Текст книги "История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 3"

XLVI
Вашингтон и Саламанка

Пока на севере Европы свершалась беспримерная катастрофа, далекие берега Атлантики и жаркие пляжи Испании стали театром событий не столь исключительных, но чрезвычайно значительных, как и все события, вытекавшие из меняющей общепринятые принципы политики Наполеона и столь же очевидно демонстрировавшие ее безрассудство. И поэтому, прежде чем продолжить рассказ о последствиях роковой экспедиции в Россию, мы расскажем о событиях 1812 года в Испании и в Америке, одних – прискорбных, других – бесполезно благоприятных, ставших следствием одной причины – переменчивой воли великого необузданного гения.

В то время как Наполеон, отвернувшись от Испанской войны как раз тогда, когда упорством можно было исправить ее изъяны, задумывал перенести усилия на север, Великобритания пребывала в крайне тяжелом положении. Конечно, успехи Веллингтона, которых он добился благодаря нашим ошибкам, вернули стране некоторое спокойствие, но она с каждым днем всё сильнее ощущала жестокую стесненность торговли, конец финансового могущества и опасность, грозившую британской армии в том случае, если Наполеон направит против нее решающее усилие. Положение торговли ничуть не улучшилось. В доках и на запрудивших Темзу кораблях скопились огромные запасы сахара, кофе, хлопка и так и не вывезенных промышленных товаров. Непрерывное падение обменного курса приостанавливалось только посредством незаконного вывоза наличных денег. Случившийся в 1812 году неурожай свирепствовал и в Англии. Последний штрих к картине бедствия добавляли толпы рабочих, которые разбивали станки, требовали хлеба и порой расправлялись с фабрикантами.

Правда, славную Англию вознаграждали за страдания сто военных кораблей и двести фрегатов под победоносным флагом, немногочисленная, но доблестная сухопутная армия с благоразумным командующим и единственное в Европе правительство, не уступавшее деспотической воле Наполеона. Но все разумные люди признавали, что такое положение таит большие опасности, и если Наполеон станет несколько осмотрительнее и последовательнее и на год-два продлит континентальную блокаду, то доведет торговлю и финансы Англии до последней крайности и даже завершит бесконечную Испанскую войну, сбросив в море лорда Веллингтона вместе с его доблестной армией. Вот что все смутно чувствовали и каждый выражал присущим ему языком. Но и Англия и Франция так долго катились по накатанной колее войны, что сойти с нее уже не могли.

Следует признать, что наибольшую часть нации удерживали в состоянии войны достойные чувства, хоть и с примесью корысти: то были сочувствие к испанским повстанцам и желание помешать Наполеону утвердить свое господство на Иберийском полуострове. Если бы Наполеон решил отказаться от Испании или освободил Англию от обязательств в отношении испанцев решающей победой на полуострове, она тотчас приняла бы мир вместе с громадными территориальными приобретениями для Франции. Только два человека в Англии выказывали бесповоротную решимость – Персиваль и Веллингтон. Первый – ловкий адвокат, наделенный честным сердцем, но узким и непреклонным умом, неприятный своим упрямством даже собственным коллегам, ставший благодаря этому недостатку (или достоинству) главой кабинета, – не хотел уступать, в основном по упорству характера. Веллингтон не хотел ослаблять усилий на Иберийском полуострове ради своей славы, возраставшей с каждым днем, и из глубокой проницательности, позволившей ему заметить в руководстве испанскими делами начало растерянности, – обычный признак близящегося конца непомерной власти. Он говорил, что предвидит близкий конец владычества Наполеона, хоть и не был уверен, что удержится на полуострове. Принц-регент, годом ранее приступивший к управлению государством, чувствовал опасность продолжения войны, но и опасался передавать власть людям, прежде войной не руководившим и даже ее осуждавшим, в ту минуту, когда для благополучного ее завершения требовалось, возможно, проявить лишь немного упорства. Однако неожиданное происшествие, которое наверняка привело бы к перемене власти в Англии в любой другой ситуации, устранило со сцены премьер-министра, павшего жертвой преступления, совершенного по причине личного безумия: [бывший предприниматель] Джон Беллингем застрелил его из пистолета.

