Текст книги "Уиронда. Другая темнота"

Слева, в конце длинной узкой улочки, о существовании которой он то ли не знал, то ли забыл, виднелась серая лестница церкви Святого Духа. Джако вдруг обволокла, как саваном, мысль о том, что геометрия Розеллы меняется – без всякой логики и предупреждения, словно мутагенный вирус пытается нарушить порядок в организме, в котором поселился.

Джако нерешительно подошел к сидящему, стараясь не шуметь. В паре метров от скамейки он понял, что руки человека опираются не на перила, а на ручки коляски.

Это была наркоманка, с которой они виделись несколько дней назад.

Сколько именно? – спросил себя Джако, но так и не смог вспомнить.

Он обошел скамейку и встал перед ней. Ребенок спал, закинув одну ручку на лоб; на верхней губе у малыша блестела сопля. Джако задержал на нем взгляд на одно мгновение, всего на одно мгновение.

Девушка была под наркотой. Она только что вытащила иголку из вены, но жгут все еще перетягивал сизую тощую руку, похожую на странный мясной отросток. Девушка старалась держать голову прямо и не закрывать глаза, пока героин забирался в кровь и мозг, перенося ее в искусственный рай.

– Привет! – сказал ей Джако, и наркоманка вздрогнула так, что чуть не завалилась набок. Огромным усилием воли приоткрыла лиловые веки и бросила на него взгляд.

– Эй, старик, это снова ты? – ответила девушка, стараясь вытереть стекавшую слюну. – Как дела?

Джако сглотнул, выругался про себя и взмолился, чтобы все происходящее оказалось сном.

Ничего подобного.

Трещина на спинке скамейки возбужденно захрустела, но наркоманка то ли не слышала этого, то ли не подала вида.

– Х-хорошо, – запнулся Джако. А потом торопливо спросил, словно произнося немыслимое богохульство. – Ты тут предлагала кое-что на днях. Это еще в силе? У меня деньжата есть.

Несколько секунд наркоманка пыталась вспомнить, что предлагала этому старику, но потом ее губы искривила скользкая, мрачная улыбка. Девушка наклонилась вперед.

– Конечно, старик. Конечно. Расстегни ширинку…

– Н-нет, не здесь, – отмахнулся Джако. – Вдруг кто-нибудь увидит. Я знаю одно место, тут рядом. Иди за мной.

– Старик, я не знаю, смогу ли встать. Я… я плохо себя чувствую.

Боджетти подхватил наркоманку за подмышки, помогая подняться. И, толкая коляску, повел к фонтанчику неподалеку. Заставил ее выпить холодной воды и полил ей на голову. Казалось, девушка немного пришла в себя, правда, взгляд продолжал блуждать где-то в другом месте. Ребенок по-прежнему спал. Его тонкая, бледная кожа обтягивала тело, казавшееся худым и болезненным, и если бы не грудная клетка, поднимавшаяся при каждом вдохе, можно было бы решить, что он умер.

– Пойдем, – сказал Джако, протягивая женщине сто евро. Разглядывая купюру, наркоманка прищурилась так, будто никогда в жизни не видела столько денег.

– Да за это я тебя воскрешу, старик! – процедила она сквозь гнилые зубы, засовывая деньги в карман.

Странная троица отправилась в путь. Возглавлял процессию старик – он шел за трещиной, которая теперь спрыгнула с бетонной скамьи и побежала в темную незнакомую аллею, ведущую к церкви Святого Духа.

Обдирая колени, наркоманка дважды падала на землю и начинала проклинать свою жизнь. Джако помогал ей встать и стянул жгут с ее руки.

Рядом с церковной лестницей на звезды лаяла какая-то собака – может, Барби или то, что когда-то было Барби. Наконец, – казалось, прошла целая вечность – они вышли на площадь. Сверху на них смотрело лицо неба, усыпанное веснушками и разрезанное надвое пушистым следом Боинга.

