Текст книги "Уиронда. Другая темнота"

Пустующий дом

Нам казалось, пустующий дом – отличное место, чтобы покурить гашиш. Под сенью трухлявых тополей, между которыми потрескалась земля, с осыпавшимися кирпичами и сломанными балками, он стоял в лиловом свете августовского вечера. Словно деревенская версия «Острова мертвых» Арнольда Бёклина – пустынное место, где можно отдохнуть в тишине.

Под колесами машины, трясущейся на колдобинах грунтовки, изъезженной тракторами, клубилась пыль, а радио выплевывало отрывистые слова из песни Рино Гаэтано,

…в лесу, где спилены буки, под незрелыми облаками больного неба…

На пассажирском сидении развалился Фульвио, нагревая гашиш, с неба лились сумерки, а в ослепительном свете фар, прыгающих вверх-вниз, вниз-вверх, перед нами плескался силуэт

…осталась старуха с палкой, которая прыгает…

Я затормозил, вглядываясь в наступившую ночь.

Потом мы зашли внутрь.

В пустующем доме было прохладно. Снаружи – летняя жара, а внутри – прохладно.

Мы закурили и стали бродить по комнатам, засыпанным листьями, щебнем, мертвыми насекомыми, рассматривали странные граффити на стенах и разросшийся плющ, который отвоевывал у теней территорию.

Время шло, но уходить мы не собирались. Фульвио выпускал клубы дыма, болтал и смеялся. А я не мог оторвать взгляд от каракулей на стенах, закорючек и загогулин, напоминавших лица, языки и косые глаза, которым не суждено увидеть ничего, кроме этих разрушенных стен.

Стало совсем темно. Но выглянула луна, и ее бледное сияние, сочась из окон, освещало все вокруг.

Поэтому мы решили остаться здесь еще ненадолго и насладиться прохладой пустующего дома.

Ошалевший от наркоты Фульвио свернул в длинный коридор, а за ним потянулась зловещая, горбатая и кособокая тень.

Между раскрошившимися кирпичами валялись скелеты мертвых голубей и даже труп маленького кролика.

Снаружи тихо напевали тополя, а я вслед за Фульвио брел по пустующему дому.

– Пошли отсюда нахрен, пива хоть выпьем, – предложил я, но Фульвио все шел и шел, а я тащился за ним и за его кривой, старческой, кобальтовой тенью.

Из коридора мы вышли в огромное помещение без окон – наверное, здесь раньше была конюшня или кладовая.

Нас окутала тьма. Густая, пыльная, мерзкая.

– Посвети-ка, Джиджи, – прошептал мой друг, стоявший чуть-чуть впереди. Его голос дрожал – как у того, кто понял, что совершил ошибку.

Я послушался и щелкнул зажигалкой с Веселым Роджером.

И вот тогда, в вонючих желтоватых отблесках, в этом зале, где все стены были изрисованы граффити, когда мои барабанные перепонки лопались от воплей Фульвио, мы обнаружили, что пустующий дом вовсе не пуст.

Пука

Надо оформить документы, надо подготовиться к похоронам, надо освободить квартиру до конца месяца.

Мало того, что у тебя горе, так еще приходится делать кучу всяких дел, свалившихся, как снег на голову.

Стоя в пелене дождя, окутавшей кладбище, под темным небом, набухшим, как чернильный мешок каракатицы, Элио Дзоппенья смотрел, как гроб опускают в грязную яму.

Он не мог поверить, что там лежит его мать. Неужели у всего на свете, у любого чувства, улыбки, у слез и борьбы, конец только один – быть заколоченным в деревянный ящик и сгнить в сырой земле?

Как матрешка, которой уготовано небытие.

Он бросил цветок на гроб, и небо над головой раскололось с оглушительным треском. Эхо отразилось от склепов и часовен страны мертвых.

По дороге домой Элио рыдал, как маленький, думая о том, что остался один.

