Текст книги "История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 3"

Шли всю ночь и часть дня 12-го, постоянно подгоняемые казаками, и на ночь расположились в каких-то хижинах. Утром 13 ноября вновь пустились в путь и в середине дня с высоты холмов, окаймлявших Днепр, заметили среди ослепительно белых равнин колокольни Смоленска. Были потеряны обозы, артиллерия и тысяча человек, но вид Смоленска, который казался почти границей Франции, вызывал подлинную радость! Никто еще не знал, увы, о том, что там найдет.

В те же самые дни ноября Великая армия продолжала свой путь из Дорогобужа в Смоленск, на каждом шагу устилая землю мертвецами, павшими лошадьми и брошенными повозками и утешаясь мыслью, что в Смоленске найдет пищу, отдых, кров, подкрепления, словом, все средства, чтобы вернуть себе силу, победу и славное превосходство, которыми она наслаждалась двадцать лет. В то время как за головой армии не гнались по пятам ожесточенные враги, и над ней простиралось только небо, ставшее самым злейшим из врагов, арьергарду Нея приходилось вести в каждом проходе упорные бои, чтобы без артиллерии и кавалерии останавливать русских, располагавших в изобилии всеми родами войск. В Дорогобуже Ней упорно защищал город, льстя себя надеждой удержать его в течение нескольких дней, чтобы все отставшие успели войти в Смоленск. Продержавшись в Дорогобуже день, а затем и второй, маршал отступил, когда русские, перейдя через Днепр на его правом фланге, вознамерились окружить его и захватить. Тогда он передвинулся к другой переправе через Днепр, в Соловьево, которую также оборонял, и в нескольких лье от этого места, на Валутиной горе, которую тремя месяцами ранее он покрыл убитыми, так же упорно отстаивал участок. Однако оттуда следовало уже возвращаться в Смоленск, и Ней вернулся, но последним и после того, как сделал всё возможное, чтобы задержать продвижение русских.

Каждый корпус, занимая место в строю, постепенно приближался к Смоленску; всем предстояло, увы, испытать жестокое разочарование. Наполеон, прибывший первым, хорошо знал, что в городе нет обширных складов продовольствия, на которые все рассчитывали, но с десятидневным запасом продовольствия, который еще там оставался, он надеялся вернуть в ряды разбредшихся людей, раздавая провиант только в местах расквартирования всех полков. Присоединив людей, он надеялся и вооружить их с помощью ружей, имевшихся в Смоленске.

Вступив в Смоленск во главе гвардии, Наполеон приказал, чтобы впустили только ее, выдали ей продовольствие и предоставили свободные жилища. Толпа отставших, обнаружив, что путь в город, бывший предметом всех ее надежд, закрыт, была охвачена отчаянием и гневом, и ее гнев излился главным образом на гвардию, которой жертвовалось всё, как говорили. Стремление поддержать в гвардии дисциплину действительно оправдывало предпочтение, которым она пользовалась при распределении ресурсов. Но когда вслед за отставшими подошли солдаты 1-го корпуса, которых не берегли ни дня, и присоединились к безоружной толпе, скопившейся у ворот Смоленска, следовало отказаться от химерических запретов, неспособных уже предотвратить почти свершившийся распад армии. Только изобилие, покой и безопасность могли вернуть людям физическую и моральную силу, достоинство и чувство дисциплины. Толпа силой прорвалась на улицы Смоленска и бросилась к складам. И когда сторожа отослали голодных людей на полковые квартиры, пообещав, что там будет производиться раздача продовольствия, обещания их были встречены с неудовольствием, но всё же поначалу им поверили и повиновались. Когда же, проблуждав по разоренному городу, солдаты нигде не нашли обещанных мест распределения пищи, они вернулись с возмущенными криками, бросились к складам, взломали двери и предались разграблению. В конце концов удалось навести некоторый порядок и спасти кое-что для корпусов Евгения и Нея, которые подходили к Смоленску, ведя непрерывные бои и прикрывая город от неприятельских войск. Они получили продовольствие и немного покоя, но не под крышами, а на улицах, под защитой от неприятеля, но не от холода.

