Текст книги "История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 3"

Удино, корпус которого сократился с 38 до 28 тысяч[15]15
  Выше мы указывали, что его войска сократились до 23 тысяч человек; однако это случилось как раз после боев, о которых мы сейчас расскажем.


[Закрыть], прошел перед Динабургом, Дриссой и Полоцком и наконец перешел через Двину в самом Полоцке. Сначала он, по приказанию Наполеона, оставил свою третью дивизию, состоявшую из швейцарцев, иллирийцев и голландцев под началом Мерля, в Дрисском лагере для уничтожения его укреплений, сколь известных, столь и бесполезных. Но уставшие и лишенные необходимых орудий солдаты (инженерное снаряжение отстало) не смогли сильно продвинуться в деле разрушения; маршал же, обнаружив свою слабость перед корпусом Витгенштейна, который с помощью подкреплений князя Репнина усилился до 30 тысяч человек, подтянул дивизию Мерля к себе. Дабы сообразоваться с приказанием двигаться к Себежу по Санкт-Петербургской дороге, 28 июля Удино выдвинул половину легкой кавалерии на Дриссу и расставил между Дриссой и Полоцком первую и вторую дивизии с кирасирами. Остаток легкой дивизии и иностранную дивизию Мерля он разместил в Лазовке, чтобы защититься от расположившегося за Дриссой Витгенштейна. На следующий день, 29 июля, Удино продвинулся еще на шаг вперед, перешел Дриссу вброд в Сивощине, выдвинул авангард к Клястицам и поставил две главные дивизии несколько сзади, оставив дивизию Мерля охранять брод в Сивощине. Несколько кавалерийских и пехотных подразделений связывали его с Полоцком.

Таково было положение на 29 июля, на второй день после вступления Великой армии в Витебск. Сильные кавалерийские атаки на головную и хвостовую часть колонны Удино не оставили сомнений в наступательных планах русских. Захватив двух неприятельских офицеров, он узнал, кроме того, что Витгенштейн движется на него по диагонали и вот-вот столкнется с его головными частями в Клястицах. Удино счел должным его опередить и выдвинулся к деревне и усадьбе Якубово у входа на небольшую равнину, окруженную лесами. Витгенштейн дебушировал на равнину утром 29 июля и атаковал деревню и усадьбу. Поручив оборону позиции первой бригаде дивизии Леграна, маршал Удино разместил 26-й легкий полк в самом Якубово, 56-й линейный поставил левее и ближе к лесу, а вторую бригаду под командованием Мезона оставил в резерве. Бой оказался самым ожесточенным и с той и с другой стороны. Двадцать шестой доблестно отстаивал у неприятеля деревню Якубово, а 56-й попытался отбить у него кромку леса. Русским удалось прорваться в деревню и даже во двор усадьбы, но две роты 26-го, обрушившись на них со штыками, тотчас оттеснили их, убили две-три сотни человек и почти столько же захватили в плен. Почти повсюду французы смогли оттеснить неприятеля с равнины в лес. Но на кромке леса располагалась многочисленная русская артиллерия, не позволявшая французам сохранять развернутый строй, если только они не перейдут в наступление и не попытаются захватить неприятеля в лесу. Такая атака была трудна, и маршал не хотел ее предпринимать, не зная, что происходит в тылах. Он опасался, и не без оснований, что пока он будет обороняться с фронта, его захватят с тыла и отрежут от Полоцка, где у него были парки и снаряжение. И Удино счел благоразумным отойти на Дриссу, вновь перейти ее вброд в Сивощине и на этой позиции дожидаться неприятеля. Приблизившись к Полоцку, для прикрытия которого было довольно дивизии Мерля и легкой кавалерии, он мог поставить за Дриссой французские дивизии Леграна и Вердье с кирасирами, и если бы русские попытались перейти перед ним через Дриссу, располагал бы всеми средствами, чтобы нанести им жестокое поражение.

