Текст книги "Социологический ежегодник 2013-2014"

Исходя из психологических оснований, можно сказать, что поскольку интернализированные ценности и нормы, как и некоторые из компонентов целей, включены в мотивацию к конформности, то некоторые ключевые компоненты этой мотивации и механизмов, посредством которых она устанавливается, поддерживается и восстанавливается, не могут быть полностью и напрямую приписаны «рассудку». Иными словами, для актора недостаточно просто прояснить, какова ситуация и какими, скорее всего, будут последствия альтернативных курсов действия; ибо механизмы и компоненты мотивации и компоненты механизмов социального контроля, отражающие различные аспекты этой мотивации, нерациональны. Это помещает механизмы социального контроля в класс, отличный от класса рынка, обычного осуществления политического лидерства и власти, законодательства и администрирования – в его высших судебных аспектах – правовой системы.

Те аспекты болезни, которые могут быть связаны с «психическими» факторами, и соответствующие элементы терапевтического процесса, которые их лечат, могут служить прототипом такого рода механизма и могут быть систематически связаны с процессами взаимодействия, заключенными в социализации ребенка9595
  Parsons T. The social system. – Glencoe (IL): Free press of Glencoe, 1951. – Ch. 7.


[Закрыть]. Однако также ясно и то, что есть потребность в разработке теории в этой области, сопоставимой с теорией, которую я очертил ранее для проблемной области органической солидарности, насколько она имеет отношение к экономическим институтам и рынкам. Разумеется, не весь социальный контроль, ориентированный на мотивацию, относится к болезни и терапии. Например, представляется весьма вероятным, что такого же рода функции для значительной области нашего общества выполняет правовая практика. Однако юристы – не врачи. Подсистемой общества, представляющей проблемы социального контроля, к которым имеют отношение юристы, является не индивидуальная личность, как в случае работы врача, а система, содержащая две или более стороны в их связях с нормативной системой, всех их регулирующей. Отсюда наличие больше чем одного адвоката и наличие судов. Аналогом аномии здесь служит ситуация, в которой нормы и, возможно, стоящие за ними ценности недостаточно хорошо определены и размещают клиентов в осмысленной ситуации для действия так, что давление этой ситуации мотивирует их действовать «иррационально». Но это вовсе не означает, что у них психопатологические личности. В приведении в порядок нуждается система отношений, а не индивид. Мне кажется, что дюркгеймовская трактовка религиозного ритуала дает еще один пример, но на нем я коротко остановлюсь позже.

Следует заметить также, что, придерживаясь этой линии рассуждения в годы после публикации книги «Le suicide», Дюркгейм в своих работах об образовании внес первый крупный вклад в социологический анализ социализации ребенка9696
  Прежде всего в работе: Durkheim E. L’éducation morale. – P.: F. Alcan, 1923; а также в сборнике очерков: Durkheim E. Education and sociology / Trans. S. Fox. – Glencoe (IL): Free press of Glencoe, 1956. – 1^st ed. 1922.


[Закрыть]. Именно в связи с этим ему удалось полнее прояснить свою теорию природы интернализации ценностей и норм, переопределив принуждение как осуществление морального авторитета через conscience индивида. В итоге стало ясно, что моральный компонент conscience collective социален: во-первых, поскольку его образуют ценности, общие для членов общества и разделяемые ими; во-вторых, поскольку благодаря социализации члены общества переживают процесс, посредством которого эти ценности интернализируются; в-третьих, поскольку имеются особые механизмы, закрепляющие созданную тем самым приверженность ценностям способами, приводящими в действие нерациональные слои личностной структуры так, что девиациям противодействуют исправительные механизмы. Этим определением Дюркгейм дал новое понимание функционирования социальной системы, вряд ли предусмотренное в «De la division du travail social».

Другой основной вклад книги «Le suicide» в настоящее обсуждение – концепция того, что можно назвать «институционализированным индивидуализмом»; в центре ее стоит дюркгеймовское понятие égoïsme как чего‐то отличного от аномии. Это расширение основной идеи книги «De la division du travail social», но здесь Дюркгейм применяет ее в совершенно новом контексте и связывает с только что рассмотренными проблемами социального контроля.

