в XVII–XVIII вв. отличалось от того, каким мы его обнаруживаем в XIX столетии. В XVII в. ученые нуждалась в покровителях, каковых они находили в лице знати. Так, Галилей был придворным Медичи и благодаря их покровительству мог заниматься независимыми изысканиями. Он стал первым ученым в современном смысле этого слова. А придворная публика оказалась первым зрителем экспериментов тогдашних естествоиспытателей. В этот же период и бюргерская общественность начинает проявлять интерес к деятельности ученых.

Вплоть до XIX в. еще не оформилось разделение на ученых и неученых, в связи с чем XVIII столетие стало известно как «золотой век ученых-любителей»129129
  Hochadel O. Öffentliche Wissenschaft: Elektrizität in der deutschen Aufklärung. – Göttingen: Wallstein, 2003. – S. 41.


[Закрыть]. Демонстрации проходили и в университетских аудиториях, и в кофейнях, и на ярмарочных площадях. В XIX в., однако, происходит разграничение мест, где до́лжно и, соответственно, не до́лжно заниматься исследованиями. Наука институционализируется. Образуется узкий круг посвященных, за пределами которого располагаются все остальные, – публика, широкая общественность. Для непосвященных, но интересующихся научными вопросами становится необходимой популяризация науки. В то же время возникают и разного рода непрофессиональные организации вроде обществ любителей природы и пр. Подобные организации позволяют их членам смягчить ощущение растущей дистанции между любителями и профессиональной наукой.

К середине XIX столетия наука входит в моду. Развиваются разнообразные научно-популярные медиа – от журналов и специальной литературы до музейных комплексов. И если в начале XIX в. интерес к науке, как и в веке предшествующем, еще имел вид эстетического наслаждения «единством природы», то во второй половине столетия он приобрел характер увлечения научно-техническим прогрессом. В литературе описываются различные способы практического применения научных разработок.

Новой вехой стала Первая мировая война – первая война индустриализированной науки. После нее на историческую сцену выходит новая общественность – массовая, общественность массового общества. В утопически-социалистических программах наука виделась важным инструментом дальнейшего общественного развития и освобождения пролетариата. Создавались организации рабочего образования. Менее образованные читали в первую очередь именно научно-популярные статьи, рассматривая их в качестве образовательного ресурса. Знание виделось важным, нужным и увлекательным.

В авангарде научного развития находилась физика, идеальная наука, задававшая стандарт остальным дисциплинам и получившая во время Второй мировой и «холодной войн» политический вес. При этом сами ученые, чьи разработки сыграли столь значительную роль в истории XX столетия, на публике часто предпочитали держаться подчеркнуто аполитично.

С начала XX в. общественность все больше формируется медиа. В период между войнами возникает профессиональная научная журналистика. Наука становится новостью. Эйнштейн обращается к публике по радио. Вскоре он превратится в публичную фигуру и объект карикатур в крупных газетах. Репрезентация науки в СМИ следует принятым медийным канонам. От нее требуется драматургичность, нарративность, визуальность. Однако реализовать на практике это оказывается не так просто, в том числе потому, что наука далека от остального общества не только институционально, но также коммуникативно и дискурсивно. Журналисты, освещающие научные темы, пользуются меньшей популярностью, чем их коллеги, занимающиеся политическими и экономическими вопросами.

С 1970-х годов на первый план среди научных областей выдвигаются так называемые науки о жизни (life sciences) – биомедицинский комплекс вкупе с естественнонаучными дисциплинами. Лидировавшая ранее физика оказалась в некотором смысле дискредитированной. Нарастает движение противников использования атомной энергии. В свою очередь, с точки зрения ученых, многие аспекты поведения общественности свидетельствуют о ее иррациональности и неосведомленности.

В 1985 г. увидел свет доклад Лондонского королевского (научного) общества, получивший название «The public understanding of science»130130
  The public understanding of science: Report. – L.: Royal society, 1985.