Если бы это событие произошло до того, как заговорили о Русской войне, вероятно, оно привело бы к перемене системы. Но Персиваль был убит 11 мая, когда Наполеон двигался к Неману, и война, открывавшая новые перспективы для политики Питта, не позволила менять курс. Вверив иностранные дела лорду Каслри, принц-регент выказал решимость продолжать политику Питта и Персиваля.

Это был первый счастливый шанс, отнятый у Наполеона Русским походом. Предстояло упустить и второй шанс, достойный не меньшего сожаления, шанс, который давала Наполеону война между Англией и Америкой.

Эта война, возможная и вероятная на протяжении года, была, наконец, объявлена. Если Наполеон жестоко попирал интересы держав континента ради подчинения их режиму континентальной блокады, Англия, осуществлявшая деспотию на море, не менее жестоко притесняла морские державы. Если Наполеон, под предлогом закрытия побережья для британской торговли, завладел Голландией, Ольденбургом и ганзейскими городами, Англия, не имея возможности завладеть Океаном, присвоила себе на море не меньшие права, что должно было рано или поздно привести к возмущению народов, заинтересованных в свободе морей.

Этим-то обстоятельством, умей он дожидаться благодеяний времени, и мог бы воспользоваться Наполеон, чтобы обрести новых союзников, подобно тому, как он сам доставлял союзников Англии суровыми мерами континентальной блокады.

Большинство морских держав Старого Света, поглощенных огромной Империей, исчезли. Но по другую сторону Атлантики оставалась держава, недосягаемая для европейских армий, втайне возраставшая и с каждым днем набиравшая силу. То была Америка, настоящий Геракл в колыбели, которому предстояло еще удивить мир, впервые испробовав свою природную силу. Мы помним, какие позиции в отношении Америки заняли Франция и Англия в сфере морского права, поддержанного первой и оспариваемого второй державой, и казалось, обе состязались в ошибках на этом театре, где, напротив, были заинтересованы вести себя правильно. Но поскольку британское правительство даже превзошло в ошибках Наполеона, чаша весов склонилась в пользу последнего и война отвернулась от Франции, повернувшись к Англии, – весьма удачное обстоятельство, если что-то еще могло быть удачным, когда все ресурсы Франции канули в бездну Севера.

Выше мы видели, как Америка, возмущенная распоряжениями тайного совета, была затем почти тотчас возмущена Берлинским и Миланским декретами и как она, одинаково возмущенная обеими тираниями, ответила им актом об отказе в праве свободного захода в гавани[21]21
  Подробности читайте во 2-м томе «Империи». – Прим. ред.


[Закрыть]. Мы помним также, что после почти двух лет такого режима ей надоело наказывать саму себя ради наказания других, она переменила систему и объявила, что готова вновь вступить в торговые сношения с той из воюющих держав, которая откажется от тиранических притязаний на море.

Наполеон искусно воспользовался случаем и объявил, что с 1 ноября 1810 года отменит действие Берлинского и Миланского декретов в отношении Америки, если она добьется от Англии отзыва распоряжений тайного совета в ее отношении, или же, если не сможет этого добиться, хотя бы заставит Англию уважать свои права, то есть объявит ей войну. Уважая чужое достоинство, с осторожностью, не всегда ему свойственной, Наполеон воздержался от слов «война с Англией», чтобы не диктовать Америке слишком откровенно, что ей надлежит делать, и ограничился общей, но достаточно многозначительной формулировкой.

Поспешив принять его предложение, Америка 2 марта 1811 года объявила, что восстанавливает морские отношения с Францией, но оставляет в силе акт об отказе в праве обоюдного свободного захода в гавани в отношении Англии до тех пор, пока та не отзовет распоряжения тайного совета. При этом известии Британский кабинет, более из самолюбия, нежели ради выгоды, сохранив в силе распоряжения, изменил некоторые их статьи.

Американцы слишком хорошо знали морское право и понимали собственные интересы и потому тотчас указали англичанам на нестерпимость их притязаний и всю иллюзорность изменений, привнесенных в распоряжения совета.

Относительно принудительной вербовки матросов американцы заявляли, что англичане, бесспорно, имеют право преследовать и наказывать английских матросов за дезертирство на своей территории, но не могут делать этого на чужой территории; что в море, принадлежащем всем и никому, защищенное государственным флагом судно является государственной территорией, и это признается всеми народами; что розыск англичанами матросов на американских судах есть факт столь же возмутительный, как преследование английским констеблем в Вашингтоне английского правонарушителя; что права правительств в отношении преступников на чужой территории сводятся к требованию их выдачи, каковая обусловливается взаимными договоренностями, называемыми соглашением о выдаче.