* * *

Он три дня разбирал вещи матери – столько в квартире было сервантов и шкафов, коробок и всякого барахла, безделушек и пропахшей нафталином одежды. Элио то и дело погружался в воспоминания, натыкаясь на фотографии, старые любовные письма и украшения, которые мать носила незадолго до того, как испустила последний, страдальческий вздох.

Почти все вещи он вынес на помойку. То, без чего раньше нельзя было обойтись, стало никому не нужным.

Наведя порядок в квартире, Элио принялся за кладовку. Словно уродцы в кунсткамере, с полок на него смотрели банки с консервами, тронутыми плесенью. Старые матрасы, велосипеды, пыль, паутина и снова пыль. Он даже нашел какую-то странную книгу, завернутую в несколько слоев газеты, пахнущую навозом и дымом и поеденную молью. Пролистал маленький томик, оказавшийся мудреным сочинением, полным всяких бредовых рассуждений об архитектуре, оккультизме, сельском хозяйстве, археологии, промышленности и процессах гниения. Разорвал на мелкие кусочки, почему-то решив, что так надо, и выбросил в пакет из супермаркета.

Потом вооружился перчатками, маской и терпением и утащил все мешки с больше никому не нужными кусочками прошлого к мусорным контейнерам.

Уже вечером, при свете двух грязных лампочек, Элио нашел коробку. На ней аккуратными печатными буквами, выведенными рукой матери, было написано: «ИГРУШКИ ЭЛИО».

Он оторвал скотч, сомневаясь, стоит ли, и окунулся в детство. На глаза навернулись слезы – видимо, еще не все он выплакал на похоронах. В коробке лежали фигурки «Властелинов вселенной», Micro-Machines, Exogini, альбом комиксов про Деток из мусорного бачка, куски игрушечного трека, машинки Hot Wheels и другие приветы из восьмидесятых.

Сердце защемило от невыносимой тоски и боли.

На дне коробки лежал упакованный в газету сверток. Развернув его, Элио почувствовал противный горький привкус во рту.

– Пука! – воскликнул он, и услышал эхо, пролетевшее по мрачному коридору.

Пука был его любимой игрушкой. Как же он мог забыть о нем, в каком темном уголке памяти спряталось это дорогое воспоминание?

Плюшевый слоненок, розовый в белый горошек, бивни с закругленными кончиками и над длинным хоботом – два черных глазика-пуговки, которые изучающе смотрят вокруг.

Пука. И почему я так его назвал?

Сырость, время, десятки лет, проведенные в одиночестве в темной кладовке, не прошли для Пуки бесследно. Он тоже постарел. Обмяк, усох. На спине появились желтоватые пятна, мех на одной лапе порвался, а в дыре виднелся пенополистирол, который был слоновьими мясом и костями.

Чувствуя себя глупо, Элио с ужасом подумал о том, сколько лет Пука провел в темноте совсем один, и устыдился. Слоненок был его верным другом в лучшие годы, скрашивал одиночество, когда Элио, единственный ребенок в семье, тосковал по вечерам, а он бросил его одного в этой бетонной коробке, вдали от мира, от света, от всего.

Элио с нежностью положил слоненка в целлофановый пакет.

– Я заберу тебя с собой, – пробормотал он, выходя из дома матери на улицу, где даже тени застыли от холода.

Уже давно наступила ночь, и Элио засыпал на ходу.

Завтра его снова ждала работа в офисе – еще одна тягостная обязанность, которой очень хотелось бы избежать.

* * *

На будильнике было 03:16, когда Элио внезапно проснулся и уставился в темноту широко открытыми глазами.

Шум.

В гостиной.

Какой-то шорох.

Он лежал, чувствуя, как в висках стучит кровь, как хочется в туалет, как плохо соображает голова после тяжелого сна.

Тишина.

Может, это ему просто приснилось?

Он сходил в туалет, и на обратном пути, зевая, в растерянности остановился в гостиной.

– А ты что тут делаешь?

Он оставил слоненка на диване, не вынув из пакета. Теперь Пука лежал на полу, рядом со стеклянным журнальным столиком.