Однако уже невозможно было питать иллюзии: солдаты, которые рассчитывали найти в Смоленске средства существования, одежду, кров над головой, подкрепления и стены, а нашли только немного продовольствия, очень быстро поняли, что надо вновь уходить, быть может, на следующий же день, и продолжать бесконечное бегство, без крова над головой ночью, без хлеба днем, давая непрерывные бои, с истощенными силами, почти без оружия и с жестокой уверенностью стать в случае ранения добычей волков и воронов. Такая перспектива ввергла всю армию в подлинное отчаяние; она увидела себя на краю гибели, и между тем, она еще не знала всего!

Придя в Смоленск, Наполеон получил известия еще более зловещие, нежели те, что ждали его в Дорогобуже. Прежде всего, генерал Бараге-д’Илье, выдвинувшийся в соответствии с приказом штаб-квартиры со своей дивизией на Ельню, выслал вперед авангард Ожеро и наткнулся на всю русскую армию. Он потерял бригаду Ожеро в 2 тысячи человек и теперь возвращался в Смоленск с остатками своей дивизии. В то время как эта несчастная дивизия шла в Смоленск, Наполеон узнал, что армия Чичагова продвинулась еще дальше, угрожала Минску, нашим огромным складам в этом городе и, главное, линии отступления армии; что Шварценберг, раздираемый желанием погнаться за Чичаговым и страхом оставить у себя в тылу Сакена, терял время в бессмысленных раздумьях и никуда не выдвигался; что воссоединившиеся Виктор и Удино, преувеличивая силу Витгенштейна, боясь дать решающее сражение и плохо ладя меж собой, ограничились маршами и контрмаршами между Лепелем и Сено и не отбросили, как надо было бы, Витгенштейна и Штейнгеля за Двину. Поэтому Чичагов и Витгенштейн продвигались быстро, их разделяло уже не более тридцати лье, тем самым каждому из них оставалось пройти только по пятнадцать лье, и между ними стояла только армия Удино и Виктора, которую они могли разбить или обойти и, объединившись, наконец, в верховьях Березины, на высоте Борисова, преградить нам путь с 80 тысячами человек! И что же тогда мы сможем сделать, с обломками своей армии, оказавшись зажатыми между Кутузовым и Чичаговым с Витгенштейном?

Однако решение следовало принимать быстро. Оставаться в Смоленске было невозможно. При существовавших запасах зерна и мяса армия могла прожить в Смоленске не более семи-восьми дней. Поэтому мы были вынуждены идти жить в другое место, в Польшу, и главное, за Березину, путь через которую собирались перекрыть две русских армии. Нужно было идти на них в атаку, толкнуть Удино и Виктора на Витгенштейна, броситься по пути на Чичагова, сокрушить его и затем расположиться между Минском и Вильной, опершись на Неман. Но для этого нельзя было терять ни минуты, нельзя было оставаться в Смоленске ни на один лишний день.

Наполеон с Императорской гвардией находился в Смоленске с 9 ноября; другие корпуса вступили в него 10, 11, 12 и 13 ноября. Он решил, что войска, вступившие 9-го, покинут Смоленск 14 ноября, а те, что прибыли 10, 11, 12 и 13 ноября, уйдут, соответственно, 15, 16 и 17 ноября. То была ошибка, недостойная его гения и объяснимая только иллюзиями, которые он питал в отношении армии Кутузова. Русская армия тоже страдала и сократилась в результате боев в Малоярославце и в Вязьме, из-за переутомления и холода с 80 тысяч регулярных войск (т. е. без казаков) до 50 тысяч. Она преследовала французскую армию до Смоленска с помощью авангардов легких войск, довольствуясь беспокоящими действиями и захватом отставших, но при этом не казалась склонной, не считая Вязьмы, преграждать ей путь. Кутузов, радуясь тому, что французы один за другим умирают сами, не хотел бросать вызов нашему отчаянию, пытаясь нас остановить. Он связывал свою славу не с нашим разгромом, а с нашим уничтожением. Однако, не теряя благоразумия, он знал, что надо предоставлять кое-что и страстям армии и кое-что фортуне, которая вполне могла в конце концов сдать ему Наполеона в каком-нибудь тесном проходе, где будет легко уничтожить его одним ударом. Кутузов не отказывался от этого плана вовсе, но и не делал его главной целью марша. Он следовал за французской армией по боковой, хорошо снабженной продовольствием дороге, беспокоя ее легкими войсками Платова и Милорадовича и оставаясь в готовности, если сможет где-нибудь ее обойти, отрезать кусок от этой длинной колонны.

