Текст книги "История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 3"

В таком жестоком замешательстве протекла вся первая половина дня 14 сентября, пока русская армия медленно проходила по улицам Москвы, а ее парки, обозы и раненые двигались еще медленнее. Генерал Милорадович, командовавший арьергардом, чувствуя, что для завершения эвакуации ему понадобится несколько часов, задумал заключить с авангардом французов устное соглашение, и предложил приостановить все военные действия, как в интересах тех, кто вступал в столицу, так и в интересах тех, кто ее оставлял, ибо если завяжется бой, сказал генерал, он полон решимости обороняться до последнего, и тогда город быстро погибнет в пламени. К Мюрату послали офицера с предложением об этом своеобразном перемирии.

Тем временем французская армия быстрым шагом выдвигалась к высотам, с которых надеялась увидеть, наконец, великий град Москву. Принц Евгений, подходивший из Звенигорода, двигался слева от армии, князь Понятовский, от Вереи, двигался справа, а основная часть армии с Мюратом во главе, Даву и Неем в центре и гвардией позади, следовала по большой Смоленской дороге. Наполеон, верхом с раннего утра, ехал среди своих солдат. Погода была ясной, но, несмотря на жару, шаг ускоряли, чтобы взойти на высоты, с которых можно будет увидеть, наконец, долгожданную столицу.

Офицер, посланный Милорадовичем, был прекрасно принят и получил то, о чем просил, ибо у французов не было ни малейшего желания поджигать Москву. Ему обещали не стрелять, при условии, добавил Наполеон, что русская армия продолжит, не останавливаясь ни на минуту, двигаться через город.

Мюрат получил предписание выдвигаться быстро, дабы предупредить беспорядки. Вперед был отправлен генерал Дюронель, чтобы договориться с властями и привести их к ногам победителя, желавшего получить признание и успокоить страхи. Деннье было поручено подготовить продовольствие и квартиры для армии. Мюрат с легкой кавалерией пробрался, наконец, через Дорогомиловское предместье к мосту через Москву-реку. Там он обнаружил русский арьергард, который отходил, уступая место французскому авангарду. Мюрат в сопровождении штаба и кавалерийского подразделения устремился на московские улицы, проехал через бедные и богатые кварталы, мимо прижавшихся друг к другу деревянных домишек и великолепных дворцов, возвышавшихся среди просторных садов, и нигде не повстречал ни единого человека. Казалось, он попал в мертвый город, население которого внезапно исчезло.

Вдруг появилось несколько перепуганных людей: это были французы, осевшие в Москве, они просили во имя всего святого избавить их от бандитов, хозяйничавших в городе. Мюрат их радушно встретил, напрасно пытался рассеять их страхи, просил показать дорогу к Кремлю и, едва оказавшись перед его древними стенами, был жестоко обстрелян из ружей. То были бандиты, спущенные с цепи свирепым патриотизмом графа Ростопчина. Презренные негодяи захватили священную цитадель, завладели ружьями из арсенала и принялись стрелять по французам, которые явились нарушить их мимолетное анархическое царствование. Кремль быстро очистили от их присутствия, порубив многих из них саблями. Расспросив местных французов, узнали, что всё население спаслось бегством, за исключением немногих иностранцев и русских, просвещенных относительно нравов французов и не испугавшихся их присутствия. Такие новости опечалили командиров авангарда, которые надеялись увидеть встречающее их население, которое они имели бы удовольствие успокоить, исполнить удивления и признательности. Поспешили навести относительный порядок в городских кварталах и разогнать грабителей, которые надеялись дольше наслаждаться добычей.

Будучи переданы Наполеону, эти подробности расстроили и его. Всю вторую половину дня он прождал ключей от города, которые должно было преподнести ему покорное население, пришедшее молить о милосердии, всегда быстро снисходившем на побежденных. Обманутые ожидания стали предвестником большой неудачи. Не захотев ночью вступать в едва оставленную непримиримым неприятелем огромную столицу, в которой могли обнаружиться всевозможные ловушки, Наполеон остановился в Дорогомиловском предместье и только послал кавалерийские подразделения занять городские ворота. Евгений слева охранял ворота, к которым подходит дорога из Санкт-Петербурга; Даву в центре охранял Смоленскую дорогу, по которой подходила основная часть армии, и даже растянул свой правый фланг до Тульской дороги. Кавалерия, которая пересекла город, должна была охранять северные и восточные ворота, противоположные тем, к которым подошли французы.

