Текст книги "История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 3"

При словах о булле в центр собрания устремился архиепископ Бордо, держа в руке сборник актов Тридентского собора, открытый на той самой статье, которая сообщает папе власть отлучать от Церкви государей, посягающих на права Церкви. Напрасно пытались удержать упрямого старца, полуглухого, едва слышавшего, что ему говорят, и слушавшего только свою страсть;

выйдя вперед, он бросил на стол книгу со словами: «Вы заявляете, что нельзя отлучать государей! Тогда осудите Церковь, которая это установила!» Впечатление от его слов было огромным, ибо слова эти почти означали новое отлучение, повторенное в лицо Наполеону, близ его дворца и под его грозной дланью!

Тут кардинал Феш, вновь обретя присутствие духа, объявил, что в том состоянии, в каком пребывает собор, обсуждение невозможно, и отложил окончательное голосование по предмету обсуждения на завтра.

Хотя не было ни публики, ни трибун, ни газет, тысячи отзвуков уже донесли до Трианона, где пребывал император, известие об этом заседании. Савари, архиепископ Малинский и кардинал Феш прибыли туда незамедлительно. Узнав все подробности, Наполеон счел, что у него на глазах начинается революция. Он увидел в этом явлении только то, что может увидеть деспотизм: необходимость применить силу, чтобы остановить неугодные манифестации, как будто зло можно уничтожить, атаковав последствия вместо причин. Наполеон приказал тотчас составить декрет о немедленном роспуске собора и отдал приказы о крайних мерах в отношении лиц, возглавлявших оппозицию. Епископ Турне (д’Хирн), за составление доклада в самом дурном духе, епископ Труа (Булонь), за столь дурное его исправление, и епископ Гента (Брольи), за то, что повлиял на комиссию своим моральным авторитетом, были указаны как главные виновники и стали первыми жертвами этого своеобразного мятежа епископов. По приказу Наполеона Савари арестовал их ночью и препроводил в Венсенн – без суда и, разумеется, без всяких объяснений.

На следующий день стало известно, но без широкой огласки, что собор распущен, а три главных прелата отправлены в Венсенн. Духовенство было особенно чувствительно к этим чрезвычайным актам, но, к сожалению, следует прибавить, что оно было сколь возмущено, столь и напугано. Теперь уже не составило бы труда противостоять большинству собора, ибо почти все его члены дрожали от страха и готовы были скорее оправдываться, нежели обвинять. Впрочем, разлученные актом о роспуске, они утратили силу, которую черпали в единстве, и остались наедине со своими личными страхами. Сильнее всего напуганы и более всего склонны просить прощения были итальянцы. Они считали, что ссора между французской Церковью и Наполеоном не имеет к ним отношения, и поскольку сохранили свои кафедры даже после савонского пленения, боялись потерпеть крах в последнюю минуту из-за такого чисто формального дела, как каноническое утверждение. Они объявляли всех французских прелатов безумцами и говорили, что воздерживались при голосовании по всем вопросам, потому что эти вопросы их не касаются, но готовы, если кому-то нужно их согласие, дать его безоговорочно.

Кардинал Мори, который не хотел присутствовать при новых революциях и чье сердце переполняли признательность к Наполеону и злоба на Церковь, столь неблагодарную по отношению к нему, не преминул донести все эти речи до министра вероисповеданий и до самого императора. Девятнадцать итальянцев предлагали свои услуги, и можно было рассчитывать на пятьдесят – шестьдесят французских прелатов, не столь безразличных к решению, как итальянцы, но почти столь же напуганных и желавших покончить со всем так, как будет угодно правительству. «Возьмите их поодиночке, – сказал кардинал Мори, – и вы справитесь с ними легче». Выразив свою мысль со свойственной ему оригинальной фамильярностью, он добавил: «Это прекрасное вино, но в бутылках оно вкуснее, чем в бочках».

