Текст книги "Уиронда. Другая темнота"

…Ах, эфиопка, ах, негритянка… А теперь я вас проткну, ребяткиии…

и проснулся, подскочив от неожиданности, когда все радостно загалдели, услышав звонок.

У дверей школы я встретил Ренцо. Заунывно звонил колокольчик, напротив кабинета завуча стояла плешивая елка. Судя по темным кругам под глазами и растрепанным волосам, Ренцо тоже не очень-то хорошо спал. При мысли о том, что я не одинок, сразу стало как-то легче.

– Привет! Как дела, ссыкло? Ну и видок у тебя.

– Иди в жопу. Сам-то… – я не мог не улыбнуться.

Мы пошли по велосипедной дорожке, ведущей от школы к старому вокзалу, а оттуда к «Авроре». Молчали и пинали на ходу мертвые листья, согнувшись под тяжестью учебников и мрачного декабрьского неба. Я первым завел разговор, хотя целый день пытался отделаться от кошмарных воспоминаний.

– Нам все приснилось или это было на самом деле?

Ренцо открыл маленький кармашек на портфеле, вытащил сигарету и сунул в рот. Зажег ее, затянулся, зашелся в кашле, как больной туберкулезом, сплюнул.

– Я всю ночь об этом думал, понимаешь? Конечно, на самом деле. Двум людям не может присниться одно и то же. Ты-то что думаешь, Вито? Ты у нас эксперт по фильмам ужасов.

Я взял сигарету у Ренцо и стал курить, не вынимая ее изо рта. Мороз больно щипал щеки, асфальт побелел от инея.

– Я вообще старался об этом не думать… Может, это галлюцинация. Или наркотик Индейца, если мы его где-то хватанули и…

Ренцо расхохотался, держась за живот.

– Что ты несешь? Я такого бреда не слышал с тех пор, как Джузеппе заявил, что его брат не колется, а только иногда покуривает гашиш.

– Ну, так расскажи свою теорию, лошара!

– Ты уверен, что хочешь ее услышать? Отдай сигарету.

Мы остановились недалеко от бывшего вокзала – уродливой казармы, которую тогда использовали под железнодорожный склад. Потом, в середине двухтысячных, его закрыли, а казарму через несколько месяцев снесли, пока она не обрушилась.

Ренцо продолжал говорить, не дожидаясь ответа:

– В этом виноват Саверио Денизи, но наркотики тут ни при чем.…

Ренцо сделал театральную паузу, и я посмотрел вдаль. На горизонте виднелись опоры ЛЭП. На электрических проводах кто-то сидел, – наверное, ворона или цапля, но силуэт был подозрительно похож на человеческий. Я снова повернулся к другу.

– Ты ведь знаешь, что говорит Ди Фебо о Денизи и чердаках… Он встречается там с дружками-наркоманами, читает книги по черной магии, слушает сатанинскую музыку, устраивает… религиозные обряды… Джузеппе сказал, что как-то раз туда приходил его брат, а с ними была девушка, она разделась, и ей между ног засунули облатку, которую один из них украл в церкви…

Теперь я взорвался смехом, и пар изо рта белым облачком вылетел в воздух.

– Ты что, серьезно веришь Ди Фебо? Папа говорит, что у нее язык длиннее, чем у Милли Д’Аббраччио[13]13
  Милли Д’Аббраччо – итальянская порноактриса и политик.


[Закрыть]… Но я все равно не понимаю, при чем здесь… третий с половиной этаж. – Я впервые произнес вслух надпись на деревянной табличке.

– Ну, Денизи так намудил, что открыл какое-то другое измерение, – может, специально, может, нет… И если остановить лифт между третьим и четвертым этажами, то попадаешь в этот адский мир – примерно как в том фильме про парня с гвоздями в лице.

– «Восставший из ада»!

– Да, молодец, как в «Восставшем из ада»! Там надо было открыть странную шкатулку, а в «Авроре» – вовремя остановить лифт!

– Бред, Ренцо, это ведь просто фильм… Что-то здесь не так, должно быть объяснение, – возразил я. – Лучше нам просто забыть эту историю, и все. И говорю тебе точно: больше на лестнице D я играть не буду, ни за что, даже за все петарды из магазина Пикко. И никому не надо там играть. Давай установим новое правило: на лестнице D играть запрещено, потому что это слишком опасно. Придумаем какую-нибудь причину, наплетем про Фолкини или еще что-нибудь…

Если перднуть в грозу, то эффект будет таким же, как от моих слов. Ренцо замолчал и, пройдя последний поворот, швырнул окурок в клумбу.