– Мы пришли? – спросила наркоманка, наклоняясь над коляской и вытирая салфеткой соплю с губ сына. Она погладила его по щеке и вздохнула. А ведь это жалкое подобие женщины, стоящей перед ним, все еще сохраняет каплю человечности, подумал Боджетти. Его охватили сомнения. Джако хотел было сказать ей, чтобы брала ребенка и шла домой, да и сам почти собрался вернуться к себе в квартиру, но они уже подошли к боковой двери ризницы. Из трещины на него смотрели две яркие точки – глаза Пьеры, да, именно они.

Не делай этого. Помоги нам.

Джако осторожно подхватил наркоманку за локоть и показал в темноту за приоткрытой дверью.

– Да, пришли. Сюда.

– Только минет, – прошептала женщина. – Я больше ничего не делаю, когда… он рядом, – кивнула она на мальчишку, который начал храпеть.

– Конечно, конечно.

Джако завел наркоманку, вроде бы вернувшуюся в реальность, в ризницу. Со сводов и колонн серыми косами свисали гирлянды паутины. Сквозь желтые стекла окон внутрь просачивался свет звезд и темно-синее свечение ночи.

Помоги. Голооод. И я. Помогу. Тебе. Молодой. Живой. Всегдаааа, – услышал Джако голос в своей голове, шагая вперед, за трещиной по пятам, между скамейками и валявшимися на полу канделябрами. Пару раз женщина, плетущаяся следом, как тень, спрашивала, куда они идут, но старик молчал, пока не привел ее к центральному нефу, к краю пропасти, из которой вырывалось горячее влажное дыхание. Нож по-прежнему у него за поясом брюк?

Да.

– Ч-что это за место, черт подери? Что за дырка в полу? Зачем ты меня сюда притащил? – накинулась на него наркоманка. Через плечо Джако она разглядывала колодец тьмы – сердце и душу старого района. Тем временем малыш проснулся, закричал, стал дергать ножками, скрести пальцами щеки и неистово закатывать глаза, как будто ему приснился кошмар. За происходящим с отрешенным видом наблюдало распятие, которое выглядывало из-за мрачного пыльного алтаря.

– Это заброшенная церковь. Я кое-что хочу показать тебе, подойди поближе. Это просто… интересное место, – соврал Джако. – Не бойся.

– Что это за дыра? Мне… мне не нравится здесь… Я ухожу.

Наркоманка сделала несколько шагов назад, подошла к коляске. Потом остановилась и стала покачиваться на месте, все еще находясь под действием наркотиков. Из пропасти поднимались ниточки тьмы, похожие на дым только что погасших свечей. Глаза женщины заблестели, наполнились ужасом. А потом остекленели от тошнотворного животного страха, когда из недр церкви поднялся низкий, непрерывный гул, от которого задрожали нефы.

– Не бойся, – сказал Джако, приближаясь к ней.

Она хотела убежать, увезти сына из этого места, но лишь опрокинула коляску и рухнула на пол, на мозаичную плитку. Ребенок, оказавшийся под перевернутой коляской, завопил во все горло. Джако шагнул вперед и, взглянув на свою правую руку, с ужасом обнаружил, что в ней зажат нож.

Пропасть издала какой-то звук, закашляла, и во все стороны от нее побежала паутина трещин, а в голове у старика раздался голос:

Сейчас. Сейчааас! Помогиии! СЕЙЧАААС!

Что-то внутри Джако задрожало, воспротивилось и попыталось дать отпор, но тщетно. Широкими шагами он подошел к наркоманке, которая ползала по полу, пытаясь приподнять коляску и понять, не ушибся ли ребенок.

Джако казалось, что он смотрит кино.

Первый удар пришелся под колено, и наркоманка зарычала от боли, как раненый зверь. Темно-красная кровь веером брызнула на изображение последнего стояния Крестного Пути, обагрив тело Иисуса, положенное в гроб. Обезумев от ужаса, несчастная обнаружила, что ее окружают трещины, которые с шипением всасывают вытекшую на пол кровь, как ливневая канализация – струи дождя.