Не имея пока возможности насладиться долгожданными радостями пребывания в столице, армия заночевала на биваке. Утром 15 сентября Наполеон во главе своих непобедимых легионов вступил в Москву, но прошел через пустынный город, и впервые при вступлении в столицу его солдаты оказались единственными свидетелями собственной славы. Чувства, охватившие их, были печальны. Наполеон, прибыв в Кремль, поспешил подняться на высокую колокольню Ивана Великого, чтобы полюбоваться великолепием завоеванного города, через который медленно несла свои воды Москва-река. Тысячи черных птиц, воронов и ворон, столь же многочисленных в этих краях, как голуби в Вене, перепархивающие между кровлями дворцов и церквей, придавали городу особенный вид, который контрастировал с яркостью его блестящих красок. На смену жизни города, который еще накануне был одним из самых оживленных городов мира, пришла угрюмая тишина, прерываемая только цоканьем копыт кавалерии.

Армию расквартировали в различных частях Москвы. Евгению назначалось занять северо-западный квартал, заключенный между Смоленской и Санкт-Петербургской дорогами и соответствовавший направлению, которым он подошел. По тому же принципу Даву должен был занять часть города, простиравшуюся от Смоленских ворот до Калужских, то есть весь юго-западный квартал, а Понятовский – квартал, расположенный на юго-востоке Москвы. Ней, пересекший Москву с запада на восток, должен был расположиться в кварталах, заключенных между Рязанской и Владимирской дорогами. Гвардия, естественно, была расквартирована в Кремле и вокруг Кремля. Дома переполняли разнообразные продовольственные припасы, и, приложив немного усилий, можно было сполна удовлетворить первые нужды солдат. Офицеров встречали у дверей дворцов слуги в ливреях, предлагавшие всяческое гостеприимство. Так хозяева дворцов хотели сделать французских офицеров защитниками своих богатых жилищ, не предвидя того, что Москве назначалось погибнуть.

В городе осталась от силы шестая часть населения в триста тысяч душ, и эти редкие жители либо прятались по домам и не показывались, либо припадали к подножию алтарей. На пустынных улицах слышались только шаги французских солдат. Опустевшая Москва огорчала их, хоть и означала добровольную уступку всех богатств города, однако они ничего не заподозрили, ибо русская армия, которая до сих пор всё поджигала, ушла, и казалось, не нужно опасаться пожаров.

Надеялись насладиться Москвой, найти в ней мир или хорошие зимние квартиры в случае продолжения войны. Между тем на следующий же день после вступления несколько столбов пламени взметнулись над довольно крупным строением, содержавшим склады спиртных напитков. Пожару не удивились и не испугались, приписав его природе веществ, хранившихся в здании, или неосторожности солдат. Пожар потушили и успокоились.

Но вдруг, и почти в то же время, огонь с чрезвычайной силой вспыхнул в группе зданий Гостиного двора. Этот квартал, расположенный к северо-востоку от Кремля, заключал в себе самые богатые магазины, где продавали роскошные индийские и персидские ткани, европейские редкости, колониальные товары, сахар, кофе, чай и драгоценные вина. За несколько минут огонь охватил весь комплекс зданий, и примчавшимся солдатам гвардии пришлось прилагать величайшие усилия, чтобы его потушить. К сожалению, им это не удалось, и вскоре огромные богатства этого заведения стали добычей пламени. Тем не менее сгорело только большое здание, хоть и богатое, но одно, и никто не боялся за сам город. Эти первые отдельные пожары приписали естественным и обычным случайностям, вполне объяснимым в суматохе эвакуации.

В ночь на 16 сентября картина внезапно переменилась. Как если бы всем несчастьям сразу суждено было обрушиться на древнюю столицу Московии, ветер внезапно резко усилился и, подув с востока, перенес пожар к западу, на Тверскую, Никитскую и Поварскую улицы, самые красивые и богатые улицы Москвы. За несколько часов огонь быстро распространился среди деревянных построек, перебираясь с одной на другую с пугающей скоростью. Видно было, как длинные языки пламени захватывают всё новые кварталы, расположенные на западе. Заметили вспышки в воздухе и вскоре схватили негодяев, разносивших горючие вещества на концах длинных жердей. Их арестовали, допросили, пригрозив смертью, и они открыли ужасный секрет о приказе графа Ростопчина сжечь Москву, будто простую деревню на Смоленской дороге.