Так вот откуда шум – игрушка упала на пол.

Элио поднял Пуку и покрутил в руках, поднеся к свету.

– Я бы взял тебя в кровать, но ты весь пропах пылью, – сказал он, ставя Пуку на столик.

Поцеловал слоненка в хобот, почувствовал себя дураком и вернулся в постель, пытаясь понять, откуда взялось такое имя.

Пука. Пука. Ну надо же.

Он долго не мог уснуть, а потом ему приснилось огромное кладбище, тонущее в болоте грязи, а над ним – лазурный океан неба, изуродованный бурлящим в самом центре водоворотом мертвецов.

* * *

Приказы, печати, электронные счета, идиотские остроты, обсуждение Лиги чемпионов.

Некоторые коллеги выразили ему соболезнования, но это было скорее проявление вежливости, чем искреннего участия.

Элио машинально делал свою работу, и время пролетело быстрее, чем он ожидал.

Метро, автобус, неоновые огни, натертая до блеска плитка подъезда.

Открыв дверь в квартиру и включив свет, Элио отшатнулся с застывшим на губах проклятием.

– Какого?.. Охереть…

В квартире кто-то побывал. Стоя на лестничной площадке и ошеломленно взирая на ужасный беспорядок, Элио чуть не разрыдался. Мелькнула мысль – а вдруг грабители все еще здесь?

Что делать? Не входить в квартиру, звонить в полицию?

Он шагнул к двери и споткнулся о коврик.

– Эй… тут кто-нибудь есть?

Тишина. Проведя руками по волосам, отчаявшийся Элио набрался смелости и зашел внутрь.

– Сволочи!

Казалось, они не пощадили ничего. Ящики выброшены из шкафов, все безделушки разбиты, книги изуродованы, коллекция DVD-дисков разгромлена, одежда разбросана по комнате, телевизор валяется в ванной, а разбитая посуда и еда – в кухне на полу. Почти все фотографии, где он с родителями, разорваны, а некоторые даже выброшены в унитаз. Какой-то козел стер его прошлое.

Однако ценные вещи не пропали.

Просто вандализм чистой воды.

Уроды, наркоманы, сукины дети. Да чтоб вас поразила чума или сифилис! Да чтоб у вас все родственники сдохли!

Да что ж это такое, сил моих больше нет, – разрыдавшись, подумал Элио. А пока звонил карабинерам, смотрел на Пуку.

Слоненок по-прежнему лежал на журнальном столике в центре гостиной, и блестящие глазки-пуговицы над вялым хоботком глядели на Элио с хитрецой.

Не чувствуя себя в безопасности, Элио вызвал мастера и установил новую дверь. Карабинеры же заявили, что найти преступников почти невозможно. Никаких признаков взлома нет, как они проникли в квартиру – совершенно непонятно.

Почти всю следующую неделю Элио прибирался и покупал то, что нельзя было починить. Спал плохо, по ночам ему чудились шорохи и какой-то шум, но стоило открыть глаза, как воцарялась тишина. Потом он больше не мог заснуть. А по утрам ему казалось, что безделушки, книги, диски и ботинки стоят не на своих местах.

Бред. У него что-то с головой.

Элио понял, что жизнь так и не войдет в прежнее русло, если он будет изо дня в день бродить по комнатам и смотреть на новые вещи, напоминающие об учиненном разгроме.

Отпуск. Ему нужно в отпуск. Сколько времени он уже не отдыхал, пока ухаживал за больной матерью?

Да, надо развеяться.

Поехать он решил в Лигурию, на четыре дня. Небольшой отельчик, жареная рыбка, вино и прогулки на свежем воздухе.

Шеф дал ему отпуск, наверное, заметив темные круги над глазами. Собирая чемодан, Элио волновался, как ребенок, впервые отправляющийся в путешествие.

Утром перед отъездом он раз пять проверил, не забыл ли чего. А когда выходил из квартиры, с удовлетворением отмечая прочность новой двери, увидел Пуку.