Наполеон, угадывая страх, который внушал Кутузову, совершенно не верил, что может столкнуться с ним на пути из Смоленска в Минск. Он боялся только объединения Чичагова и Витгенштейна, а со стороны Кутузова не ждал ничего, кроме арьергардных беспокойств. Именно по этой причине он, хотя и имел в тылу и на левом фланге огромную русскую армию, не подумал даже отделить себя от нее Днепром и продолжать отступление на Минск правым берегом реки. Он предпочел идти по проторенной дороге левого берега, дороге из Смоленска в Оршу, которая была лучше и короче. По этой же причине он не вышел из Смоленска единой массой, что позволило бы ему сокрушить Кутузова, если бы он с ним где-нибудь столкнулся. Будучи еще в силах противопоставить 36 тысяч вооруженных людей 50 тысячам Кутузова, Наполеон был в состоянии прорваться через заслон, если бы встретил его на своем пути. Но не предполагая, что такое возможно, и торопясь преодолеть шестьдесят лье, отделявших его от Борисова на Березине, Наполеон решил предоставить каждому корпусу время для отдыха, некоторой реорганизации и небольшого восстановления сил, дабы предстать в лучшем виде перед Молдавской армией – единственным неприятелем, о котором он теперь думал.

Он отдал все соответствующие распоряжения. В Смоленске к армии присоединилось несколько маршевых батальонов и эскадронов, в большинстве своем значившихся в списках дивизии Бараге-д’Илье. Наполеон зачислил их в действующий состав, несколько укрепив, тем самым, различные корпуса. Корпус Даву был доведен до 10–12 тысяч человек, корпус Нея – до 5 тысяч, корпус Евгения – до 6 тысяч. У Жюно, командовавшего вестфальцами, оставалось не более тысячи человек, у Понятовского, командовавшего поляками, – 700–800. Гвардия, которую так берегли, чтобы она погибла затем на дорогах, сохранила в своих рядах не более 10–12 тысяч человек. Оставшаяся кавалерия включала не более 500 всадников. И если бы французы выдвинулись всей массой, то смогли бы выставить против Кутузова самое большее 37 тысяч человек. После неоднократных заявлений командиров артиллерии Наполеон согласился, наконец, пожертвовать частью пушек и соразмерить их количество с количеством боеприпасов, для которых имелись транспортные средства. Так, Даву, который сохранил в целости почти всю артиллерию и сумел довезти до Смоленска 127 орудий, располагал боеприпасами только для 30 из них, и его артиллерия была сокращена до 24 орудий с достаточным боеприпасом. То же было сделано и в отношении остальных корпусов. Упряжки распределили между сохранившимися обозами.

Кое-как реорганизовав армию, Наполеон во второй раз приказал Шварценбергу энергично преследовать Чичагова, дабы захватить его с тыла, прежде чем он столкнется с основными силами французов, а Удино и Виктору – решительно атаковать Витгенштейна, чтобы удалить его хотя бы от Березины, если нельзя отбросить его за Двину. Затем он отбыл из Смоленска утром 14 ноября вместе с гвардией, выслав вперед пешую кавалерию под началом Себастиани. Решили, что Евгений выступит на следующий день и постарается протолкнуть перед собой всю разрозненную массу безоружных. Даву, выслав вперед артиллерию и парки, чтобы почти ничего после себя не оставить, должен был покинуть Смоленск 16-го, и наконец, Ней получил приказ оставить город также 16 ноября, после того как взорвет его стены. В последнюю минуту Наполеон, желавший спасти в Смоленске всё, что можно, и главное, полностью уничтожить его оборонительные сооружения, предписал Нею уходить только тогда, когда полученные им приказы будут полностью выполнены, и дал ему для этого срок до 17-го числа. То было роковое решение, стоившее жизни множеству лучших солдат армии!