Известие потрясло всю армию. После арестов и допросов поджигателей сомневаться уже было невозможно. Наполеон приказал, чтобы в каждом квартале расквартированные там корпуса образовали военные комиссии и без промедления судили и расстреливали или вешали поджигателей, захваченных с поличным. Он приказал также использовать для тушения пожаров все находившиеся в городе войска. Однако невозможно было найти средства пожаротушения, и это обстоятельство не оставляло сомнений, если они еще оставались, в ужасном замысле.

Помимо того что отсутствовали средства пожаротушения, ветер, усиливавшийся с каждой минутой, бросал вызов усилиям всей армии. Внезапно он переменил направление на северо-западное, и потоки пламени устремились туда, куда еще не добралась рука поджигателей. Гигантские столбы пламени, пригибаемые ветром к крышам домов, поджигали их, едва коснувшись, пожар усиливался и разрастался с каждой минутой, распространяя вместе с огнем ужасающий рев, перемежавшийся с пугающими взрывами, разбрасывавшими вокруг горящие балки, которые переносили пламя туда, где его еще не было, или падали, будто бомбы, среди улиц. Через несколько часов ветер, вновь переменив направление, задул с юго-запада и погнал пожар в новом направлении, создав угрозу Кремлю, до сих пор невредимому. Раскаленные искры, падавшие на артиллерийскую паклю, разостланную на земле, угрожали поджечь ее. В кремлевском дворе находилось более четырехсот ящиков боеприпасов, а арсенал содержал несколько сотен тысяч фунтов пороха. Катастрофа была неминуема, и Наполеон мог взлететь на воздух вместе со своей гвардией и царскими дворцами.

Офицеры его свиты и солдаты артиллерии, знавшие, что его смерть станет и их смертью, окружили его и настоятельно требовали, чтобы он удалился от этого горящего вулкана. Опасность была грозной: старые артиллеристы гвардии, хоть и привычные к канонадам, подобным Бородинской, едва не теряли хладнокровие. Генерал Ларибуазьер, подойдя к Наполеону, засвидетельствовал, какую тревогу внушает его присутствие в Кремле, и с властностью, дозволительной его возрасту и преданности, вменил императору в долг предоставить им спасаться собственными силами, не увеличивая их затруднений тревогой, возбуждаемой его присутствием. К тому же несколько офицеров, посланных в прилегающие кварталы, сообщали, что пожар, с каждой минутой усиливавшийся, едва позволяет проходить по улицам и дышать, и поэтому следует уходить, чтобы не быть погребенными под руинами проклятого города.

Наполеон со свитой покинул Кремль, куда ему не смогла преградить путь русская армия, но откуда его выгнал огонь через сутки после вступления, спустился на набережную Москвы-реки, нашел там приготовленных лошадей и с большим трудом выбрался из города, который на северо-западе, куда он направлялся, был уже весь объят пламенем, и ветер пригибал столбы пламени к земле, разбрасывая потоки искр, дыма и удушающего пепла.

Армия, исполненная ужаса, выходила из Москвы. Дивизии Евгения и Нея отходили на Звенигородскую и Санкт-Петербургскую дороги, а дивизии Даву – на Смоленскую. Войска покидали город, только гвардия осталась в Кремле, надеясь отбить его у пламени. Наполеон остановился в усадьбе Петровское, в одном лье от Москвы, в центре расположений принца Евгения. Там он решил дождаться, когда бедствие соблаговолит усмирить свою ярость, ибо люди были уже бессильны ни возбудить его, ни погасить.

На следующий день ветер последним и роковым скачком переменился с юго-западного на западный, и потоки пламени перекинулись на восточные кварталы, к Мясницкой и Басманной улицам. Остатки населения спасались на открытых участках, встречавшихся в тех местах. Пожар приближался к заключительной стадии, то и дело слышались ужасающие обрушения. Крыши зданий, опоры которых сожрало пламя, оседали и с грохотом рушились, распространяя вокруг потоки пламени. Изящные фасады обваливались, засыпая обломками улицы. Там и тут падали раскаленные листы кровельного железа, подхваченные ветром. Через густую пелену дыма едва проглядывали небо и солнце, похожее на кровавый красный шар.