Воспользовались его советом, составили декрет, почти сходный с тем, который был принят комиссией, но прибавили к нему оговорку о новом обращении к папе, дабы испросить его санкции. На деле подразумевалось, что если папа не даст согласия, собор примет независимое решение, проголосует за новый декрет и отправит его императору для превращения в государственный закон. Договорились даже, что в то время как за согласием святого отца в Савону отправится депутация, основных членов собора будут удерживать в Париже, чтобы заставить их проголосовать второй раз в случае отказа папы. Постановив такой план, стали по одному вызывать к министру вероисповеданий тех прелатов, на которых, как полагали, можно было рассчитывать. Девятнадцать итальянских епископов с готовностью дали свое согласие, шестьдесят шесть французских епископов последовали их примеру, что принесло восемьдесят пять голосов из ста шести членов, допущенных на собор.

По получении такого результата Камбасерес, всегда призывавшийся для поиска компромиссных решений и хитроумных средств и немало поспособствовавший принятию мирного решения, посоветовал вновь созвать собор и представить прелатам акт, в принятии которого можно теперь было не сомневаться. Наполеон согласился и декретировал новый созыв собора 5 августа.

В этот день собор собрался в обычном месте своих заседаний. Никто не спрашивал, почему всех так внезапно распустили и почему так внезапно вновь созвали, а также почему три члена собора, вместо того чтобы находиться на соборе, находятся в Венсенне; просто заслушали декрет и проголосовали за него почти единогласно.

Оставалось получить санкцию папы: не потому что признали некомпетентность собора, а чтобы поддержать обычай представлять на утверждение верховному главе Церкви акты любого собрания прелатов. Наполеон согласился послать к папе депутацию, состоявшую из епископов, архиепископов и нескольких кардиналов, чтобы заменить Пию VII советников, на отсутствие которых он всегда жаловался, как только от него требовали какого-либо решения. Депутация должна была отбыть, не мешкая, чтобы не заставлять ждать слишком долго своих коллег, оставшихся в Париже для нового голосования в случае отказа папы. Впрочем, в его отказ никто не верил, особенно памятуя о записке, привезенной из Савоны Барралем, Дювуазеном и Мане.

Наполеона удовлетворило такое окончание собора: прежде всего потому, что это было окончание, а также потому, что он почти достиг своей цели, добившись весьма строгого урегулирования в вопросе канонического утверждения. Но морально Наполеон чувствовал себя разбитым, ибо натолкнулся на сопротивление духовенства, тем более значительное, что оно было вынужденным и, можно сказать, испуганным, и ясно показало ему, что он притесняет понтифика; к тому же оно нашло тысячи отголосков в сердцах французов! Наполеон утешался лишь надеждой, что вскоре ему доставят из Савоны если не сам декрет, то по крайней мере утверждение двадцати семи назначенных прелатов.

В ту минуту все материальные, моральные, политические и военные вопросы сводились для Наполеона к одному – вопросу о великой Северной войне. Если он окончательно победит Россию, которая, казалось, одна если не противостояла ему, то оспаривала некоторые его волеизъявления, то сокрушит в ее лице сопротивление, публичное и скрытое, какое только есть еще в Европе. Чем станет тогда бедный священник в узах, пытавшийся оспаривать у него Рим? Ничем или почти ничем, и Церковь признает владычество цезаря, как делала уже не раз. (Конкордат Фонтенбло, подписанный по возвращении из Москвы, доказал впоследствии, что если Наполеон и строил иллюзии, то в данном случае был не так уж слеп.)

Итак, кардиналы и прелаты отправились в Савону, а Наполеон, наскучив поповской склокой, как он называл ее с тех пор, как перестал соблюдать Конкордат, вернулся к великим политическим и военным делам.