Перед нами возник силуэт «Авроры», возвышавшейся посреди пустыря. Впервые с тех пор, как мы переехали сюда, я смотрел на него с раздражением. Это был мой дом, место, которое должно защищать и согревать меня, и мне казалось ужасной несправедливостью, что я больше не могу считать его безопасным, что в задачу, стоящую перед ним, закралась ужасная ошибка, нелепый пробел. На карнизах сидели голуби, как будто наблюдая за нами, и я невольно подумал – а за окнами третьего с половиной этажа птицы обычные или похожи на птеродактилей из моих книг?

– Неужели тебе не интересно? – вдруг спросил Ренцо. («Блин, так я и знал», – подумал я.) – Надо туда вернуться.

– Нет! – это прозвучало так резко, что Ренцо вздрогнул, бросая на меня странный взгляд. – Даже не думай об этом!

– Тогда я скажу Диане, что тебе вчера не было плохо, а просто ты обоссался, когда Фолкини задал нам взбучку. Она ведь верит всему, что я говорю.

Если бы я был сильнее, выше и шустрее Ренцо, я бы не раздумывая кинулся на него и пустил в ход кулаки. Ренцо знал, что мне нравится Диана, а ей нравится он. Но физическое противостояние было проиграно мною еще на старте, поэтому я перешел к словесной контратаке, стараясь изо всех сил казаться равнодушным.

– Хорошо. Тогда я обо всем расскажу родителям, и никакой тайны у нас больше не будет. И мы квиты.

– Да ты не… Тебе все равно не поверят.

Я помедлил.

– Вот и узнаем. Если тебе так интересно, иди один. Я с тобой не пойду.

Ренцо вдруг остановился и топнул ногой. По выражению его лица я понял, что сейчас мне придется выслушать очередную тираду.

– Да как ты не понимаешь, Вито?

– Что я должен понимать?

– Ты когда-нибудь такое видел?! Мы выясним, откуда это взялось. Прикинь, мы же там одни, нам никто не помешает. Меня задолбали эти наши игры, все время одно и то же, Джейсон, три банана, скукотища. Давай вернемся туда, хотя бы один разок, просто посмотрим!

Я с сомнением помотал головой.

– Ренцо, ты чо, забыл, какие там пауки? А на улице – как после атомной войны и… этот Фолкини… Кто знает, что еще за дерьмо бродит по лестнице…

– Да, Вито, но теперь мы подготовимся. Будем молчать. Пойдем осторожно! Можем взять с собой оружие!

До дома оставалось метров сто. В окнах подъезда виднелись силуэты Дианы, Джузеппе и других ребят, которые, видимо, играли в догонялки. В отличие от меня и Ренцо у них не было уроков после обеда. Я ускорил шаг, сердце забилось быстрее, и тогда Ренцо нанес смертельный удар.

– Блин, Вито, а вдруг мы найдем сокровища или увидим чудеса?! Надо только понять, как там перемещаться, а потом мы всем расскажем. Да Диана просто в осадок выпадет!

В моей голове тут же возникла картина: я, минус десять килограммов, стою в кожанке с сигаретой во рту и говорю, прищурившись, своей возлюбленной:

– Слушай, красотка, тут есть одно место, которое я бы хотел тебе показать… Там опасно, но много прикольного. Тебе понравится. Оно тут недалеко – между третьим и четвертым этажами лестницы D. Я никогда никого туда не водил… Пойдешь со мной?

– О, Вито, конечно, пойду! – отвечает Диана, а потом сует язык мне в рот. – С тобой я пойду куда угодно!

Я отогнал чудесное видение, вздохнул и повернулся к Ренцо.

– Хм. Не знаю.

– Слушай, давай так. Через неделю я уеду к бабушке и дедушке в Венето на рождественские каникулы. Потом вернусь, и мы поговорим, ладно? Ты же не бросишь своего лучшего друга одного на третьем с половиной этаже?! Так делают только подонки!