Наконец, когда четыре пятых города оказались пожраны пламенем, пожар почти беспричинно остановился. Начался дождь, который приходит обычно вслед за яростным ветром, и, не погасив огонь, ослабил его. Ураганный огонь обратился в горящие угли, жар которых постепенно стихал под непрекращающимся дождем. Остались стоять только кирпичные стены и высокие печные трубы, возвышавшиеся в дыму, будто призраки. Кремль уцелел, а вместе с ним и почти пятая часть города. Их сохранению содействовала гвардия: солдаты без перерыва носили воду ведрами и поливали ею кровли некоторых зданий.

Во многие полусгоревшие и даже полностью сгоревшие дома пыталась пробраться чернь, дабы подвергнуть их полному разграблению. Было совершенно невозможно помешать солдатам делать то же самое, и им дозволили этот род грабежа, представлявший собой, в конечном счете, разграбление пожарища. Вскоре в подвалах, под обломками сгоревших домов, солдаты начали обнаруживать съестные припасы, порой несколько подгоревшие, но в целом невредимые и довольно обильные в стране, где по причине долгой зимы господствовала привычка запасаться съестным на многие месяцы. Находили зерно и солонину, вино и водку, масло и сахар, кофе и чай. Во многих домах, не уничтоженных полностью, солдаты находили предметы роскоши и меховую одежду, которую приближавшаяся зима делала весьма ценной; однако непредусмотрительная жадность заставляла их предпочитать одежде и продовольствию столовое серебро. Обнаруживались также кареты, столь полезные ввиду предстоящего возвращения, и великолепный фарфор, который солдаты в своем невежестве беспечно разбивали.

Вскоре слух об этих своеобразных спасательных работах распространился среди корпусов, стоявших вне города, и пришлось позволить каждому в свою очередь пойти взыскать свою долю с пожарища и запастись съестным, спиртным и теплой одеждой. У сохранившихся зданий поставили охрану, в интересах офицеров, раненых и больных, а остальное предоставили любопытству и алчности солдат, направляемых московской чернью, хорошо знакомой с городом и местными привычками и лучше находившей потаенные места, где можно было отыскать драгоценные находки. Жалкое и вместе с тем гротескное зрелище представляли собой толпы солдат и простонародья, рывшиеся в дымящихся обломках великолепной столицы, нередко напивавшиеся найденными в подвалах алкогольными напитками, наряжавшиеся с хохотом в самые необычайные одежды, уносившие в руках драгоценные предметы и продававшие их за бесценок тем, кто мог их оценить, или ломавшие их с ребяческим невежеством. Странное и печальное зрелище с каждой минутой обретало всё более печальный характер из-за возвращения несчастных жителей, разбежавшихся при пожаре и эвакуации и теперь возвращавшихся посмотреть, уцелели ли их жилища и могут ли они раздобыть в них средства к существованию. Чаще всего людям приходилось рыдать над руинами домов, сгоревших до основания, или же отстаивать у оголтелой черни обломки уничтоженного благополучия, и сила оказывалась не на их стороне, если им не приходили на помощь французские солдаты. Чтобы укрыться от непогоды, многие собирали облетевшие с крыш куски кровельного железа и, укладывая их сверху на обугленные жерди, сооружали себе убежища, ложем в которых служили пепелища бывших жилищ. Жителям ничего не оставалось, как просить милостыню у солдат, чтобы получить кусок хлеба.

Так Москва постепенно наполнялась людьми, но несчастными и плачущими. Вместе с ними вернулись, испуская зловещее карканье, тысячи ворон, которых прогнал пожар и которые вновь завладели древними зданиями, где привыкли жить. К этим прискорбным картинам следует добавить еще более скорбную, открывшуюся во внутренности некоторых сгоревших домов, где русская армия, уходя, оставила раненых. Несчастные люди, не способные передвигаться, погибли в огне. Количество жертв варварского патриотизма Ростопчина оценивалось в 15 тысяч человек.

Картина, которую являла собой Москва, была одновременно душераздирающей и опасной для дисциплины армии, и следовало срочно положить этому конец. К тому же обломки великолепия Москвы важно было спасти, чтобы кормить армию и утолять голод несчастных жителей, оставшихся в городе из доверия к нам. Необходимы были приказы.