Хоть и лишенная свободной прессы, по крайней мере во Франции, европейская публика с любопытством и тревогой следила за уже весьма громкой ссорой императора Наполеона и императора Александра. Одни говорили, что война неизбежна и близка, что французы вот-вот перейдут Вислу, а русские – Неман, другие – что ссора утихла и оба намерены отвести войска от границ. Особенно стали надеяться на сохранение мира после прибытия Коленкура в Париж, а Лористона – в Санкт-Петербург. Благоразумные люди во всех странах, уверенные, что при любом исходе новой войны прольются реки крови, пламенно желали мира и рукоплескали всему, что внушало надежду на его поддержание. Но непрерывное движение войск с Рейна на Эльбу никак не могло их ободрить, опровергая слухи о мире, ходившие последние два-три месяца. И друзья мира были более чем правы в своей тревоге, ибо Наполеон, решив отложить войну, не отказался от нее и продолжал свои приготовления, стараясь только скрывать их в достаточной мере, чтобы не привести в 1811 году к разрыву, которого ждал только в 1812-м.

Лористон, который страшился новой войны, просил и умолял Александра быть более благоразумным из них двоих и взять на себя инициативу в объяснениях, с которыми тянули то ли из ложного самолюбия, то ли из непонятного расчета. «Просите возмещение за Ольденбург, – говорил он российскому императору, – и я не сомневаюсь, что вам его предоставят. Пошлите в Париж кого-нибудь, кто передаст ваши претензии, и я убежден, что его с готовностью выслушают. Тогда можно будет объясниться и узнать, наконец, почему вы готовы истребить друг друга».

Но на все эти настойчивые просьбы Александр отвечал категорическим отказом. Он не хотел ничего просить за Ольденбург ни в Германии, ни в Польше, потому что его не преминули бы изобличить в попытке ограбить германских государей или в желании расчленить Великое герцогство Варшавское. Еще менее Александр хотел показаться напуганным государем, который посылает в Тюильри просить мира. К тому же он был глубоко убежден, что мира не получит, а категорическое объяснение по некоторым предметам, таким как, к примеру, торговые дела, только ускорит начало войны. Он и в самом деле был полон решимости, если бы на него стали давить, заявить недвусмысленно, что никогда не закроет свои порты для тех, кого сам считает нейтралами, а Наполеон – англичанами, и опасался, как бы столь прямое заявление не привело к мгновенному разрыву. Как и Наполеон, он предпочитал, чтобы война началась не тотчас, а не раньше чем через год, и потому замыкался в крайней сдержанности, искренне утверждая, что желает мира, и обещая в качестве доказательства тотчас разоружиться, если разоружатся французы, добавляя, что его претензии относительно обезземеливания принца Ольденбургского не представляют ничего срочного, что он надеется на возмещение, но не настаивает на незамедлительном его получении и без колебаний заявляет, что не станет из-за этого воевать. Император Александр и его министр Румянцев, чья политическое будущее зависело от мира, твердили, что не начнут войны первыми. Однако было очевидно, что они уже не сомневались в том, что война начнется не позднее чем в будущем году и что осень и зима будут активно использованы для подготовки к решительной и ужасной войне.

Почти так же был настроен и Наполеон, с той разницей, что он и не терял уверенности в будущей войне, ибо черпал для нее причины в себе самом, и готовился к ней. Он отправил на Эльбу четвертые и шестые батальоны, что должно было довести состав полков до пяти боевых батальонов, а поскольку у маршала Даву было шестнадцать полков, в целом должно было получиться 80 батальонов самой лучшей пехоты. Наполеон предполагал довести состав корпуса Эльбы до 90 батальонов и разделить их на пять равноценных дивизий, добавив к ним еще корсиканских егерей и егерей По и несколько испанских и португальских подразделений. Превосходная польская дивизия, дивизия из бывших солдат ганзейских городов и дивизия иллирийцев должны были довести количество дивизий Даву до восьми. Наполеон надеялся, что под железной рукой Даву и рядом с очагом патриотизма и воинской чести, негаснущим в его армии, эти испанцы, португальцы, иллирийцы и ганзейцы станут солдатами не хуже французов.