Одной рукой он обхватил меня за шею, а костяшками пальцев другой потер мне голову. Странный жест, но мы всегда проявляли чувства со здоровой долей телесных контактов и насилия.

– Отпусти меня, лошара!

Вывернувшись из его объятий, я бросился к «Авроре». Огни рождественских елок на балконах напоминали стайки светлячков, запертых в толстых стеклянных банках. Подошедшая Диана спросила, как я себя чувствую.

– Все хорошо, – ответил я, не надеясь на такое внимание, и почувствовал себя самым счастливым на свете.

У меня словно выросли крылья, и я забыл и третий с половиной этаж, и просьбу Ренцо, и свои страхи.

Я надеялся, что эти рождественские каникулы станут особенными, и не ошибся.

* * *

Волею судьбы все сложилось так, что моя полувлюбленность в Диану переросла в безумное подростковое увлечение, вызывавшее дрожь в коленях и недвусмысленные сны. Это были ощущения, которых я никогда раньше не испытывал и уже не испытаю. О них напоминают мне некоторые ароматы, оттенки света, жесты.

Ренцо уехал в канун Рождества («Увидимся, красавчик жирдяйчик», – сказал он мне перед тем, как сесть в машину, и крепко сжал в костлявых объятиях). Джузеппе заболел ветрянкой, Лука Дерьмовая Башка был у бабушки в Александрии, да и многие другие ребята из «Авроры» разъехались к родственникам или проводили время в кругу семьи.

Моим же родителям в том году было не до праздников. Двадцатого декабря в ду́ше упала бабушка Анна, сломав бедро, и мама с папой по очереди дежурили у ее постели в больнице. Я часто оставался дома один.

Диана впервые отмечала Рождество в «Авроре». Двадцать пятого к ним приезжали родственники, но в остальные дни она была свободна, и мы убивали время как могли, шатаясь по подъездам вместе.

Вдвоем.

Я и она.

Нам не мешали другие парни, присутствие которых меня часто раздражало, и я смог узнать Диану гораздо лучше.

Мы часами сидели в полумраке подъезда или на ступеньках моей лестницы, болтая о том, что нам нравится, кем мы будем, когда вырастем. Диана хотела путешествовать. Быть певицей. В следующем году она собиралась заниматься музыкой. Я слушал ее с восторгом, и иногда сам рассказывал о книгах про динозавров, о последнем фильме, который смотрел в кино, или показывал статуэтки Sgorbions[14]14
  Sgorbions – серия очень популярных наклеек, выпускаемых в США с 1985-го года. На каждой карточке-стикере изображен персонаж, обладающий какой-либо комичной физической чертой или страдающий от жестокостей судьбы, со смешным именем, основанным на игре слов.


[Закрыть]. Диане это вроде бы было интересно («Офигееееть!» – говорила она кристально чистым голоском).

– Обожаю Плохишей. У меня есть все номера. Если хочешь, дам почитать, УАЗ УАЗ! – как-то призналась она мне, изобразив звук, который часто повторял главный злодей комикса. Я тогда зачитывался историями про него и про Лупо Альберто. А то, что они нравятся Диане, добавило ей немало очков в моих глазах.

Оказалось, мы с ней похожи: оба любим черный юмор, понимаем друг друга с полуслова – почти как с Ренцо, но она была девочкой, и, богом клянусь, каждый раз, когда наши руки соприкасались или она целовала меня в щеку на прощание, в моем животе начинали летать и бабочки, и стрекозы, и фламинго, и птерозавры.

Как-то вечером мы проходили мимо лестницы D, и вдруг, увидев бледный свет лифта, стоящего на первом этаже, я до смерти перепугался. Страшные картинки замелькали в голове одна за другой – гигантские пауки, спускающееся по лестнице страшилище Фолкини, апокалиптический пейзаж за окнами «Авроры»…

Я схватил Диану за руку и потащил подальше оттуда, к лестнице Е, одной из самых чистых и освещенных в доме.

– Что с тобой? Боишься Фолкини, что ли? Да он же просто ворчливый старикашка…

Я чуть не рассказал ей о том, что мы нашли, или думали, что нашли. Но удержался, едва-едва.

А еще я так и не сделал первый шаг, не поцеловал ее, не спросил, хочет ли она со мной встречаться; вечером, раздевшись до трусов в своей маленькой спальне, я смотрел в зеркало и казался себе уродливым и жирным, почти не сомневаясь, что я для нее просто друг.