Наполеон вернулся в Москву 19 сентября, с сокрушенным сердцем, глубоко обеспокоенный ужасным событием. Несмотря на внутреннее сопротивление дерзкому походу, он дошел до Москвы в надежде найти в ней мир, как он нашел его в Вене и Берлине; но чего ждать от людей, совершивших столь ужасный акт и давших столь жестокое свидетельство непримиримой ненависти? Казалось, на каждом из сгоревших дворцов, от которых остались одни почерневшие стены, Наполеон читал написанные кровью и огнем слова: никакого мира, война не на жизнь, а на смерть!

И размышления его во время ужасного пожара были самыми горькими, самыми мрачными. Никогда за свою долгую и бурную карьеру Наполеон не сомневался в удаче. И впервые он смутно ощутил возможность огромной катастрофы, ибо знал, что стоит на вершине здания головокружительной высоты, которое может обрушиться от простого толчка.

Однако, не углубляясь еще в размышления о дальнейших последствиях пожара Москвы, он занялся предотвращением его прямых последствий для армии. Были отданы самые суровые приказания, дабы положить конец грабежам, которые продолжались под предлогом спасения от огня уцелевшего добра. Беспорядки удалось прекратить, и на смену им пришли целенаправленные поиски продовольствия, чтобы создать склады припасов и обеспечить средства провести в Москве всё необходимое время. Поиски вскоре привели к обнаружению значительных количеств зерна, солонины, спиртного и, главное, сахара и кофе, весьма ценного напитка в стране, где вино является редкостью. Город поделили меж армейскими корпусами, почти так же, как в день их прибытия, расположив головы колонн у Кремля, а основную их массу – в тех частях города, через которые они входили. Евгений расположился между Санкт-Петербургскими и Смоленскими воротами; Даву – между Смоленскими и Калужскими; Понятовский – у Тульских ворот; кавалерия снаружи; Ней – на востоке, между Рязанскими и Владимирскими воротами; гвардия – в Кремле. Офицерам приберегли уцелевшие дома, а крупные строения, сохранившиеся после пожара, превратили в склады. Каждый корпус обязали приносить в эти хранилища всё, что он находил за день, чтобы сделать запасы на будущее, независимо от того, придется остаться или уйти. Появилась уверенность, что продовольствием – хлебом, солониной и местными напитками – удастся запастись на несколько месяцев и для всей армии.

Однако предметом серьезной озабоченности стало свежее мясо, которое можно было раздобыть, только раздобыв скот, а скот можно было содержать, только раздобыв фураж. Еще более сложной задачей было сохранение кавалерийских и артиллерийских лошадей, также зависевшее от фуража. Наполеон надеялся решить эту проблему, отодвинув аванпосты на десять – пятнадцать лье от Москвы, чтобы охватить довольно значительную территорию и найти на ней в достаточном количестве овощи и фураж. Он задумал и другую меру: привлечь крестьян хорошими ценами. Поскольку деньгами, имевшими тогда в основном хождение в России, были бумажные рубли, а армейская казна содержала огромное количество таких денег, о происхождении которых мы уже говорили, Наполеон велел объявить, что будет платить наличными деньгами за доставляемое в Москву продовольствие, особенно за фураж, и рекомендовал защищать крестьян, которые ответят на этот призыв. Он приказал также выплатить жалованье армии в бумажных рублях, из предосторожности всё же добавив, что офицеры, которые захотят отправить свое жалованье во Францию, получат возможность поменять эти бумажные деньги иностранного происхождения во всех конторах казначейства.

Облагородив употребление подобных средств актом гуманности, достойным его и французской армии, Наполеон приказал оказать помощь всем погорельцам. Одним помогли соорудить хижины, другим предложили пристанище в зданиях, не служивших армейским нуждам, всем предоставили продовольствие. Но продовольствие, нужда в котором могла сделаться очень существенной в зависимости от длительности пребывания в Москве, было слишком драгоценно, чтобы долго раздавать его иностранцам, большей частью враждебным. Наполеон предпочел дать им денег, дабы они позаботились раздобыть его сами. С французами, давно поселившимися в Москве, обходились как с нашей собственной армией; те, что владели грамотой, были использованы для создания временной городской администрации, пока в столицу не возвратятся русские.