Наполеон, как мы видели, выступил утром 14 ноября и заночевал вместе с гвардией в Корытне, на половине пути из Смоленска в Красное. Местность, по которой приходилось идти, была полностью лишена ресурсов, и жить оставалось только тем, что забрали с собой из Смоленска, или жареной кониной.

Генерал Себастиани, предварявший с пешей кавалерией колонну гвардии, вступил в этот день в Красное, обнаружил там неприятеля и был вынужден держать оборону в церкви, ожидая, когда ему придут на помощь. На следующий день, 15 ноября, Наполеон и в самом деле, отбыв из Корытни утром, прибыл вечером в Красное, вызволил Себастиани и с мучительным удивлением узнал, что Кутузов, уже не ограничившись на сей раз движением бок о бок с французами, подвел к Красному все силы, чтобы либо преградить путь армии, либо отрезать часть длинной колонны.

Узнав, наконец, о неминуемой опасности, Наполеон был охвачен сильнейшим беспокойством об участи всех, кто следовал за ним. Найдя в Красном, одном из этапных пунктов армии, остатки продовольственных припасов, он решил остаться на месте по крайней мере до завтра, чтобы протянуть руку помощи своим эшелонированным соратникам, которым угрожала позиция, занятая Кутузовым. Хотя Кутузов вовсе и не думал полностью преграждать французской армии путь, как и полагал Наполеон, он не отказывался захватить какую-нибудь крупную добычу и занял позицию у прохода через Красное, которое расположено на середине пути из Смоленска в Оршу.

Проход через Красное, где расположился Кутузов, осуществлялся по мосту, переброшенному через довольно широкий и глубокий овраг, по дну которого протекала речка Лосвинка (она впадала в Днепр в двух лье от Красного). Чтобы подойти к селу со стороны Смоленска, нужно было перейти по мосту через овраг. Неприятель, намеренно пропустив первую часть французской армии и позволив ей свободно войти в Красное, вполне мог, заблокировав ее половиной своих сил и заняв край оврага остальными силами, перехватить колонны, двигавшиеся последними.

Наполеон провел утро 16 ноября в великом беспокойстве за Евгения, который отбыл из Смоленска 15-го, заночевал в Корытне и должен был появиться перед Красным на следующий день. Принц, сопровождаемый множеством отставших и эскортирующий почти все артиллерийские парки, подошел к краю оврага с 6 тысячами солдат. Там его ждал корпус Милорадовича, который частью своих сил фланкировал дорогу и другой частью преграждал ее. Позади Милорадовича виднелись колонны пехоты и кавалерии, окружавшие село Красное. Этой картины было достаточно, чтобы понять, что неприятель ловким маневром открыл проход Императорской гвардии и Наполеону и перекрыл его остальным корпусам. Оставалось только прорываться силой. Евгений не колебался. Поместив дивизию Бруссье слева от дороги, дивизию Дельзона на самой дороге, а остатки итальянских, польских и вестфальских войск позади себя, он энергично двинулся к неприятельской линии. Но помимо выгодной позиции русские обладали и мощной артиллерией и сразу накрыли неприятеля картечью. Героическая дивизия Бруссье выдвинулась под этим смертоносным огнем слева от дороги, твердо решив захватить русские батареи штыковой атакой. Ее атаковала кавалерия: встав в каре, упорно противостояла ей, но вскоре была вынуждена отступить и отойти к боевому корпусу. Менее чем за час из трех тысяч человек полегли две тысячи.