Заявления эти были столь бесспорны, что лорд Каслри и его законники были посрамлены, и Америка объявила бы войну Англии уже в 1811 году, если бы менее значительные, но достаточно досадные строгости Франции не предоставили американским сторонникам британского влияния и слишком усердным борцам за мир правдоподобных аргументов против войны.

Когда в Европе стало известно об американском акте от 2 марта 1811 года, восстановившем торговые отношения с Францией и оставившем их приостановленными с Англией, Наполеон ответил на него актом от 28 апреля 1811 года, отзывавшим Берлинский и Миланский декреты в отношении Америки. Этот официальный документ вызвал горячую радость в Америке и лишил силы главный довод англичан, утверждавших, что у американцев нет доказательств отзыва этих декретов. К сожалению, чтобы привлечь во Францию американцев, но не пропустить ни английских судов, ни английских товаров, Наполеон ввел серьезные ограничительные меры для американской торговли. Прежде всего, он разрешил Америке только два порта отправки – Нью-Йорк и Новый Орлеан – и три порта прибытия – Бордо, Нант и Гавр. Кроме того, он указал, какие продукты можно ввозить во Францию, исключив сахар и кофе, всегда имевшие подозрительное происхождение, и обязал американцев взамен вывозить на треть их стоимости вино и на две трети – шелк.

Когда американцы, получив право входа в порты Франции, обнаружили ограничения в отношении портов отбытия и прибытия, а также разрешенных к ввозу и обязательных к вывозу товаров, они горячо возмутились, и их жалобы вызвали самый досадный отклик в Соединенных Штатах. Так, ради ничтожно малой выгоды Наполеон лишил себя важного политического результата – объявления Америкой войны Англии. Ведь объявление войны было ему настолько выгодно, что перевешивало все выгоды континентальной блокады. Даже если бы в результате сохранилась контрабанда, войны нужно было добиваться любой ценой: если бы англичане лишились торговли с Америкой, еще приносившей им двести миллионов, уже ничто не смогло бы возместить подобную потерю. Кроме того, потеря американского флага в качестве посредника нанесла бы им ущерб другого рода, стоивший всех временных жертв, на которые пришлось бы пойти ради Америки.

Ради достижения таких результатов стоило постараться удовлетворить обоснованные претензии американцев, дабы их раздражение обернулось исключительно против Англии, а затем внушить им надежду на обширную торговлю с Францией взамен на прекращение торговли с Англией. К несчастью, Наполеон из недоверия, гордости и упрямства противился уступкам, которых у него требовали, предоставляя их чрезвычайно медленно и нередко даже уничтожая их результат неуместными строгостями.

Состояние умов в Соединенных Штатах и партийные разделения в этой свободной стране еще более усложняли положение. Тогда – как прежде, так и впоследствии – Северная Америка делилась на федералистов и демократов.

Первые, хоть и желавшие прежде войны за независимость, добившись освобождения, вернулись к своего рода предпочтению исторической родины и желали и торговать с ней, и следовать ее политике, не стыдясь неблагодарности по отношению к Франции и ничуть о ней не печалясь. В основе таких расположений лежали их интересы и воззрения. Большинство федералистов осели на северо-восточном побережье Америки – в Филадельфии, Нью-Йорке и Бостоне, происходили из семей бывших английских коммерсантов, были естественными торговыми посредниками с Англией и хотели, чтобы Америка потребляла в основном британские товары, которые они импортировали и перевозили. Не производя ни хлопка, ни сахара, ни табака, ни зерна, ни леса, в отличие от колонистов в глубине страны, они ничуть не заботились о путях сбыта этих продуктов и беспокоились только об английской коммерции, агентами которой и являлись.