Слоненок лежал на книжном шкафу рядом со старой серией научно-фантастических книг.

И казался очень грустным. Может, взять его с собой, показать Лигурию?

Элио с улыбкой покачал головой, сказал «Пока, Пука, остаешься за главного» и захлопнул за собой дверь.

* * *

Чинкве-Терре. Острый запах моря и эвкалиптов, бьющий в лицо ветер, чайки, летящие, как дротики, почти касаясь крыльями скал. Все еще стояла зима, но было намного теплее, чем в Пьемонте.

Как же здесь хорошо! Элио не мог вспомнить, когда в последний раз получал такое удовольствие. Он отлично спал и почти не думал о матери.

Даже познакомился с женщиной в небольшом пабе городка Вернацца. Они выпили хорошего местного вина, поболтали и обменялись телефонами – может, снова удастся увидеться.

Элио чувствовал себя не таким одиноким и потерянным, как обычно, в лабиринте одинаковых недель.

Три дня пролетели как один миг. Напоследок он решил побаловать себя шикарным обедом из морепродуктов. Сначала поест, а потом уже отправится на вокзал и сядет в поезд. При мысли о возвращении его бросило в жар, а дыхание участилось.

Он ждал, пока ему пожарят креветок, как вдруг в кармане зазвонил мобильник. Самодовольно улыбнувшись, Элио решил, что это Паола, женщина, с которой он познакомился пару дней назад.

Наблюдая, как дети играют в догонялки перед окнами ресторана, на выбеленном зимним солнце пляже, Элио ответил на звонок.

– Алло?

В трубке послышался хриплый, неуверенный голос.

– Да, здравствуйте… Это синьор Элио Дзоппенья?

– Это я, да. С кем я говорю?

– Синьор Дзоппенья, это карабинеры. Мы пытались найти вас по домашнему адресу, но…

Элио почувствовал глухое возбуждение. Они их поймали! Поймали этих засранцев, разгромивших квартиру! А иначе зачем они звонят?

– Да, я в отпуске, в Лигурии… Вы их поймали? Скажите «да»!

Казалось, вопрос застал полицейского врасплох.

– Поймали? Кого? Синьор, послушайте…

– Тех, кто забрался в мою квартиру! Воров, вандалов. Этих…

– Нет, нет… – перебил карабинер, и вдруг заговорил таким официальным тоном, что у Элио волосы встали дыбом. – Я звоню по другому поводу. Ваша мать…

Заслоняя солнце, небо заволокла туча, и ее когтистая тень нависла над водой и детьми.

– Моя мать умерла три недели назад, извините, я не понимаю…

– Я о могиле вашей матери… – смущенно поправился карабинер. – Произошел несчастный случай. Вам нужно приехать как можно скорее.

Элио сидел, вытянув ноги под столом; вдруг зал ресторана закружился вокруг него. Поднявшаяся где-то в желудке волна ярости докатилась до мозга.

– Что значит «несчастный случай»?.. Объясните, пожалуйста, нормально!

– Могила вашей матери… ее кто-то осквернил. Нам позвонили с кладбища и…

– Осквернил? Но кто? – с недоверием протянул Элио, выходя из ресторана под недоуменными взглядами официантов.

– Прошлой ночью. Синьор Дзоппенья, мне очень жаль… Приходите в участок, чем быстрее, тем лучше.

– Как ее… осквернили?

– Будет лучше, если вы прид…

– Как ее осквернили?! – заорал Элио, и на него стали оглядываться.

Карабинер замялся.

– Деталей я не знаю, мне просто поручили позвонить, но… они вскрыли гроб и сделали… тело… не знаю, как сказать. Вам нужно поговорить с моим начальством. Я… Извините, синьор Дзоппенья. Приезжайте, как можно быстрее.

Элио помолчал, а потом сбросил.

Он долго смотрел на море и бегающих детей невидящим взглядом, словно на самом деле не существовало ни детей, ни его самого.