Ренцо все время стоял между нами.

– Ренцо – такой милашка! Он тебе звонил? Как ему живется у бабушки и дедушки в Венето? – пару раз спросила Диана, и тогда я узнал, что ревность – это безжалостная тварь, она откладывает яйца под кожу, а ночью из них вылупляются личинки, которые грызут тебя изнутри и не дают уснуть. Я то и дело повторял себе, что волноваться не стоит, потому что Ренцо знал о моих чувствах и клялся, что ему нет дела до Дианы. Он вообще называл ее коровой: «Ты на нее посмотри! Она же жирная. Я бы не подкатил к ней, хоть засунь мне в жопу бейсбольную биту. А ты попробуй! Если она тебе нравится, ты должен попробовать!»

Мы с Дианой были особенно «близки» в Епифанию, 6 января. Праздники закончились, и пришел конец нашему уединению и задушевным разговорам. Джузеппе поправился, вот-вот вернутся Лука и Ренцо, и все снова будет как раньше: будильник, мультики за завтраком, поход в школу по велосипедной дорожке в утреннем тумане, домашние задания, рутина.

– С тобой так хорошо. И весело, – улыбнулась Диана, когда я возвращал ей Плохишей и выдал какую-то идиотскую шутку. Приближалось время обеда, мы сидели во дворе, шел снег, в небе висели облака, светлые и четкие, как опрокинувшиеся в вышине барельефы. Снежинки на темных волосах Дианы напоминали звезды.

– Мне тоже с тобой хорошо. Очень, – пробормотал я, чувствуя, что краснею.

Ее миндалевидные глаза, красные потрескавшиеся губы сводили меня с ума, заставляя забыть обо всем на свете. Наши лица оказались совсем близко друг к другу. И тут, сам не знаю как, мой взгляд скользнул по стеклу одного окна в пролете лестницы D.

Даже не успел понять, какой это этаж. Успел только разглядеть уродливое круглое лицо, прижатое к стеклу, и два смотрящих на меня голубых глаза: было далеко, но я увидел маску радостного интереса на лице – парень махал мне рукой, как бы говоря: «Иди сюда, догони меня!»

Я чуть не всхлипнул и отстранился от Дианы, чтобы лучше разглядеть изображение, но контур человеческой головы остался, а черты растаяли в заполнявшем его серебристом облаке. Как и волшебство, возникшее между мной и Дианой, которое могло подарить мне первый в жизни поцелуй.

Диана убежала и носилась по двору в вихре снежинок, а по выражению ее лица было ясно, что она все неправильно поняла.

Я проклинал себя и проклинал чертову лестницу D с ее тайнами, но не смог ничего объяснить – чувствовал себя слишком беспомощным и слишком боялся. Я проводил Диану до лестницы. Она попрощалась со мной немного холодно, с разочарованием.

Идя по коридору домой, в тот печальный день шестого января, двадцать лет назад, я разрешил себе посмотреть на таинственную лестницу.

Ренцо вернется вечером. Я схожу с ним на третий с половиной этаж. Хотя бы докажу самому себе, что не трус. И словно в знак протеста глотнул воздух и желчно отрыгнул в сторону лестницы D.

* * *

Правила. Везде одни правила. Или запреты – не делай того, не делай этого, не переходи дорогу где попало, не садись в машину к незнакомым, даже если тебе скажут, что папа заболел или мама попала в больницу.

Окруженные требованиями в повседневной жизни, мы, конечно, придумали собственные для нашей вселенной. Нам казалось, нужно непременно написать инструкцию о том, как вести себя в той «Авроре».

Мой страх отступил. Чем больше времени проходило, тем слабее я чувствовал хватку третьего с половиной этажа. Неужели мы действительно верили, что все случившееся нам не приснилось? Что мы не внушили себе это, обманывая самих себя? Любопытство победило, и мне снова захотелось попасть туда и убедиться, что я не ссыкло.

– Первое – молчать. Тот Фолкини, страшилище, вылез, когда мы стали шуметь. Как и настоящий. Он ведь приходит как раз тогда, когда мы кричим или играем в футбол, – размышлял Ренцо, валяясь на моей кровати и выкручивая ноги Хи-Мэна. Был вечер 7 января.