Он потратил день 31-го на осуществление попятного движения и к вечеру вернулся за Дриссу, расставил вдоль реки тиральеров, расположил чуть поодаль дивизии Леграна и Вердье и кирасиров, готовых поддержать пехоту, а дивизию Мерля поставил в наблюдение у Полоцка. Тиральеры получили приказ, если русские будут переходить через Дриссу, оказать им ровно столько сопротивления, сколько нужно, чтобы их привлечь, и тотчас же предупредить об их приближении штаб-квартиру.

В ночь на 1 августа русские выдвинулись к Дриссе и утром неосмотрительно через нее перешли. Этого и ждал Удино. Как только он увидел, что неприятель перешел через реку, он выдвинул первую бригаду дивизии Леграна, а затем и вторую: они стремительно атаковали, потеснили и опрокинули русских в Дриссу, убив и ранив около 2 тысяч человек и захватив в плен столько же, вместе с частью артиллерии. Таким образом, русские потеряли 4–5 тысяч человек убитыми, ранеными и взятыми в плен; предыдущие дни обошлись им в 2–3 тысячи человек. Французы потеряли в этой череде боев 3–4 тысячи человек, в том числе 500–600 убитыми, 2 тысячи ранеными и несколько сотен попавшими в плен. Некоторое количество солдат вышли из строя вследствие переутомления.

Удино обрел уверенность, что на некоторое время отбил у русских охоту атаковать его. Тем не менее, находя себя недостаточно сильным, чтобы удаляться от Двины с 24 тысячами изнуренных солдат, он счел уместным вернуться в Полоцк, где мог переждать в безопасности и некотором благополучии ту жару, которая вынудила самого Наполеона сделать остановку в Витебске. Преимущество наступательной позиции в пяти-шести лье перед Полоцком, при постоянной тревоге за фланги и тылы и вынужденном использовании лошадей для доставки в лагерь продовольствия из Полоцка, не стоило трудов, каких требовало ее сохранение. Удино сообщил Наполеону о событиях последних дней и заявил, что если ему не предоставят отдых и подкрепления, будет невозможно выполнить поставленную перед ним задачу.

В то время как Удино действовал подобным образом, Макдональд с Польской дивизией Гранжана и 17 тысячами вверенных ему пруссаков выдвинулся на Двину и завоевал Курляндию одним быстрым маршем. При отступлении русские, захваченные с фланга пруссаками, потерпели в окрестностях Митаву довольно значительное поражение и стремительно отошли на Ригу, сдав французской армии Митаву и всю Курляндию.

Макдональд с пруссаками предпринял блокаду Риги и во главе дивизии Гранжана приблизился к Динабургу, соблюдая осторожность, ибо город слыл весьма укрепленным. Но русские, не желая разбрасывать силы и ограничившись обороной Риги, сдали Динабургский плацдарм войскам Удино, а затем сдали и сам город полякам Гранжана. Задача Макдональда сильно упростилась, поскольку из двух крепостей, Динабурга и Риги, ему осталось захватить только последнюю. Но и одной задачи оказалось довольно, чтобы остановить маршала, возможно, до конца кампании. Будучи вынужден оставить 5 тысяч пруссаков в окрестностях Тильзита и Мемеля для наблюдения за навигацией по Неману и в Куриш-Гафе и в окрестностях Митавы для охраны Курляндии, он сохранил не более 10 тысяч человек перед Ригой, фортификации которой обладали огромной протяженностью и содержали гарнизон в 15 тысяч человек. У Макдональда осталась Польская дивизия Гранжана, сократившаяся с 12 до 8 тысяч человек, и с этой дивизией он был вынужден наблюдать за пространством меж Ригой и Полоцком, равнявшимся приблизительно семидесяти лье.