Таковы были их интересы; их воззрения объяснялись столь же просто. Богатые негоцианты, обладавшие нравами, вкусами и идеями английского торгового сословия, они придерживались умеренных, суровых воззрений торговой аристократии, любили благоразумную, умеренную, консервативную политику Вашингтона, одобряли политику Питта и чрезвычайно походили на представителей могущественного лондонского Сити, всегда доставлявшего основных сторонников знаменитому английскому премьер-министру. Что касается собственно Америки, они желали правильного порядка вещей, охотно поддерживали федеральное правительство и желали сохранять мир со всеми державами. Франция Людовика XVI их мало устраивала, Франция Конвента не устраивала совсем, а Франция Наполеона не устраивала категорически. Они сожалели о строгостях Англии в отношении своей коммерции, но предпочитали скорее терпеть их, нежели вступать с Англией в войну, и главное, не питали ни малейшего доверия к правлению Наполеона, которое находили революционным, деспотичным, амбициозным и в высочайшей степени возмутительным.

Демократы, или республиканцы, как их называли в то время, еще близкое к провозглашению республики, представляли своими интересами и воззрениями полную противоположность федералистам. Будучи в большинстве своем колонистами из Виргинии, Каролины, Огайо и Кентукки, краев, богатых хлопком, табаком, сахаром, зерном и деревом самых разных пород, они были заинтересованы в торговле с Францией, весьма нуждавшейся в продуктах их сельского хозяйства. Обладая вкусами скорее наших колонистов с Антильских островов, нежели английских негоциантов, они предпочитали французские товары английским, придерживались, наряду с нравами плантаторов, и их воззрений, а также неумеренно либеральных идей. Если прежде они стремились вызвать мятеж против Англии и добиться независимости Америки, то теперь, в отличие от федералистов, даже восторжествовав над Англией, продолжали ее ненавидеть и хотели утвердиться в своей независимости, освободившись и от ее обычаев, и от торговли, и от альянса с бывшей метрополией. Естественно, они испытывали расположение к Франции и питали к ней горячую признательность за оказанные им услуги. Они с легкостью прощали ей революционные перегибы, возмущавшие их куда меньше, чем федералистов; и хотя Франция впала во временную деспотию, продолжали считать ее энергичной, предприимчивой страной, призванной во все времена ускорять движение прогресса. В высшей степени раздраженные оскорблениями, наносимыми их флагу на море, республиканцы горели нетерпением за них отомстить; они желали завоевать Канаду, по этой причине стремились к войне с Англией и от души желали, чтобы Франция, распахнув двери торговле с ними, приняла их сельскохозяйственные продукты с юга и запада и тем самым предоставила им аргументы в их яростной и страстной полемике.

Исполнительную власть возглавлял в то время Мэдисон, друг и ученик Джефферсона, умеренный, просвещенный и проницательный демократ, сведущий в делах и умевший смягчать непримиримые воззрения товарищей по партии. Он был убежден в том, что Америке более выгоден союз с Францией, чем союз с Англией, и потому считал войну с Англией неизбежной, но хотел, чтобы его принудило к ней общественное мнение, и ждал от Франции содействия в деле защиты морского права и платы за смелость в виде преимуществ в торговле.

Хватило бы и одной депеши из Парижа с полным и бесповоротным признанием прав нейтральных стран и предоставлением значительных торговых преимуществ, чтобы прекратить борьбу политических партий, разделявшую Америку. К несчастью, 1811 год заканчивался, и Наполеона уже поглощали планы войны с Россией. В 1810 году, когда его занимала континентальная блокада, он мог бы увидеть в войне Америки с Англией тысячу благоприятных возможностей для своих планов и не преминул бы ее добиться. Но в конце 1811-го, уже задумав покончить на севере Европы со всеми войнами разом, он уделял посланнику Америки Барлоу весьма рассеянное внимание и порой неделями заставлял его дожидаться аудиенции. Помимо склонности к увлечению одной идеей Наполеон обладал и другой выраженной склонностью: своеобразной политической скупостью, стремлением добиваться от других всего, давая взамен как можно меньше. Страх быть одураченным другими нередко приводит к одурачиванию самого себя, ибо слишком мало давать – это верное средство ничего и не получать. Продолжая, хоть и с меньшей страстью, континентальную блокаду, постоянно опасаясь, что перемены откроют вход англичанам, боясь быть одураченным и американцами, Наполеон не хотел ни в чем им уступать, пока они не объявят войну Англии.