Лицо Ренцо порозовело и округлилось, – наверное, бабушка кормила его одной треской и полентой. Я был рад, что он вернулся. А Ренцо был рад, что я передумал насчет третьего с половиной этажа. Я не стал рассказывать ему о Диане и тенях, которые мелькали за окном лестницы.

– Итак, правило номер один: соблюдать тишину. Правило номер два: держаться подальше от Фолкини, что бы ни случилось. Я не хочу очутиться в волчьем логове. Давай не пойдем наверх, а будем спускаться. Посмотрим, что на других лестницах. Не все сразу, а по частям… – лицо Ренцо просветлело. – Правило номер три: по одной части за раз!

– Правило номер четыре, – подхватил я, крутя в руках игровые картриджи для приставки Atari 7800, прежде чем Ренцо продолжил говорить, – выходить на улицу запрещено. Я не хочу этого делать. Ни за что. Ты видел, какое все там ужасное?

– Пауки?

– Да не только, – кивнул я. – Конечно, наш городишко – та еще дыра, но то, что я видел из окна в том мире, еще хуже. Хоть пытай меня, я нос на улицу не высуну.

– Договорились. Может быть, позже.

– Правило номер пять, – продолжал я, окрыленный одобрением Ренцо, – никогда не разделяться. Нужно держаться вместе. Как Балбесы, как Охотники за привидениями, как Фантастическая четверка!

– А мы всего-навсегда два лоха!

– Ага!

Мы захохотали, и я плюхнулся на стол перед консолью, а Ренцо – на матрас. Он хотел было стукнуть меня Хи-Мэном, но я успел увернуться.

– В лучшем случае мы похожи на Лорела и Харди!

– Лорел и Харди были лучшими друзьями, хотя постоянно собачились из-за пустяков.

– Как и мы! – парировал Ренцо.

– Кстати, – вспомнил я, когда приступ нашей дружеской любви закончился. – Оружие! У меня много свистящих петард, шутих, Магнума, бенгальских огней, и еще на Рождество мне подарили денег… Ты сколько накопил?

– В этом году мало. Двадцать тысяч лир.

– Я ненамного больше, но можем купить вскладчину несколько основ для бомб у Пикко. Ты за?

– Конечно! Может, я смогу стащить пару ножей с кухни.

– Было бы отлично! Я возьму фонарик…

Правила и снаряжение мы обсудили. Оставалось только назначить день экспедиции.

– Когда пойдем? – спросил я.

– Идеально – в субботу, сразу после обеда, тогда будет много времени до вечера. Приходим из школы, обедаем, а около двух встречаемся в подъезде. И вперед! Годится?

– Ладно. Правда, мои родители могут отправить меня навестить бабушку, ее завтра выписывают. Но я чего-нибудь придумаю – скажу, что в понедельник у меня контроша, надо готовиться.

– Супер.

Мы записали правила и снаряжение, а потом стали играть в Asteroids, уничтожая межзвездные болиды и НЛО. В третьем раунде я втиснулся на своем космическом корабле между двумя мелкими астероидами, но тут же врезался в третий, персикового цвета.

– Тебе конец! – хмыкнул Ренцо, перебирая пальцами по клавишам на джойстике.

Неприятным эхом слово отдалось в груди, а потом и в голове.

– Слушай… думаешь, это опасно? В смысле, вернуться туда…

Ренцо поставил игру на паузу и улыбнулся своей неизменной решительной кривой улыбкой.

– Конечно. А иначе в чем смысл? – заявил он.

Разве я мог с ним не согласиться?

* * *

Следующие несколько дней прошли в томительном ожидании. Школьные занятия тянулись с безжалостной медлительностью, а по ночам я просыпался от кошмаров, которые тут же забывались.

В среду мы встретились с Лукой и Джузеппе. У него все никак не проходила сыпь от ветрянки. Мы играли в снежки во дворе, пока Джузеппе в подбородок не прилетел кусок льда, и он не убежал, рыдая и проклиная нас на диалекте.

В четверг, выходя из школы, я встретил Диану: она поздоровалась со мной и улыбнулась так, словно несостоявшийся поцелуй – всего лишь несчастный случай.

– Вито, как жизнь? На каникулах было лучше, да?