За Эльбой Наполеон формировал вторую армию, так называемый Рейнский корпус, присоединив голландские войска к двенадцати полкам, сражавшимся в Эсслинге под началом Ланна и Массена. Он предполагал довести состав этих полков до четырех и даже пяти боевых батальонов, отказавшись от создания элитных батальонов после того, как обрел уверенность, что у него есть еще год на подготовку к войне.

Уместно будет показать, какую невероятную плодовитость ума выказывал Наполеон при создании своих средств, плодовитость, которая, будучи доведена, как и любая способность, до крайности, порождала порой нежизнеспособные творения, сполна обнаружившие себя в последующей кампании. Мы знаем, что помимо призывников 1811 года он хотел добавить к армии и весьма значительное количество людей, уклонившихся от службы в предыдущие годы. Дюжина летучих колонн, обшарив Францию во всех направлениях, привела к повиновению 50–60 тысяч таких беглецов. Мера была жестокой, но действенной, хотя следовало опасаться, что, едва присоединившись к армии, они дезертируют снова. Содержать дезертиров в тюрьме значило поставить под угрозу их здоровье и переполнить тюрьмы; отправить их на сборные пункты значило открыть им двери для побега. Наполеон задумал обучать их на прибрежных островах, окаймляющих Францию, убежать с которых было невозможно. Для этого он привлек на острова офицерские кадры, создал учебные полки, численный состав которых не ограничивался и мог доходить до пятнадцати тысяч человек. Один из таких полков он сформировал на острове Валхерен, другой на острове Ре, третий – на Бель-Иле и еще два в Средиземном море, на Корсике и на Эльбе.

Наполеон уделял неустанное внимание вооружению, обмундированию и обучению этих новобранцев и, наконец, сочтя их созревшими, отправил несколько тысяч человек из Валхеренского полка в пополнение четвертым и шестым батальонам Даву. Он планировал, если опыт окажется удачным, посылать этих людей Даву и дальше, чтобы довести численный состав его батальонов до тысячи человек.

Наполеон задумал перевозить беглецов из устьев Шельды на берега Эльбы на лодках по внутренним водным путям Голландии или вести их пешим ходом через пустоши Гелдерланда и Фризии, а по прибытии на континент – снабдить отрядами легкой кавалерии Даву, которая не была склонна церемониться с дезертирами.

Первые отправки прошли успешно. Лишь шестая часть посланных людей дезертировала, а прочие остались: крепкие здоровые люди зрелого возраста, которых хорошим обращением можно было превратить в превосходных солдат. Маршал Даву, умевший при необходимости отступать от своей крайней суровости, распорядился, чтобы к дисциплине их приучали постепенно. И тогда их стали присылать тысячами, со всех островов, ведя крупными группами и заставляя бежать, дабы уменьшить процент дезертирующих. К несчастью, многие из них принесли с собой валхеренскую лихорадку и заразили ею всех вокруг. Кроме того, принятый маршрут подходил не всем и совсем не подходил новобранцам из восточных провинций. Последних выдвигали к Рейну, затем грузили на лодки, которые, не причаливая к берегу, везли их до Везеля. Но и эти люди, вследствие скученности и неподвижности, подхватывали в пути опасные болезни. Затем их вели через Вестфалию, зачастую больных и по-прежнему настроенных против военной службы, которая начиналась для них с таких злоключений. Поначалу еще отводили время на обмундирование и обучение, но вскоре стали отправлять их прямо в крестьянском платье, необученных, рассчитывая, что Даву превратит этих людей, с которыми обращались как со скотом, в превосходных солдат.