* * *

Элио вернулся в Турин под вечер и прямо с вокзала поехал в участок, впадая то в слепую ярость, то в оцепенение.

Его пригласили в теплый светлый кабинет с огромной фотографией президента страны на стене и итальянским флагом, свисающим с потолка.

С ним беседовал начальник.

Долго.

Элио пришлось приложить немало усилий, прежде чем ему наконец рассказали, как именно была осквернена могила. Когда же он узнал все подробности, не меньшие усилия потребовались, чтобы его не вырвало прямо на стол.

Только сумасшедшему могло прийти такое в голову. Вот извращенец! Его нужно немедленно посадить в психушку!

Этот маньяк разрушил надгробие, откопал гроб, снял крышку, а потом перенес уже распухший труп в центр кладбища, раздел догола и поставил на четвереньки. Когда на место преступления приехала полиция, картина была такая, будто какие-то извращенцы проводили здесь свой ритуал – они выкололи жертве глаза, а вместо них вставили две пуговицы. В рот напихали что-то белое, но под дождем все превратилось в кашу.

Элио пребывал в полной растерянности. Он не глядя подписал заявление о возбуждении дела, односложно ответил на вопросы и принял пару капель принесенного секретарем успокоительного.

Воображение рисовало ему картины, которые он не должен был видеть.

Полицейские предложили отвезти его домой или вызвать такси.

Элио отказался.

– Я в порядке, – сказал он. – Я в порядке.

А про себя подумал: «Нет, этого не может быть».

Собираясь выходить из кабинета, Элио встретился с полным сочувствия взглядом полицейского начальника, хотя тот, конечно, вряд ли мог представить, что творится у Элио на душе.

– Синьор Дзоппенья, послушайте. Мне нужно уточнить… Сначала вандалы в доме, а теперь это… Может, вы с кем-то недавно поссорились? Не знаю, коллега там или еще кто-то…

На несколько мгновений Элио задумался. А потом ответил:

– Нет. Ничего такого не припоминаю.

Он вышел из участка и под красной шишковатой луной зашагал домой, словно робот, волоча за собой чемодан, – напоминание об отпуске, который теперь казался далеким, как детство.

* * *

Поднимаясь по лестнице, Элио задумался над последним вопросом карабинера. Кто мог настолько его ненавидеть? Он ведь был обычным человеком, жил обычной жизнью, работал на обычной работе.

Нет.

Разгром квартиры и осквернение могилы – это просто ужасные совпадения, хотя…

Хотя.

Пуговицы.

Но это невозможно.

Он вставил ключи в замок. Открыл дверь в темную квартиру.

– Тут кто-нибудь есть?

Тишина. Хотя кого он ожидал там увидеть?

Бросив чемодан в прихожей, Элио прошел в гостиную и протянул руку к выключателю.

А нажав, в ту же секунду почувствовал запах газа.

Он даже шелохнуться не успел.

По квартире пронесся столб огня и разбитого стекла, ударная волна сорвала половину лица Элио, словно кусок дрожжевого теста, и отбросила обожженное тело к книжному шкафу у другой стены гостиной.

Запахло паленым мясом.

Он был весь изранен стеклами и горящими осколками.

Внизу закричали соседи, с улицы послышались проклятия.

Шторы из полиэстера запылали, как оранжевые факелы, помогая огню расползтись по всей квартире.

От тлеющего пластика шел черный вонючий дым.

Обгоревшая человеческая плоть издавала сладковатый запах, волосы вспыхнули, словно соломинки в пламени костра.

К сожалению, Элио Дзоппенья умер не сразу и даже не потерял сознание. Он лежал на полу в своей гостиной со сломанным позвоночником, глядя вокруг единственным оставшимся глазом. В огне танцевали призрачные силуэты, придвигаясь все ближе и ближе.

Он попытался заговорить, но изо рта выскользнул мокрый сгусток. Элио с ужасом понял, что это язык и слизистые, опаленные жаром.