Ее глаза говорили мне, что ничего не потеряно, что можно все исправить. Я решил, что после похода на третий с половиной этаж признаюсь ей в любви. И в тот же вечер начал трудиться над запиской – рисовал в разных позах Плохишей (получалось не слишком похоже на оригинал), которые держали таблички с надписями: «Я. Л. Т.», «Ты самая лучшая!», а третья, просто гениальная, гласила: «Каждый раз, когда я тебя вижу, мое сердце делает УАЗ УАЗ!»

Я тут же начал переживать о том, как бы отдать свое послание Диане, чтобы не покраснеть от смущения и не начать лепетать какие-нибудь бессвязные слова.

Тем временем приближалась суббота, неся порывы ветра, снегопад и тягостное волнение при мысли о грядущем походе.

* * *

Снова перешагнуть эту пропасть (потому что это была пропасть – и в моем сознании, даже когда я повзрослел, она осталась пропастью) оказалось сложнее, чем мы думали, – настолько, что попытке на двадцатой я начал всерьез сомневаться в существовании третьего с половиной этажа.

– Мы все это придумали. Я же говорил! – в кабине лифта было холодно, как в Сибири, и зубы отбивали дробь не хуже кастаньет. На улице повалил снег, начиналась настоящая метель, лавиной несущаяся с французских Альп.

– Ну, давай еще раз попробуем! – предложил Ренцо. – Я уверен, сейчас у нас получится. Мне кажется, надо остановить лифт на несколько сантиметров выше и подождать подольше на пару секунд. Засекай, Вито! – скомандовал он. Через плечо у него была перекинута сумка, набитая петардами и всякой всячиной, в руке – фонарик, а на голове – меховой капюшон, который делал Ренцо похожим на суетливого эскимоса.

– Хорошо. Последний раз. И пойдем домой. Мы уже полчаса здесь сидим, скоро кто-нибудь придет и скажет нам пару ласковых…

Лифт остановился на полпути, лестничная площадка через стекло казалась именно такой, какой должна быть, и медная табличка подтверждала это:

3 этаж

Я разблокировал кабину и тут же нажал на кнопку первого этажа. Когда мы спустились, и лифт остановился, в рюкзаке забрякали два ножика, которые я стащил с кухни.

– Ты готов? – спросил Ренцо. – Предупреди, когда будет 17 секунд…

Я потыкал на кнопки часов. На дисплее зажглись цифры 00:00:00.

– Готов. На три. Раз, два, три!

Ренцо нажал кнопку пятого этажа, и мы начали подниматься. Не моргая, я смотрел на циферблат, а когда появилась надпись 00:00:17, закричал:

– Давай!

Ренцо опустил указательный палец на ALT, раздался визг металла, и лифт застыл.

– Твою ж!.. – с восторгом воскликнул Ренцо.

Теперь у нас получилось – я это понял еще до того, как мы увидели трухлявую деревянную табличку с надписью:

3,5 этаж

Волосы на головах встали дыбом. Может, так казалось, потому что свет просачивался через окно на лестнице особенным образом, а может, наэлектризованная атмосфера делала свое дело. Гробовая тишина подсказывала, что мы снова пересекли границу.

Ренцо открыл решетки лифта, высунулся на площадку, огляделся, а потом вернулся в кабину, стараясь не шуметь.

– Вот, – прошептал он. – У нас получилось, Вито!

Он светился от удовольствия. Поцеловал меня в щеку, а я в знак согласия поднял большой палец вверх.

– Пойдем? – включая фонарик, спросил Ренцо.

– Пойдем, черт побери! Подсади меня!

Второе путешествие на третий с половиной этаж прошло успешно, несмотря на страх. Мы начинали понимать, как устроен этот мир, и привыкать к нему. Здесь все было похожим на нашу реальность, но немного другим. Этот мир напоминал тревожный сон, еще не превратившийся в истинный кошмар.

Двигаясь бесшумно, как крысы, мы спустились вниз, освещая фонариком темный густой туман, окутывавший первый и второй этажи. Туман напоминал копоть, и откуда он взялся, мы не могли понять.

Из подвалов поднимался сладковатый запах протухшего мяса, и мне вспомнились рассказы о страдающей от депрессии женщине, которая повесилась. Интересно, она все еще покачивается там, в темноте? Лицо сизое, опухшее, а язык, как мерзкое насекомое, свисает изо рта… Если мы будем спускаться дальше и заглянем в вентиляционное отверстие в железной двери подвала, мы ее увидим? Увидим этот маятник из плоти и костей, в который превратился человек, доведенный до отчаяния безумием, одиночеством, равнодушием? Дорого бы я дал за то, чтобы такие вопросы не рождались у меня в голове.