Следовало подумать о дальнейших планах, которых требовало чрезвычайное положение. Наши планы отчасти зависели от планов неприятеля, а о нем уже несколько дней ничего не было слышно. Генерал Себастиани, сменивший во главе авангарда Мюрата, обосновавшегося в Москве, был вынужден признать, что русским удалось его провести столь же успешно, как в Рудне. Преследуя армию Кутузова сначала по Владимирской, а затем по Рязанской дороге, он продвинулся до Москвы-реки, с которой дорога пересекается в восьми-девяти лье от Москвы, перешел следом за русскими через реку и, не упуская из виду казаков и регулярную кавалерию, дошел в юго-восточном направлении до Бронниц, в двадцати лье от Москвы, не подумав послать разведку вправо и постоянно принимая видимость за реальность. В Бронницах Себастиани всё же понял, что его обманули и неприятеля перед ним уже нет, и сообщил об этом в Москву, честно признавшись, что не знает, где его искать. Между тем стало известно, что два маршевых эскадрона, сопровождавших фургоны с боеприпасами, двигавшиеся к Москве по Смоленской дороге, были настигнуты казаками в окрестностях Можайска, окружены и вынуждены сдаться.

До Наполеона эти неприятные известия дошли 21 или 22 сентября, после пожара в Москве. Он весьма рассердился на генерала Себастиани, несмотря на уважение, которое к нему испытывал; но крики и гнев ничего исправить не могли.

Наполеон предписал Мюрату немедленно отправляться и возглавить авангард и вверил ему корпус Понятовского, чтобы он смог справляться о движении неприятеля с помощью солдат, говоривших на каком-нибудь славянском языке. Поскольку набеги казаков наводили на мысль, что генерал Кутузов совершил боковое движение на правом фланге французов, направившись в наши тылы по Калужской дороге, Наполеон предписал Мюрату передвинуться с юго-запада на юг, то есть с Рязанской дороги на Тульскую, и двигаться до тех пор, пока не получит известий о Кутузове. Не пожелав отпускать Мюрата на поиски великой русской армии одного, он отправил через Калужские ворота Бессьера с гвардейскими уланами, кавалерией Груши, легкой кавалерией и 4-й пехотной дивизией Даву, приказав им двигаться на Калугу. Наконец, Наполеон приказал гвардейским драгунам, одной кирасирской дивизии и дивизии Бруссье принца Евгения совершить попятное движение по Смоленской дороге. Три войсковых соединения, расходясь веерообразно к тылам, должны были прощупывать местность до тех пор, пока не обнаружат неприятеля.

Наполеон подозревал, что найдет Кутузова на Калужской дороге, ибо на этом направлении он получал двойное преимущество, создавая угрозу французским тылам и входя в сообщение с богатейшими провинциями империи. Хотя Наполеон был в этом почти уверен, ему не терпелось узнать это наверняка. Даву, сильно встревоженный тем, что неприятель сохранил достаточно сил, чтобы маневрировать на наших флангах, умолял Наполеона немедленно найти его, сразиться с ним и разгромить, после чего можно будет спокойно спать в Москве, хоть всю зиму, если угодно. Наполеон придерживался такого же мнения, лишь бы не пришлось идти за русскими слишком далеко. Ведь армия находилась в Москве только семь дней, четыре из которых прошли среди пламени, и он не хотел отрывать солдат от первого сладостного отдыха, разве только для нанесения решающего удара. Наполеон стал готовиться к выступлению, но оставил пока без движения армейские корпуса, ожидая, когда ему откроют тайну новой позиции русских.

А вот каковы в это время были решения генерала Кутузова и движения его армии. Первоначальным планом, согласованным с адъютантом Александра офицером Мишо, было отступление за Оку. За Окой армия была бы хорошо прикрыта и могла сытно кормиться дарами южных провинций, доставляемых из Калуги по Оке. Но отступить за Оку значило слишком отдалиться от французов, оставить им обширное пространство для фуражирования и бесконечно усилить падение морального духа армии, которая считала, что не справилась со своей миссией, не сумев защитить Москву. Уныние в русской армии дошло до предела, а вид тысяч семейств, тащившихся за ней следом пешком и на повозках, никак не уменьшал угнетавшие солдат горькие чувства. И Кутузов, при всей его русскости, постепенно становился ничуть не более популярным, чем Барклай-де-Толли. Дабы вернуть себе популярность, он распространял слухи, будто не хотел оставлять Москву и был принужден к этому некоторыми военачальниками, намекая на Барклая-де-Толли и Беннигсена, ибо после гибели Багратиона тот сделался его последним соперником.