Опираясь на сломанную руку, он приподнялся, потом снова упал на пол и увидел Пуку.

Пуку-слоненка.

Тот неподвижно стоял на треснувшем от взрыва стеклянном столе.

Вдруг Пука зашевелился. Когда послышался вой сирен, слоненок спрыгнул со стола и направился к человеку, который много лет назад позволил запереть своего друга в маленькой коробочке в сырой кладовке, который бросил его одного, вышвырнув из своей жизни, и забыл, что тот преданно служил ему долгие годы.

На то, как шел Пука, невозможно было смотреть без содрогания. Кошмар, преследующий свою жертву во сне, несчастный сирота, ищущий маму в темных коридорах детского дома.

Игрушечный слоненок безжизненно ковылял по бескрайним степям безумия.

Глаза-пуговицы исчезли.

Мех почернел от огня, пенополистирол обуглился, клыки и хобот догорали, как свечки на кладбище, но Пука шел и шел вперед, пока, наконец, не прижался к груди Элио, который задыхался в дыму, думая о теле матери, вытащенном из могилы.

В охватившем всю квартиру пламени Элио и Пука слились воедино. Они не почувствовали, как умирают. Лишь увидели короткую вспышку тьмы, похожую на облако, которое проносится над детьми, резвящимися на пляже.

Просто не впускай их

Хорошо помню, как они позвонили в дверь в первый раз, в сумерках.

Я тогда уже около года жил в новой квартире на окраине. Стояла зима, все вокруг засыпал сухой, точно мука, снег. Район, слякотный и плохо освещенный, постепенно становился совершенно белым.

– Кто там? – спросил я, высунувшись в метель из окна второго этажа. Домофон, как обычно, не работал.

В темных пальто, шляпах с обвисшими полями, они неподвижно стояли перед дверью в подъезд, словно статисты, работающие за копейки в черно-белом нуаре.

Они сразу показались мне странными – неестественно сгорбленные спины, слишком длинные и тонкие, как у обезьян, руки. К тому же они были чересчур высокими.

Услышав мой голос, из-под полей своих шляп они подняли на меня глаза, похожие на бездны. С улыбкой. Точнее, с ухмылкой – насмешливой, безжизненной.

– Синьор Росси, добрый вечер! Оказывается, вы не внесли абонентскую плату. У вас ведь есть телевизор? – проскрежетал один из них металлическим голосом с очень серьезным выражением лица. Серый цвет кожи придавал серость снежинкам, припорошившим острый подбородок. Казалось, у него нет носа – только две дырочки.

– Я… честно… эээ… – слова незнакомца застигли меня врасплох. Да, конечно, я не платил. Но я и включал-то телевизор всего пару раз в год. Что теперь делать?

Мне вдруг вспомнилась фраза, которую я слышал сто раз. Когда сидел в баре с друзьями.

Если приходят по поводу абонентской платы, просто не впускай их.

– Нет, у меня нет телевизора, – мои слова заглушил порыв ветра, и я взмолился, чтобы незваные гости ушли.

– Хорошо. Тогда мы поднимемся, – прошипел второй, стягивая шляпу. Его лысая голова напоминала помятое страусиное яйцо. В отличие от первого, он выглядел веселым и сговорчивым. – Проверим и уйдем. Всего пара минут.

– Нет, извините. Мне сейчас некогда.

– Вы не можете нас игнорировать. Вы же это понимаете, да? Впустите нас. Рано или поздно мы все равно найдем способ к вам попасть… В следующий раз мы не будем такими… человечными.

Меня затрясло. Мне показалось или они говорили одновременно, только с разными тембрами, и оба голоса сливались в один? А может, это просто ветер? И почему я слышу их так хорошо, ведь стоят они не близко?

Сборщики абонентской платы смотрели на меня, не отрываясь. Ледяными черными глазищами. Словно вырастая на моих глазах, они тянули ко мне свои костлявые руки, как будто их нервы, мышцы и хрящи растягивала какая-то невидимая сила.