Мы пошли по боковому коридору и увидели, что странный мир не ограничивается лестницей D. Эта нереальная реальность охватывает весь дом.

На улице шел снег. Но на изуродованную, безжизненную землю падали не белые, а черные хлопья, похожие на клецки, на штрихи угольным карандашом, резко выделявшиеся на мертвенной серости неба.

– Часы опять встали? – дрожащим голосом спросил Ренцо.

Да, именно так: время (по крайней мере, то, что показывали мои часы) в реальности третьего с половиной этажа замирало. Но стоило нам вернуться на первый этаж лестницы D в нашем мире, часы снова начинали работать как ни в чем не бывало, показывая правильное время с учетом тех минут, что мы провели в иной реальности.

Здесь все внушало ужас – завораживающий, пленительный, многогранный, будто ты оказался в музее странностей и чудес, в какой-нибудь кунсткамере. Каждое новое, чудовищное открытие вызывало отвращение и одновременно увлекало за собой, приглашая разглядывать дальше эту отвратительную карусель кошмаров.

Мы шли по коридорам молча, крепко сжимая ножи в руках, но в отличие от страшилища Фолкини, которого видели во время первого путешествия (если не считать пауков, по-прежнему бродивших по разрушенному двору, и валявшихся там странных белых предметов, похожих на кости), остальные фигуры двигались как будто в замедленной съемке, где-то далеко, – словно размытые черные пятна, наложенные на изображение знакомого нам дома.

Развешанное на балконах белье казалось шкурами животных или человеческой кожей, дыры в изношенной одежде походили на чьи-то глаза и рты. Когда я это увидел, то встал как вкопанный, и Ренцо пришлось схватить меня за капюшон и потащить вперед, чтобы заставить идти дальше.

В главном коридоре, услышав звук, напоминающий бульканье выжимаемого из апельсинов сока, мы спрятались за колонной и увидели сплетницу Ди Фебо, шагающую по обшарпанной плитке. Точнее, карикатуру на нее, облаченную в безразмерное платье в цветочек, жалкое скопление колыхавшегося жира и дряблой кожи. Вместо головы из воротника торчал пучок человеческих языков разного размера. На среднем, толстом и мозолистом, по бокам виднелись поросячьи ледяные глазки. Каждый язык резким злобным шепотом рассказывал один из секретов дома или слух, и эти звуки сливались в единый хор, в бесконечную песню, где у каждого была своя мелодия на своем диалекте.

– МарциазиспитсинженеромБруно-синьора Карлеттибросаетобъедкинабалконсоседейснизу-Баудукконеплатитзаквартиру-сынПингогомикгомик гомиииик…

Она проплыла мимо, не обращая на нас внимания, покачиваясь на жирных ногах и оставляя за собой вонючую полоску клейкой слюны. В сумках с продуктами, которые она держала в толстых руках, извивались какие-то твари; разглядывать их у меня не было никакого желания.

Как только она ушла, мы побежали к лифту, соблюдая правило «по одной части за раз», и вернулись в нашу реальность, пытаясь стряхнуть окутавший нас гипнотический ужас. Мы дрожали, но не только от страха. Это был трепет открытия.

Мне бы очень хотелось сказать вам, что чудовищные вещи, которые мы там увидели, убедили нас никогда туда не возвращаться. Но тогда вообще не стоило писать этот рассказ или он был бы намного короче.

Мы возвращались.

Магия темноты оказалась сильнее порождаемых ею кошмаров и страхов, и зов этой другой «Авроры» манил нас куда больше, чем монотонная мелодия повседневности.

Да, мы возвращались.

Снова и снова, все чаще. Раз в неделю, два, три, продолжая соблюдать крайнюю осторожность.

Я очень похудел, мало ел, плохо спал и стал отвратительно учиться, хотя до этого получал четыре-три. Ренцо постигла та же участь, но его энтузиазм и страсть к исследованиям не угасали и были куда сильнее, чем у автора этих строк.

– Завтра нужно сходить на лестницу F! Давай заглянем на чердак!