Утилитаризм и вместе с ним методологический индивидуализм (граничащий с редукционизмом) нашей интеллектуальной традиции обычно толковали акцентирование сферы свободы и ожидаемого независимого достижения единицы системы в том духе, что единица свободна от контроля системы. Этим редуцировалась важность интеграции системы, независимо от позитивной или негативной ее оценки. Спенсерианский индивидуализм был отрицанием социального контроля в нынешнем смысле этого понятия.

В каком-то очевидном смысле, конечно, так и есть, ведь непосредственный контроль со стороны прямого авторитета несовместим с индивидуальной свободой. Но в другом, более глубоком смысле это неверно. Институциональный порядок, в котором от индивидов ожидают принятия большой ответственности и тяги к высокому достижению и в котором их вознаграждают через социально организованные санкции такого поведения, нельзя объяснить, постулировав ослабление всех аспектов институционализированного контроля. Напротив, такой порядок, с его общими ценностями, его институционализированными нормами, его санкциями и посредниками, его механизмами социального контроля, являет особый способ институционального структурирования. Он подчеркнуто не репрезентирует аномии, являющейся ослаблением контроля в смысле ослабления солидарности.

Классическая эмпирическая формулировка этого тезиса в книге «Le suicide» дается в связи с разницей между протестантами и католиками. Католик в религиозных вопросах подчинен прямому контролю авторитетов своей церкви: он должен принять официальную догму о наказании отлучением, должен принять освященный авторитет священника в деле собственного спасения и т.д. Протестантская церковь как коллектив не реализует такого авторитета. Протестант свободен от этих типов контроля. Но он не волен выбирать, принять ему такой контроль или нет, ведь он не может, желая остаться хорошим протестантом, отказаться от свободы принять религиозную ответственность, налагаемую на него в его прямой связи с Богом. Обязанность принять такую ответственность легитимируется общими ценностями протестантской группы и переводится в нормы, управляющие поведением.

Во многом по идеологическим причинам это фундаментальное прозрение до сих пор не вошло в полной мере в мышление социальных ученых. Но мало какие из [научных] достижений Дюркгейма так важны для связывания теоретического подхода к анализу социальных систем с эмпирической интерпретацией основных черт современного типа общества.

Эта проблема исподволь подводит нас к еще одной очень важной связке между двумя главными темами исходной дюркгеймовской трактовки проблем социальной интеграции, а именно к связи между органической и механической солидарностью. Ясно, что есть связь эгоистического фактора самоубийства с органической солидарностью и альтруистического фактора с механической солидарностью. Это становится очевидным в ассоциации между областями социальной структуры, где коллектив плотно интегрирован (например, в армии) и высока частота альтруистического самоубийства, и областями, где преобладают рыночные отношения (например, в профессиях и бизнесе) и высока частота эгоистического самоубийства. Можно увидеть и параллельное соотношение между типами обществ.

Однако подобные корреляции поднимают вопрос о типах механизмов, связанных с разными проблемами интеграции. Ранний Дюркгейм подчеркивал важность определений некоторых актов как преступных, а предписаний к их наказанию – как механизмов, укрепляющих механическую солидарность. В книге «De la division du travail social» он использовал это укрепление прежде всего как фон, дабы по контрасту с ним подчеркнуть функционирование гражданского права в связке с органической солидарностью. При этом он явно имел в виду прежде всего солидарность коллектива как основной структурный фокус проблемы интеграции.

Стоит заметить, что в поздние годы жизни Дюркгейм приблизился к области, которая, в контексте вышеприведенного анализа, очень тесно связана с проблемами механической солидарности, но на этот раз эта связь виделась с точки зрения ценностей, а не с точки зрения их политического внедрения. Я говорю о его анализе религии и ее связи с обществом в книге «Les formes élémentaires de la vie religieuse»9797
  Durkheim E. Les formes élémentaires de la vie religieuse. – P.: F. Alcan, 1912. – Прим. ред.


[Закрыть]. В этой работе есть много примечательного, но особого интереса здесь заслуживает трактовка религиозного ритуала как механизма укрепления социальной солидарности.