Я хотел закрыть окно и отойти от него подальше. Но не смог.

– Мне действительно некогда, а телевизора у меня правда нет… – выдавил я, чувствуя, что в горле пересохло, а голова отяжелела.

– Мы не верим… – протянули они в унисон. Слова проникли мне прямо в мозг. – Еще скажите, что вы не смотрите «Сделку» или другие телешоу. Все смотрят телевизор. Откройте, синьор Росси. Мы вас не задержим.

Я зажмурился.

– Телешоу? Не знаю, о чем вы…

– Открывайте, не упрямьтесь…

Невероятным усилием воли я заставил себя захлопнуть окно, опустил рольставни и выругался. Тяжело дыша, обливаясь потом, я заметил, что они уходят – черная одежда, ноги, как опоры ЛЭП, а все засыпает снег, похожий на перхоть.

Прежде чем скрыться из виду за поворотом, они обернулись. И хотя отошли уже далеко, я видел их очень хорошо, словно смотрел в мощный бинокль. А они, со злобой и голодной обидой, уставились прямо на меня.

– Мы вернемся, – шептали их губы. – Мы скоро вернемся.

И они вернулись.

* * *

От звонка в домофон меня сбросило с кровати. Он был неумолим и смолкать, похоже, не собирался. Оранжевые цифры на радиобудильнике показывали два пятнадцать ночи.

Я решил, что это балуются соседские мальчишки – заклеили звонок жвачкой или вставили зубочистку и теперь бегут рассказывать о проделке друзьям.

ДРРРЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫНННЬ!

– Сопливые засранцы!

Я пошел к окну, собираясь устроить им головомойку, на которую только способен сорокалетний ворчливый старикашка. Звонок стонал, мучился, умирал. Готовый высказать хулиганам все, что я о них думаю, я поднял рольставни.

– Какого хрена…

Они стояли за стеклом, прямо напротив меня, оба.

Сборщики абонентской платы.

Я еще не совсем проснулся, поэтому не сразу понял, что не так, но потом страшная догадка током пронзила меня, словно мне хорошенько дали по яйцам, сбив дыхание и оставив без сил.

Я жил на втором этаже.

Чтобы заглянуть в мое окно, им пришлось бы оторваться от земли. Но ведь это невозможно. Не могли же они плыть в воздухе.

Но они плыли в воздухе.

Плащи развевались вокруг их тощих тел, как крылья больного голубя, под припорошенными снегом рубашками виднелись торчащие ребра и ключицы. Немного наклонив головы на бок, они смотрели на меня с упреком.

– Предупреждаем в последний раз, Росси, впустите нас, или хуже будет! – в их хриплом голосе слышалось какое-то бульканье. Так сумасшедший перед смертью выкрикивает проклятья в адрес всего мира. На сизых губах выступила пена. – Открой, воооор!

Они с легкостью висели в воздухе, словно надутые гелием воздушные шары. Стоявший ближе к окну поднял руку. Я увидел кривые желтые ногти, длинные, как ножи. С невероятной скоростью он застучал ими по стеклу, время от времени царапая его, и я, оцепенев, услышал мелодию из любимой спортивной передачи моего отца. В следующую секунду ритм изменился и получился оригинальный мотивчик из кулинарного шоу, которое часто смотрела мама.

– Убирайтесь! – прокричал я, зажмуриваясь. Хоть бы побыстрее проснуться. – Вон отсюда!

Но когда я открыл глаза, передо мной в ночном снегопаде плыли мои родители. В той же одежде, в которой я похоронил их много лет назад. Их лица были обезображены гниением и объедены червями. Оставшаяся кое-где желтая кожа прилипла к ухмыляющимся черепам и от сырости стала похожа на испорченный сыр, покрытый пушистой плесенью.