Прорвать железную стену русских казалось невозможным; следовало поискать другой путь. Когда присланный Кутузовым офицер со всем подобающим уважением предложил французам сдаться, Евгений высокомерно отослал его, ответив, что русским нужно готовиться к сражению, а не к захвату пленных. Посовещавшись с генералами, он решил прибегнуть к обманному движению, обещавшему некоторые шансы на успех. План состоял в том, чтобы оставить на линии дивизию Бруссье для видимости новой атаки слева на высоты, окаймлявшие дорогу, а тем временем выйти справа на равнину у Днепра и скрытно пройти к Красному под покровом темноты, которая в это время года спускалась в четыре-пять часов пополудни. Остатки дивизии Бруссье должны были заплатить жизнью за этот маневр, но можно было положиться на преданность этого героического войска.

С наступлением темноты, выдвинув вперед на левом фланге несчастную дивизию Бруссье, чтобы привлечь к ней внимание неприятеля, Евгений повел весь остаток корпуса, прикрываясь складками местности и в полном молчании, в направлении Днепра, и ему удалось скрыться из виду русских. После двух часов марша колонна добралась до Красного, оставив, тем не менее, более двух тысяч убитых и раненых на дороге, равно как и остатки дивизии Бруссье, которую могло спасти только прибытие Даву и Нея.

Наполеон встретил приемного сына со смесью радости и горечи и, успокоившись на его счет, стал с глубокой озабоченностью думать об участи, грозившей Даву и Нею, оставшимся позади. Если бы маршалы двигались вместе, о них можно было бы не беспокоиться. Но в соответствии с полученными приказами Даву должен был прибыть завтра, а Ней – послезавтра. Значит, чтобы присоединить их, нужно ждать два дня, выдержать два сражения, понести жестокие потери и подвергнуться страшному риску. Но чем больше Наполеону приходилось упрекать себя в том, что он вышел из Смоленска не всей массой или не перешел на правый берег Днепра, тем сильнее становилась его решимость дождаться в Красном прибытия обоих маршалов, что бы ни случилось, и дать сражение, если понадобится, чтобы открыть им проход. Решаясь на генеральное сражение, Наполеон мог его проиграть; откладывая еще на сутки свой уход из Красного вместе с гвардией, он мог быть захвачен в плен; но бывают случаи, когда смерть предпочтительнее благоразумного решения, независимо от занимаемого положения и даже в силу самого этого положения! Выведенный из состояния оцепенения, в котором он пребывал в последние дни, и внезапно вновь обретя всё свое величие, Наполеон без колебаний принял решение с благородной силой духа.

Его план был прост. Он решил назавтра выйти из Красного Смоленской дорогой, которая вела назад, навстречу Даву и Нею. Наполеон предполагал развернуть на плато за Красным, у подножия которого проходил овраг с Лосвинкой, Молодую гвардию (слева) и Старую гвардию (справа) и дожидаться в боевых порядках, под огнем трехсот орудий, появления Даву. Кавалерия гвардии была размещена еще левее, на равнине у Днепра, через которую нашел проход Евгений; остатки кавалерии (около пятисот всадников) были построены у другой оконечности, то есть справа, за Красным, для наблюдения за дорогой в Оршу. Корпус Евгения, перенесший жестокое испытание, должен был охранять Красное, отдыхая и поедая всё, что осталось на складах этого города. В тот же вечер, когда русские заняли позицию в деревне Кутьково (а эта деревня была слишком близко расположена к Красному, чтобы терпеть там присутствие неприятеля), Наполеон приказал одному из полков Молодой гвардии захватить ее штыковой атакой.

Наутро 17 ноября Наполеон пешком, ибо лошади не удерживались на гололеде, сам построил в боевые порядки гвардию под пушками неприятеля и по звукам ружейной пальбы убедился в том, что Даву на подходе.