Важнейшее связующее звено между этой работой и книгой «De la division du travail social», написанной двадцатью годами ранее, – непрерывающийся интерес Дюркгейма к conscience collective. Но если в ранней работе это понятие использовалось просто как точка отсчета для анализа экономического уровня социальной дифференциации и соответствующих проблем интеграции, то в позднейшей работе на авансцену выходит вопрос о первичной роли conscience collective в социальной системе в целом. Ритуал коммунального типа, в трактовке Дюркгейма, есть прямое выражение приверженности членов коллектива – т.е. релевантной социальной системы высшего уровня – тем ценностям, которых они сообща придерживаются. Но одновременно это и нечто большее, чем просто их выражение, ибо это способ, с помощью которого эти приверженности могут быть путем «драматизации» пробуждены заново и освежены, а любые ослабляющие их тенденции – предупреждены.

Совершенно ясно, что религиозный ритуал, как он понимается в этой работе, не связан прямо с формулировкой и применением норм, а связан скорее с «внутренними», интернализированными аспектами систем ценностей и норм, с их прямым включением в структуру личностей. Более того, тут затрагивается их связь с мотивацией в контексте указанных выше нерациональных компонентов. Следовательно, в этой последней важной фазе своей работы Дюркгейм явно опирался на результаты, полученные им раньше в исследованиях самоубийства и образования. Однако здесь он впервые взял поддержание институционализированной ценностной системы в обществе как средоточие социального процесса, а не как точку отсчета для анализа других структур и процессов.

Есть в то же время интересный возврат к его первоначальным отправным точкам, ибо он эксплицитно поднимает проблему роли conscience collective – т.е. коллективных ценностей – на уровне ценностной системы, а не на уровне структуры конкретного коллектива и обязательств перед ним. Соответственно, он завершает тем, что заключает свою исходную проблему органической солидарности в более общую рамку порядка, – рамку, в которой имеется политическая организация, способная навязать единообразное уголовное право, но в которой есть также система ценностей, способная легитимировать нормы, независимые от частного политического порядка и его «органов».

Это был важный шаг в дифференциации теоретических компонентов гидроголовой проблемы социальной интеграции. При этом, пожалуй, важно, что Дюркгейм разбирал проблему религиозного ритуала на уровне эмпирических деталей только в контексте примитивных религий. Я истолковываю это так, что его все еще мучила старая проблема отношения между генетическими и аналитическими аспектами проблемы различения компонентов. В каком‐то смысле он просто вернул проблему механической солидарности на более генерализованный уровень, ища «истоки» репрессивного права в религиозных приверженностях, ритуализированных в крупных племенных церемониях. Тем самым он внес колоссальный вклад в наше понимание процессов социального контроля на этом уровне – понимание, с определенностью включившее их мотивационную референцию. Но в силу своей неудачной путаницы он скорее затемнил, чем осветил проблему тех связей солидарности со структурной дифференциацией современного общества, анализ которых был для него изначальной отправной точкой.

Почти все согласятся с тем, что Дюркгейм принадлежал к очень небольшому кругу социологов-теоретиков, которые в критической фазе развития дисциплины проникли на более глубокие уровни анализа, чем любой из их предшественников, и сформулировали главные проблемы, над которыми мы с тех пор работаем. Темой этой статьи является, как мне думается, самая суть дюркгеймовского вклада в теорию. Он был преимущественно теоретиком проблемной области социальной интеграции. Первичное ядро самой социальной системы занимало его больше, чем связи этой системы с системами, которые с ней граничат: культурой, личностью и организмом в физической среде. Вдобавок его в каком-то смысле не очень‐то интересовали проблемы социальной структуры. Хотя он всегда сохранял интерес к сравнительным исследованиям, он не пытался прощупать проблемы сравнительной морфологической классификации так глубоко, как это делал его современник Макс Вебер.

Центральная проблема Дюркгейма, решения которой он с редким упорством искал, состояла в определении основных осей, вокруг которых организуются интегративные функции и процессы общества. Его анализ испорчен многочисленными непродуманными мыслями, и многие его аспекты устарели; но его критика утилитарной традиции и его концепции conscience collective и механической и органической солидарности – хотя и создают много проблем для толкования – хорошо послужили и ему, и дисциплине.