Второй удар перерезал ахиллово сухожилие на другой ноге. Фрииип – раздался какой-то «жидкий» звук. Тогда она начала осыпать Джако оскорблениями, а потом умолять о пощаде.

– Пес, пес, проклятый старый мерзавец! Зачем тебе это? Зачем? Не тронь ребенка, пожалуйста, не трогай Луку, пожалуйста, я сделаю все, что ты хочешь, только не трогай нас, что хочешь, что хочешь, только не убивай меня…

Третьим и последним ударом, нанесенным сверху вниз, Джако отрубил своей жертве нос, сделав обезображенное наркотиками лицо точь-в-точь похожим на жуткую физиономию скелета.

Трещины исторгли песнь ликования из своих недр.

Из пропасти показалась часть сущности, которая царила под землей, и Джако знал: если он сейчас обернется и посмотрит на это исчадие, явившееся из глубин древности, то сразу же сойдет с ума.

Наркоманка глянула в бездну – и потеряла рассудок. Начала блевать, смеяться и молоть какую-то чепуху, а из треугольного обрубка носа, как гейзер, фонтанировал зеленый поток. Несмотря на раны в колене и щиколотке, она схватила Джако за штаны, вцепилась ногтями в ногу и попыталась укусить его за ляжку.

Старик несколько раз ударил ножом куда придется.

– Сдохни сдохни сдохни! – орала наркоманка, но с каждым ударом ее дикие вопли становились все тише. Когда ей отрезало левый мизинец, она перестала сопротивляться. Джако выронил нож, схватил ее за волосы, закрыл глаза и потащил к пропасти, словно это не человек, а мешок картошки. Живая ноша, жертва ужаса и безумия почти сразу перестала извиваться.

Но хохотать и кричать – нет.

Все закончилось ошеломляюще быстро, словно пронесшаяся гроза. Джако почувствовал, как со всех сторон закручиваются вихри тьмы, как его касаются чьи-то пальцы, увидел, что по полу, шевеля щупальцами, ползут сгустки мрака, и нечеловеческим усилием швырнул наркоманку в пропасть, дернув за волосы и вырвав клочья волос вместе с кожей. Услышал стук бьющегося о стены тела, хруст костей, напоминавший щелканье пупырышек на пленке, удар (наверное, о дно) и удовлетворенный смех. И представил себе, как вокруг тела наркоманки в мрачных глубинах летают тучи голодной тьмы, освежовывая его и унося вопли ввысь.

Джакооо. Спасибо.

Наконец все стихло.

Старик покачнулся и отошел от края пропасти. Ноги, словно сделанные из папье-маше, едва его держали. Но Джако помнил самое главное: не смотри, не открывай глаза. Что же стало с ребенком, почему не слышно его плача? Малыша было очень жалко. Дойдя почти до выхода из ризницы, он наощупь нашел колонну, спрятался за ней, приоткрыл глаза и посмотрел в ту сторону, где упала коляска. На этом месте ничего не было, кроме ужасного пятна на полу – примерно так же выглядела вязкая жидкость, которой трещина кормила его по ночам.

Измученный голодом и чувством вины, Джако согнулся чуть не в три погибели.

Но что сделано, то сделано, сказал он себе. Надо возвращаться домой, с надеждой, что трещина снова даст ему еды. Нужно поесть как можно скорее, иначе он умрет. А умирать Джако не хотел. Не хотел оказаться там, в этих трещинах, вместо с Пьерой, Валентино и другими умершими жителями района.

В пропасти что-то начало медленно пульсировать.

Джако понял – это подношение понравилось тому, что жило внизу, очень понравилось. Видимо, жажда этого существа оставаться молодым и энергичным неиссякаема, как и у него. Из недр церкви Святого Духа до него доносились голоса людей и крики животных, радостный плач и хлопанье крыльев – слишком больших, чтобы принадлежать голубям. Джако чувствовал, что обитатель колодца окреп, набрался сил, и это пугало старика. Теперь, когда существо перестало в нем нуждаться, оно оставит его умирать в одиночестве в унылой квартирке?