Маршал прилагал все старания, дабы исправить часть этих зол, поберечь несчастных, успокоить их, снабдить всем необходимым, сообщить им дух его старых войск, привить вкус к лагерной жизни, словом, расположить к героическому и суровому воинскому ремеслу, которым умели наслаждаться он и его солдаты. Но сколько сердец нужно было покорить! Из корсиканцев, тосканцев, ломбардцев, иллирийцев, испанцев, португальцев, голландцев, ганзейцев сделать французов, крепких, дисциплинированных и преданных своему знамени солдат, вырвать их с берегов По, Арно, Роны, Рейна, Жиронды, Луары и заставить жить на биваке, дрожать от страха, умирать от голода и холода на берегах Эльбы, Вислы и Днепра – какая задача!

Но до этого грозного дня видимость вещей оставалась превосходной, и боевая машина под руководством Даву обретала свой грозный вид. Наполеон слал к нему кавалерийские полки, чтобы снаряжать их в Германии и обучать новобранцев. Опасаясь оставить Францию без лошадей, ибо она поставляла огромное их количество в испанские армии, он приказал закупать лошадей для легкой кавалерии в Польше и Австрии, а для линейной и тяжелой кавалерии – в Вюртемберге, Франконии и Ганновере, по 30–40 тысяч лошадей для всех родов войск. Такие же распоряжения он отдал в отношении тягловых лошадей. Наполеон предписал сформировать из всей этой кавалерии дивизии и отправил генералов для наблюдения за снаряжением и обучением корпусов.

Снаряжение занимало его не меньше, чем организация войск. В Данциге, помимо годового запаса продовольствия для гарнизона в 25 человек, он запланировал создать и годовой запас продовольствия для армии в 400–500 тысяч человек. Ранее он приказывал генералу Раппу следить за поставками зерна в этот город, который являлся одним из крупнейших хранилищ зерна в Европе, чтобы быть осведомленным о всех складируемых количествах зерна и в надлежащее время закупить его. Теперь, приняв решение, он приказал приступать к закупкам и довести их до 600–700 квинталов ячменя и нескольких миллионов буассо овса. Три кассы, в Данциге, Магдебурге и Майнце, известные ему одному, тайно поставляли необходимые средства для этих закупок.

Но это было еще не всё. Следовало обеспечить себя и транспортом, чтобы везти продовольствие вслед за армией. Наполеон уже предписывал произвести реорганизацию некоторого количества обозных батальонов, которые могли теперь запрягать и везти около 1500 повозок, груженных сухарями. Постоянно раздумывая о занимавшем его предмете, он изобрел новые транспортные средства, более мощные и хитроумные. Обычный фургон, запряженный четверкой лошадей и управляемый двумя людьми, подходил для перевозки хлеба на каждый день вслед за корпусами. Один фургон обеспечивал пищу одному батальону на один день. Наполеону, желавшему, чтобы за ним следовал запас продовольствия на пятьдесят – шестьдесят дней для всей армии, нужно было другое. Он придумал большие фуры, способные принимать груз, в десять раз превосходивший груз обычного фургона, в которые будет запрягаться восьмерка лошадей и которыми смогут управлять четыре или даже три человека. Результат увеличивался в десять раз, а расходы на тягу и управление – от силы в два раза. Между тем, сочтя, по зрелом размышлении, такую повозку слишком тяжелой для топких дорог Польши и Литвы, Наполеон решил остановиться на повозках, запрягаемых четверкой лошадей и управляемых двумя людьми, что позволило бы, оставив неизменной организацию обозов, перевозить в три-четыре раза больше, чем в обычных фургонах. Он тотчас распорядился соорудить фуры такого образца во Франции, Германии и Италии, где находились сборные пункты обозных батальонов, дабы корпуса были снабжены и прежними фургонами для перевозки хлеба и новыми фурами для перевозки месячного или двухмесячного запаса провианта. Дабы предугадать все возможные случаи, он добавил к снаряжению франшконтийские повозки и бычьи упряжки. Франшконтийские повозки, как известно, легки, ходки и запряжены одной лошадью, приученной следовать за той, что движется перед ней, так что один человек может управлять несколькими повозками. Бычьи упряжки медлительны, но быки упорны и сильны, вырывают упряжки из самых глубоких рытвин, а во время отдыха щиплют траву рядом с колесом и, оказав величайшие услуги днем, не доставляют никаких хлопот вечером. Наконец, бык может и сам послужить пищей, и гораздо лучшей, чем лошадь, которую можно употреблять в пищу только в самом крайнем случае. По этим причинам Наполеон решил прибавить к восьми обозным батальонам, предназначенным для Русской армии, четыре батальона франшконтийских повозок и пять батальонов бычьих упряжек, отдельно определив способ их организации, который позволял погонщикам мигом превращаться в солдат, чтобы защищать вверенный им обоз.