Важно в этих концепциях то, что они преодолевают линии конвенционального структурного анализа социальных систем, членящие их на политические, экономические, религиозные и прочие категории. Только с такой концептуализацией, как у Дюркгейма, можно подойти к проблемам социальной интеграции на достаточно общем уровне, позволяющем установить новую теоретическую ориентацию. То, что Дюркгейму удалось развить эту концептуализацию, служит основой его высокого положения как теоретика.

Дюркгейм открыл конечные теоретические связи между целым рядом эмпирических предметов, которые обычно распылялись между разными дисциплинами и специальностями внутри дисциплин. В книге «De la division du travail social» он установил связи между правом и традиционным эмпирическим предметом экономики, подведя их под более широкую теоретическую перспективу. Он также включил в нее плодотворное обсуждение политических вопросов, в котором заметил, что правительство развивалось параллельно экономике частного предпринимательства. В позднейшей своей работе он перенес свой анализ связей в область психологической теории; его привела к этому логика проблем, которые он хотел решить, хотя первоначально он говорил, что психологические соображения иррелевантны социологическим проблемам. Его исследования в области психологической теории позволили ему не только обогатить собственный анализ, но и установить основу для замечательного сближения с Фрейдом, дав тем самым средство, с помощью которого можно было связать концепции рациональности, разработанные в экономической традиции мысли, с ролью нерациональных компонентов мотивации в психоаналитической традиции. Наконец, в поздней своей работе он проанализировал релевантность религии секулярным аспектам социальной организации.

Эта замечательная способность видеть связи между областями, рассматриваемыми обычно как не связанные друг с другом, стала возможной лишь потому, что Дюркгейм постоянно удерживал в поле зрения тот факт, что он работает с проблемой интеграции одной системы, а не со скоплениями дискретных подсистем. Он был в первую очередь теоретиком функционирования систем.

Выше я подчеркнул многие из осложнений и трудностей, заложенных в анализе Дюркгейма. Он был, несомненно, очень избирательным и, следовательно, в каком-то смысле «предвзятым»; взять, например, путаницу эволюционных и аналитических проблем в связи со статусом механической солидарности. Структурные проблемы могут быть в значительной мере прояснены, если взять за основу традицию Вебера, а связи с личностью можно существенно прояснить, мобилизовав психологическое знание, либо не существовавшее во времена Дюркгейма, либо содержавшееся в работах, к которым он (как и к ранним работам Фрейда) не выказывал интереса.

Такой критический анализ ведет к существенному пересмотру дюркгеймовских положений. Однако он не ведет к отказу от них. Он предполагает лишь расширение и уточнение, поскольку Дюркгейм заложил фундамент для развития плодотворной теории социальной интеграции.

Пер. с англ. В.Г. Николаева

Рефераты

Николс Л.Т.

Реф. ст.: Nichols L.T. Renewing sociology: Integral science, solidarity and loving kindness: North Central sociological association presidential address // Sociological focus. – Kalamazoo (OH), 2012. – Vol. 45, N 4. – P. 261–273

Ключевые слова: этос социологии; академическая солидарность; социологическое сообщество; интегральный подход.

В основе статьи Лоуренса Николса (Университет Западной Виргинии, США) лежит его президентская речь, произнесенная весной 2012 г. на Ежегодном собрании Северо-Центральной социологической ассоциации США. Сфера социологии, по мнению Николса, представляет собой непрерывный творческий процесс, который постоянно требует новой энергии и новых идей. При этом социология должна активно обращаться к накопленному ранее потенциалу. Нельзя абсолютизировать изменение, необходимо учитывать традицию и брать лучшее из нее, считает социолог. Параллельной задачей обновления дисциплины на современном этапе является увеличение солидарности среди ее представителей. Хотя обращение направлено к американской аудитории, советы Николса носят универсальный характер. Кроме того, особый интерес представляет тот факт, что для обновления социологии он призывает воспользоваться идеями русской философской традиции (в частности, опытом жизни и творчества Л.Н. Толстого и П.А. Сорокина). Автор, таким образом, находит возможность применения социологической теории не только для решения социальных проблем, но и для развития научного сообщества.