[Закрыть]. В соответствии с заявленной целью, он должен был способствовать лучшему пониманию науки в глазах окружающего общества. В данном документе наука и общественность еще представлены как две равноположенные силы, находящиеся на разных чашах весов. Уже в последующее десятилетие этот подход начнет меняться. Автор приводит данные исследования, в котором изучается динамика образа науки в школьных учебниках в XX столетии. В начале века наука предстает как сумма фактов, которыми человечество обязано нескольким выдающимся умам, затем ученый эволюционирует в эксперта, а к концу столетия утверждается идея, что в научных исследованиях, в той или иной форме, может принимать участие каждый131131
  McEneaney E.H. Elements of a contemporary primary school science // Science in the modern world polity / Ed. by G. Drori, J. Meyer, F. Ramirez, E. Schofer. – Stanford (CA): Stanford univ. press, 2003. – P. 139.


[Закрыть]. ЮНЕСКО и Американская ассоциация содействия развитию науки (American association for the advancement of science, AAAS) с 1990-х годов руководствуются девизом: «Наука для всех» («Science for all»). Таков и новый стиль саморепрезентации науки: например, современные научные музеи уже в меньшей степени дидактично-образовательные, а все больше интерактивные и ориентированные на такое явление, как edutainment (от англ. education – образование и entertainment – развлечение).

Начиная с 1990-х годов, в том числе в контексте пропагандируемого «общества знаний», статус науки несколько повышается. Тем не менее коммуникация науки и общества все еще по большей части остается опосредованной. Общаясь с публикой посредством медиа, ученые не всегда вполне осознают, кто те конкретные люди, к которым они обращаются. В умах же людей продолжают жить стереотипные образы науки и ученых. За XX столетие ученые успели побывать творцами и разрушителями, героями и экспертами. В результате, заключает П. Вайнгарт, продолжают иметь место сконструированные, искаженные представления.

О путях к взаимопониманию и более непосредственному взаимодействию науки и общества пишет в своей статье Александр Богнер, научный сотрудник Института оценки техники (г. Вена, Австрия) [1].

За точку отсчета автор принимает подготовленный в 2000 г. британской Палатой лордов доклад «Science and society»132132
  Science and society: Report of the House of Lords select committee. – L.: UK Parliament, 2000.


[Закрыть]. После упоминавшегося выше доклада «Public understanding of science» и последовавших за ним докладов «Public awareness of science» и «Public engagement with science and technology», которые дали слово вненаучной общественности, данный документ делает акцент на диалоге и рассматривает науку и общество в качестве партнеров в исследованиях. От общественных конференций (Bürgerkonferenzen) до интернет-коммуникации, рядовые граждане вовлекаются в научный процесс. На данном этапе гражданское участие находит свое отражение, прежде всего, в решении таких животрепещущих и затрагивающих каждого вопросов, как применение нанотехнологий, изучение стволовых клеток, развитие нейронаук. Подобный подход, по мысли автора, является гарантом демократической саморегуляции общества.

Предваряя анализ текущей ситуации, автор прослеживает развитие ситуации начиная со второй половины XX столетия. Как он отмечает, после Второй мировой войны наука поддерживала конкуренцию и конфликт двух супердержав, двух политических блоков. В этот период наука и техника, по словам Ю. Хабермаса, превратились в идеологию. На Западе они фактически служили легитимации капитализма. В 1970-е годы, однако, ситуация претерпевает изменения. После появления клонированной овечки Долли, катастрофы на Чернобыльской АЭС и ряда других событий остро встала проблема рисков и моральной допустимости научно-технических разработок. Общество задалось вопросом, какой оно хочет видеть науку. Оказалось, что наука, какой она сложилась на тот момент, узкодисциплинарна и не способна оперативно и адекватно реагировать на такие вызовы современности, как бедность, деградация окружающей среды и угрозы человеческому здоровью. Одним из ответов на подобное положение вещей стало развитие меж– и трансдисциплинарных исследований.