Он поспешил сообщить в штаб-квартиру о своем положении, объявив, что без подкрепления значительными силами ему не удастся ни взять Ригу, ни держать связь с корпусом Удино. К рижским укреплениям невозможно подступиться, поскольку дивизия Гранжана в силу необходимости отвлечена от блокады Риги, оставаясь в наблюдении перед Динабургом; но при этом она совершенно не в состоянии растянуться на семьдесят лье и потому не может поддерживать столь протяженные коммуникации. В таком положении проще всего было объединить корпуса Макдональда и Удино. Но вместо того чтобы просить объединения корпусов, что было возможно и даже необходимо, но потребовало бы с его стороны редкостного бескорыстия, ибо он попал бы в подчинение Удино, Макдональд просил подкрепления, которого не имел никаких шансов получить. Он требовал, в частности, чтобы к нему присоединили одну-две дивизии Виктора, которые формировались, как мы знаем, в Данциге и Тильзите, а это был самый надежный способ не получить ничего.

На другой оконечности обширного военного театра, в ста пятидесяти лье к юго-востоку, то есть в верхнем течении Буга, случились происшествия, которые не могли не повлечь некоторых перемен в планах Наполеона. Генерал Ренье с саксонцами должен был отступить от Несвижа на Слоним, а от Слонима на Пружаны, чтобы прикрыть Великое герцогство и позднее вторгнуться в Волынь. Князь Шварценберг с австрийской армией должен был двигаться в противоположном направлении, от Пружан на Слоним и Несвиж, чтобы присоединиться к штаб-квартире. Ренье встретился со Шварценбергом и договорился с ним о замене австрийских постов саксонскими на линии Буг – Мухавец, отделявшей французов от русских. Приняв эти меры предосторожности, Ренье продолжил движение и послал подразделения для замены австрийцев в Пинск, Кобрин и Брест.

В ту самую минуту, когда Наполеон вступал в Витебск, русский генерал Тормасов во главе 40 тысяч человек выдвинулся, наконец, в верховья Буга, согласно полученному им приказу беспокоить правый фланг французов. Разбросав около 12 тысяч людей от Бобруйска до Мозыря и от Мозыря до Киева, чтобы поддерживать сообщение с князем Багратионом, с одной стороны, и с адмиралом Чичаговым, с другой, он выдвинул 28 тысяч человек в верховья Буга, угрожая Великому герцогству, которое Ренье должен был прикрывать с 12–13 тысячами саксонцев. Опережавшие Тормасова казаки возбудили во всей Польше чрезвычайный страх. Их ужас усилился еще более, когда сам Тормасов с 28 тысячами солдат регулярных войск подошел к Кобрину, одному из тех постов, которые австрийцы уступили саксонцам. Русский генерал, осведомленный о присутствии в Кобрине саксонского подразделения, решил возвестить о своем появлении мощным ударом по подразделению, к несчастью, лишенному всякой поддержки. Тормасов выдвинулся на Кобрин, который занимал саксонский генерал Кленгель с небольшим войском. Вместо того чтобы отступить, Кленгель упорно пытался удержаться в совершенно незащищенном городе, где оборону держать было невозможно. Его атаковали, окружили и после отчаянного боя вынудили отдать меч неприятельскому генералу. В этом бою, случившемся 27 июля, саксонцы потеряли около двух тысяч человек убитыми, ранеными и взятыми в плен.

Поражение, немаловажное при ослабленном состоянии саксонского корпуса, оказалось еще более неприятно своим моральным воздействием. Оно произвело, особенно в Варшаве, самое тягостное впечатление. Когда несчастные поляки, поначалу пылко схватившиеся за план всеобщего восстания, узнали, что русские подошли так близко, многие из них собрали всё, что было у них ценного, и ушли на левый берег Вислы.

В Варшаве принялись горько жаловаться и настойчиво просить у Прадта помощи, которой прелат-посол вовсе не располагал. Потеряв голову среди криков отчаявшихся поляков и будучи совершенно не способен сдержать напор эмоций ужаснувшейся столицы, он выказал еще меньше характера, чем жители Варшавы, и прибег к единственному своему ресурсу, написав министру Маре и генералу Ренье и требуя прислать войска. Ренье, которому назначалось не защищать Варшаву, а с 11 тысячами саксонцев противостоять 30 тысячам русских, отвечал послу, что жители Варшавы должны сами постоять за себя. Он написал Шварценбергу, прося его совершить попятное движение, дабы помочь ему оттеснить неприятеля и возобновить движение к штаб-квартире – после того, как русские будут остановлены, и он займет за Пинскими болотами сильную позицию, которая не позволит русским продвинуться дальше. Князь Шварценберг, уже знавший о поражении Кленгеля, ибо слух об этом быстро разнесся по всей Польше, отвечал Ренье, что понимает опасность ситуации и вернется, чтобы оказать ему помощь, несмотря на приказы штаб-квартиры.