Война, которая могла быть объявлена в 1811 году, объявлена не была, и весь год прошел в бурных дискуссиях между партиями. Заседание Конгресса отложили до 1812 года, не приняв решения, и это, повторим, было великим несчастьем, ибо война могла придать континентальной блокаде такую действенность и произвести на англичан такое впечатление, что политика британского правительства неминуемо переменилась бы.

Однако такое положение долго длиться не могло, и 1812 год не мог закончиться так же, как 1811-й. Если Франция заставляла Америку ждать торговых уступок и время от времени захватывала ее суда, Англия продолжала полностью отрицать права нейтральных стран, жестко соблюдать распоряжения тайного совета, обыскивать американские суда у берегов Соединенных Штатов и производить принудительную вербовку матросов. И тогда Соединенные Штаты приняли решение не терпеть более притеснения Англии и не дожидаться от Наполеона многократно обещанных им льгот.

Американское правительство, недовольное Францией, но возмущенное Англией, подготовило ряд военных мер, явственно обнаруживавших его готовность к войне, и постаралось в то же время воздержаться от каких-либо сношений с французской миссией, дабы его решимость не приписали французскому влиянию. Было предложено увеличить состав регулярной армии до 20 тысяч человек, довести состав добровольческих сил до 50 тысяч, создать флот из 12 кораблей и 17 фрегатов и сделать заем на 11 миллионов долларов (55 миллионов франков). Описанные меры с жаром обсуждались обеими партиями. Желавшие усиления центральной власти федералисты склонялись к увеличению регулярной армии и флота и противились набору добровольцев. Республиканцы же, инстинктивно не доверяя центральной власти, сопротивлялись усилению регулярной армии и ратовали только за то, чтобы бросить на Канаду добровольческие войска, возмутить страну и присоединить ее к федерации. Противоборство мнений, столь хорошо рисующих дух обеих партий, закончилось всеобщим голосованием за предложенные законопроекты, несколько измененные, однако, в федералистском духе, ибо Сенат настоял на увеличении регулярной армии до 35 тысяч человек. К этим мерам добавили закон об эмбарго, состоявший в двухмесячном запрете всем американским судам на выход из портов Америки, дабы не позволить англичанам продолжать осуществлять захваты. По истечении двух месяцев Англии намеревались объявить войну.

Наконец, в середине июня, когда Наполеон двигался от Немана к Двине, вопрос об объявлении войны Англии был торжественно поставлен перед Конгрессом. После бурной и продолжительной дискуссии большинством в 79 голосов против 37 в Палате представителей и в 19 голосов против 13 в Сенате проголосовали за войну. Официальное объявление войны состоялось 19 июня 1812 года.

Когда ошибки Англии привели к исходу, который мог оказаться для нее роковым, Сент-Джеймский кабинет, спохватившись, отозвал, наконец, распоряжения тайного совета, о чем посол Фостер получил запоздалое известие, уже всходя на борт в одном из портов Соединенных Штатов, и предоставил заботу сообщить о нем президенту Мэдисону поверенному в делах.

Однако республиканцы уже начали военные действия, и в ту минуту вся Америка была глубоко взволнована двумя военными событиями. Одно переполняло ее радостью, другое – скорбью. Генерал Халл пересек во главе 3-тысячного войска границу Канады близ форта Детройт, распространил среди канадцев прокламации с призывом к восстанию, был атакован английскими войсками между озерами Гурон и Эри, окружен и вынужден сложить оружие. Но в то же время брат генерала, капитан фрегата «Конституция», одержал победу на море, весьма воодушевившую американцев. Множество английских фрегатов уже год осаждали американское побережье, осуществляя принудительную вербовку матросов близ американских портов. Капитан Халл на своем фрегате напал на один из таких фрегатов, фрегат «Воинственный», за полчаса лишил его всех мачт, ранил и убил пять десятков человек и вынудил сдаться вместе с 300 членами экипажа. Маневры и огонь американского фрегата были восхитительно точны. Офицеры и матросы выказали бесстрашие, возвестившее о появлении нового поколения героев на море. Воодушевление американцев, вызванное последним событием, и смятение, вызванное первым, обрекли на неудачу любые усилия по сближению с англичанами.