Наиболее актуальный тренд, с точки зрения автора, состоит в активном взаимодействии науки и общества. Гражданское участие может выражаться, например, в экспертизе тех или иных проектов (за счет привлечения местного, практического опыта) и в формировании определенной научной политики. Речь, однако, идет не о внешнем регулировании науки, а скорее о совместном генерировании, «копродукции» знания и паритетном управлении научным процессом.

Автор демонстрирует, как со времен «Public understanding of science» эволюционировали представления об участии общественности в научных исследованиях. В данном докладе наука представлена важным общественным проектом, а скепсис в отношении научно-технического развития связывается с отсутствием необходимых знаний. Гражданам предписывается иметь базовые знания в таких областях, как атомная энергия, кислотные дожди, искусственное оплодотворение, тесты на животных. В последующих основополагающих докладах, таких, как «Public engagement with science and technology», ученых призывают не издавать директивы для общественного ознакомления, а вступать с общественностью в активный диалог. В Германии, в частности, в рамках этой тенденции был внедрен ряд инициатив, приближающих науку к людям. С 1990-х годов проводятся различные научные фестивали, дни и ночи науки, работают передвижные научные выставки. В числе последних – курсирующий между Германией и Австрией «научный пароход», экспозиция которого каждый год посвящена новой теме (энергия, медицина, устойчивое развитие), и «наногрузовик» (выставка разработок в области нанотехнологий на площади около 100 м² внутри 37-тонного грузовика). Используются для диалога науки и общества и технологии Web 2.0. Наука доходит до потребителя на сетевых платформах, в блогах, подкастах и на видеопорталах.

С целью демократизации диалога науки и общества организуются общественные конференции (Bürgerkonferenzen). Зародившись в конце 1980-х годов в Дании, они ставят себе задачу оптимизировать принятие решений, прежде всего в таких областях, как биомедицина, генная инженерия, информационные технологии. Сценарий работы конференции таков. Сначала формулируется тема для обсуждения. Затем в рамках данной темы намечаются ключевые вопросы и выбираются эксперты, которым эти вопросы будут заданы. По итогам дискуссии выносится решение, которое затем реализуется на практике. Конференции уже были проведены во многих странах Европы, а также в Японии, Индии и Южной Корее. В 2009 г. впервые была проведена трансконтинентальная конференция. Она была посвящена проблемам изменения климата и собрала около 4400 участников из 38 стран. Как отмечает автор, важно обсуждать научные проекты на раннем этапе. И несмотря на неприятие со стороны ряда ученых, придерживающихся более традиционных взглядов, данное движение нарастает. Так, в этом году граждане принимали участие в разработке политики ЕС в области науки и техники на 2014 г. Адресаты этой политики – университеты и научно-исследовательские центры.

Следующее направление гражданского участия – общественная экспертиза. Росту интереса к данной практике способствовало появление ряда эмпирических исследований, проблематизирующих автономность научного процесса и акцентирующих необходимость взгляда извне. Так, С. Эпштейн в своем получившем широкую известность исследовании пишет о той роли, которую сыграли активисты в исследованиях и лечении СПИДа133133
  Epstein S. Impure science: AIDS, activism and the politics of knowledge. – Berkeley: Univ. of California press, 1996.


[Закрыть]. Ранее для тестирования новых препаратов отбирались добровольцы из числа больных СПИДом; их делили на две группы, одна из которых принимала экспериментальный препарат, а другая – плацебо, причем испытуемых не ставили в известность, в какую группу они попали. В результате борьбы активистов больше пациентов стали получать экспериментальные препараты, тем самым большее число людей получили шанс на выживание. Еще в одном исследовании, разрушающем научную тайну, было продемонстрировано, что многие очаги голода в мире появились в результате того, что формы хозяйствования насаждались без учета местных условий и мнения местных жителей134134
  Scott J.C. Seeing like a state: How certain schemes to improve the human condition have failed. – New Haven (CT): Yale univ. press, 1998.