Наполеон полагал, что семнадцать батальонов, насчитывавших пять-шесть тысяч повозок, смогут обеспечить ему запас продовольствия на два месяца для 200 тысяч человек или на сорок дней для 300 тысяч. Этого ему было довольно, ибо в Данциге он рассчитывал погрузить свои запасы на корабли, доставить их по Висле во Фриш-Гаф, из Фриш-Гафа в Прегель, а из Прегеля по каналам в Неман. Он даже отправил нескольких морских офицеров для составления тайного плана навигации. Собрав на Немане 500–600 тысяч человек, Наполеон намеревался увести с собой в Россию не более 300 тысяч. Располагая сорокадневным запасом продовольствия на повозках, он надеялся обеспечить средства существования, учитывая и всё то, что удастся раздобывать на местах, ибо русские могли иногда и не успевать всё уничтожить. Разрушение – это отвратительный труд, требующий, к тому же, времени, а пример Португалии доказывал, что неприятелю, даже решительным образом настроенному не пощадить ничего, времени может не хватить.

Такое количество (5–6) повозок предполагали 8—10 тысяч человек для управления ими и 18–20 тысяч лошадей и быков для упряжек. Если добавить к этим животным 30 тысяч артиллерийских и приблизительно 80 тысяч кавалерийских лошадей, можно составить представление о трудностях, которые приходилось преодолевать в области обеспечения запасами, ибо следовало позаботиться и о том, чтобы животные, благодаря которым будет жить армия, могли выжить сами. Эту последнюю проблему Наполеон надеялся решить, начав наступательные операции только тогда, когда появится трава.

Зная, что солдаты больше любят хлеб, чем сухари, и что главная трудность не в том, чтобы испечь хлеб, а в том, чтобы превратить в муку зерно, он приказал помолоть бо́льшую часть зерна в Данциге, спрятать муку в бочонки и нанять каменщиков, дабы строить печи везде, где будет останавливаться армия. Каменщики присоединялись к рабочим войскам, уже включавшим пекарей, плотников, кузнецов, понтонеров и проч.

На второй год подготовки получили усовершенствования и понтонные экипажи, не самый малый предмет забот Наполеона. Он приказал построить в Данциге два экипажа по сто лодок, способные послужить для наведения двух мостов через самые широкие реки. Поскольку в тех краях, где Наполеон собирался воевать, леса имеются в изобилии и трудно найти только металлические части конструкций и канаты, третий понтонный экипаж он приказал снарядить одними канатами, якорями, креплениями и крючьями всякого рода. Желая иметь и неподвижные мосты, он приказал, дабы снабдить понтонеров всем необходимым для возведения свайных мостов, изготовить в Данциге металлические свайные головы, крепления для соединения свай и копры. Всё это снаряжение должно было следовать за армией на многочисленных повозках. Во главе корпуса понтонеров поставили генерала Эбле, совершившего на Тахо столько чудес, а к новому парку приписали две тысячи лошадей. «С такими средствами, – писал Наполеон, – мы одолеем все преграды».