Ренцо не мог ни дня прожить, чтобы не предложить новую вылазку. Я по-прежнему боготворил своего друга, но начал беспокоиться, часто видя его уставившимся в одну точку или слыша странные, бессмысленные фразы, например: «Когда-нибудь мы сможем переехать туда жить, туда, на другую сторону. Где время остановилось. Там мы всегда будем молодыми, да?»

Мы возвращались и возвращались, как наркоманы за дозой, как отец семейства, который не может не ходить налево.

Но никому ни о чем не рассказывали. Это была наша тайна.

Вылазки проходили спокойно, нам не приходилось убегать или использовать ножи и петарды. Мы проводили на той стороне не больше десяти-пятнадцати минут. Боялись, вдруг кто-то из жильцов заметит застрявший лифт и позвонит лифтеру, чтобы тот вернул его на первый этаж (щиток находился в подвале, а дверь туда была заперта на ключ).

Как туристы в террариуме, смотрели на непохожие, пугающие формы жизни, не подвергая себя риску.

Мы обнаружили шастающих по подвалам слепых крыс, издававших почти человеческие звуки. Проходя мимо некоторых дверей слышали обрывки разговоров, поражающих такой жестокостью и непристойным содержанием, что волосы на голове вставали дыбом. Виски, кокер-спаниель синьоры Мартини, в жизни был вздорной кусачей собачонкой, а в этом мире превратился в Цербера и восседал на балконе с тремя головами – двумя собачьими и головой своей хозяйки, чей привычно беззубый рот украшали острые клыки и черный раздвоенный язык.

– Надо составить карту наших открытий, – предложил Ренцо как-то вечером, когда мы сидели у него на кухне, листая номер «The Games Machine». С того дня мы стали зарисовывать каждую исследованную нами лестницу, каждый новый уголок, куда нам удавалось заглянуть.

Изображая нереальное, мы надеялись окончательно поверить в его существование. Мы были детьми, да, но не идиотами: те немногие представления о жизни, которые уже сложились у нас, не противоречили нашим открытиям.

Мы придумали даже теорию происхождения этого мира, пока в общих чертах: фундамент дома в той реальности стоял на земле снов и фантазий, а сплетни, ложь, пустая болтовня и суеверия, существовавшие в «Авроре» долгие годы, слухи, легенды и наши страхи – особенно наши страхи – каким-то необъяснимым образом спрессовывались, образуя складку времени и пространства, формируя мир, куда можно было попасть с лестницы D.

Там материализовались видения, появлялись изображения на засвеченных кадрах фотопленки, там в темноте виднелись кости, опухоли, мутации, ногти и клыки. И их бледное подобие время от времени проникало в нашу реальность…

Это был дом-карикатура, где обитали наши призраки – страх наказания за непослушание, страх темноты, наркоманов, секса, боязнь взросления, боязнь стать изгоем. Ту «Аврору» населяли образы, рожденные детской фантазией, самые смелые проявления нашего Я, неподконтрольные сознанию, тревоги жильцов и их странные обличия.

По большей части безобидные. Просто привидения. Страшные с виду, но на самом деле лишь тающие в воздухе облачка пыльцы.

Только с чудовищем Фолкини все было иначе. От него исходила опасность – осязаемая, смертельная. Возможно потому, что старик с верхнего этажа стал главным призраком «Авроры», которого все дети боялись до смерти и сбегали, едва завидев; а может, наши страхи и дали ему такую силу.

Сон разума порождает монстров, и самые опасные из них питаются кошмарами невинных. Мы чувствовали, что Фолкини где-то рядом, что он может появиться в любой момент, а он наверняка чувствовал наше присутствие, хоть мы и старались об этом не думать. Ведь именно Фолкини дергал за ниточки всех марионеток «Авроры 2».

Нам не раз казалось, что мы слышим, как он ходит по своей квартире, шаркая ногами, в одежде времен Муссолини, то и дело глядя в глазок глазами-щупальцами. Не раз откуда-то с чердаков или из котельных доносилась негромкая мелодия «Черной мордашки». Не раз, приехав на третий с половиной этаж, мы не вылезали из лифта, а возвращались обратно, свято уверенные в том, что стоит нам выйти на площадку, как Фолкини откроет дверь своей квартиры на верхнем этаже и снова попытается поймать нас.