[Закрыть]. Теперь различные исследовательские центры и коммерческие предприятия привлекают мнение непрофессионалов, в частности по вопросам устойчивого развития, в качестве общественной экспертизы и источника новых идей. Популярной формой участия общественности в эпоху Интернета становится краудсорсинг. Эта практика позволяет осуществлять комплексные исследования и коллективно решать сложные проблемы, представляющие трудность для индивидуального пользователя. Волонтеры краудсорсинга занимаются сбором данных, обработкой документации, работают с программами распознавания информации и интерпретации графических файлов и т.п.

Генеральная тенденция, как отмечает автор, состоит в том, что наука от информирования движется в сторону партисипаторных, совместных с общественностью исследований. Это соответствует имеющему место в настоящее время более общему повороту к диалогу, участию, партиципаторной демократии, а также политике обучения в течение всей жизни. Субъектом этого нового жизненного стиля должен стать самостоятельный индивид, отвечающий за себя и свою жизнь. Неомарксистской критике, однако, гражданское участие представляется не более чем инструментом неолиберализма и оправданием технических инноваций. Другие авторы указывают на разрыв между проектами и действительностью, в которой взаимодействие науки и общества имеет еще очень небольшой вес, а наблюдаемые инициативы напоминают скорее лабораторный эксперимент135135
  Bogner A. Partizipation als Laborexperiment: Paradoxien der Laiendeliberation in Technikfragen // Ztschr. für Soziologie. – Stuttgart, 2010. – Jg. 39, H. 2. – S. 87–105.


[Закрыть]. Тем не менее трансдисциплинарность, внешняя экспертиза и диалог с общественностью становятся своего рода модой и могут обеспечить финансирование; в результате, начиная тот или иной исследовательский проект, ученые все чаще ориентируются на данные тенденции. Следовательно, наука должна быть доступной и привлекательной для окружающего общества. Новый тип исследователя – это, по словам автора, исследователь, который умеет находить общий язык с непрофессионалами. А. Богнер в связи с этим приводит следующий любопытный пример. В 2008 г. журнал «Science» объявил в Интернете конкурс на лучшую танцевальную интерпретацию своей диссертации («Dance your PhD»). Поступившие на конкурс видеоролики доступны в YouTube. Таким образом, современный ученый должен уметь проявлять и демонстрировать миру не только интеллект, но и эмоции. Требуется не просто ученый, а целостный человек. Наука, в свою очередь, должна приносить удовольствие. По мере того как будут меняться отношения науки и общества, у исследователей науки будет появляться новый материал для изучения, подводит итог А. Богнер.

Я.В. Евсеева

Бьелса Э., Касельяс А., Верхер А.

Реф. ст.: Bielsa E., Casellas A., Verger A. Homecoming as displacement: An analysis from the perspective of returning social scientists // Current sociology. – L., 2014. – Vol. 62, N 1. – P. 63–80

Ключевые слова: профессиональная мобильность; глобализация; миграция.

Тема международной академической мобильности вызывает оживленный интерес со стороны исследователей миграционных процессов современного глобального мира. Однако существует и обратная, малоизученная сторона этого феномена, связанная с тем, что определенная часть ученых, пробыв долгое время за границей, возвращается домой. К изучению этой проблемы обратилась группа испанских социологов из Университета Барселоны: Эсперанса Бьелса, Антония Касельяс и Антони Верхер. Представленное исследование основано на самоанализе их карьерных траекторий и опыта академической мобильности.