Хотя Наполеон доверил организацию большей части армии маршалу Даву, считая его идеальным организатором и честным и суровым администратором, он не предназначал ему верховного командования, которое, естественно, оставил за собой. Но он хотел, в случае внезапного начала военных действий, чтобы на Эльбе и Одере под единым командованием находилась армия в 150 тысяч французов и 50 тысяч поляков, готовая выдвинуться ускоренным маршем на Вислу. Позднее, после начала операций, он намеревался отделить некоторые ее части и присоединить их к Рейнскому корпусу, разделив между Удино и Неем. Маршал Удино должен был собрать в Мюнстере полки, расквартированные в Голландии, а Ней в Майнце – полки, расквартированные на Рейне. И тому и другому было предписано без промедления отправляться в свои корпуса и приступать к организации пехоты и артиллерии. Свою долю кавалерии каждый из них должен был получить при вступлении в Германию, куда уже были отправлены для снаряжения все конные войска. Помимо этих сил, уже столь внушительных, всем армейским корпусам предстояло пополниться сотней тысяч солдат союзников всех национальностей: французские генералы, назначенные командовать союзными войсками, получили приказ отправляться в места соединения войск.

Наполеон предписал принцу Евгению готовиться к концу зимы перевести Итальянскую армию через Альпы. Доверяя Австрии, он собрал в Ломбардии почти полностью армии Иллирии и Неаполя, отобрав из их лучших пятибатальонных полков по три элитных батальона, которым назначалось отправиться в Россию. Он предполагал составить из них армию в 40 тысяч французов и 20 тысяч итальянцев под началом Евгения. Именно она и должна была в марте перейти через Альпы. Оставшимся в запасе четвертым и пятым батальонам с несколькими полками и Неаполитанской армией Мюрата назначалось охранять Италию от англичан и недовольных. Кроме того, Наполеон забрал из войск Иллирии и Италии 10–12 целых полков, чтобы сформировать резервную армию для Испании, откуда он забирал для отправки в Россию Императорскую гвардию и поляков. Так, даже готовясь нанести великий удар на Севере, Наполеон не отказывался от удара и на Юге, преследуя, по своему обыкновению, все цели одновременно. Годом раньше резервная армия не нашла бы для себя лучшего размещения, чем в Испании, ибо именно там был театр решающих событий; но теперь, когда решающий удар переносился на Север, именно туда и следовало передвинуть все силы, ограничившись в Испании энергичной обороной в пределах Старой Кастилии и Андалусии. Однако Наполеон, считая реальностью всё, что возникало в его пылком воображении, надеялся поразить одновременно и Кадис, и Москву.

Бесповоротно назначив исполнение своих обширных замыслов на следующую весну, намереваясь лично проследить за приготовлениями в Голландии, Наполеон решил посетить эту недавно присоединенную к его империи страну, которой он весьма дорожил и на которую надеялся произвести благоприятное впечатление своим визитом. Он уже несколько раз откладывал поездку, но обязательно хотел осуществить ее перед Северной войной, дабы помешать англичанам напасть на Тексель или Амстердам (как они напали на Антверпен во время кампании 1809 года), в то время как он будет воевать на Двине и на Днепре.

Другой причиной поездки было претворение в жизнь морских планов. Упорно стремясь охватить всё сразу, Наполеон не отказывался и от строительства флота и занимался им столь активно, будто и не помышлял о войне с Россией. Прежде всего, чиня непрестанные беспокойства англичанам, он хотел помешать им увести войска из Англии на Иберийский полуостров. А на тот маловероятный, но возможный случай, если войны на Севере удастся избежать, он надеялся запастись средствами для погрузки около 100 тысяч человек, вынудив англичан жить под угрозой экспедиций в Ирландию, на Сицилию или даже в Египет.