Социология, отмечает Николс, нужна не только как инструмент социальных изменений или как индикатор обнаружения актуальных проблем в «несовершенном» обществе. Она нужна везде и всегда, она самодостаточна, и даже в случае достижения общественного идеала она продолжит развиваться как самостоятельная сфера деятельности. Социология, продолжает Николс, – это форма сознания, которая помогает нам понять и оценить нашу общую жизнь, параллельно обеспечивая понимание коллективных проблем и конфликтов [с. 261–262].

На современном этапе развития, указывает автор, для социологического сообщества опасны перегибы как в количественных, так и в качественных исследованиях. Поэтому он призывает к более широкому ви́дению сферы социологии, характеризующемуся свежестью взглядов, интеллектуальным совершенствованием, творческим подходом, социальной полезностью, духом партнерства, сопереживанием и позитивными эмоциями [с. 261]. Путь обновления социологии для Николса лежит, прежде всего, в применении интегрального подхода и включении в область научного анализа и научной практики духовно-нравственного измерения. Использование интегрализма должно затронуть не только методологический и прикладной аспекты науки, но также организационный (укрепление сотрудничества между социологами) и образовательный. Программу обновления дисциплины Николс видит в «оживлении» через признание и внедрение таких семи взаимосвязанных ценностей как: интегральная наука, красота, счастье, совершенство, солидарность, духовность и милосердие. Социологи должны продолжить развивать то, что Р. Мертон назвал «этосом науки»9898
  Merton R.K. On social structure and science. – Chicago (IL): Univ. of Chicago press, 1996. – P. 267–276.


[Закрыть].

Интегральная наука. Эта тема для Николса связана с постижением творчества Питирима Сорокина, который внес значительный вклад в становление социологии. Знакомясь с работами Сорокина, Николс узнал об интегральной методологии мыслителя и его исследованиях альтруизма. Интегрализм – это способ познания, корни которого уходят в русскую философию XIX – начала XX в. Критикуя западноевропейский рационализм за ограниченные возможности, ряд мыслителей, включая Ивана Киреевского, Владимира Соловьева и Николая Лосского, разработали модель познания, основанную преимущественно на интуиции, по отношению к которой рациональное знание было второстепенным. Сорокин выделил три канала познания – чувства, разум, интуиция. Взятый по отдельности, каждый из них имеет свои недостатки и ограничения, поскольку способен обеспечить познание лишь части реальности. Поэтому Сорокин выступал за интегральное (совместное) использования разума, чувств и интуиции, когда каждый из элементов дополняет и контролирует другие. Будущее Сорокин также связывал с возрождением духовности [с. 263]. Такой подход, констатирует Николс, мог бы стать основой для обновления социологии.

Один из главных принципов, который можно извлечь из интегрализма, заключается в том, чтобы научиться избегать упрощенных и, как правило, ложных дихотомий, таких как либерализм против консерватизма, капитализм против социализма и др. Интегральная эпистемология может нацелить социологов на достижение «всей полноты истины», не ограничиваясь рамками какой-либо идеологической позиции, научной теории или методологии [с. 263].

Интегрализм Сорокина имеет также ценностный компонент, заключающийся в необходимости воссоединения «истины, красоты и добра» в противовес эгоистическим ценностям современной чувственной культуры. Николс считает, что если о стремлении к истине и добру можно услышать в современной социологии, то «красота», как правило, не является элементом научного дискурса. Возможно, говорит исследователь, современные социологи могли бы использовать элемент красоты в работе и начать ценить творческий аспект работы. Наука требует метода самопознания, но он не должен быть механическим и лишенным воображения, что можно увидеть на примере количественных процедур. Лучшая социология, замечает Л. Николс, исходит из «ощущения реальной жизни» [с. 264]. Например, в поле социологического анализа должно быть внедрено понятие «справедливость». По мнению Николса, ученые должны выйти за рамки исключительной концентрации на распределительной справедливости и признать продуктивные, процедурные и содержательные компоненты универсальной справедливости. Интегральный подход к справедливости позволит рассматривать ее не изолированно, а в совокупности с другими добродетелями. Это позволит сделать понятие справедливости более «нравственным» [с. 264–265].