Возвращение в Испанию стало возможным благодаря запуску национальной исследовательской программы Ramón y Cajal (RyC). С 2001 г. по условиям проекта с грантополучателем заключался пятилетний контракт на проведение исследований в одном из испанских университетов. Как отмечают авторы статьи, в последние годы в связи с последствиями экономического кризиса финансирование программы находится под вопросом, что заставляет испанских ученых задумываться о своем дальнейшем будущем. Участие в программе RyC объединило исследователей вокруг общей проблемы, которой посвящена статья. Траектории, профессиональные позиции, временны́е рамки поездок ученых были различными. Э. Бьелса вернулась после 14 лет работы в Великобритании, А. Касельяс прожила 12 лет в США, А. Верхер провел четыре года в Нидерландах. Каждый из авторов представил свое ви́дение проблемы академического возвращения, хотя ученые не отрицают, что их восприятие влияло друг на друга в ходе реализации проекта. В итоге они разработали общие теоретические рамки исследования относительно концептов возвращения и переезда.

Э. Бьелса с коллегами отмечают, что в социологии существует устойчивая традиция изучения феномена «чужака», начиная с Г. Зиммеля и заканчивая З. Бауманом. Переезд можно описать с позиции «отчуждения», но возвращение домой заслуживает особой концептуализации, поскольку оно имеет позитивную коннотацию, связанную с преодолением социального разрыва. Выделяя современные подходы к изучению жизненных путей вернувшихся ученых, авторы делают акцент на следующих аспектах. Во-первых, возвращение домой анализируется не как абстрактная тяга на родину, а как реализация обдуманного решения. То есть это не просто дань ностальгии, а стратегический выбор в пользу будущих социальных проектов, направленных на улучшение собственной позиции в контексте глобализации136136
  Stefansson A. Homecomings to the future: From diasporic mythographies to social projects of return // Homecomings: Unsettling paths of return / Ed. by F. Markowitz, A. Stefansson. – Lanham (MD): Lexington books, 2004. – P. 2–20; Darieva T. Rethinking homecoming: Diasporic cosmopolitanism in post-Soviet Armenia // Ethnic a. racial studies. – Abingdon, 2011. – Vol. 34, N 3. – P. 492; Bude H., Dürrschmidt J. What’s wrong with globalization? Contra «flow speak» – towards an existential turn in the theory of globalization // European j. of social theory. – Thousand Oaks (CA), 2010. – Vol. 13, N 4. – P. 493.


[Закрыть]. Во-вторых, отмечается значимость внедрения в места дислокации социального и культурного (в частности, научного) капитала, носителями которого становятся возвращающиеся «агенты преобразований и обновлений» [с. 65]. В таком случае, отмечают авторы, проблема миграции ученых связана не только с транснациональной мобильностью или пересечением границ, но и с психологической открытостью индивида перед миром и другими137137
  Delanty G. The cosmopolitan imagination. – Cambridge: Cambridge univ. press, 2009.


[Закрыть]. Третий важный момент, на который обращают внимание ученые, заключается в том, что возвращение – это сложный и дестабилизирующий процесс как для вовлеченных в него индивидов, так и для принимающих сообществ, в которых «новички» могут столкнуться с сопротивлением и амбивалентностью [с. 66].

Учитывая все сложности феномена международной академической мобильности, исследователи останавливаются на дуальном подходе, основанном на сочетании понятий «возвращение» и «переезд». Возвращение понимается как позитивный процесс восстановления своих социальных связей; переезд – как необходимость построения социальных связей «с нуля». В данном контексте переезд характеризуется по четырем направлениям: пространственно-территориальное перемещение (географическое измерение); темпоральное перемещение (анализ биографических переменных в зависимости от возраста и пола); языковое перемещение (лингвистические барьеры и адаптация); дисциплинарно-академическое перемещение (тематика исследований и академические установки) [с. 67].

Заметка первой участницы исследования, Э. Бьелсы, получила название «Возвращение как незавершенный проект». Жизнь и работа в Великобритании стали для исследовательницы в области социологии культуры очень плодотворными и весьма успешными. Описывая свой случай, автор отмечает, что для мобильного человека, не имеющего никаких обязательств перед своим сообществом (особенно семейных), глобализация открывает заманчивый выбор возможностей. Для нее, как для молодой незамужней девушки, главной целью академической мобильности стало получение образования и повышение своего социального статуса. Одно из негативных последствий глобализации, таким образом, заключается в ослаблении традиционных семейных связей. В дальнейшем рождение сына и сложность поддержания транснациональной семьи стали важными факторами, предопределившими выбор в пользу возвращения на родину [с. 68–69].