Вот какие события происходили по ту сторону Атлантики, в то время как французская армия терпела трагические неудачи в России. Каковы были бы последствия объявления Америкой войны Англии годом ранее, когда та, не имея союзников в Европе, получила бы нового врага за океаном? Американцы, единственные нарушители континентальной блокады, стали бы ее ревностными блюстителями; Россию стало бы невозможно упрекать в снисходительности к ним, и для войны с ней просто не нашлось бы предлога; на одной только из многочисленных эскадр, прозябавших без дела во французских портах, можно было бы послать 20 тысяч человек с новым Лафайетом и положить конец морской войне, нанеся решающий удар по Испании! Теперь же, после Московской катастрофы, война Америки с Англией была бесполезным счастьем.

В Испании также произошли важные события, ставшие следствием тех же причин, и их никак нельзя было назвать бесполезным счастьем, ибо все они, почти без исключения, представляли собой несчастья. Мы помним, что Веллингтон, командовавший английскими армиями на Иберийском полуострове и своим присутствием поддерживавший испанских повстанцев, последовательно отвоевал у французов крепости Сьюдад-Родриго и Бадахос и тем самым уничтожил единственный результат двух кровопролитных кампаний. Как раз вскоре после этого Наполеон отбыл в Россию, предоставив Жозефу верховное командование всеми французскими армиями в Испании и отозвав из них поляков, Молодую гвардию, часть драгун и многих прекрасных офицеров, таких как Эбле, Монбрен и Аксо. Двадцать четыре миллиона франков за 1811 год, обещанные Наполеоном в качестве ежегодного жалованья армии, в 1812 году оставались невыплаченными, а из месячных выплат в 1 миллион, предоставленных Жозефу на создание администрации, Наполеон недоплатил ему 2,5 миллиона за 1811 год и 6 миллионов за 1812-й. В качестве единственного предписания Наполеон оставил Жозефу приказ поддерживать прочные коммуникации с Францией и следить за тем, чтобы Португальская и Андалусская армии всегда были готовы объединиться против Веллингтона.

Успех войны в самом деле зависел от того, насколько успешно армии смогут помогать друг другу. Наполеон льстил себя надеждой, что Жозеф, получивший верховное командование и 300 тысяч солдат, в том числе 230 тысяч боеспособных, если и не совершит чудес, то по крайней мере сумеет продержаться. Ему было достаточно и такого простого результата, ибо он питал надежду покончить со всеми делами мира в России. Хотя Наполеон и не верил в военные таланты брата, он положился на благоразумие и опыт маршала Журдана (которому в душе отдавал должное, хоть и не любил его) и перестал следить за делами в Испании, которые стали ему чрезвычайно неприятны. Конечно, если бы Жозефу и Журдану беспрекословно повиновались, они сделали бы то, чего ждал от них Наполеон, и даже больше; но, к сожалению, они не могли добиться и малейшего повиновения. Положение и силы армий в Испании были следующими.

Генерал Дорсенн с 46 тысячами человек охранял Наварру, Гипускоа, Бискайю, Алаву и Старую Кастилию до Бургоса. В это войско входили гарнизоны Байонны, Сан-Себастьяна, Памплоны, Бильбао, Толосы, Витории, Бургоса и других промежуточных постов. Оставалось 25 тысяч человек для операций против Мины, возмущавшего Наварру, против Лонги, Кампильо, Порлье и Мерино, возмущавших Гипускоа, Бискайю и Алаву до Бургоса, сообщавшихся с англичанами, и вместе и по отдельности так успешно перерезавших дороги, что депеши нередко добирались от Парижа до Мадрида по два месяца. Между тем, умелый командир с 25 и даже с 20 тысячами солдат мог бы если не уничтожить эти банды, то по крайней мере беспокоить их так же, как они беспокоили французскую армию, и весьма уменьшить их значение. Но Дорсенн не обладал необходимой энергией и хитростью, чтобы бороться с подобными противниками и расставлять им ловушки. Чопорный и надменный, он умел повиноваться только Наполеону. К тому же у него имелись давние инструкции, которые предписывали коменданту северных провинций заниматься исключительно их умиротворением, если только англичане не поставят под удар Португальскую армию. Зная, что Наполеон собирается отделить эти провинции от испанской монархии, и имея позволение управлять ими отдельно, генерал Дорсенн находил слишком большое удовольствие в обособленности своего положения, чтобы с легкостью подчиниться верховенству Жозефа. Когда Жозеф информировал своих помощников о приказе императора, назначившем его главнокомандующим французскими армиями в Испании, Дорсенн отвечал, что этот приказ его не касается, ибо у него особая миссия, несовместимая ни с чем, что может предписать ему Мадрид.