Джако вышел из церкви, стены которой дрожали от урчания насытившей тьмы, и тяжело дыша поспешил домой. Поначалу он слышал, что за ним увязалась Барби, но стук ее когтей постепенно затерялся в лабиринте улиц и переулков Розеллы, как отголосок неприятного сна, как выцветшее со временем воспоминание.

* * *

Асфальт под ногами всю дорогу дрожал. Так бывает, когда под землей проносится поезд метро или тяжелый грузовик мчится зимней ночью по пустынным улицам. Но Джако знал, что эпицентр толчков находится под церковью Святого Духа. Интересно, чувствуют ли вибрацию другие жители района?

Добравшись до дома, старик обнаружил, что большие хрустальные люстры в подъезде раскачиваются, как при землетрясении, а лифт не работает. Он несколько раз нажал на кнопку, пока, наконец, не смирился с неизбежностью подниматься пешком на пятый этаж. Видимо, вибрации каким-то образом повредили механизм.

Изнемогая от немыслимой усталости, Джако потащился по лестнице, которая казалась бесконечной. Дойдя до последнего пролета, вдруг вспомнил, что должен принять лекарство, да, а потом увидел на стене трещину, бежавшую в его квартиру. И тут Джако захлестнуло одно лишь желание, которое больше невозможно было сдерживать – невыносимое желание есть, есть, есть. К горлу то и дело подкатывала тошнота, живот скрутило.

Джако не сразу попал ключами в замочную скважину. Наконец, зашел в квартиру и, хватаясь за стены и мебель, чтобы не упасть, потащился в спальню.

– Проклятье, да, да! – вскричал он, забираясь на кровать.

Из трещины, которая теперь стала шириной с кулак, струилась черноватая жидкость, стекая по изголовью, пачкая простыни и расползаясь по полу лужами цвета смолы. Поток, словно тающее мороженое, не прекращался – пульсируя, трещина ритмично выбрасывала все новые и новые волны грязи.

Прижавшись лицом к стене, Джако позволил жидкости наполнить его желудок, забраться в нос и испачкать все тело. В этой слизи, ставшей его единственной едой, были и твердые кусочки – волосы, ногти, зубы, даже маленький полупереваренный, изуродованный большой палец.

Он проглотил все.

Он пил и ел, мыча от удовольствия, пока не почувствовал, что больше не может.

Джакооо. Спасибооо.

Вдруг весь район сотрясся, стены дома задрожали, и Джако сбросило с кровати. Он шлепнулся на пол, словно выброшенная тряпичная кукла, и услышал, что кость в бедре хрустнула, как крекер.

Но старику было все равно.

Он сделал свое дело, и его накормили.

Теперь все будет жить. И Розелла. Только это имеет значение. Он тоже будет жить вечно в этом районе, в других складках времени и пространства.

Джако долго лежал на полу, наслаждаясь сладковатым привкусом на языке, чувствуя, как липкая пленка обволокла слизистые оболочки щек. Но вибрации все усиливались, и трещина над кроватью выпустила кучу отростков, которые побежали по стенам, полу и потолку. На Джако посыпалась штукатурка, но он так устал, что ничего не мог сделать. Хотелось лишь заснуть и проснуться молодым. Мысленно Джако записал – не забыть принять лекарства.

Он уже готов был провалиться в спокойный счастливый сон, как из кухни его кто-то позвал. Пьера? Трещина? Наконец старик понял, что это скворец.

– Джако Джако Джако, – тараторил Фаустино.

Собрав последние силы, Джако вцепился в ножки шкафа, потом в стул, в дверной косяк и, как мерзкий старый червяк, потащил свое тело к кухонному столу, где стояла клетка со скворцом и лежала «Наука о мертвых средах». Бедро не болело. Ему довольно быстро удалось встать.