Теперь, когда Шельда была полностью в его распоряжении, Наполеон переформировал Булонскую флотилию. Оставив в ней только лучшие суда, он мог погрузить на нее уже не 150, а только 40 тысяч человек. При таком численном ограничении экспедиция была полностью осуществима. Кроме того, на Шельде было во Флиссингене 16 кораблей, а в скором времени должно было стать 22. Присоединив к ним флотилию из бригов, корветов, фрегатов и больших канонерских шлюпов, Наполеон рассчитывал получить средства для погрузки 30 тысяч человек и военную эскадру, способную выдержать долгое плавание. Кроме того, он располагал в Текселе 8—10 кораблями, о которых так долго и тщетно просил брата Луи и которые были готовы уже после того, как Голландия перешла под его управление. Эта эскадра для сопровождения флотилии была в состоянии погрузить 20 тысяч человек. Использовав несколько фрегатов из Шербура, два корабля из Бреста, четыре из Лорьяна и семь из Рошфора, Наполеон собирался переформировать Брестский флот и воспользоваться им для отправки войск на острова Джерси и Гернси, которыми был намерен завладеть. Наконец, еще 18 кораблей у него оставалось в Тулоне, а при содействии Генуи и Неаполя могло стать 24, не считая множества фрегатов и судов-конюшен нового образца. Так, Наполеон готовил в Средиземном море средства для погрузки 40 тысяч человек, рассчитывая примерно на 30 кораблей, с привлечением некоторого количества старых судов, оснащенных на манер флейт. Эта новая экспедиция должна была угрожать Кадису, Алжиру, Сицилии или Египту.

Эти уже столь обширные ресурсы Наполеон хотел еще более увеличить в 1812 и 1813 годах, надеясь получить в целом 80 или даже 100 кораблей и собрать, таким образом, транспорт для почти 150 тысяч человек. Он уже располагал транспортом для 100 тысяч и, не пытаясь предпринять вторжение в саму Англию, мог внезапно перебросить 30 тысяч в Ирландию, 20 тысяч на Сицилию и 30 в Египет и причинить тем самым сильнейшее беспокойство англичанам. Кроме того, он мог отвоевать давно утраченные Мыс Доброй Надежды, Иль-де-Франс и Мартинику. А если континентальный мир упрочится, не доставив ему мира морского, он бы располагал таким образом средствами и для прямого удара по Англии. Вот для таких разнообразных целей, а также ради некоторых приготовлений к войне с Россией ему было необходимо путешествие к голландскому побережью.

Отбыв из Компьеня 19 сентября, Наполеон посетил Антверпен и Флиссинген, осмотрел возводившиеся по его приказу укрепления, призванные сделать Шельду неприступной, уделил особое внимание дальнобойной артиллерии, необходимой на этих позициях, присоединился во Флиссингене к флоту адмирала Миссиесси и приказал вывести его в море. Был там настигнут бурей, находился в море тридцать шесть часов без возможности сообщения с сушей, остался весьма доволен выучкой и выдержкой экипажей и по возвращении на берег пожаловал награды всем морякам и множество похвал адмиралу.

Он всегда находил весьма хитроумные способы совершенствовать и исправлять некоторые вещи. Мы знаем, что французская армия пестрела солдатами всех наций – иллирийцами, тосканцами, римлянами, испанцами, португальцами, голландцами и ганзейцами; то же происходило и на флоте. Кроме французов во флоте числились гамбуржцы, каталонцы, генуэзцы, неаполитанцы, венецианцы и далматы. Были основания сомневаться в верности этих матросов. На судах, выходивших из портов, неоднократно замечали порчу оснащения, учинявшуюся, очевидно, из враждебности и объяснявшуюся скрытой изменой, которая могла сделаться опасной. Наполеон решил размещать на кораблях гарнизоны из 150 пехотинцев, французских ветеранов, сделав линейные корабли местом их постоянного расположения и тем самым обеспечив флот весьма полезной силой, как для его внутренней безопасности, так и для участия в бою в случае встречи с неприятелем. Следуя обыкновению тотчас исполнять задуманные планы, Наполеон без промедления отдал приказ отправить гарнизонные роты во все порты, где были собраны эскадры.