Солидарность. Николс считает, что нельзя говорить о социологии как об унифицированном единстве без общего этоса науки. Нельзя рассматривать социологию лишь как определенный вид дискурса. Этос является основой солидарности ученых, без него они превращаются в «блогеров», которые способны только на создание субъективных и самопроизвольных мнений. Субъективизм не дает никаких положительных сдвигов для дисциплины, в частности, из-за него социология не получит доверие и не сможет оказывать влияние на государственную политику [с. 265].

При этом, замечает автор, нельзя не признать, что еще несколько десятилетий назад социология была охвачена еще большей борьбой мнений, направлений, теорий. Сегодня враждебности значительно меньше, но сегрегация и сепаратистские тенденции продолжают проявляться (в качестве примера Николс указывает на роль этнометодологии и феминизма в социологии).

Интегральный подход позволит утвердить единство в разнообразии и предотвратить центробежные тенденции в дисциплине. Попыткой со схожими целями Николс называет продвижение модели Майкла Буравого9999
  Burawoy M. For public sociology // American sociological rev. – Wash., 2005. – Vol. 70, N 1. – P. 4–28.


[Закрыть], который попытался представить дисциплину в виде матрицы из четырех взаимосвязанных типов социологической деятельности, создающей общее пространство для широкого спектра научных проектов. Споры в основном сконцентрировались вокруг «публичной социологии», и из виду был упущен тот факт, что Буравой предложил экуменический подход, способствующий увеличению солидарности в социологии [с. 265–266].

Милосердие. В конце 40–50-х годов XX в. П.А. Сорокин опубликовал ряд работ, касающихся проблем альтруизма и солидарности, но социологическое сообщество проявило к ним слабый интерес. На протяжении своего «альтруистического периода» творчества Сорокин особо подчеркивал два положения. Во-первых, социология должна изучать как патологические, так и позитивные явления. Во-вторых, только «таинственная энергия любви» может справиться с «кризисом нашего времени» (конфликтами, аномией). В рамках своих исследований по увеличению межличностной и межгрупповой солидарности Сорокин призывал использовать не только научный опыт, но также опыт религии, философии, этики. Таким образом, Сорокин в духе Льва Толстого, который оказал на творчество социолога заметное влияние, боролся за преобразование социальных наук.

Николс полагает, что для преобразования социологии нужно совершить переход от социологии любви как предмета исследований к социологии «с любовью», имея в виду применение теорий в профессиональной практике. Для этого необходимо предпринять ряд конкретных мер. Во-первых, требуется по-иному взглянуть на обучение социологии. Многие ученые сегодня озабочены многочисленными проблемами и испытывают стресс из-за сокращения средств, большого объема работы, неотзывчивых учеников и т.п. В такой ситуации легко стать равнодушным по отношению к научным поискам и отчужденным по отношению к исследовательскому сообществу. Николс призывает коллег не терять творческого энтузиазма и заниматься тем, что они любят, получая от этого удовольствие. Кроме того, одним из важных шагов в преподавании «социологии с любовью» Николс считает предоставление студентам интеллектуальной и академической свободы, что должно помочь раскрыть потенциал учеников. Хотя при этом социолог не питает иллюзий, указывая на существование противодействующих этому факторов: борьба преподавателей за студентов, погоня за успеваемостью, рыночные интересы. Но несмотря ни на что, считает автор статьи, социологи должны сопротивляться понижению стандартов в социологии.

Во-вторых, продолжает рассуждения социолог, необходимы изменения в академическом мире. Николс настаивает на необходимости более тесных личных отношений внутри коллективов разных социологических институтов. Классики социологии призывали ориентироваться на общественные идеалы, такие как «религия человечества» (О. Конт), «солидарность» (Э. Дюркгейм), «гемайншафт» (Ф. Тённис), «соседские отношения» (Дж. Адамс). Социологи XX в. отстаивали положения «коммунитарного» этоса (А. Этциони), «персонализма» (Э. Мунье)100100
  Mounier E. A personalist manifesto. – N.Y.: Longmans, 1938; Mounier E. Personalism. – Notre Dame (IN): Univ. of Notre Dame press, 1950.