Даву, устроив свои дивизии на ночь в Корытне, лично выдвинулся ночью по дороге на Красное, потому что с присущей ему бдительностью хотел собственными глазами убедиться в природе опасностей, ему угрожавших. Он полагал, что они велики, судя по слышанной им днем канонаде, от которой так пострадал Евгений. В одном лье от оврага Лосвинки Даву обнаружил несчастную дивизию Бруссье, из трех тысяч которой осталось четыреста человек, полностью отрезанных от Красного и беспорядочно лежавших на снегу вперемешку с убитыми и ранеными. Здесь же находились генералы Ларибуазьер и Эбле с остатками артиллерийских парков, ожидавшие, когда их вызволят.

После увиденного Даву мгновенно принял решение пробиваться на следующий день и спасти с оружием в руках не только свой корпус, но и всё, что осталось от колонны Евгения. У него оставалось только четыре дивизии, поскольку 2-ю, бывшую дивизию Фриана, а ныне дивизию Рикара, он оставил Нею для укрепления арьергарда. Его силы составляли около 9 тысяч человек, почти 10, считая всех, кто оставался на дороге, и Даву полагал, что с такими силами ему ничто не помешает прорваться.

Незадолго до рассвета он выдвинул вперед все четыре дивизии, построил их плотными колоннами и предписал войскам атаковать неприятеля штыками и пробиваться в рукопашном бою. Затем он выступил, возглавив дивизию Жерара, которой предстояло атаковать первой.

Кутузов, сам того не подозревая, облегчил ему задачу. Считая, что Наполеон уже на пути в Оршу, он отправил часть своих сил под началом Тормасова, чтобы они помешали ему вернуться в Красное, а остальные силы под началом Голицына расставил вокруг Красного, оставив у оврага Лосвинки для перекрытия Смоленской дороги одного Милорадовича.

Четыре дивизии Даву ринулись плотными колоннами на неприятеля. Войска Милорадовича открыли встречный ружейный огонь, но не стали ждать штыковой атаки, напуганные напором, и отступили в сторону от дороги. Так дивизии Даву почти без ущерба дошли до края оврага Лосвинки, обнаружили там ожидавшую их гвардию, заняли ее место, оседлали овраг, расположившись справа (напротив гвардии) и слева (поперек Смоленской дороги), дабы протянуть руку всем оставшимся позади. Остатки дивизии Бруссье, вместе с присоединившимися к ним парками, были спасены.

Но Голицын, с 3-м корпусом и 2-й кирасирской дивизией, сдерживавший развернувшиеся на плато войска, и Милорадович со 2-м и 7-м корпусами и наибольшей частью резервной кавалерии, оставшийся на фланге подходивших из Смоленска французских колонн, объединили усилия и совместно атаковали гвардию и Даву, выстроившихся в боевые порядки справа и слева от оврага. У русских оставалась мощная артиллерия, и они открыли ураганный огонь по нашим солдатам.

Нужно было принимать решение и либо атаковать русских и опрокинуть их, либо отступать в Красное, дабы избежать бессмысленных потерь. Но поскольку Тормасов начал движение в обход Красного, чтобы перекрыть дорогу на Оршу, заметивший это Наполеон не захотел более затягивать свою дерзкую остановку, чтобы его не отрезали от Орши, где оставался последний мост через Днепр, и не вынудили сложить оружие. Отступать значило пожертвовать Неем, ибо невозможно было предположить, чтобы Даву, к примеру, мог остаться в Красном дожидаться Нея один, когда так трудно стало удерживаться в нем всем вместе. Можно было, конечно, растянуться в течение еще нескольких часов, чтобы протянуть руку Нею, но следовало либо оставаться в Красном всем вместе, либо вместе уходить, дабы не потерять тех, кого там оставят.