Фаустино тоже проголодался. И испугался. Когда началось землетрясение, скворец так забился в своей тесной клетке, что у него выпало несколько перьев, которые теперь валялись в песке вместе с кормом и экскрементами. Взгляд Джако скользнул за открытую балконную дверь, и старик увидел, что город окутал маслянисто-зеленый, апокалиптический свет.

Джако взял клетку и, со стоном подволакивая сломанную ногу, вышел на балкон.

Весь пол был завален мертвыми голубями и горлицами, но он не обращал на это внимания.

Было кое-что более важное.

Чудесное зрелище конца света. Мир покрывался трещинами и умирал.

Поставив клетку на журнальный столик, Джако вцепился в перила. Бедро ныло, но боль была тупой и далекой, как проходящий синяк.

Не отрываясь, старик смотрел на невероятную картину, открывшуюся перед глазами.

Церковь Святого Духа словно кто-то выпотрошил. От крыши – раковой опухоли в животе старого района – остались только груды битой черепицы и балок. Из пропасти, как чудовищные метастазы, во все стороны бежали бесчисленные трещины, щели, расселины, проломы, оплетая район черной паутиной. Дома складывались, как карточные домики, стены старых особняков зияли прорехами, делая их похожими на швейцарский сыр, а на улицах разверзлись пропасти, в которые мог провалиться автобус.

Толчки становились все сильнее.

Из разрушенной крыши церкви к небу возносились вопли удовлетворения, издаваемые дряхлым божеством Розеллы. С ужасом Джако увидел, как звезды, луна и все небо покрываются мозаикой трещин. Сидевший за спиной Фаустино закричал голосом Пьеры, Грации Де Микелис, своим собственным и голосом других проклятых жителей района.

Джако подошел и открыл клетку. Взял скворца в ладони и вытащил наружу, а потом выпустил, подбросив в воздух. Фаустино сделал пару кругов вокруг Джако; старик мог поклясться, что это – прощание. Наконец скворец полетел к центру района, провожаемый взглядом опухших от слез глаз старика.

– Лети, Фаустино, лети!

Толчок чудовищной силы повалил Джако на пол. В хрупком теле сломались еще несколько костей. Осколок ребра пронзил легкое. Джако сплюнул кровь и желчь на пол и продолжал, не отрываясь, смотреть на церковь.

Оттуда бесконечной вереницей вылетали странные тени. Темные, нереальные существа устремлялись ввысь с истошными воплями; птицы из ночного кошмара собирались в стаю и грациозно кружились в танце над Розеллой.

Силы совсем оставили Джако, глаза заволокла пелена. Но до него донесся еще один звук, заглушивший все остальные – рев Боинга, заходившего на посадку. Наконец показался и сам самолет – гигантское чудовище, мерцающее яркими огнями.

Сквозь туман гаснущего сознания старик увидел, как мрачные тени – скопления тьмы, от которых веяло смертью и отчаянием, – ринулись к самолету. Они вонзались в крылья, двигатели и хвост, разрывая металл в клочки с такой легкостью, словно это было масло.

Боинг начал терять высоту, клевать носом и стал похож на чайку во время шторма. Кажется, Фаустино зовет меня с собой, подумал Джако, но нет, в таком грохоте я бы его не услышал.

Завтра нужно не забыть выпить таблетки.

И последнее, что он увидел, был самолет, превращающийся в столб огня и обломков над руинами церкви Святого Духа. Потом все начало погружаться в густой мрак, глубже и глубже, в пустоту, которую прорезали трещины.

* * *

Тревогу подняла доктор Джильи.

Тело Энрико Бедолиса нашли на балконе квартиры на пятом этаже примерно через сутки после трагедии, потрясшей район и окрестности. Как позже установило вскрытие, умер Бедолис от истощения и травм, полученных при падении.

Мертвенно-бледное лицо Бедолиса, искаженное криком ужаса, вырывающимся из беззубого рта, шокировало даже тех, кто увозил его тело и привык иметь дело с покойниками. Старик лежал на спине, в углу рта виднелась засохшая струйка крови – результат внутреннего кровотечения, вызванного сломанными ребрами.