[Закрыть], «Я–Ты»-отношений (М. Бубер)101101
  Buber M. I and Thou. – N.Y.: Scribner, 1958.


[Закрыть] и др. И хотя эти идеалы признаются базовыми ценностями, на практике они не поддерживаются и не реализуются даже среди социологов.

Чтобы применять идеи на практике, ученым нужны большие уровни взаимодействия, взаимоуважения и соучастия, которые позволят ценить каждого коллегу. Социологи должны делиться достижениями и поддерживать друг друга в тяжелые времена. На сегодняшний момент, считает Николс, академические отделы представляют собой в лучшем случае «очень хрупкое единство». Зачастую это связано с тем, что система поощрения в высшем образовании построена в первую очередь на индивидуалистических принципах. Такой институциональный компонент препятствует укреплению «командного духа» и коллективной эффективности. Автор подчеркивает, что коллективная атмосфера способствует внедрению передового опыта в образовании и исследовательской работе эффективнее, чем деятельность «чужого среди чужих» [с. 268].

В-третьих, необходимо развивать профессиональные ассоциации. Здесь также требуется больший уровень уважения и терпимости к существующим различиям. Чувство общности должно развиваться как по отношению к членам иных ассоциаций, так и по отношению к своим коллегам. Внутри ассоциаций необходимо повысить уровень взаимодействия между членами в периоды между ежегодными конференциями и собраниями, а также сделать сами мероприятия более оживленными и неофициальными.

Отдельное внимание Николс уделяет уже упомянутой модели публичной социологии Майкла Буравого, которая, по его мнению, может способствовать созданию «социологии с любовью» за счет того, что она подразумевает готовность делиться своим опытом за пределами академических кругов. При этом необходимо избегать предвзятости и антагонизма по отношению к традиционной «профессиональной социологии». Николс считает модель Буравого вполне приемлемой с точки зрения терпимости к различным сферам социологической деятельности. Он призывает коллег прекратить противостояние «традиционной» и «публичной» социологии. Он указывает на то, что традиционный подход является безучастным и дистанцированным от объекта исследования, в то время как публичный аспект социологии нацелен на практическую помощь тем социальным группам, которые испытывают проблемы. С этой точки зрения модель Буравого выглядит благороднее [с. 269]. В качестве примера деятельности «публичного интеллектуала» Николс ссылается на Л.Н. Толстого. При жизни философ принимал непосредственное участие в поддержке страдающих и обездоленных, а его работы оказали влияние на многих мыслителей и общественных деятелей (например, на Махатму Ганди, борьба которого затем вдохновила Мартина Лютера Кинга и многих других борцов за права и свободу). Таким образом, Толстой в своей деятельности применял обе модели активности, и если его «публичные» усилия помогли многим тысячам, то «традиционная» деятельность принесла пользу миллионам. Если «публичный» аспект ограничен рамками жизни, то «традиционный» продолжается до тех пор, пока произведения автора читаются [с. 269]. Иными словами, Николс опять призывает к использованию интегрального подхода, с помощью которого можно объединять положительные черты каждой модели.

Духовность. По мнению Л. Николса, в последнее время наблюдается возрастание интереса к проблеме духовности во многих сферах, даже со стороны бизнес-сообществ. Один из важных моментов в этом контексте, по мнению автора, – это проблема враждебности. Сегодня, полагает исследователь, подавляющее большинство социологов думают, что если они не будут агрессивными, то станут соучастниками в поддержке несправедливых и репрессивных социальных институтов. Но в то же время эффективность деятельности без гнева к противнику доказана опытом М. Ганди, Н. Манделы, Матери Терезы и др. Проявление враждебности в научном сообществе, по мнению Николса, в долгосрочной перспективе приводит к ее редукции до уровня банальной мести, что явно препятствует развитию «здоровой» социологии.