Однако Наполеон, не пожелав ни отказаться от прибытия в Оршу вовремя, ни самому приказать оставить Нея – жестокое решение, ответственность за которое мог взять на себя только он, – отдал двусмысленные приказания, недостойные ни ясности его ума, ни силы его характера, но обнаруживавшие весь ужас положения, в которое он себя поставил. Он предписал гвардии отходить, присоединив к ней дивизию Компана в возмещение понесенных ею потерь и оставив Даву только с тремя дивизиями. Даву он приказал сменить Мортье сначала перед Красным, а потом в самом селе и держаться как можно дольше, дабы дождаться Нея, но затем последовать за Мортье. Этот двусмысленный приказ, вменявший в обязанность 1-му корпусу две несовместимые вещи – присоединить Нея и не отставать от Мортье, налагал на Даву чудовищную ответственность за оставление Нея. Достойнее было бы Наполеону взять эту ответственность на себя, ибо он один и был способен ее вынести.

Смена Молодой гвардии дивизиями Даву происходила с большими затруднениями. Пришлось маневрировать без артиллерии на плато под жестокой канонадой более чем двухсот орудий и при непрерывных атаках многочисленной русской кавалерии, то проходя, то останавливаясь и вставая в каре, то мчась со штыками на неприятельские пушки и постепенно отходя эшелонами в Красное.

В это время Наполеон стремительно отходил по дороге из Красного в Оршу. Он нашел бы дорогу прегражденной, если бы Кутузов, наконец узнавший, что Наполеон еще в Красном, не испытал движения слабости и не отозвал Тормасова, которого поначалу выставил поперек этой дороги. Поэтому Наполеон смог выйти вместе с гвардией, под ужасающим огнем, но не столкнувшись с непреодолимыми препятствиями. Однако, по мере прохождения корпусов, колонны Тормасова то выдвигались вперед, то останавливались, словно ожидая приказа окончательно перекрыть дорогу, которую они, впрочем, засыпали огнем. При виде их движений в рядах французов поднялись крики о том, что нужно уходить, что вскоре проход будет закрыт. Мортье, выходивший из Красного под атаками неприятельской кавалерии, заметив неминуемость опасности, предупредил о своем уходе Даву, торопя его выступать следом, ибо нельзя было терять ни минуты.

Спускалась ночь, ядра сыпались на Красное дождем, сумятица дошла до предела. Три дивизии Даву, насчитывавшие не более пяти тысяч человек и лишенные артиллерии, просили, чтобы их не обрекали без пользы на верную гибель или плен. И маршал сообразовался с единственно выполнимым в ту минуту приказом следовать за движением Мортье. Он прождал до наступления полной темноты, не послышится ли что-нибудь со стороны Смоленска; но поскольку Ней отбыл из Смоленска только утром 17-го, он мог подойти к Красному только вечером следующего дня. Откладывать уход до этой минуты значило подвергать три дивизии 1-го корпуса риску быть взятыми в плен или уничтоженными, не спася при этом Нея. И Даву пустился в путь на Ляды (Наполеон и Старая гвардия остановились в Лядах), без конца осаждаемый бесчисленной кавалерией и останавливаясь на каждом шагу, чтобы от нее отбиться. Мортье и Даву кое-как встали на бивак в чистом поле между Красным и Лядами. На следующий день голова армии двинулась на Дубровну, а хвост – на Ляды, и все, несмотря на эгоизм великих бедствий, были подавлены участью, уготованной Нею.

После боев 16 и 17 ноября нам пришлось оставить 5 тысяч убитых и раненых, одинаково потерянных для армии, не считая 7–8 тысяч отставших, которых русские в своих смехотворно лживых реляциях превратили в пленных, захваченных на поле боя. Кроме того, мы потеряли огромное количество обозов, пушек и брошенных фургонов. Но самой великой потерей, грозившей нам, была потеря целого корпуса маршала Нея и вверенной ему дивизии Рикара.

Утром 17-го, взорвав башни Смоленска, зарыв или сбросив в Днепр всю артиллерию, которую не мог увезти с собой, и ведя перед собой как можно больше людей, Ней вышел из Смоленска, ожидая обнаружить неприятеля с тыла, даже на флангах, готовясь дать ему энергичный отпор, но вовсе не предполагая, что придется столкнуться с ним на своем пути, как с железной стеной, через которую невозможно прорваться. Конечно, Даву послал бы ему вечером 16-го из Корытни предупреждение об опасностях, ожидавшихся днем 17-го; но поскольку между ними вскоре встал неприятель, у Даву уже не было средства сообщаться с товарищем по оружию, что стало самым досадным обстоятельством, ибо будь Ней предупрежден вовремя, он вышел бы из Смоленска правым берегом Днепра и, совершив ночной марш, возможно, пришел бы в Оршу прежде, чем русские, узнав об этом, успели перейти через реку по еще неокрепшему льду.