Главная проблема переезда для Э. Бьелсы в том, что после долгого пребывания в Великобритании у себя дома в Испании она стала чувствовать себя чужой. Автор отмечает, что положение «чужого среди своих» намного тяжелее положения иностранца за границей. На родине чувство отчуждения подкрепляется реакцией со стороны окружающих коллег, для которых новый исследователь выглядит как «свалившийся с неба» малоизвестный субъект, получающий деньги от правительства с целью улучшить эффективность рабочей группы [с. 69]. Сгладить чувство тревоги помогало то, что дома исследовательская и преподавательская работа ведется на родном языке, тогда как в другой стране приходится бороться с чувством неловкости из-за акцента. Из-за глобальной интеллектуальной асимметрии знание английского и связи в международном научном сообществе дают весомое преимущество перед другими учеными дома, что также постепенно смягчает позицию «чужака», но может послужить и причиной неприятия со стороны коллег. Завершая заметку о своем опыте академической мобильности, автор указывает, что успех ее возвращения домой будет оцениваться в зависимости от того, сможет ли дом снова стать домом, и от того, как окружающая социальная среда будет реагировать на новые взгляды и практики, которые привносит своей деятельностью вернувшийся из другой страны исследователь [с. 70].

Случай А. Верхера озаглавлен «Возвращение в старую / новую университетскую среду». После получения PhD в Испании в период с 2007 по 2011 г. он проживал в Амстердаме, работая по постдокторской программе и занимаясь исследованиями в области образовательной политики и социально-экономического развития. Работа также складывалась удачно, сформировавшийся коллектив ученых не имел трудностей с финансированием, организацией и проведением исследовательских проектов и научных мероприятий. Главное, что требовалось от участника, замечает автор, – это высокий уровень владения английским языком и умение работать в междисциплинарной и межкультурной обстановке [с. 70–71]. В значительной степени участие в испанском проекте RyC было продиктовано желанием «импортировать» и протестировать полученные знания на испанской почве. Реализация этой идеи в Испании для исследователя была связана с убеждением, что имеющаяся там научная группа и человеческий потенциал лучше всего будут способствовать ходу научной работы. Другим важным обстоятельством возвращения домой стало рождение первой дочери.

Свое перемещение из одной страны в другую, в отличие от коллег, А. Верхер не склонен называть резким разрывом. Географическая близость Испании и Нидерландов не вызывала серьезных помех для частых посещений своей страны, что, в свою очередь, позволило постоянно поддерживать сотрудничество с коллегами в родном университете, а потом беспрепятственно снова влиться в их коллектив уже в новом качестве. В то же время выбор в пользу новой позиции имел определенные сложности. Для автора это, прежде всего, было связано с анализом карьерных перспектив «там» и «здесь», поскольку после четырех лет пребывания в другой стране нужно было снова привыкать к правилам испанской системы образования и науки. Опасения подтвердились: на новом / старом месте в первые месяцы работы имелись трудности организационного, бюрократического и административно-хозяйственного характера.