Наполеону очень не понравились эти известия, особенно касательно тех, кто так легко поддался страху. Он полностью одобрил решение Шварценберга отойти на Пружаны для оказания помощи Ренье и даже перевел последнего под командование князя. Наполеон предписал Шварценбергу решительно двигаться с 40 тысячами человек, которыми он будет располагать, на Тормасова, располагавшего не более чем 30 тысячами, беспощадно теснить его и отбросить в Волынь. По окончании операции он обещал отозвать князя в штаб-квартиру, согласно пожеланиям императора Австрии. Наполеон написал австрийскому императору, прося его прислать подкрепление своему корпусу. Он просил также, чтобы какой-нибудь из корпусов собранной в Галиции австрийской армии, на содействие которой ему позволили надеяться, перевели на угрожающую позицию к Волыни, что заставило бы генерала Тормасова умерить свою отвагу. Однако, почти не рассчитывая на выполнение последней просьбы, Наполеон настаивал в основном на отправке князю Шварценбергу подкрепления в 7–8 тысяч человек.

Принятых мер было достаточно, чтобы держать корпус Тормасова на расстоянии и добиться его полного истощения, если только его силы не удвоит вскоре адмирал Чичагов.

Правый фланг французов был, таким образом, обеспечен, по крайней мере на время. Что до левого фланга, Наполеон принял менее действенные меры, хотя в ту минуту они могли показаться достаточными. Он сурово осудил отход Удино в Полоцк, не учитывая состояния войск маршала и заботясь только о моральном воздействии этого движения на русских и на Европу, жадно следившую за мельчайшими подробностями войны. Постаравшись доказать Удино (с помощью хитроумных расчетов, сделанных на основе захваченных у русских документов), что у графа Витгенштейна не может быть больше 30 тысяч плохих солдат и что 20 тысячам опытных французов не следует их опасаться, Наполеон приказал маршалу выдвигаться на неприятеля и отбросить его на Санкт-Петербургскую дорогу. Дабы ему было нечего возразить, император решил отправить к Удино баварский корпус, который был хорош в бою, как и все союзники, но таял на глазах из-за переутомления, болезней и дезертирства. Продолжая оценивать корпус в 15–16 тысяч человек (хотя в нем оставалось не более 13 тысяч), Наполеон заявил, что вместе с баварцами у маршала будет теперь 40 тысяч человек и он должен смело атаковать Витгенштейна. С таким подкреплением Наполеон надеялся вскоре быть избавленным от русского генерала на левом фланге, как и от Тормасова на правом, – в результате объединения Шварценберга с Ренье. Полагая, что после того как Удино отбросит Витгенштейна на Себеж и Псков, Макдональд сможет незамедлительно сконцентрировать свой корпус на Риге и начать осаду крепости, Наполеон отказался предоставить последнему одну из дивизий Виктора, корпус которого он дробить не хотел.

Наполеон оставался в Витебске уже десять дней. Обеспечив солдатам необходимый отдых, он в то же время добился присоединения многих частей отставшей артиллерии, в том числе ста орудий гвардии с двойным боеприпасом; собрал 600 повозок в Витебске и еще 600–700 между Ковно и Витебском, что позволяло перевозить десятидневный запас провианта для 200 тысяч человек; а также предоставил Евгению, Нею и Даву возможность собрать семидневный запас продовольствия за Двиной и Днепром. Кроме того, Даву подготовил в Орше, где поначалу располагался, и в Россасно, где расквартировал кавалерию, склады, пекарни и мосты. По приказанию Наполеона он перебросил в Россасно через Днепр четыре моста на плотах.