Остальные территории Старой Кастилии, королевство Леон и провинцию Саламанка до берегов Тахо занимала Португальская армия. Задача этой армии была весьма обширна, поскольку при необходимости она должна была сражаться повсюду, на линии в сто пятьдесят лье от Асторги до Бадахоса. От роли Португальской армии ей не осталось ничего, кроме названия, ибо она уже не намеревалась вступать в Португалию, единственной ее целью было противодействие англичанам, особенно если они передвинутся к северу, попытаются вступить в Старую Кастилию и угрожать линии коммуникаций. В этом случае Мармон, командовавший Португальской армией, должен был решительно преградить путь англичанам. Дорсенн был обязан оказать ему помощь, Жозеф также был обязан помочь ему, прислав из Мадрида часть Центральной армии, и Сульт имел приказ, подойдя из Андалусии в Эстремадуру, послать Мармону через мост в Альмарасе 15–20 тысяч подкрепления. Если же Веллингтон, напротив, двинется по Тахо на Мадрид, Мармон должен был перейти Гвадарраму, спуститься на Тахо и прикрыть столицу. Если же Веллингтон начнет угрожать Нижней Эстремадуре, Мармон должен был перейти Тахо по мосту в Альмарасе и двигаться к самому Бадахосу, совершив переход более чем в сто лье, что уже делал в прошлом году, оказывая помощь Сульту. Мало веря в последнее предположение и опасаясь главным образом за коммуникации, Наполеон перевел постоянные расположения Мармона с Тахо на Дуэро и из Пласенсии в Саламанку, что и позволило Веллингтону с такой легкостью завладеть Бадахосом. Наполеон не без основания полагал, что положение французской армии в Испании зависит только от того, с каким усердием генералы будут выдвигать свои силы на помощь друг другу, и весьма рекомендовал им это делать. Невозможно было сомневаться в том, что Мармон с готовностью окажет помощь Сульту, поскольку он уже делал это годом ранее, несмотря на расстояния. Но мог ли Мармон ожидать помощи от Сульта, никогда не хотевшего оказывать услуг Португальской армии, или от Дорсенна, кичившегося своей особой ролью и считавшего себя владыкой севера Испании, или от несчастного Жозефа, номинального короля, которому едва хватало сил охранять Мадрид и его окрестности? Не следовало на это надеяться.

Между тем Мармон, который меньше всех мог рассчитывать на помощь, больше всех в ней и нуждался, ибо было очевидно, что Веллингтон, завладев вратами из Португалии в Испанию, Сьюдад-Родриго и Бадахосом, пройдет через первые, а не через вторые, ибо вторые вели в Андалусию, куда ему незачем и даже опасно было идти, тогда как первые открывали путь в Кастилию, где он мог захватить французов с тыла и одним ударом выбить Испанию из наших рук. Веллингтон выказывал способность к столь здравому и твердому суждению, что не следовало сомневаться, по какой дороге он пойдет, и инструкции Наполеона доказывали, что и он это угадал.

Для противостояния британской армии, составлявшей теперь 40 тысяч боеготовых англичан и 20 тысяч португальцев, ставших хорошими солдатами, Мармон располагал только 52 тысячами солдат, правда, наилучшего качества и состоявших под командованием таких превосходных дивизионных генералов, как Боне, Фуа, Клозель и Топен, но разбросанных по всей стране. Наполеон, заботясь о северных провинциях, хотел, чтобы Мармон отослал Боне в Астурию, тот перешел через горы и расположился в Овьедо. Это разом отняло у Португальской армии 7 тысяч солдат и самого генерала Боне. Осталось 45 тысяч человек. Полторы тысячи из них были нужны в Асторге, пятьсот человек – в Саморе, еще пятьсот – в Леоне, тысяча – в Вальядолиде, еще тысяча – в Саламанке. Полторы тысячи человек занимали мелкие посты в Бенавенте, Торо, Паленсии и Авиле и не менее двух тысяч охраняли дороги, что сокращало силы Мармона до 37 тысяч солдат, и то при условии, что он достаточно быстро соединит дивизии из Вальядолида с дивизиями с Тахо.