– Здесь так холодно… Андреуччо, впусти нас, – захныкали они. – Мама с папой всегда платили абонентскую плату, Андреа. Открой окно, впусти нас в тепло, и мы все вместе сядем на диван смотреть телевизор, как когда-то…

Апатия, деменция и время, долгое время, проведенное в могиле, высосали из черепов серое вещество, а пустые глазницы зияли в них, словно дыры в швейцарском сыре. Стоило потрясти головой, и под чертами моих родителей начинали просвечивать бледные, морщинистые лица сборщиков абонентской платы, будто я смотрел на жуткие картинки-переливашки. Эти лица улыбались, оголяя малиновые десны, из которых торчали скрученные куски ржавых телевизионных антенн. Клыки были слишком большими и мерцали в ночной темноте, как рябь на телевизионном экране. Фигуры, прижавшиеся носом и ртом к стеклу, напоминали летающих пиявок из параллельного ада.

– Открой гребаное окно, Андреа!

– Нет!

Пытаясь защититься, я схватил с журнального столика, стоящего слева от меня, первое, что попалось под руку: это оказался тяжелый сборник готических рассказов. Как только они увидели книгу, образ моих родителей с жужжанием растворился в воздухе, и я снова увидел измученные силуэты сборщиков абонентской платы. Теперь их изводило судорогами и рвало кровью прямо на черные плащи. На стекло попал червивый комок гнили.

– Фууу! Книги?! Почему просто не включить телевизор, Андреа? Там как раз показывают «Сделку»! Разве это не интереснее?

– Нет. Совсем не интереснее, ублюдки… – заорал я, держа книгу перед собой на вытянутых руках, как Библию или распятие. – Убирайтесь!

Сборщики абонентской платы завопили так, что зазвенели стекла. Они вцепились в плащи и начали складываться, как оригами, пожирающее само себя.

Не отрывая взгляда от окна, я сполз на пол.

Снаружи, в усталой ночной темноте, глухо завывала метель. Снежинки бешено мелькали за стеклом, как изображение на экране сломанного телевизора.

* * *

Через пару недель, когда я пришел к выводу, что причиной галлюцинаций стал плохо переварившийся жареный перец с луком и помидорами, коллега спросил:

– Слышал о плате за телевидение?

– Нет, а что?

– Теперь ее включат в счет за электричество. Придется платить, выхода нет.

– Вот дерьмо.

Вечером, отработав двенадцать часов в офисе, в старом здании на окраине, я вернулся домой. Метель кончилась.

Покорившись судьбе, я медленно поднялся по лестнице, вставил ключи в дверной замок и на мгновение задумался. Еще можно сбежать, прыгнуть с моста, например, попасть в мир, откуда нет возврата. Но я понимал, коллега прав: еще никто не смог спрятаться, никто, даже в царстве мертвых.

Я зашел в квартиру.

Развалившись перед телевизором, они сидели в темноте на диване в гостиной. На ногах – смешные пушистые тапки, на бледных лицах – огромные ухмыляющиеся рты, полные ржавых антенн.

– Я же говорил, мы найдем, как сюда попасть, Росси. Мы всегда находим.

Я кивнул:

– Зря мне говорили «просто не впускай их», это не работает…

– Нет, конечно. Больше нет. Иди, посиди с нами, будь паинькой.

Я взял пульт и сел на подушку между двумя фигурами. От них пахло сгоревшими кинескопами, лежалым попкорном, увядшими цветами, молочным супом и пересыпанной нафталином одеждой моих родителей. Сборщики обняли меня за плечи. Их руки были холодны, как мусорные мешки, набитые мокрыми листьями и землей. Я включил телевизор на десятом канале и застонал. Плоский экран запестрел калейдоскопом немых цветов и ослепительных звуков.

– О, сейчас как раз начнется «Сделка»! – воскликнул сборщик, весело хлопнув меня по спине. В нескольких сантиметрах от своего лица я почувствовал его гнилое дыхание.

А когда они вставили ржавые клыки мне в голову и принялись высасывать мозг, как пудинг, я молился о том, чтобы умереть, чтобы не стать похожим на них – сыном бездушного белого шума.