По замечанию А. Верхера, большинство испанских вузов сосредоточены на продвижении профессионально-ориентированной модели образования и не стремятся к созданию «исследовательских университетов». В связи с этим автор признается, что самым сложным аспектом возвращения стала смена условий и переход из неограниченного в ресурсах и связанного с глобальными научными дискуссиями университета в полупериферийное академическое пространство [с. 72]. Недостатки полупериферии для исследователя связаны не только с возможными материальными трудностями, но и с (само-) ограничением интеллектуальных амбиций, которое ученые вынуждены накладывать на себя в поощряемой администрациями погоне за англосаксонскими теориями. Научное творчество в таком случае превращается в умение адаптировать иностранные научные модели к испанскому опыту развития. Тем не менее, полагает автор, фокусирование на своей исследовательской группе единомышленников и отказ от сетований на помощь со стороны помогли достичь определенных успехов в привлечении материальных ресурсов и новых людей. Родные пенаты предоставили бо́льшую свободу в выборе научной тематики и придали динамизм научной работе, чему в чужой стране существенно препятствуют различия в культурном коде, политике и языке. Автору также помогает убежденность в том, что революционные научные открытия и парадигмы рождаются скорее не в центре, а на периферии, там где проблемы господства и социальной несправедливости проявляются наиболее отчетливо [с. 72].

Третья участница проекта, А. Касельяс, назвала свою заметку «Гибридность как сфера существования». Исследовательница вернулась в Барселону в 2007 г. после 12 лет проживания в США, где она окончила магистерскую программу и получила степень PhD. Решение в пользу переезда обратно в Испанию было принято после долгих раздумий и сомнений в правильности отказа от полученной за рубежом академической позиции. На уровне личного восприятия потеря в доходах и статусе для ученого была сбалансирована возможностью внести вклад в развитие общества, в котором она выросла, а также более близким общением ее детей с испанскими родственниками.

На протяжении жизни в США А. Касельяс сохраняла личные контакты с коллегами из Барселоны и по возможности посещала город в рамках работы над одним из исследовательских проектов. В свое время переезд и адаптация в США дались ей довольно легко, поэтому возвращение домой также не казалось проблематичным. Как выяснилось, культурный шок от повторного включения в сообщество может сильно усложнить период адаптации. Именно несовпадение ценностей и ожиданий с реальностью «местных правил» подтолкнуло исследовательницу к изучению проблемы возвращения и связанных с ней вопросов повторной ассимиляции, культурного шока, депрессии (в том числе, ее постканикулярных форм).

Трудность встраивания в новый ритм жизни дополнялась тем, что А. Касельяс вернулась в Университет Барселоны, не имея четко определенной профессиональной идентичности. В США она «распределяла» свои научные интересы по нескольким направлениям, таким как городское планирование, география, политология, философия. Вернувшись в Испанию, она обратилась к изучению и преподаванию в области географии. Автор признает, что ее ошибкой стала недооценка роли профессиональной идентичности, формированию которой люди уделяют многие годы. Она также подчеркивает, что ее культурное столкновение с испанским обществом является результатом слияния с американскими ценностями и моделью поведения до такой степени, что испанская система ценностей оказалась для нее чужой [с. 74–75]. На основании этого исследовательница делает вывод, что ее нынешнее положение представляет собой незавершенный процесс восстановления идентичности и чувства принадлежности в условиях гибридности существования, которое стало результатом глубокого проникновения в иностранную культуру.

В заключение социологи обобщают опыт представленных размышлений, используя предложенную сначала координирующую схему исследования. Что касается пространственно-территориального перемещения, то все участники проекта имели опыт международной мобильности еще в период получения образования. Такая ранняя мобильность позволила получить необходимый позитивный опыт переездов с места на место. Свое возвращение домой участники склонны признавать самым драматическим перемещением из-за культурного шока и сложной адаптации, которые им пришлось испытать.

Проблема усиливалась темпоральным фактором перемещения. «Потратив» время за границей, по приезде ученые приобрели непостоянные позиции в своем университете, что уравнивает их положение с положением более молодых коллег, которые получали образование в Испании и планомерно строили карьеру на одном месте. Экономический кризис еще более усугубляет ситуацию, задерживая вернувшихся в положении аутсайдеров. Главный положительный момент своего возвращения они видят в воссоединении с расширенной семьей, что высоко ценится в средиземноморской культуре, и в разрыве зависимости от материальных привилегий глобализации [с. 75–76].