Всё было подготовлено к новому движению, которое Наполеон надеялся сделать решающим. Глубоко обдумав возможные операции, он остановился на той единственной, которая казалась ему осуществимой. Еще можно было попытаться обойти и окружить русскую армию, что поставило бы ее перед неизбежностью большого сражения и вынудило принять его в самых невыгодных условиях. Наполеон решил скрытно пройти перед русскими за завесой лесов и болот движением слева направо, передвинуться от Двины к Днепру, быстро дойти до Смоленска, захватить не готовый к обороне город и внезапно дебушировать из него на левый фланг русских, которые окажутся, таким образом, обойденными и окруженными. Так он надеялся, если фортуна будет на его стороне, предпринять против объединившихся Барклая и Багратиона движение, которое хотел предпринять в Дрисском лагере против одного Барклая.

Хотя задуманный маневр и прикрывался лесами и болотами, он был слишком растянутым. Даву с правого фланга армии требовалось преодолеть тридцать лье от Россасно до Смоленска, а Евгению с левого фланга – почти такое же расстояние от Суража до Россасно, и только проделав такой путь, французы начали бы выходить на левый фланг неприятеля. Но другой возможности осуществить подобное движение не было, к тому же завеса лесов и болот, отделявшая их от русских, была столь густа, а Наполеон столь искусен в маневрах, что на успех оставалось много шансов.

Решившись, Наполеон назначил выступление на 10–11 августа. Даву предписали присоединить в Бабиновичах и Россасно дивизии Морана, Фриана и Гюдена и вместе с ними и дивизиями Дессе, Компана, а также поляками, вестфальцами и кавалерией Груши приготовиться прикрывать Россасно и Ляды, где армии предстояло перейти через Днепр. За вычетом дивизии Домбровского, оставленной в Минске, войска Даву формировали силу примерно в 80 тысяч человек. Кавалерии Монбрена и Нансути под началом Мюрата и корпусу Нея назначалось перейти через Днепр, доставив тем самым Даву подкрепление в 36 тысяч человек. Наконец, Евгений, выдвинувшись из Суража, и гвардия, выдвинувшись из Витебска, должны были добавить еще 55 тысяч человек к французской армии, по крайней мере к той ее части, которая выдвигалась вперед. Поскольку Латур-Мобур, если бы был призван присоединиться, мог добавить к ней еще 5–6 тысяч всадников, силы, с которыми Наполеон готовился нанести решающий удар, следует оценивать в 175 тысяч боеготовых солдат.

Пока Наполеон готовился к великому движению, русские тоже готовили операцию, но не столь хорошо согласованную и не имевшую таких же шансов на успех. Князь Багратион присоединился к 1-й армии через Смоленск. Понеся некоторые потери в Могилеве и на маршах, он привел к Барклаю-де-Толли 43 тысячи человек, доведя тем самым общую численность противостоявшей Наполеону армии до 135–140 тысяч солдат. От принятого императором Александром и измененного ходом событий генерального плана осталось решение продолжать отступление перед французской армией, не упуская случая использовать все возможные ошибки Наполеона. И казалось, что одну такую ошибку, состоявшую в видимом рассредоточении его расположений, уже обнаружили. Заметив, что расположения французских войск начинаются в Сураже и продолжаются в Витебске, Лиозно, Бабиновичах и до самого Дубровно, предположили, что они разбросаны на пространстве более чем в тридцать лье.