Вокруг его тела валялись многочисленные гниющие трупы голубей, горлиц и других птиц, убитых, по-видимому, самим Бедолисом из пневматического пистолета, заряженного железными пулями, которые нашли в квартире. На журнальном столике под навесом стояла пустая птичья клетка.

Квартира покойного пребывала в плачевном состоянии: плохие санитарные условия, везде грязь и мусор, фекалии на полу в прихожей, тараканы и другие насекомые на кухне и в комнатах. В спальне нашли странное черное вязкое вещество, – очевидно, сажа и конденсат из одного из дымоходов, пронизывающих внутренности старого здания, как ходы червей – дряхлый пень. Лекарства от старческого слабоумия, прописанные месяц назад врачом, лежали на тумбочке – нетронутые.

В последние недели своей жизни Энрико Бедолис не выходил из дома, а большую часть времени, видимо, занимался тем, что записывал свои бредовые мысли и странные символы в загадочной тетради, которую он назвал «В трещинах», а вел под псевдонимом Джако Боджетти.

История его одиночества, старости и отчаяния осталась незамеченной. Одинокий человек – одинокая смерть. Печально.

А катастрофа, случившаяся с Боингом, напротив, несколько недель будоражила всю страну.

В результате крушения погибло сто четыре человека, в том числе двенадцать жителей Розеллы, чьи квартиры оказались разрушены обломками самолета. Трагедия могла быть куда масштабнее, но она произошла летом, когда многие уехали в отпуск, да и упал самолет на самый малонаселенный район города.

Расследование причин катастрофы длилось так долго, что вызвало возмущение родственников погибших. Специалисты несколько месяцев анализировали полетные данные, содержимое черных ящиков. В итоге главной причиной трагедии назвали самую банальную – неисправный высотомер.

Следственная группа так и не смогла объяснить, откуда на корпусе и крыльях самолета взялись длинные разрывы, и что за кости найдены на месте крушения. Полые, слишком длинные и кривые, они принадлежали неизвестному людям виду птиц. Кто-то предположил, что останки жертв просто расплавились, когда горело топливо, поэтому их невозможно опознать. Как ни странно, некоторые обожженные трупы пассажиров рейса 732 из Бари обнаружили в склепе церкви Святого Духа. Казалось, кто-то затащил их туда специально, а некоторые части тел так и не нашли. Более того, обнаружили еще два тела – женщины и ребенка, – которых не было в списке пассажиров и которые никто не опознал.

Трагедия вызвала огромный резонанс. На некогда богатый и процветающий район Розелла власти обратили внимание. Правительство выделило средства на его реконструкцию, жители страны собрали пожертвования, занялись благотворительностью. Пришли инвестиции, Розеллу посетили крупные промышленники и технические специалисты, был разработан глобальный проект переоценки исторической важности района и проведены общеитальянские культурные и спортивные мероприятия.

Всего за четыре года район восстановили. Появились зеленые зоны, детские сады и площадки, супермаркеты, школы. Полицейские снова стали следить за порядком на улицах, во всем чувствовался дух возрождения. На месте церкви Святого Духа в память о жертвах возвели новую церковь в причудливом постмодернистском стиле.

Был назначен новый пастор.

Но не прошло и года, как он сошел с ума. Его нашли в переулке, когда бедняга собирался перерезать себе вены; он нес какой-то бред о трещинах и скворцах, которые пытались вложить в его голову невообразимые мысли. Никто и не вспомнил ни о мрачном прошлом района, ни об Энрико Бедолисе. Те времена уже давно забылись.

Розелла снова процветала. Так же, как много лет назад.

Район опять стал молодым и сильным, полным перспектив.

Его трещины, карта и страшные моменты прошлого словно бы стерлись. Они казались лишь остатками забытой истории о домах и людях, которые не хотели умирать, – бесконечного романа, истории, которую не в силах вместить в себя ни одна книга.