Ней отбыл, как и условились раньше, вечером 17-го, прибыл в Корытню, услышал канонаду, не удивился ей и приготовился преодолеть препятствие на следующий день, как уже сделали его соратники. Он полагал, что там, где прошли другие, сумеет пройти и он. На следующий день Ней направился к Красному.

Дивизия Рикара первой вышла на неприятеля и решительно двинулась в атаку. Русские всей массой стояли у края оврага Лосвинки, выставив впереди мощную артиллерию. В один миг несчастная дивизия была изрешечена ядрами и потеряла бо́льшую часть солдат. Она дождалась своего маршала, который без колебаний построил корпус, равно как и дивизию Рикара, атакующими колоннами, чтобы обрушиться на неприятельскую линию и прорвать ее.

В одно мгновение войска перестроились. Вставший на крайнем правом фланге 48-й полк должен был перейти через овраг, ринуться на русских в штыковую атаку и постараться оттеснить их влево от дороги. Остальная часть корпуса должна был следовать его примеру и, поворачивая влево, отбрасывать русских в сторону, чтобы затем прорваться в Красное.

Колонны, едва появившись на краю оврага, были встречены картечью. Они спустились в овраг и поднялись на другую сторону под непрекращавшимся градом картечи, которая не смогла остановить натиска. Французам удалось даже захватить несколько неприятельских пушек. Но, поражаемые из ста орудий, атакованные штыками, они были отброшены на дно оврага и отведены туда, откуда пришли. Вид теснившихся друг за другом русских колонн, ибо вся армия Кутузова была здесь, не оставлял никакой надежды. Семь тысяч солдат, за один час сократившиеся до четырех тысяч, безусловно, не могли прорвать боевые порядки пятидесяти тысяч человек. Поэтому Ней отказался от прорыва, но и не думал сдаваться и вручать свой меч русским. Принятое им решение должно было спасти меньше людей, чем спасла бы капитуляция; оно даже обрекало на гибель почти всех, но спасало честь оружия и его собственную! Он не колебался: следовало дождаться конца дня вне досягаемости огня неприятеля, а затем воспользоваться ночной темнотой, чтобы перейти через Днепр и ускользнуть по правому берегу (что Ней мог сделать еще в Смоленске, если бы был вовремя предупрежден).

Русские, не подозревавшие о его замысле, видя, что он ушел из-под обстрела, обрели уверенность, что завтра маршал сдастся в плен, и захотели предоставить ему время на обдумывание такого решения, дабы избавить его и себя от бессмысленного кровопролития. Вечером они отправили к Нею парламентера, чтобы объявить о его отчаянном положении; сказать, что ему преграждают путь 80 тысяч человек (их было 50 тысяч, но и этого было достаточно); что у него нет выхода и он должен подумать о капитуляции; что его доблестным солдатам и его общеизвестной славе предоставят условия, которых они заслуживают. Маршал даже не соблаговолил ответить парламентеру и, боясь, как бы его возвращение не приоткрыло неприятелю истину, удержал несчастного в плену, сказав, что хочет сделать его свидетелем ответа, который готовит князю Кутузову. Вечером, с наступлением темноты, Ней собрал всех, кто еще был способен держаться на ногах и сохранил хоть немного моральных и физических сил, оставив, к сожалению, всех убитых и раненых и тех, чьи силы были на исходе. В молчании он направился к Днепру. Днепр замерз не прочно, но достаточно, чтобы перейти через него с осторожностью, удостоверяясь на каждом шагу в прочности льда. В нескольких местах обнаружились трещины. Через них перебросили доски и так добрались до другого берега.