Русские генералы, представлявшие собой скорее военную олигархию, нежели штаб, подчиненный одному начальнику, продолжая считать идею отступления весьма разумной, поддавались ей, между тем, неохотно и всякую минуту испытывали желание попытать счастья в сражении при первом же благоприятном случае. Воссоединение двух армий, доведя общую численность русского войска до 140 тысяч человек, доставило лишний довод в пользу сражения. Князь Багратион, с присущим ему пылом, возглавлял тех, кто хотел сражаться. Рядовые солдаты, недостаточно просвещенные, чтобы оценить преимущества рассчитанного отступления, называли трусами сторонников попятного движения. Солдаты доходили до оскорблений доблестного Барклая-де-Толли, что тот переносил с видимым безразличием, но с внутренней печалью, тем более глубокой, что она была скрытой. Однако 5 августа он собрал военный совет, на котором присутствовали, помимо него самого и Багратиона, великий князь Константин, начальник главного штаба 1-й армии генерал Ермолов, генерал-квартирмейстер 1-й армии полковник Толь, начальник главного штаба 2-й армии граф Сен-При и полковник Вольцоген, наиболее видный поборник системы отступления. Полковник Толь, с горячностью и в резкой форме, ему свойственной, стал отстаивать идею наступления и получил поддержку, которую всегда получают, когда говорят в направлении преобладающей страсти.

Барклай-де-Толли и Вольцоген безуспешно отстаивали преимущества отступления, имевшего целью завлечь французов вглубь России и атаковать их только тогда, когда они будут достаточно ослаблены, чтобы можно было неминуемо восторжествовать над их доблестью. Их не поняли, или же притворились, что не поняли, и оказали их рассуждениям самый холодный прием. Барклай-де-Толли имел только иностранное имя, полковник же Вольцоген был иностранцем и по имени, и по происхождению. Им достаточно ясно дали понять, что они не внушают доверия, и было незамедлительно решено перейти в наступление, хоть и противное рассудку. Решили, что атаковать будут 7 августа, тремя колоннами: две колонны, состоявшие из войск 1-й армии, выдвинутся через верховья Каспли на Инково против расположений Мюрата, центральный пункт линии французов, который расценивался как самый слабый, а третья колонна, состоявшая из 2-й армии под началом Багратиона, выдвинется из Смоленска на Надву, чтобы содействовать усилиям двух первых.

Выдвинулись 7 августа, согласно принятому плану. На следующий же день сильный авангард из казаков Платова и кавалерии Палена приблизился к Инкову, где были расквартированы генерал Себастиани с легкой кавалерией Монбрена и один батальон 24-го легкого, принадлежавший Нею. Генерал Барклай-де-Толли захотел лично присутствовать в авангарде, дабы собственными глазами видеть происходящее. Себастиани, будучи наделен скорее политической прозорливостью, нежели военной, подпустил к себе неприятеля, почти о нем не заподозрив, и только успел сообщить своему командиру, генералу Монбрену, что его плотно теснят и долго он не продержится. По одному лишь его знаку Монбрен вскочил на коня и увидел, как 12 тысяч всадников атакуют 3-тысячное войско генерала. Огонь 24-го батальона долго сдерживал эту тучу всадников, а Монбрену и Себастиани пришлось атаковать их более сорока раз!.. Наконец, потеряв 400–500 человек, в том числе целую роту 24-го, генералы отошли к расположениям Нея и нашли в его корпусе серьезную поддержку.

Русским пришлось остановиться. Эта атака показала им, что если некоторые французские посты и не были в ту минуту начеку, вклиниться в их позицию невозможно. У Поречья, в расположениях Евгения, русские столкнулись с крайней бдительностью и обнаружили значительные массы войск, что было естественно, ибо там собралось много пехоты. Приметив это, Барклай-де-Толли решил, что французы меняют позицию, передвигаясь к левому флангу, чтобы обойти правый фланг русских у истоков Двины и отрезать их от дороги на Санкт-Петербург. Пораженный этим наблюдением генерал, выдвигавшийся против своей воли, разослал генеральный контрприказ по армии от одного крыла до другого и предписал двум главным колоннам, подчинявшимся ему непосредственно, совершить попятное движение, дабы без промедления произвести мощную разведку справа. И поступил совершенно правильно, ибо, продолжив наступательное движение, получил бы во фланг удар от 120 тысяч человек, подходивших с Двины, был бы оттеснен на 55 тысяч, охранявших Днепр, и, вероятно, раздавлен меж теми и другими. Что до Багратиона, он оставался на дороге перед Смоленском, у Надвы.