Таково было положение вещей, когда вдруг в ужасную ночь на 17 сентября неистовый ветер с северо-запада донес до русской армии, идущей в обход вокруг Москвы, рев и мрачные отсветы пожара. Пугающая картина, возникшая на горизонте подобно извергающемуся вулкану, сорвала солдат и беженцев с биваков, и все поднялись, созерцая катастрофу в древней столице их отечества. Подлинный поджигатель, граф Ростопчин, и Кутузов, который не знал о секрете Ростопчина, но догадывался о нем, поспешили объявить, что Москву подожгли французы, и эта невероятная клевета с необычайной быстротой распространилась в народе и армии. Все в один голос требовали отмщения, хотели тотчас идти в бой. Так, сжегши Москву, Ростопчин ничего не лишил французов, ибо в огромной столице осталось достаточно крыш, чтобы приютить их, и достаточно пищи, чтобы прокормить, но вырыл между народами пропасть, пробудил против французов национальную ненависть, сделал невозможными переговоры и возродил энергию русской армии, начавшую приходить в уныние от своего видимого бессилия.

Теперь было не время отдаляться от французов и оставлять им свободу действий. Двигаться по Рязанской дороге до Коломны на Оке значило демонстрировать излишнюю осторожность. И Кутузов, дойдя до берегов Москвы-реки, счел должным остановиться и предпринять в этом месте запланированное фланговое движение вокруг французской армии.

Воспользовавшись переговорами между генералом Себастиани и генералом Раевским, которые они вели с целью избежать бесполезных столкновений, генерал Кутузов приказал предоставить французам всё, что они захотят, усыпить их бдительность и полностью скрыть от них направление движения. И, начиная с 17 сентября, в то время как кавалерийский арьергард продолжал беспечно двигаться по Рязанской дороге, увлекая за собой генерала Себастиани, основная часть армии принялась поворачивать с юго-востока на юго-запад и передвинулась за Пахру. Именно за Пахрой, а не за Окой, занял позицию Кутузов, расположившись не непосредственно на линии коммуникаций французов, но рядом с ней, и имея возможность передвинуться к ней за один марш.

Прибыв 18-го в Подольск, Кутузов 19-го был в Красной Пахре. Именно из этого пункта, расположенного точно на юго-западе, очень близко к линии коммуникаций французов, он и посылал казаков на Смоленскую дорогу, чтобы захватывать посты и конвои неприятеля, что насторожило Наполеона и заставило его принять меры, о которых мы только что рассказали.

Такова была позиция русской армии, когда корпуса Мюрата и Бессьера принялись искать ее к юго-востоку на Рязанской дороге и к югу на Тульской дороге. Ведомый чутьем одного из офицеров авангарда, Мюрат вскоре распознал ошибку генерала Себастиани, повернул вправо, поднялся по течению Пахры и быстро вышел на след неприятеля. В то же время державшийся правее Бессьер повернул с юга на юго-запад, подошел к Подольску и Десне и столкнулся с основными силами русского арьергарда под командованием Милорадовича. Французские генералы, получившие приказ энергично теснить неприятеля, дабы прояснить его намерения, решительно двинулись на него; Мюрат, который перешел через Пахру по следам русской армии, угрожал захватить русских с фланга.

При виде Мюрата, расположившегося за Пахрой, смельчак Беннигсен предложил обрушиться на него и сокрушить. Но Кутузов был другого мнения, и у него для этого имелись прекрасные основания. В русском лагере не знали, что Мюрат располагает только своей кавалерией и пехотой Понятовского, и опасались, что поблизости находится и вся французская армия. Ведь Кутузов располагал не более чем 70 тысячами солдат регулярных войск и не считал разумным, накануне той минуты, когда можно будет пожать плоды мучительной, но глубоко продуманной кампании, отказаться вдруг от них и подвергнуть себя опасности сражения с неизвестным исходом. Он ожидал из Калуги значительных подкреплений регулярными войсками и превосходную дивизию казаков с Украины; а тем временем приближающиеся холода, скудость продовольствия и расстояния должны были ослабить французскую армию почти настолько же, насколько усилится русская. И пока соотношение сил полностью не переменится в пользу русских, давать сражения не следовало. Хотя фактически Кутузов ошибался, поскольку Мюрат располагал только одним подразделением, теоретически он был прав, и его основная мысль была верной. Он решил отступить еще дальше по Калужской дороге, так далеко, как понадобится, чтобы увернуться от Мюрата, ибо середины не было, нужно было либо атаковать, либо избегать сражения.