Девятого августа донесение о непонятных движениях неприятеля поступило в штаб-квартиру. Трудно было разобрать их смысл, но Наполеону так не терпелось схватиться с русскими, что он радовался любой встрече с ними. Он предписал всем быть начеку и решил дождаться развития событий, прежде чем предпринимать свой великий маневр. Но поскольку 9 и 10 августа отступавшие русские не подали никаких признаков жизни, Наполеон предположил, что привлекшие его внимание маневры означали только перемену расположений, и привел армию в движение. Десятого числа погода была ненастной, и выдвинулись только 11-го и 12-го. Выслав вперед генерала Эбле с понтонным экипажем, утром 11-го выступили корпуса Мюрата, Нея и Евгения, дивизии Морана, Фриана и Гюдена и гвардия. Мюрат и Ней прошли за лесами и болотами, простиравшимися от Лиозно до Любавичей, и вышли к берегу Днепра перед Лядами, где уже трудились над переброской двух мостов. Евгений проследовал за Мюратом и Неем на расстоянии дня пути. Дивизии Морана, Фриана и Гюдена перешли через Днепр по наведенным загодя четырем мостам. За ними последовала гвардия. Вечером 13-го и в ночь на 14 августа вся армия перешла через Днепр, и на следующий день за рекой собрались 175 тысяч человек во главе с Наполеоном: сердца, исполненные надежды на близкие и решительные победы. Обширное движение, произведенное армией с 11 по 13 августа, осталось незамеченным русскими. В то время как французы обошли их левый фланг, они продолжали на ощупь искать неприятеля на правом фланге и уже не решались выдвигаться вперед.

Утром 14 августа Мюрат с кавалерией Нансути и Монбрена, предшествуемый кавалерией Груши, двинулся на Красное; за ним следовал Ней с легкой пехотой. Всё до сих пор шло, как того желали. Наполеон приказал выдвинуться вперед и подняться по течению Днепра в направлении Смоленска. Немного не доходя до Красного, неприятель был обнаружен в первый раз. Замеченные войска оказались войсками дивизии Неверовского, числившей 5–6 тысяч пехотинцев, 1500 всадников и помещенной князем Багратионом в наблюдение в Красном, чтобы прикрыть Смоленск от возможных посягательств Даву. Будучи размещена на левом берегу Днепра, тогда как Багратион и вся русская армия располагались на правом, она подвергалась огромной опасности. Легкая кавалерия Бордесуля вместе с легкой кавалерией Груши ринулись на неприятеля и оттеснили его в Красное. Ней с несколькими ротами 24-го легкого вступил в Красное, вытеснил из него русских штыками и пробился за село. Но за селом оказался овраг, а мост через овраг был уничтожен. Следовало начать восстанавливать мост, а тем временем артиллерии пришлось сделать остановку. Кавалерия, повернув влево, спустилась вдоль оврага, нашла топкий проход, прошла по нему и помчалась в погоню за русскими. Генерал Неверовский построил пехоту в плотное каре, которое двигалось по широкой дороге, обсаженной березами, в Смоленск, и как мог использовал деревья в качестве препятствия для атак кавалерии неприятеля. Воспользовавшись тем, что у французов не было артиллерии, он открывал при каждой остановке огонь из своих орудий и накрывал всадников шрапнелью. Но всякий раз, когда препятствия на участке мешали движению каре и вынуждали русских солдат нарушать строй, чтобы пройти дальше, французские эскадроны, в свою очередь, пользовались случаем, атаковали их, прорывали, захватывали людей и пушки, но так и не могли рассеять, ибо русские перестраивалось тотчас после того, как минуют препятствие. Скучившиеся пехотинцы защищали свои знамена и артиллерию и, непрестанно атакуемые тучей всадников, отступали к Корытне, выведя из строя 400–500 убитыми и ранеными, но оставив в руках неприятеля 8 орудий, 700–800 убитых и тысячу пленных. Если бы у французов была артиллерия и пехота, русские наверняка пали бы все до последнего.

На следующий день проделали только один весьма краткий переход, дабы воссоединиться. Даву вернул гвардии Польскую дивизию Клапареда, а Нансути – кирасиров Валенса и забрал пехотные дивизии Морана, Фриана и Гюдена, весьма довольные возвращением к старому командиру. Поляки Понятовского и вестфальцы Жюно вернулись в непосредственное распоряжение штаб-квартиры и держались на крайнем правом фланге армии. Кавалерия Груши, в ожидании присоединения Евгения, которому нужно было проделать наибольший путь, двигалась с авангардом Мюрата и Нея.

Шестнадцатого августа авангард получил приказ выдвигаться на Смоленск, куда надеялись вступить неожиданно, ибо, встретив только дивизию Неверовского, треть которой была захвачена или уничтожена, предполагали, что город должен охраняться плохо и им можно завладеть за несколько часов. В этих приближенных к полюсу краях в это время года рассветало уже к трем часам утра. Кавалерия Груши выдвинулась вперед вместе с пехотой Нея. Прибыв на окружавшие Смоленск холмы, с которых просматривается весь город, конники рассудили, что надежда неожиданно захватить его была необоснованной. За Днепром обнаружилось многочисленное войско, вступающее в стены Смоленска. То был 7-й корпус, корпус Раевского, который поспешно направил туда Багратион, заметив движение неприятеля. Он и сам, двигаясь форсированными маршами по правому берегу Днепра, тогда как французы выдвигались по левому, спешил на помощь древнему Смоленску, пограничной крепости, которая была дорога русским и которую они на протяжении многих веков ожесточенно отстаивали у поляков.

Едва Ней приблизился к оврагу, отделявшему французов от города, как его атаковали несколько сотен затаившихся в засаде казаков. Он получил пулю в ворот мундира и с величайшим трудом был вызволен легкой кавалерией 3-го корпуса. Заметив пятиугольную земляную цитадель, закрывающую на левом фланге часть ограды Смоленска, Ней выдвинул на ее захват 46-й линейный полк, но, встреченный градом пуль, полк потерял 300–400 человек и был вынужден отступить. Не зная, в каком месте подойти к городу с этой стороны, и не желая ввязываться в бой до прибытия Наполеона, Ней остановился. Постепенно подтянулся весь 3-й корпус и встал на линию на высотах, откуда был виден Смоленск. Ней расположил свою пехоту слева и рядом с Днепром; кавалерия Груши, дебушировав на правый фланг, двигалась навстречу крупному корпусу русской кавалерии. Поскольку русские конники, казалось, собрались атаковать неприятеля, 7-й драгунский полк ринулся на них галопом и оттеснил к городу.

Так прошло время до прибытия Наполеона и армии. Наполеон появился к середине дня, и Ней поспешил показать ему уже осмотренный периметр крепости.

Смоленск, как мы сказали, стоит на Днепре, у подножия холмов, расположенных двумя рядами и сжимающих русло реки. Старый город находился на левом берегу, по которому подходили французы; новый город, называемый Петербургским предместьем, располагался на правом берегу, по которому подходили русские. Старый и новый город соединялись с помощью моста. Старый город был окружен древней кирпичной стеной, толщиной у основания в пятнадцать футов, высотой в двадцать пять и в нескольких местах фланкированной толстыми башнями. Ров с крытым переходом и гласисом защищал тогда эту стену, построенную задолго до появления современной науки фортификации. Перед городом и вокруг него располагались крупные предместья: Красное, на дороге, прилегающей к Днепру, Мстиславль, на Мстиславльской дороге, ведущей к центру, Рославль, еще ближе к центру, Никольское, справа, и, наконец, Раченка, образующая оконечность полукруга и опирающаяся на Днепр. С высот, на которые прибывала армия, был виден весь старый город, его стена, извилистые улочки, сбегавшие к реке под уклоном, прекрасный древний собор, мост, соединявший берега Днепра, а за Днепром – новый город, взбиравшийся по расположенным напротив холмам. Видны были и подходившие по правому берегу Днепра многочисленные войска. Их быстрое движение показывало, что русские солдаты спешат на защиту города, который был им дорог почти так же, как Москва.